Идя на улицу, я всегда беру с собой толстую, сучковатую палку. Беру ее
с собой, чтобы колотить ею детей, которые подворачиваются мне под ноги.
Должно быть, за это прозвали меня капуцином (Х2, 99).
Рассказчик превращается не только в капуцина, но и в императора
Александра Вильбердата. Имя легко переносится с тела на тело потому, что оно
исключительно указатель, дезигнат, но не носитель смысла. Имя "капуцин"
(будь то монах или обезьяна) в своем значении, конечно, никак не зависит от
сучковатой палки для избиения детей.
5
Вернемся к тексту про человека, чье имя столь незначительно, что оно
неотвратимо забывается и потому заменяется Хармсом вымышленным именем Андрей
Головой. Дальше тот же текст разворачивается неожиданным образом как
описание сновидения Голового, сначала герой видит себя на зеленой лужайке,
но постепенно в сон проникает что-то неопределимое:
Тут, как бывает во сне, произошло что-то непонятное, что Андрей
проснувшись уже вспомнить не мог. Дальше Андрей помнит себя уже в сосновой
роще. Сосны стояли довольно редко и небо было хорошо видно. Андрей видел как
по небу пролетела туча. Тут опять произошло что-то непонятное, чего Андрей
потом даже не мог вспомнить (МНК, 150),
Забвению имени в первой части рассказа соответствует амнезия второй
части. Андрей не может вспомнить, что он видит. Человек с незапоминаемым
именем сталкивается с невспоминаемьм объектом, который и может быть назван
"предметом". Разница между двумя амнезиями заключается в том, что имя не
имеет смысла, оно едва связано с телом и стирается из памяти, в то время как
"предмет" сопротивляется называнию, хотя и неотделим от структуры слова, от
которой он с трудом отслаивается лишь как умозрительная абстракция.
Хармс определяет место явления "предмета" -- сон. Но сон также имеет
"место" -- это "сосновая роща". Сама структура слова "сосновая" -- не что
иное, как трансформация слова "сон": со сна -- сосна. Сон является в
сосновой роще. Невозможность удержать "сон" в памяти как "предмет",
определить его, описать задается как раз тем, что "предмет" сон и есть
"сосновая роща", которая не является сном, но выступает как слово, в
структуру которого встроен неназываемый абстрактный "предмет".
В данном случае слово насыщается смыслом, за которым мерцает предмет,
как значение этого слова, избегающее называния. Имя оп-
Предмет, имя, случай 29
ределяет того, кто находится в собственном сне, который тонет в
забвении. Андрей Головой24 помещен в текст собственной амнезии. Такова
функция имени.
"Предмет" невозможно вспомнить еще и потому, что он не знает времени,
он не принадлежит прошлому. Не знает времени, как показал Фрейд, и такой
"предмет", как сон. "Предмет" существует только теперь, но, как и всякая
умозрительность, он вечен и принадлежит вневременному настоящему. Он
возникает в некоем пространстве вечности. В "Пассакалии No I" (1937) Хармс
так описывает место, в котором "предмет" являет себя:
Тихая вода покачивалась у моих ног.
Я смотрел в темную воду и видел небо.
Тут на этом самом месте Лигудим скажет мне формулу построения
несуществующих предметов
(МНК, 229).
Несуществующий предмет являет себя между водой и небом. В тексте 1940
года, в котором вновь речь идет о "предметах", в качестве такового
называется пыль:
Как легко человеку запутаться в мелких предметах. Можно часами ходить
от стола к шкалу и от шкала к дивану и не находить выхода. <...> Или можно
лечь на пол и рассматривать пыль. В этом тоже есть вдохновение. Лучше делать
это по часам сообразуясь со временем. Правда, тут очень трудно определить
сроки, ибо какие сроки у пыли? (МНК, 329)
Пыль -- странный "предмет", он не имеет формы, границ и весь состоит из
мельчайших пушинок. Но главное даже не в этом. Пыль -- это зримый след
времени, и вместе с тем она полностью трансцендирует время. Слой пыли
означает, что в данном месте время как бы остановилось, что здесь ничто не
нарушало покоя, ничего не происходило, здесь не действовал человек. Это след
времени, перешедшего в атемпоральность. Отсюда замечание Хармса о том, что
за пылью лучше следить по часам, то есть наблюдать процесс ее накопления как
временной процесс. Но отсюда же следующее его замечание:
"Правда, тут очень трудно определить сроки, ибо какие сроки у пыли?"
Шпет отмечал, что смысл есть некий продукт истории, трансцендирующий время:
Всякий смысл таит в себе длинную "историю" изменения значений
(Ве-deutungswandel). <...> То, что до сих пор излагают как историю
"значений", в значительной части есть история самих вещей <...> но не
"история" смыслов как идеальных констелляций мысли25.
Он пишет о том, сколь безнадежен подход,
когда за "историю значения" принимают историю вещи и,
следовательно, resp. историю названия, имени26.
____________
24 Любопытна эта "этимология" пустых, головных имен от слова "голова".
"Капуцин", хотя и происходит от итальянского capuccino -- "капюшон",
явно отсылает к латинскому caput -- "голова".
25 Шпет Г. Г. Цит. соч. С. 418.
26 Там же. С. 419.
30 Глава 1
Пыль как раз такой "предмет", который как "вещь" имеет историю, но как
"предмет", то есть как "смысл", трансцендирует ее. Смысл пыли -- это
обозначение вневременного. В том же тексте Хармс пишет о созерцании воды --
еще одного "предмета" без формы, прозрачного, проницаемого взглядом, еще
одной модели идеальности:
Мы смотрели на воду, ничего в ней не видели и скоро нам стало скучно.
Но мы утешали себя, что все же сделали хорошее дело. Мы загибали пальцы и
считали. А что считали мы не знали, ибо разве есть какой-либо счет в воде?
(МНК, 329)
В "Пассакалии No I" Лигудим, обещавший формулу построения
несуществующих предметов, созерцает "предмет" воду:
Прошло четыре минуты, в течение которых Лигудим смотрел в темную воду.
Потом он сказал: "Это не имеет формулы. Такими вещами можно пугать детей, но
для нас это неинтересно. Мы не собиратели фантастических сюжетов. Нашему
сердцу милы только бессмысленные поступки. Народное творчество и Гофман
противны нам. Частокол стоит между ними и подобными загадочными случаями
(МНК, 229).
Невидимый умозрительный предмет, который созерцает Лигудим,
противопоставляется иным объектам литературной фантазии -- несуществующим
"предметам" сказок или романтических вымыслов Гофмана. Существенно, однако,
то, что созерцание этого "предмета", не имеющего формулы, неожиданно
описывается Хармсом как "случай". "Случай" -- важное понятие хармсовской
поэтики. Лучшее произведение Хармса называется "Случаи". В истории с
Лигудимом Хармс подводит под категорию "случая" обнаружение умозрительного
"предмета", существующего вне времени. Случай -- это парадоксальное событие
столкновения с атемпоральным предметом, событие, однако, имеющее временную
длительность. Лигудим смотрит в темную воду "четыре минуты". Он созерцает
вневременное в течение определенного промежутка времени. Нечто сходное Хармс
описывает и в созерцании пыли, которую следует созерцать с часами в руках.
Речь идет об измерении времени предстояния перед "предметом", не имеющим
временного измерения.
"Пассакалия No I" играет на нескольких временных пластах. В начале
текста повествователь ждет Лигудима. И это ожидание также отмечено своего
рода "хронологией":
Я буду ждать до пяти часов, и если Лигудим за это время не покажется
среди деревьев, я уйду. Мое ожидание становится обидным. Вот уже два с
половиной часа стою я тут, и тихая вода покачивается у моих ног (МНК, 229).
Неявление Лигудима аналогично неявлению "предмета". Лигудим -- это
слово, за которым, собственно, и скрывается "предмет". Ситуация почти
повторяет историю с явлением сна Андрею Головому. Неявление предмета как-то
связано с ожиданием Лигудима у воды. В обоих случаях мы имеем время
ожидания, спроецированное на объект, существующий вне времени.
Предмет, имя, случаи 31
Каким образом Лигудим соотносится с "предметом", не имеющим формулы?
Что значит это имя, не имеющее смысла?
Лигудим -- древнееврейское словосочетание, обладающее двойным
значением. Первое значение -- "к евреям". Это странное имя, конечно,
отсылает к тексту с таким названием -- посланию апостола Павла к евреям. Это
послание трактует вопрос о двух заветах -- Ветхом и Новом. Два завета здесь
противопоставлены как материальный (Ветхий) и идеальный (Новый). Образом
этого противопоставления является скиния завета. Павел разбирает структуру
скинии, разделенной на две части завесой. В первую скинию входят
первосвященники с дарами, во вторую доступ разрешен лишь раз в год:
Сим Дух Святый показывает, что еще не открыт путь во святилище,
доколе стоит прежняя скиния. Она есть образ настоящего времени, в которое
приносятся дары и жертвы, не могущие сделать в совести совершенным
приносящего (9, 8--9).
Эта скиния отмечена несовершенством, заключенным в ее материальности,
как и в материальности жертв, приносимых в ней. На смену Моисеевой скинии
приходит Христос со своей новой, новозаветной,
большею и совершеннейшею скиниею, нерукотворною (9,11). Ибо Христос
вошел не в рукотворное святилище, по образу истинного устроенное, но
в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие (9, 24).
Завеса в Моисеевой скинии -- это знак настоящего времени, за которым
скрывается перспектива вечности и иного, нерукотворного, невидимого, чисто
умозрительного, "предмета" -- святилища, лишенного формы и облика,
собственно неба.
"Пассакалия No I" воспроизводит структуру завесы, через которую
проступают контуры невидимого в самом начале: "Я смотрел в темную воду и
видел небо". Вода -- здесь именно завеса, за которой располагается невидимый
"предмет" -- небо. Ожидание в данном случае -- это как раз фиксация
настоящего, за которым должна открыться перспектива атемпоральности.
Второе значение имени Лигудим -- это "вещи, которые никогда не
существовали" -- в принятом теперь произношении "лагадам" (Igdm --
lahadam -- аббревиатура от /о hayou devarim meolam -- перевожу
каждое слово в отдельности: "не существовали вещи никогда ранее"). По
значению Лигудим оказывается сходен с "Ноной". Имя это отсылает как раз к
несуществующему "предмету", формулу которого Лигудим должен открыть. Речь
идет о предмете будущего (вечности), на который только указывает завеса
настоящего.
Лигудим, конечно, и есть тот несуществующий "предмет", которого жаждет
рассказчик. Рассказ строится как обман. Повествователь стремится получить
формулу несуществующего "предмета". Такой формулой оказывается имя --
Лигудим. Имя может быть формулой несуществования еще и потому, что оно не
связано со значением. Рассказчик не может опознать искомой формулы потому,
что имя
32 Глава 1
этого предмета для него не имеет смысла. Да и может ли иметь смысл имя,
указывающее на несуществование?
"История значения", если использовать выражение Шпета, это история
поиска значения, история ожидания, которое вписывается во время, а
следовательно, и в повествование, но это, конечно, никак не история "вещи",
а тем более не история "предмета", истории не имеющего.
6
Что же такое "случай", о котором говорит Лигудим? Как его определить?
Возьмем расхожее представление о случае. Это нарушение обычного хода жизни,
нарушение жизненной рутины. Случай -- это что-то необычное. Иначе
