трудно в нем узнать прежнего мальчика...
- Молчи, или несчастье обрушится на наш дом! Разве я бы стал
разговаривать с безбожником, проклятым святыми имамами? Никогда больше не
говори мне об этом мимолетном госте. Мы живем в такое время, когда к каждой
щели прижалось ухо злобы и подслушивает, о чем шепчут наши уста. И днем и
ночью мы должны всегда помнить слова поэта: "Лишь молчание могуче - все же
иное есть слабость".
- Молчать даже перед друзьями? Но разве этот же великий поэт не сказал:
"Замкни уста перед всеми, кроме Друга"? Всю жизнь молчать - нет! Лучше
смерть, но с песней и веселой шуткой!
- Замолчи, замолчи! - закричал старик.- О боже, помоги мне! Я одинок!
Ночь тянется, а повесть о великом хорезм-шахе не пришла еще к концу. Я все
жду от него подвига славы, а вижу только казни и не замечаю великих дел. Я
боюсь, что герой окажется каменным идолом, пустым внутри, где летает
золотистая моль и ползают ядовитые скорпионы... Аллах, взгляни в мою
сторону и просвети меня!..
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ * МОГУЧ И ГРОЗЕН ШАХ ХОРЕЗМА!
Глава первая. УТРО ВО ДВОРЦЕ
Служба царям имеет две стороны: одна -
надежда на хлеб, другая - страх за свою
жизнь.
(Саади, XIII е.)
В предрассветных сумерках три старых имама пробирались узкой улицей
Гурганджа. Впереди шел слуга с тусклым фонарем из промасленной бумаги.
Старики, подбирая длинные полы широких одежд, перепрыгивали канавки с
журчавшей водой.
В темноте чувствовался то острый пряный аромат около закрытых лавок с
перцем, имбирем и красками, то резкий запах кожи, когда имамы проходили
мимо шорных рядов со складами конской, сбруи, седел и сапог. На площади
грубый голос остановил их:
- Стойте! По какой надобности идете ночью?
- Милостью величайшего мы, духовные лица, имамы великой мечети, спешим во
дворец падишаха для утренней молитвы.
- Проходите с миром!
Три имама подошли к высоким воротам дворца и остановились. Стук не
поможет, да и оскорбителен. Ворота сами приотворились. Несколько всадников
выехали из темноты и затем вскачь понеслись через площадь. Это гонцы с
распоряжениями "величайшего и прозорливейшего защитника веры и
справедливости" помчались по направлениям, не известным никому, кроме
пославшего их.
Старики, переступая с камня на камень, пробрались через большую лужу и
вошли в ворота. По широкому двору во всех направлениях ходили шахские
воины. Двое часовых узнали в прибывших священнослужителей и посторонились,
давая дорогу. Три старика миновали несколько дворов. Заспанные сторожа
открывали тяжелые ворота, громыхая железными ключами. Наконец показалась
створчатая дверь. По сторонам ее, опираясь на копья, застыли два воина в
железных кольчугах и шлемах.
Подошедший слуга, высоко подняв глиняный светильник с коптящим фитилем,
сказал:
- Хранитель веры еще не выходил.
- Мы подождем,- ответили три старика и, скинув туфли, ступили на ковер,
опустились на колени и раскрыли перед собой большие книги в кожаных
переплетах с медными застежками.
- Вчера четыре мятежных хана прислали заложниками своих малолетних
сыновей. Шах устроил пиршество. Зажарили двенадцать баранов,- сказал один
имам.
- Что-то сегодня он еще придумает? - прошептал второй.
- Самое главное - во всем с ним соглашаться и не спорить,- вздохнул
третий.
Хорезм-шаху Мухаммеду снился сон; он стоит в степи на холме, и кругом,
сколько можно видеть, столпились тысячи и тысячи людей. Небо горит
закатными бронзовыми лучами. Солнце, еще ослепляющее, быстро опускается в
однообразную песчаную равнину.
- Да живет, да здравствует падишах! - раскатами доносятся крики из
отдаленных рядов. Люди медленно склоняют спины, и за белыми чалмами
прячутся их лица.
Вся толпа опускается на колени перед повелителем, видны только халаты,
похожие на волны вечно беспокойного Хорезмского моря.
- Да здравствует падишах! - звучат, как эхо, последние отдаленные крики,
и все замолкает. Солнце скрывается, и степь тонет в синих сумерках и
молчании. В потухающем свете шах видит, как нагнувшиеся спины ползут к
нему, взбираясь по склону холма.
- Довольно, назад! - приказывает шах. Но спины приближаются со всех
сторон, бесчисленные спины в полосатых халатах, перевязанных оранжевыми
поясами. Шаху кажется, что у всех за пазухой скрыты отточенные ножи. Люди
хотят зарезать своего повелителя. Он бросается вперед. и ударяет ногой
ближайшего, халат взвивается и отлетает, как птица,- под ним никого нет.
Шах откидывает ногой Другие халаты, и под ними тоже пустота.
"Но среди них есть один! Он спрятался, чтобы подобраться и ударить ножом
в мое сердце, сердце, которое живет и бьется только для счастья и величия
славного рода хорезм-шахов".
- Довольно! Шах приказывает вам: уходите! - Голос звучит глухо, чуть
слышно,- и все исчезает. Степь расстилается кругом, пустынная, серая и
немая. Жесткие стебли травы, как царапины на омертвевшем небе. Теперь шах
один, совершенно один в пустыне, без коня. А где-то здесь, совсем близко,
за одним из серых холмов, в лиловой впадине притаился тот единственный,
который должен его зарезать...
Все хотят его смерти, но только один решился прикончить его жизнь. Кто же
он? Вдали эхом звучит крик толпы:
- Да живет Джелаль эд-Дин! Слава храброму сыну и наследнику хорезм-шаха
Джелаль эд-Дину!
"Забыв меня, они уже готовы целовать руки моего сына? Надо покончить с
этим, довольно! Я раздавлю того, кто встанет на моем пути,- пусть это будет
багдадский халиф или мой непокорный сын! Довольно!.."
Еще в полусне шах услышал возле себя шорох и почувствовал, как что-то
холодное коснулось его лица. Страх и страстная жажда жизни заставили его
разом напрячь все силы и вскочить. Шах раскрыл глаза и стал тревожно
всматриваться в темные углы комнаты.
От большого очага в стене веяло теплом раскаленных углей. Около него
сидел кто-то. Это дикая степная девушка, которую привезли вчера. Она в
страхе отодвинулась, закрылась руками.
- Кто ты?
- Аллах велик! Я Гюль-Джамал, туркменка из пустыни. Вчера вечером тебя
сонного под руки привели сюда, и ты, как лег, так сразу и заснул. Я боялась
тебя, ты так страшно хрипел и стонал во сне, точно умирал. Это тебя душили
ночные "дивы". Они летают в темноте над юртами и через верхнее отверстие
пробираются внутрь, чтобы терзать тех, у кого на сердце убийство.
- А что у тебя было в руке? - и шах сжал ее маленькие руки.
- Мне больно! Оставь меня!
- Покажи, что было в руке?
- У меня нет и не было ничего. Хочешь, я спою тебе нашу степную песню о
соловье, который влюбился в розу? Или расскажу сказку о персидском
царевиче, увидевшем в зеркале лицо китайской княжны?
- Не надо сказок ни про розу, ни про царевича... А!.. Дот я нашел ножны
от кинжала. Зачем ты пришла к твоему падишаху с ножом?
- Оставь меня! Старики учат: "Не бей коня, потеряешь друга"...
Гюль-Дэкамал выскользнула и отбежала.
- Вай-уляй! Ты задушишь меня! Я тебя боюсь. Она бросилась в низкую
створчатую дверь и натолкнулась на двух служанок, которые подслушивали.
Шах, тяжело дыша, подошел к очагу. В его выпуклых, как у быка, глазах
дрожали красные огоньки. Он постучал камышовой палочкой по медной чаше. Из
створчатой двери показался старый слуга с козьей бородкой и упал перед
шахом ка ладони.
- Эту девушку вечером доставить в ковровую комнату. Здесь ли векиль и
великий визирь?
- Все ждут тебя, светлейший, также "господин новостей" и три имама.
- А хан Джелаль эд-Дин еще не приехал?
- Опоры престола еще нет.
- Пусть дожидаются. Ко мне в бассейную приведи бра-, добрая покрасить
бороду и банщиков размять спину.
Хорезм-шах вышел в соседнюю комнату. Старый слуга, высохший и
сгорбленный, со слезящимися красными глазами, стал собирать подушки и
ватные одеяла и складывать их в нише стены. На ковре что-то блеснуло.
Старик наклонился и поднял остро отточенный кинжал с ручкой из слоковой
кости.
- Это туркменский нож... О, эти туркменки! Их гнева надо опасаться, как
укуса ядовитого паука каракурта. Передать сейчас векилю или спрятать? А кто
меня торопит?
Шах затянул туже шнурок шелковых просторных шаровар, опутал дородное
чрево полосатым шарфом, засунул за пояс нож в серебряных ножнах, набросил
на плечи длинную, крытую парчой соболью шубу. Из ниши в стене шах осторожно
достал искусно скрученную белую чалму и привычным жестом надвинул ее на
длинные полуседые кудри.
Сдерживая дыхание, шах прислушался возле двери, сжимая холодную рукоятку
ножа.
"Осторожный всегда готов отразить нападение. В темноте извилистых
переходов дворца внезапно может поразить рука измаилита, подосланного моим
заклятым врагом, халифом багдадским..."
- Ты здесь векиль? - спросил он вполголоса.
- Я давно жду моего повелителя.
Шах отодвинул деревянный засов и приоткрыл дверь. Тускло озаренные двумя
масляными светильниками, склонив низко спины, стояли фигуры приближенных
сановников.
Всунув босые ноги в жесткие, остывшие за ночь туфли, Мухаммед прошел в
следующую комнату. Там ждали слуги. Один держал глиняный светильник, другой
- серебряный таз, третий - кувшин с изогнутым узким горлышком. Они помогли
шаху совершить омовение около водоема, где вода стекала в отверстие в
каменном полу. Четвертый слуга подал на вытянутых руках длинное, расшитое
шелками полотенце и надел на пухлые ноги повелителя шерстяные узорчатые
носки.
Пока хорезм-шах ванимался одеванием, векиль сообщал последние новости:
- Очень холодно на дворе. Все покрылось белым инеем... Три имама пришли
во дворец и ждут повелений... Также ожидает начальник палачей
Джихан-Пехлеван... Вчера вечером из Булгара прибыл большой караван в триста
верблюдов с партией булгарских сафьяновых сапог и с сотней пленных урусов.
Около двухсот рабов умерло в пути, хотя почти каждый день их кормили
просяной кашей с кунжутным маслом. Перед этим другой караван был разграблен
туркменскими разбойниками. Вероятно, это дело рук Кара Кончара.
- Я разгромлю туркменские кочевья! Но больше всего меня лишают
спокойствия паломники из Багдада. Не видно ли дервишей-арабов из Багдада?
Все они лазутчики багдадского халифа, все они хотят мне зла.
- Какие негодные люди могут хотеть зла великому защитнику веры?
- Такими стали мусульмане!
Окончив одевание, шах направился своим обычным путем, сперва коридорами,
затем витой каменной лестницей. Векиль и евнух с факелом шли впереди и
раскрывали двери. Шах поднялся на верхушку каменной дворцовой башнп.
Глава вторая. "НУБА" ИСКЕНДЕРУ ВЕЛИКОМУ
На ровной площадке, вдоль стены с бойницами, полукругом стояли двадцать
семь юных ханов - сыновей владетелей Гура, Газны, Валха, Бамияна, Термеза и
других областей. Этих юношей и мальчиков шах держал под строгим надзором
при своем дворе заложниками, чтобы их отцы, феодальные ханы, не вздумали
поднять меч восстания. У всех юношей были в руках барабаны и бубны с
погремушками.
Тут же находились музыканты с длинными трубами, гобоями и медными
тарелками. В стороне стояло несколько главных военачальников хорезмийского
войска. При появлении шаха все закричали:
- Да здравствует много лет непобедимый падишах, защитник веры, гроза
язычников! Шах обвел всех угрюмым взглядом.
- А где Тимур-Мелик?
- Я здесь, государь.
Высокий, всегда веселый Тимур-Мелик, неизменный спутник Мухаммеда в его
походах, вышел вперед, ведя за руки двух мальчиков: один был самый младший
сын шаха от последней жены, кипчакской ханши, другой - его внук от сына
Джелаль эд-Дина и туркменки. Тимур-Мелик поставил мальчиков около шаха. Тот
склонился к своему сыну и ласково ущипнул его за щеку. А внука сурово
спросил:
- Где хан Джелаль эд-Дин?
- Отец уехал с соколами на охоту,- сказал мальчик. Его черные глаза
из-под белой чалмы смотрели настороженно.
- Тимур-Мелик! Послать всадников по трем направлениям и разыскать хана
