машины, стенобитные тараны и камнеметы, швыряющие большие, тяжелые камни.
Видевшие немецких рыцарей-меченосцев рассказывали, что все они имели
устрашающий вид: каждый рыцарь был закован в железную броню, конь его тоже
был покрыт железными латами, на голове воина красовался железный шлем,
наглухо закрывающий лицо, с узкими прорезями для глаз и рта.
Дружинники высказывали Александру опасения, что бой с такими
противниками будет непосильный:
- Как же нам одолеть такое страшилище? Как нашим ратникам, в
пеньковых нагрудниках, сермягах и овчинных зипунах сразить такого рыделя?
Его ни меч, ни копье не возьмет!
Александр в гневе отвечал:
- Немец больше всего за свою шкуру боится, потому он и напяливает на
себя броню, а на голову железную кадку! Медведь пострашнее немца, а на
него ты идешь не в броне, а всего с рогатиной и засапожным ножом да в
своем полушубке, чтобы сподручнее было. Скоро мы собьем с немца спесь!
Совет лучших с тревогой выслушивал призыв Александра. Одни бояре
говорили:
- Да верно ли все это? К чему ворошить людей? На что Ярославичу
столько людей ратных? Удалью и милостью господней побеждает дерзостный
князь, и теперь снова он разобьет всех немецких рыделей.
Купцы вздыхали и рассуждали:
- Подходит уже время весеннее. Все наши работнички готовятся и к
пахоте и к лесосплаву. А бондари, кузнецы, горшечники, лесные звероловы и
прочие труженики - все готовятся встретить иноземные корабли. Когда они
приплывут, а купцы товары свои заморские покажут, то мы в обмен товары
наши перед ними выложим.
На созванном вече эти рассуждения в гневе и скорби прервал всеми
чтимый Степан Твердиславич. Недаром он много лет бессменно оставался
посадником Новгорода. Горячо и не боясь своих резких слов, он стал
упрекать уклончивых и хитроумных спорщиков:
- О чем вы спорите без стыда и совести? Ведь с огнем шутите! Опять
тяжелая доля после татарской угрозы может выпасть Русской земле. Вы хотите
сберечь ваше накопленное добро, вотчины ваши, думая, что они далеко
запрятаны и враги до них не доберутся? А если к нам все же ворвется жадный
немец с крестом на груди и мечом в руке, то ведь вас он не помилует, а
вытрясет вас из ваших насиженных мест. Без жалости и милости начнет он
всех теснить. А больше всего будет насиловать черный люд, требуя, чтобы
наши смерды работали на них до кровавого пота, как это они уже сделали с
леттами, ливами, чудью, емью, заставляя строить им крепкие замки - бурги.
Беженцы из лесных леттских братьев это нам поведали и уже показали свои
кровавые Раны.
Но не всех ему удавалось убедить.
- Зачем пугаешь, Твердиславич! - раздавались голоса. - Никогда такого
бесстыдства у нас не будет! Господь бог и силы небесные до сих пор
оберегали землю Новгородскую, выручили и от прихода татарской орды, и от
разгрома свеями, и теперь сохранит господь всех усердных молельщиков
православных!
Посадник горячо продолжал призывать новгородских вечников:
- Ежели мы все встанем одной стеной, то такого позора и беды от злых
недругов не будет. Но если мы не отзовемся немешкотно на призыв смелого
князя нашего Ярославича, то горе горемычное навалится на нас и всех
разметает, как буря.
Посадник Степан Твердиславич продолжал упорно настаивать на
необходимости всеми возможными силами помочь Ярославичу. Он наконец убедил
вече и Совет лучших выполнить требование князя Александра.
Гонцы понеслись вскачь по всей земле Новгородской, будоража народ и
требуя, чтобы все, кто может держать в руках топор-колун, копье и
рогатину, спешили на берега Чудского озера, где их встретит славный
невский победитель, князь Александр Ярославич. Там он уже их ждет и
готовит великий отпор нашествию хищных иноплеменников.
А князь Александр, сознавая грозную опасность, даром времени не
тратил. Он послал вестника с письмом во Владимир к своему отцу князю
Ярославу Всеволодовичу, прося немедленной поддержки ратными силами и
воинского совета, как ему одолеть напирающую немецкую силу.
Князь Ярослав ответил сыну всего двумя словами:
<Дерзай. Одолеешь!>
В то же время Ярослав приказал своему младшему сыну, Андрею,
поспешить на помощь брату и привести туда конную дружину переяславльцев.
ЗОЛОТОЕ ДНО
<Какая задумчивая, величавая тишина!> - скажет путник, прибывший
зимою на берег Чудского озера. Но это тишина только кажущаяся. Под ледяной
броней таится, кипит и движется своя особая жизнь. Богатейшее озеро -
кормилец множества людей с его побережья; из-за богатств озера спорят и
летты, и ливы, и чудь, и емь, и русские старожилы-поселенцы. Всех этих
выносливых и смелых рыбаков кормит озеро, и огромные скрипучие обозы с
мороженой рыбой и мешками серебристых крошечных снетков (величиной с
мизинец) всю зиму тянутся во все стороны от Чудь-озера, разнося славу о
его обильных рыбных богатствах.
Зимой рыбаки выходят на промысел, пробираясь по льду озера до его
середины, в десяти-пятнадцати верстах от берега, и высекают длинный ряд
прорубей. Вокруг них ставят шалаши, собранные и сшитые из лубья (древесной
коры). В них до весны рыбаки укрываются от непогоды и отдыхают в долгие
зимние ночи.
В шалашах живут бок о бок и дружно работают и русские рыбаки, и
чудские полуверцы, одновременно почитающие и православного бога, и своих
деревянных идолов. Всех щедро подкармливает большая и малая рыбка с
Чудь-озера.
А рыба здесь всякая: судак, лосось, налим, огромные лещи, плотва и
окуни и даже миноги и угри, проскальзывающие в озеро через пороги
стремительной Наровы. Глубокого Чудского озера никогда не покидает юркая
ряпушка, в то время как всякая крупная рыба любит <забегать> через Теплый
пролив в очень мелкое Псковское (Талабское) озеро только для метания икры,
в определенное время года. Снеток, наоборот, ужился в Псковском озере, где
дно илистое, густо покрытое жирными водорослями, и от их цветения летом
вода этого озера всегда мутная. Северное же, Чудское, озеро очень
глубокое: в середине его-до ста и более сажен, дно каменистое и песчаное,
а вода чистая и прозрачная.
Ветры и вьюги часто гуляют по озеру, поднимают большую волну,
особенно когда начинает свирепствовать южный ветер <мокрик>. Тогда большие
темные валы, длинные и однообразные, катятся один за другим, поднимая
тяжелые лодки-насады, ставя их то на нос, то на корму, грозя вывернуть
вместе с грузом смелых, выносливых чудских рыбаков. Зимой Чудь-озеро,
засыпанное снегом, становится белой гладкой равниной. Лишь кое-где чернеет
корявое дерево, принесенное с реки Великой из-под Пскова и застывшее
посреди ледяной равнины. К такой коряге тянутся ровные, словно проведенные
по ниточке, следы <звериного бродяги>, как здесь называют волков. Идя
гуськом, след в след, стая волков, пересекая озеро, не пропусти! ни одного
вмерзшего дерева и, обнюхав, старается узнать по запаху, какие другие
волчьи стаи здесь проходили.
Только у самого небосклона протянулась узкая темно-синяя полоса
дальних лесов: суболицкого на западе и наровского на севере. На восточном
же, гдовском, берегу тянутся заросшие густым необозримым тростником
болотистые безлесные равнины, по которым медленно протекают топкие
речонки.
СНЕЖНЫЙ ДЕД БУРАН
В конце марта 1242 года свирепый дед Буран и злющая ведьма Пурга
разбушевались на Чудь-озере. Бешеные вихри проносились над
серебристо-белой равниной, взбивали пушистый снег, подбрасывали его и
крутились в яростной свистопляске, опрокидывая все вокруг.
Лубяные шалаши, выстроившиеся в два ряда на середине озера, были
занесены и утонули в сугробах снега. Рыбаки, лежавшие в этих шалашах
вповалку, прижавшись друг к другу, накрывались чем попало, боясь, что
легкая постройка развалится и они окажутся под открытым небом во власти
разъяренной бури.
Ветер, завывая и свистя в щелях, вдувал в шалаши снежную пыль. Стая
волков, во время перебежки захваченная ураганом, укрылась невдалеке, между
наваленными льдинами и перевернутыми лодками. Свернувшись калачом, звери
уткнулись носами в свои пушистые хвосты, поводя ушами на каждый непонятный
шорох, прислушиваясь к злобному вою разбушевавшейся Пурги.
А разгневанный Буран с необычайной быстротой проносился по вольному
простору озера, стараясь догнать лукавую бешеную ведьму Пургу. Она то
взмывалась, как птица, к серому небу и летела дальше, вслед за мчавшимися
хмурыми тучами, то обрушивалась вниз, разметав широкий кружевной подол,
стараясь выскользнуть из цепких, хватких лап свирепого Бурана, то,
взметнув складками серебристого сарафана, с ликующим хохотом взметалась
снова вверх, к дымчатым облакам, где в просвете изредка показывалось
равнодушное око луны, стыдливо прикрытое прозрачной фатой.
Вдруг волки встрепенулись и насторожили уши. Послышался совсем близко
полный отчаяния крик:
- Есть ли жив челове-ек? Погиба-аю!
Какая-то туша грузно свалилась с болезненным стоном. Волки вскочили
и, перепуганные, сразу бросились вперед, в снежную вьюгу, толпясь и прыгая
друг через друга, и скрылись в ночной мгле.
Два рыбака выползли из лубяного шалаша, разгребая руками снег и
прислушиваясь, не раздастся ли снова крик. Вблизи послышался стон, и оба
рыбака двинулись, перекликаясь и не выпуская из рук концов веревки, чтобы
не потерять друг друга.
- Васька, а Васька!
- Здесь, Кузя!
- Ищи душу христианскую!
- Нашел! Иди сюда! Ей-ей, рыделя поймал! Чудаковатый, брыкается.
Вскоре оба рыбака с помощью веревки нашли друг друга и поволокли в
шалаш откопанного в снегу человека. Он и в самом деле был чудаковатый, не
такой, как все, наряженный не по-русскому, а в каком-то укороченном
полушубке, опушенном собачьим мехом. Голова была закутана бабьим платком.
От лица оставался наружу только большой нос и необычайной длины
заиндевевшие усы с обвисшими ледяными сосульками. Через силу, падая от
слабости, он пробовал подняться. Рыбаки, втащив его в шалаш, посадили
между собой, подпирая плечами.
- Ты откуда взялся, таракан усатый?
- От немецких разбойников убежал.
- Значит, от рыделей? Слышь, он от рыделей прибег! - заговорили
просыпающиеся рыбаки.
- Чего же ты от них ушел? Не сладко стало?
- Тысяча чертей и две ведьмы! Кричат, что святое слово Иезуса Христа
защищают, а сами грызут людей, как голодные собаки! Женщин угоняют, а
затем убивают, детей бросают в огонь.
- И ты был крыжаком?
- И я был крыжаком и на моей груди носил крыж.
- Крест, значит! - объяснил один из рыбаков.
- А по-нашему ты где научился?
- Я долго жил в Юрьеве, был конюхом у русских купцов, а крыжаки меня
увели в Ригу в свое войско. Тяжко мне стало там у них. Крыжаки нам
недруги. Их нельзя пускать туда, где живут добрые, честные люди. Они
обманщики, разбойники. И я сказал себе: <Янек, если ты хочешь быть
честным, иди к тем, кого рубят и жгут крыжаки>. И я ушел от них.
- А конь у тебя был?
- Был добрый конь!
- Куда же он делся?
- Крыжаки учуяли, что я не зря ругаюсь с ними. <Видим, что ты не наш,
- говорили они. - Но живым ты от нас не уйдешь>. И они заперли меня в
сарае для дров. А коня моего увели. Утром хотели мне суд учинить и
повесить на березе. А я проломал крышу в сарае да и убежал в лес, когда
все крыжаки еще спали.
- Где же это было?
- На берегу озера, близ реки Омовжи. Тут началась эта буря, и я
