подкормить коней.
Под утро степь затянулась туманом. Отдельные отряды потеряли друг друга.
Тонкими заунывными голосами, подражая зою волков и шакалов, перекликались
разведчики.
Свежий ветер погнал разорванные клубы тумана. На золотистой полосе неба у
горизонта показались гребни холмов. Под ними мерцали бесчисленные огоньки
костров, и все яснее становились группы всадников, верблюдов и груженных
телег на огромных высоких колесах.
Это был лагерь неизвестного племени. Там уже заметили приближение войска
Хорезм-шаха. Вынырнув из тающих клочьев тумана, показались тридцать
всадников. Они держались тремя отдельными десятками. Первые косые лучи
солнца осветили их синюю длинную одежду, железную броню и железные шлемы.
Они сидели на небольших толстоногих и длинногривых конях. Вместе с передним
десятком ехал на высоком туркменском жеребце белобородый мусульманин в
белом тюрбане и малиновой шубе, расшитой желтыми цветами. Рядом со стариком
ехал всадник, держа копье с белым конским хвостом на конце.
- Салям вам,- крикнул старик,- я тоже мусульманин! Дайте мне поговорить с
вашим главным полководцем, да хранит его аллах!
- У нас в войске много полководцев, а начальствует один, гроза вселенной,
меч ислама, Хорезм-шах Алла эд-Дин Мухаммед.
Старик сошел с коня. Сложив руки на груди, слегка согнувшись, он подошел
к тому месту, где на своем великолепном коне блистал шах Хорезма,
окруженный безмолвными нарядными ханами.
- Повелитель монгольского войска, великий нойон Джучи-хан, сын
Чингиз-хана, владыки восточных стран, приказал мне, его переводчику,
приветствовать могучего владыку западных стран, Алла эд-Дина Мухаммеда, да
продлит аллах твое царствование на сто двадцать лет! Он говорит тебе:
салям!
- Салям! - сказал шах.
- Хан Джучи спрашивает, почему храброе войско шаха направляется по следам
монгольского войска, двигаясь так поспешно всю ночь.
Старик ждал ответа. Но шах, поглаживая черную бороду, пристально
вглядывался грозным взором в монгольского посла и молчал.
- Хан Джучи приказал еще сказать, что его отец, непобедимый владыка
Чингиз-хан, повелел своим полководцам Субудаю и Тохучару наказать мятежных
меркитов, убежавших от воли ханской. Истребив их, монгольские войска уйдут
обратно, в родные степи...
Старик помолчал несколько мгновений, впиваясь взгляцом в невозмутимое
суровое лицо шаха, затем продолжал:
- Чингиз-хан, повелитель всех народов, обитающих в войлочных юртах, всем
нам повелел обращаться дружески с мусульманскими войсками, если с ними
придется встретиться. В знак дружбы хан Джучи предлагает выдать войскам
шахского величества часть захваченной добычи и пленных меркитов, как рабов.
Тогда шах ударил плетью коня. Гнедой конь заплясал, сдерживаемый сильной
рукой Мухаммеда. И шах сказал знаменитые слова, которые тут же записал в
"Походную тетрадь подвигов и битв и изречений шаха" его придворный
летописец Мирза-Юсуф:
- Скажи твоему начальнику: если Чингиз-хан не велел тебе со мною
сражаться, так мне аллах приказывает другое - напасть на ваши войска! Я
хочу заслужить милость всемогущего аллаха, истребив вас, поганых
язычников!..
Переводчик, пораженный, окаменел, обдумывая слова Хорезм-шаха, но
Мухаммед уже направил коня к спешно строившемуся в боевой порядок войску.
Переводчик вернулся к монгольским всадникам, сел на коня, и вся группа
монголов поехала в сторону своих войск. Несколько шагов они ехали медленно,
затем, пригнувшись к гривам, во всю конскую прыть помчались к своему
лагерю.
Битва закипела.
Едва старик-мусульманин доскакал до лагеря монголов, оттуда отделились
несколько отрядов, медленно направляясь навстречу войскам Хорезм-шаха, и
остановились на отлогих холмах.
Хорезм-шах отдал приказ ханам:
- Войско разбить на три части: правое, левое крыло и середина. Оба крыла
должны охватить лагерь монголов, чтобы никто оттуда не ускользнул.
Середина, где нахожусь я, будет запасной силой. Я двину ее туда, где
понадобится подмога и решительный удар. Прямо на нас враги не бросятся. А
если бросятся, тем лучше: они завязнут в топком солончаковом болоте.
Шах поднялся на вершину холма. Далеко раскинулась степь - место будущего
боя. Шах сошел с коня и опустился на ковер. Достарханджй разостлал вышитый
шелками платок, расставил подносы с лепешками, изюмом, сушеной дыней. Он
налил в чаши кумыс и роздал молодым бекам, которые сопровождали в походе
Хорезм-шаха, учась военному делу.
Быстроходные верблюды с провизией опустились на колени. Достарханджй
распоряжался, доставая вместе со слугами золотые кувшины, блюда и самые
изысканные кушанья, чтобы подкрепить истощенные походом силы хорезмшаха.
Правым крылом командовал нелюбимый сын хорезм шаха Джелаль эд-Дин.
Вороной жеребец вскачь вынес его на вершину бархана. Молодой хан
всматривался в равнину боя, прикрывая от солнца маленькой рукой узкие
черные глаза.
- Позови Кара-Кончара! - крикнул он джигиту.
Коренастый молодой туркмен в красном кафтане вскачь пустился с холма и
вернулся вместе с сухопарым всадником в черной бараньей шапке и черном
плаще. Кара-Кончар подъехал к Джелаль эд-Дину и, склонившись к нему,
внимательно вслушивался в его слова. Хан объяснил план будущей битвы.
Ястребиное лицо Кара-Кончара не выражало никакого волнения, только в карих,
круглых, как у совы, глазах вспыхивали веселые искры.
- Видишь этот солончак? - говорил Джелаль эдДин.- В нем для нас и гибель
и удача. Татар не так много. Нас в три раза больше. Но не в количестве
дело. Могу ли я довериться нашим воинам? От умиравшего меркита я выведал,
что монголов всего тысяч двадцать. Значит, если против нашего крыла пойдет
половина, то это будет только десять тысяч. У нас же одних туркмен шесть
тысяч, да кара-Китаев пять тысяч. Но кара-китаи покорились падишаху из
нужды и голода. Они отправились в поход не воевать, а погреть руки у чужих
костров. Я их пущу вперед застрельщиками. Они охотно пойдут, чтобы поскорее
добраться до татарских обозов. Но тот же меркит назвал татар "взбесившимися
тиграми". В битве татары, конечно, опрокинут кара-китаев и бросятся на нас.
Тут их надо встретить со всей яростью, ударить им в бок и загнуть в топкий
солончак. Там они завязнут, и мы их изрубим. После этого мы бросимся
спасать моего отца. Придется сегодня падишаху забыть сладостный покой души
и жареных уток... Эй, джигиты, скачите к туркменским ханам и скажите, что
сегодня в бой их поведет Кара-Кончар, барс Каракумов.
Шесть джигитов помчались во все концы туркменских отрядов, рассыпавшихся
по холмам. Когда войско услышало имя Кара-Кончара, все встрепенулись и
загудели. Кто не слыхал имени Кара-Кончара, грозы Хорасана и Астрабада!
Никто не подозревал в молчаливом черном всаднике на долговязом рыжем коне
бесстрашного и неуловимого джигита каракумских равнин.
Кара-Кончар подскакал к туркменам, вызвал нескольких всадников и, вкратце
изложив план боя, увел три тысячи всадников за холм, где он должен был,
притаясь, поджидать татар.
Джелаль эд-Дин на вороном жеребце вихрем подлетел к кара-китаям. В
войлочных малахаях, на маленьких мохнатых конях, они ожидали беспорядочной
толпой, ощетинившись короткими копьями.
- Удальцы кара-китаи! - крикнул им Джелаль эд-Дин.- Вы горные барсы, вы
храбрейшие в бою! Вот перед нами лагерь трусливых бродяг. Они, как ночные
воры, разграбили нашу богатую добычу. Она принадлежит только нам, хозяевам
этой степи. Нападайте на них и берите в лагере все, что хотите!
Кара-китаи зашевелились и на рысях двинулись к лагерю татар. Пыль
заклубилась над ними, и, по мере того как всадники ускоряли скачку, их
дикие вопли усиливались, перейдя в сплошной рев.
Хорезм-шах Мухаммед, отвернув длинные полы собольей шубы, удобно уселся
на ковре и грыз крепкими белыми зубами ножку дикой утки. Другую ножку
объедал шейхуль-ислам, единственный из шахской свиты, удостоившийся чести
сидеть на маленьком ковре против падишаха. Даже участник всех его походов
Тимур-Мелик, любимец шаха, "рукоятка его меча и щит его спокойствия", и тот
стоял, скрестив руки на животе, и слушал глубокомысленную беседу Мухаммеда
с белобородым главою духовенства, пожелавшим сопутствовать шаху в походе,
чтобы все время молиться аллаху о даровании ему победы.
Хорезм-шах шутил, изредка посматривая в сторону неприятеля, собиравшегося
в степи отдельными отрядами. В тихом утреннем воздухе отчетливо было видно,
как стремительно проносились всадники между отдельными частями, как
поблескивали их круглые металлические щиты.
Одна группа монгольских удальцов вылетела вперед. Они столкнулись с
кипчакскими джигитами... Высоко взлетали и падали сверкающие мечи! Один
воин упал, лошадь с седлом, сбившимся под брюхо, неловкими прыжками
понеслась по степи, вскидывая задними ногами.
Затем началось наступление. Несколько конных отрядов кипчаков помчались
по желтой равнине.
Шах положил утку и крикнул:
- Веки, наступайте! Аллах вам подмога!
По приказу шаха кипчакские отряды стали вытягиваться, как изгибающиеся
руки, чтобы обхватить монголов. Но монголы и не пытались выскользнуть из
смыкающегося кольца.
От лагеря отделился первый отряд монголов. Тысяча сомкнутых всадников, по
сто человек в ряд, устремилась на маленьких лохматых лошадях, покрытых
железными и кожаными панцирями. Они неминуемо должны были прорвать
нестройную, колеблющуюся линию кипчаков, растянувшихся широко по степи.
- Кху-кху-кху-кху! - слышался звериный рев монголов.
От лагеря оторвалась вторая тысяча и покатилась по степи. На солнца
вспыхивали ярким блеском стальные шлемы, металлические щиты и изогнутые
мечи.
Шах с вершины холма видел, как от общей массы монгольских войск отрывался
отряд за отрядом и неудержимо несся вперед с хриплыми криками: "Кху!"
Кипчаки заметались. Крайний отряд повернул к лагерю грабить монгольские
обозы. Но от лагеря отделилась еще одна тысяча и так же легко и ровно
понеслась в сторону и перерезала путь кипчакам. Оба отряда сцепились.
Облако пыли окутало место боя. Оттуда стали вырываться отдельные
кипчакские всадники и, прижавшись к шее коня, уносились в степь.
- Подобного этому я не видел никогда! - воскликнул, вставая, шах. Он
тревожно наматывал на палец конец бороды, впиваясь глазами вдаль.
Четыре отряда монголов, один за другим, в стройном порядке взяли
направление на середину развернутых войск шаха, на тот холм, где находился
Мухаммед и его свита.
Все ближе слышались взрывы монгольских возгласов "кху-кху-кху! "
Кто сможет остановить эту лавину? Мухаммед оглянулся. Тимур-Мелика рядом
с ним уже не было. Вскочив на коня, он помчался в сторону битвы.
Лучшие, испытанные кипчакские отряды бросились навстречу монголам. Те
задержались лишь на несколько мгновений, чтобы прорубить себе проход, и
понеслись дальше, к холму, где стоял Мухаммед.
- Коня! - заревел шах.- Коня! - и, не дожидаясь, пока его услышат, он
проворно сбежал к подножию холма, где два конюха держали под уздцы гнедого
жеребца с красным хвостом.
Шах вскочил на него и ринулся в степь. За ним устремились его
приближенные, звеня доспехами, сбруей и бубенцами.
На холме остался смятый ковер с медными блюдами, золотыми чашками и
рассыпавшимися сладостями. Ветер трепал конец пестрого шелкового
достархана. Только один из приближенных шаха не успел скрыться. Это был
седобородый шейх-уль-ислам. Он свалился с коня, когда вся свита вскачь
помчалась за Мухаммедом. Имам взобрался на холм, поправил ковер и опустился
на колени. Порывшись в складках кисеи своего белоснежного тюрбана, он
вытащил овальную золотую пластинку.
Когда к холму подскакали монголы, трое начальников и старый переводчик
поднялись на его вершину. Один был молодой, с угрюмым лицом, черными
глазами и узкой черной бородой. Конец ее был заплетен косичкой и закинут за
левое ухо. Второй был старый, грузный и толстый монгол со скрюченной правой
рукой. Лицо его было пересечено наискось багровым шрамом, отчего один глаз
был зажмурен, а другой, выпученный, пытливо вглядывался во все окружающее.
