настоящий ли это полновесный золотой динар?" Если меняла-индус скажет, что
в динаре нет обмана, то пусть он его разменяет на серебряные дирхемы.
Получив серебро, пусть Саклаб пойдет в тот ряд, где путники могут
насладиться едою, и купит то, что сейчас тебе перечислит этот почтенный
искатель истины.
- Что должен слуга купить? - обратился мальчик к дервишу.
Тот смотрел на мальчика. Нежные черты его лица показались странно
знакомыми. Где он его видел?
Дервиш сказал:
- Пусть слуга возьмет с собой корзину и купит все то, что он купил бы для
брата, которого не видел много лет. Пусть слуга сам выбирает.
Старик поманил к себе мальчика и сказал ему на ухо:
- Пусть Саклаб, вернувшись с базара, не входит сюда, как обычно,
оборванцем, а сперва наденет мой старый халат. А ты, отдав ему динар,
возвращайся сюда и захвати с собой чернильницу с калямом и бумагу. Сейчас
ты будешь записывать его речи.
Мальчик скрылся и вскоре вернулся с бумагой и прибором для письма.
- Скажи мне, путник, сперва твое имя, откуда ты родом и как ты попал в
славный Багдад?
- Меня зовут Хаджи Рахим аль Багдади. Родом же я из маленького селения
близ Басры. Я готов отвечать тебе на все вопросы, но прежде позволь мне
коснуться чего-то другого, о чем беспокоится мое сердце.
- Ну, говори,- сказал старик.
- В Багдаде я учился в большом медресе у знаменитейших ученых. Среди
студентов, которые вместе со мной искали света у этих факелов знания, был
один юноша, всегда скорбный и молчаливый, отличавшийся страстным
прилежанием. Когда я ему сказал, что хочу надеть "пояс скитания" и, взяв
"посох странствования", отправиться в славный Гургандж, благородную Бухару
и прекрасный Самарканд, этот юноша обратился ко мне с такими словами:
"Хаджи Рахим аль Багдади, если ты попадешь в богатый город хорезм-шахов
Гургандж, то пройди в третью улицу, пересекающую главный путь от базара к
Западным воротам, найди там дом кузнеца и торговца оружием Кары-Максума и
узнай, живы ли там мои почтенные родители. Расскажи им все, что я делаю в
Багдаде. Когда же ты вернешься в Багдад, то ты поведаешь мне все, что о них
узнаешь". Я обещал ему это и отправился в путь. Но ветер непредвиденностей
и гроза испытаний бросали меня в разные стороны вселенной. Я шел под
палящими лучами солнца Индии, проходил далекие пустыни Татарии , доходил до
Великой стены, охраняющей царство китайцев от набегов татар; я посетил
берег ревущего океана, пробирался через крутые снеговые горы Тянь-Шаня и
всюду находил мусульман. Так прошло много лет, пока я, наконец, попал в
Гургандж, на эту улицу, которую мне указал мой багдадский друг. Я нашел и
дом, и калитку под белоснежным деревом акации, и, наконец, я беседую с
тобою, делатель чудес, который, вероятно, помнит, юношу, обитавшего здесь,
в этом дворе, и ушедшего пятнадцать лет назад из Гурганджа? - Как звали
этого юношу? - спросил старик сурово. - Там, в высоком дворце знаний, он
назывался Абу Джафар аль Хорезми (из Хорезма).
- Как ты осмелился произнести это имя, несчастный! - закричал старый
мирза (писарь), и пеной покрылись губы его.- Знаешь ли ты, что он
величайший грешник? Несмотря на свои юные годы, он покрыл позором и себя и
своих родителей и чуть было не бросил в пучину бедствий всех родичей.
- Но ведь он был очень юн? Что такое мог он сделать? Убил ли он
кого-нибудь, или покушался на знатного бека?
- Этот ужасный Абу-Джафар, к прискорбию, с юных лет отличался большими
способностями и прилежанием. Он учился вместе с другими учениками у наших
лучших учителей, стараясь постигнуть и чтение, и красоты изящного письма, и
глубокий смысл великой книги Корана. Он преуспевал во всем и стал удачно
складывать стихи, подражая Фирдоуси, и Рудеги, и Абу-Саиду. Но стихи его
были не на поучение другим, а только для соблазна легковерных...
Старик продолжал шепотом:
- Этот несчастный юноша начал вольнодумствовать. Он позволял себе спорить
с седобородыми улемами и имамами, ввергая в смущение других простодушных
слушателей. Наконец, когда имам заметил: "Ты идешь не по дороге в рай, а в
огненную пропасть ада",- Абу-Джафар ему дерзко ответил: "Ступай от меня и
не зови меня в рай! Когда ты проповедуешь о четках, о местах молитвы и о
воздержании, я думаю, не все ли равно - идти ли в мечеть Мухаммеда, или в
монастырь Исы, где звонят в колокола, или в синагогу Моисея. Везде я
искал, но не находил бога, бога нет, его выдумали те, кто торгует его
именем. Мой свет, мой проводник - Абу Али Ибн Сина". Тогда святые имамы
прокляли его и приказали схватить. Они хотели на площади города отрезать
его ядовитый язык и обе руки, чтобы он не мог больше сочинять свои
растленные стихи. Но Абу-Джафар со змеиной ловкостью исчез. Сперва думали,
что его отец из жалости где-либо скрывает преступного сына. Поэтому сам
хорезм-шах Мухаммед, узнав об этом деле от имамов, приказал схватить отца,
бросить его в клоповник зиндан и надеть цепь с надписью: "Навеки и до
смерти". А если отец умрет, то вместо него шах приказал посадить ближайшего
родственника, пока Абу-Джафар добровольно не вернется.
- И отец до сих пор в тюрьме? - тихо спросил дервиш.
Его расширенные глаза сверкали, а лицо стало серым, как у мертвеца.
- Отец умер, не выдержав сырости, темноты и страшных клещей и клопов
подвала. Исполняя приказ хорезмшаха, палачи схватили младшего его сына
Тугана, надели на него ту же цепь и бросили в тот же подвал. - Какое
преступление! - прошептал дервиш. - Мне очень жаль этого мальчика Тугана,-
продолжал старик.- Я много заботился о нем. Не желая, чтобы Туган пошел по
следам его испорченного старшего брата, я старался просветить его. Туган
учился у меня чтению и письму, но его больше тянуло к мастерству и воинским
забавам, и я отдал его в обучение кузнецу Кары-Максуму, который показывал,
как изготовлять отличное оружие. Теперь заменяет мне Тугана маленькая
сирота, дочь рабыни, Бент Занкиджа. Она оказалась очень способной к чтению,
письму и запоминанию разных стихов и песен. С годами глаза мои стали
слепнуть, и все передо мною двоится, и я вижу вместо одного сразу три
месяца. Бент-Занкиджа стала моим помощником, писцом. Она записывает мои
беседы и переписывает книги. Вот она сидит перед тобой с калямом в руке.
Тогда дервиш понял, что переписчик в голубой чалме - это девушка, недавно
выходившая с лопатой из калитки.
Дервиш пристально посмотрел на нее и опустил глаза, не смея спросить о
другой девушке, которую он видел здесь же, когда ему было шестнадцать лет.
Отгоняя от себя волнение, дервиш воскликнул:
- Разве ты не делатель чудес? Ты обучил девочку тонкостям чтения и
письма, и после этого она имеет право закручивать вокруг головы тюрбан тем
узлом, каким щеголяют одни мирзы. Я вижу, что в твоем доме все полно
заботами о знании.
Старик переплел тонкие пальцы и уставился пристальным взглядом на
дервиша.
- Теперь расскажи о себе, долго ли еще ты намерен скитаться?
Дервиш тряхнул взлохмаченной головой и впился в старика черными
пламенными глазами.
- Мой отец - голод, погнавший меня через пустыни. Моя мать - нужда,
выплакавшая глаза от скорби, не имея молока в груди для новорожденного. Мой
учитель - страх перед мечом палача. Но я слышу голос: "Не горюй, дервиш, ты
всегда творил то, что тебя достойно".
Старый мирза покачал головой.
- Ты украшен знаниями, и тебя может охотно взять к себе писцом всякий
судья или правитель округа. И я тоже сейчас же мог бы тебя взять
переписчиком книг в шахскую библиотеку. Там имеются единственные редкие
книги, никому не известные даже по названию, и их следует переписать, чтобы
они не пропали для человечества. Зачем тебе бродить по дорогам? Неужели
тебя привлекают скитания, и пыль, и грязь, и камни под ногами?
Дервиш заговорил глухо:
- Мне говорят: "Зачем ты не украсишь свой приют пестрыми коврами?" Но,
"когда пронесся призывный крик героев, что делать с песнею певца?" "Когда
конь несется в битву, как я могу прилечь среди цветущих роз?"
Старик, полный изумления, развел фуками.
- О каких войнах ты говоришь? Кто может грозить султану великолепному,
самому сильному из всех мусульманских владык? Только тогда запылают огни
чужих боевых лагерей, когда он сам захочет воевать...
- Грозный огонь движется с востока, и он сожжет все.
Старик покачал головой.
О нет! Пока хорезм-шах вложил меч в ножны, все будет тихо и в долинах
Мавераннагра и на всех границах царства Хорезма.
В комнату бесшумно вошел старый невольник с тяжелой цепью на ногах,
подхваченной ремешком у пояса. Он принес корзину с разнообразной едой,
купленной на удивительный динар. На изможденное тело высокого старика был
накинут короткий полосатый халат. Длинные полуседые волосы его ниспадали на
плечи. Разостлав на ковре шелковый платок, он положил лепешки, миндальные
пирожки, расставил чашечки с медом, фисташками, миндалем, изюмом,
засахаренными ломтями дыни и другими сладостями. - Позволишь ли ты
поговорить с этим старым рабом? - Говори, почтенный путник.
- Откуда ты родом, отец? - спросил у раба дервиш.
- Издалека, из земли русской. Я жил у своего отца, рыбака, на берегу
большой реки Волги, а по-здешнему ее называют Итиль. Меня еще мальчишкой
захватили джигиты соседнего с нами суздальского князя. Князь по-нашему все
равно что ваш хан или бек. Князья наши между собой воюют, и кто кого
побьет, тот у побитого князя заберет в плен и мужиков, и баб, и девок, и
детей. Затем князь всех продаст, как баранов, в чужеземную сторону. Так и
меня и сестренку князь продал купцам булгарским, те отвезли в свой торговый
город Биляр, на реке Каме, а оттуда всех пленных, и меня с ними, погнали
через пустыню сюда, в Гургандж. А куда продали сестренку - не знаю. Давно
это было. Вот и волосы у меня повисли белыми космами, как у старого козла,
а все хотелось бы увидеть родной кишлак на высоком яру реки. Я научился
говорить по-туркменски и по-персидски. Если бы не другие наши пленные, я бы
совсем забыл нашу родную речь. С земляками иногда встретишься на базаре и
словом своим перекинешься. Много их здесь ходят, звеня цепями.
- Как же тебя зовут? - спросил дервиш.
- Здесь меня зовут Саклаб, а наши пленные кличут по-прежнему: "дед
Славка". Прости меня за смелое слово,- старик поклонился дервишу до земли,-
я услышал, что ты ходишь по дальним странам и, как святой, можешь делать из
медных дирхемов золотые динары. Так для тебя шуточное дело выкупить меня у
моего хозяина. Выкупи меня, и стану я тебе служить верно и честно. Ведь ты,
может быть, и в нашу сторону, к русским, пойдешь, тогда и меня возьмешь с
собой.
- Ты хочешь сманить моего раба? - сказал, нахмурившись, хозяин.
- Где мне думать о рабе,- сказал дервиш.- Я сам живу бедняком и питаюсь
пригоршней пшена, если его подаст щедрая рука.
- Верно, здесь, на далекой чужбине, мне придется сложить голову? -
пробормотал, вздохнув, Саклаб и громко сказал: - Просим милости попробовать
нашего достархана! - Осторожно ступая по ковру, он поднес медный таз и
узорчатый кувшин с водой.
Мирза-Юсуф и дервиш омыли над тазом руки, вытерли их расшитым полотенцем
и молча приступили к еде. Когда дервиш перепробовал от всех блюд, он
произнес учтивые слова благодарности и попросил позволения удалиться.
На пустынной улице он долго стоял в тени дерева в смотрел на старую
калитку.
"Мне не придется больше увидеть этот дом, где добрый старик когда-то учил
меня держать тростниковое перо и писать первые буквы. Я не пожалел для него
моего единственного золотого динара, чтобы только подольше побыть с ним и
слышать его родной и близкий мне голос... А теперь снова в путь!"
Мирза-Юсуф долго смотрел на дверь, за которой скрылся странный гость.
Вошла Бент-Занкиджа и сказала:
- Мой добрый дедушка Мирза-Юсуф! В сердце моем змейкой вьется мысль, что
этот дервиш Хаджи Рахим аль Багдадй очень похож на убежавшего нашего
вольнодумца Абу-Джафара, только он оброс бородой, почернел от зноя и тебе
