гласных (и, следовательно, слогов), свидетельствует о существенном шаге,
сделанном греками в абстрагировании звучания на письме. Отныне обозначение
получили незвучащие разделители континуума, специальные графы были
приспособлены для обозначения границ между гласными.
Платон в "Филебе" устами Сократа описал это алфавитное расчленение
первичного Единого:
Первоначально некий бог или божественный человек обратил внимание на
беспредельность звука. В Египте, как гласит предание, некий Тевт первый
подметил, что гласные буквы [звуки] в беспредельности представляют собою не
единство, но множество; что другие буквы -- безгласные, но все же причастны
некоему звуку и что их также определенное число; наконец, к третьему Тевт
причислил те буквы, которые теперь у нас называются немыми. После этого он
стал разделять все до единой безгласные и немые и поступил таким же образом
с гласными и полугласными, пока не установил их числа и не дал каждой в
отдельности и всем вместе названия "буква" ["первоначало"]26.
Членение Единого алфавитом оказывается эквивалентом сотворению мира из
Единого. Буквы оказываются манифестацией множества из нечленимого
первозвука27.
Современный алфавит -- инструмент членения и разграничения, разрушения
континуальности. Сама структура окна как монограммы -- это также диаграмма
деления, отграничения, отсечения пространств. Это структура пустоты, в
которую вписаны границы.
Лакан был прав, когда утверждал, что изолирование элементов речи
необходимо для того, чтобы запустить механизм парадигматической субституции,
на котором в конечном счете основан весь процесс фигурации. Мы можем мыслить
метафорами и метонимиями только потому, что смогли изолировать элементы,
свести их к "букве" и тем самым включить в игру подмен. Эта игра замещений,
которую Марен определил как "дураченье", возможна только в сфере означающих
и
_____________________
26 Платон. Филеб, 18с / Пер. Н. В. Самсонова // Платон. Соч.: В
3 т. Т. 3(1). М.: Мысль, 1971.С. 20.
27 Энн Карсон остроумно связала это изобретение греков с особым
греческим сознанием границ и даже с изобретением греками пера, позволявшего
подчеркивать остроту линии, граф как идеальную границу (Carson Anne.
Eros. The Bittersweet. Princeton: Princeton University Press, 1986. P.
53-61).
Окно 53
только в результате членения их цепочки. Но эта риторическая игра
замещений и фигураций, открывает, по словам Лакана, "нехватку бытия в
отношении к объекту" (le manque de I'etre dans la relation de
I'objet)28. Эта фигуративная антибытийность позволяет желанию
вписываться в структуру означающих и открывать пространство замещений для
объектов желания.
Либидинозные отношения начинают подчиняться внутренним правилам языка.
Фридрих Киттлер так определяет смысл буквенных перестановок:
Именно потому, что буквы не встречаются в природе, они являются ключами
к бессознательному. Они элиминируют сознательную установку и
герменевтическое понимание во имя того, чтобы подчинить людей языку29.
Мир как бы исчезает в перестановке букв, которые навязывают
"семиотизированному" миру свой собственный порядок.
Хармс использует монограмму окна для того, чтобы осуществить
необходимые ему перестановки и замещения. Имена женщин подвергаются
расщеплению на элементы, которые, в свою очередь, подвергаются перестановке.
В результате эта первичная, ядерная фигурация приводит к фигурации иного
порядка. Рая начинает заменять, вытеснять Эстер, рай -- звезду. И конечно, в
этой перестановке "объектов желания" существенное значение имеет то, что имя
Эстер кончается на Р, а имя Рая начинается с Р. Хармс описывает это
алфавитное вытеснение, когда говорит об Эстер: "Эстер улетевшая в окно".
"Улетевшая в окно" -- не просто метафора расставания, это прежде всего
описание фигуративного сдвига, который сопровождается стиранием
первоначального лица, его забыванием, исчезновением, по выражению Поля де
Мана, -- "дефигурацией".
5
Окно оказывается местом "дефигурации". Именно в нем происходят
неожиданные подстановки и перемещения лиц. Мне хочется коротко остановиться
на нескольких поэтических текстах, связывающих окно с дефигурацией или
трансфигурацией. Первый принадлежит перу Джона Донна. Это стихотворение
"Прощание: О моем имени в окне" (A Valediction: Of My Name in the
Window). Поводом для написания стихотворения был отъезд Донна,
выгравировавшего алмазом на память любовнице свое имя на ее окне. Мне
особенно интересна вторая строфа стихотворения:
'Tis much that glass should be As all confessing, and through-shine as
I,
____________
28 Ibid. P. 274. В более широком контексте следовало бы перевести
"отсутствие бытия".
29 Kittler Friedrich A. Discourse Networks, 1800/1900. Stanford:
Stanford University Press, 1990. P. 283.
54 Глава 2
'Tis more, that it shows thee to thee, And clear reflects thee to thine
eye. But all such rules, love's magic can undo, Here you see me, and I am
you30.
Вначале Донн восхваляет стекло, которое столь же прозрачно и
откровенно, как он сам. Эта полнейшая проницаемость, прозрачность окна
парадоксально позволяет ему быть зеркалом. Адресат послания видит себя в
окне потому, что видит в нем поэта, чью душу она заполняет. Надпись, однако,
меняет ситуацию. Она не прозрачна, она работает как амальгама, та самая
амальгама, о которой упоминал Андрей Белый. Таким образом, нарушая
прозрачность, она меняет систему рефлексии. Теперь, глядя в окно,
возлюбленная вновь видит поэта, но уже непроницаемого до конца, не
расстворяющегося в ее собственном облике. Поэт, однако, вновь превращается в
его возлюбленную, но происходит это иначе. Из-за того, что буквы частично
разрушили прозрачность стекла, в нем проступает уже не образ возлюбленной,
запечатленный в душе поэта, а собственное имя поэта. Поэт становится
видимым. При этом ситуация зеркальности разрушена не до конца, она
"дефигурирована". Возлюбленная смотрит в зеркало и видит в нем себя как
поэта. Таким образом, в иной семиотической ситуации она вновь оказывается
существом поэта, только полюса на сей раз поменялись местами -- поэт стал
возлюбленной.
Зеркальность, описанная Донном, построена не на прямом отражении, а на
стирании одного лица другим. И надпись, вписанная в окно, функционирует
именно как механизм дефигурации, разрушающей прозрачность структуры,
сходство отражения. Дефигурация основывается не на сходстве, а на различии.
Слово выступает как отражение, как подмена иконического образа. Существенно,
что стихотворение Донна соотнесено с расставанием, а следовательно, и с
памятью/забыванием. Надпись на окне как бы сохраняет память, вгра-вировывает
имя в поле зрения, но одновременно уничтожает прозрачность, стирает,
замутняет.
Нечто сходное выразил Гельдерлин в конце "Патмоса", где возникает образ
знаменитой "твердой буквы" (derfeste Buchstab -- ср. с мотивом
твердости у Донна, донновскими сравнениями надписи со скалой, бриллиантом,
гравировкой и т. д.), по мнению комментаторов, обозначающей
богооставленность и в результате -- нарастание непрозрачности, темноты
языка31. Это письмо, выталкивающее читателя наружу от сокровенного,
действует прямо противоположно окну средневековых соборов (и в принципе --
хармсовскому окну), по мнению Рильке, "втягивающему" человека в область
божественного:
Вот так соборов окна-розы встарь,
взяв сердце чье-нибудь из тьмы кромешной,
его бросали богу на алтарь32.
_______________
30 Donne John. The Complete English Poems. Harmondsworth:
Penguin Books, 1971. P. 87.
31 Santner Eric L. Friedrich Holderlin. Narrative Vigilance and
the Poetic Imagination. New Brunswick; London: Rutgers University Press,
1986. P. 106.
32 Рильке Райнер Мария. Новые стихотворения / Пер. Е.
Витковского. М.: Наука, 1977. С. 36.
Окно 55
Даниил Хармс. Автопортрет у окна
Среди целого ряда дошедших до нас автопортретов Хармса есть один у окна
(воспроизведен: ПВН, 341). Автопортрет этот загадочен. Тяжелая, широкая рама
окна рассекает видимого через нее человека надвое у пояса. Это значит, что
человек за окном находится в доме и виден снаружи. Однако за его спиной
располагается не комната, а схематически изображенный ландшафт. Иначе
говоря, внешнее и внутреннее пространства зеркально взаимоотразились,
проникли друг в друга. Но самое любопытное -- у человека (то есть у самого
Хармса) нет лица. На его месте черное пятно. Лицо стерто, дефигурировано и
"фигурой" окна, и зеркальной, парадоксальной реверсией пространств.
Второе стихотворение, которое мне хочется привести, написано Гете в
1827 году:
Стихи подобны разноцветным стеклам Церковных окон. Заглянув снаружи, Мы
ничего там не увидим толком.
56 Глава 2
"Сплошная муть, а может быть, и хуже!"
Так скажет обыватель. Он сердит,
Когда он ничего не разглядит!
И пусть его.
А вы -- вступайте смело
В священные поэзии пределы!
Как хорошо! Как ясно и светло!
Сияет многоцветное стекло!
Да, новый свет откроется для вас.
Все возвышает дух, пленяет глаз,
И ежели в вас есть душа --
То вам
Он по душе придется, этот храм!
(перевод Б. Заходера)33
Гете разворачивает метафору письма, текста как игры прозрачности и
непрозрачности. Текст кажется абсолютно непроницаемым, если смотреть на него
снаружи. При этом эта непрозрачность, как и у Донна, создается "письмом" --
живописью на стекле. В немецком подлиннике значится: "Gedichte sind gemalte
Fensterscheiben"34. Много лет спустя Бодлер будет считать эту
непроницаемость знаком некой особой инвертированной глубины, выворачивающей
внутреннее на поверхность:
Тот, кто смотрит наружу через открытое окно, никогда не видит столько
вещей, сколько смотрящий на закрытое окно. Нет более глубокого, более
загадочного взгляда, более богатого, более темного, более ослепительного
предмета, чем окно, освещенное свечой35.
У Гете, в отличие от Бодлера, смысл возникает не оттого, что он
полностью разливается по непроницаемой поверхности, а оттого, что окно
позволяет строить систему проникновений, превращающую поверхность в
мембрану.
Смысл начинает прочитываться в результате двух "проникновении" --
проникновения читателя внутрь храма и света через стекло. Смысл возникает
именно на перекрестке взгляда и света, встречающихся в стекле. Это
возникновение смысла в оконном стекле, которому уподоблены стихи, похоже на
христианскую транссубстанциацию, преображение.
Лоренс Стерн придумал ироническую фантазию, касающуюся прозрачности
окон и перехода души из одного мира в другой. В "Трис-траме Шенди" имеется
фрагмент об окне, через которое можно заглянуть внутрь человека. Стерн
фантазировал о жителях Меркурия, чьи тела от жары превратились в стекло:
...вместилища их душ сверху донизу представляют собой не что иное
(поскольку самая здравая философия не в состоянии доказать обратное), как
тонкие прозрачные тела из светлого стекла (за исключением пупочного узла); и
вот, пока тамошние жители не состарятся и не пок-
_____________
33 Гете Иоганн Вольфганг. Собр. соч. Т. 1. М.: Худлит, 1975. С.
433.
34 Goethe Johann Wolfgang. Gedichte, 1800--1832. Frankfurt am
