вставного рассказа Нагеля и затягивает в себя самого Нагеля и его
собеседницу. Последний раз Нагель фиксирует время как "час ночи", затем
проходит ночь, Нагель упоминает о двенадцати часах, провалившихся в память,
и сразу же после завершения рассказа утверждает, что сейчас опять "час
ночи". Время как будто остановилось, одновременно безостановочно двигаясь
вперед. Но движение его сохраняет сильный элемент неопределенности.
Движение времени отмечается постоянными провалами, которые Гамсун, как
и Хармс, определяет как провалы в сон. Нагель так описывает эти провалы:
...на другой день вы рассказываете об этом происшествии своим знакомым,
и они начинают вас уверять, что все это вам приснилось. Ха-ха-ха! вам
твердят, что вы спали, хотя сам господь бог и все его ангелы свидетели того,
что вы и глаз не сомкнули в ту ночь. Только примитивная школьная премудрость
может назвать это сном -- ведь вы стояли у печки в здравом уме и твердой
памяти, курили трубку...11
В мои намерения не входит, разумеется, рассматривать темпоральность
гамсуновского романа в подробностях. Я, однако, должен упомянуть о конце
книги, о той финальной сцене, где больной, лихорадящий Нагель кончает
самоубийством. В этом эпизоде суицидального безумия часы и время опять
играют принципиальную роль.
Нагель лежит в кровати и пытается уснуть. Взгляд его падает на палец
руки. Он замечает, что на пальце нет кольца:
Он разом вскакивает с кровати. Одевается впопыхах и мечется как
одержимый по комнате. Сейчас десять, до полуночи кольцо должно быть найдено,
крайний срок -- последний, двенадцатый удар! Кольцо, кольцо...12
Далее идет эпизод ночных блужданий, который оканчивается пробуждением
Нагеля, который, как выясняется, все же заснул:
Несколько мгновений Нагель лежит неподвижно и думает. Он подносит руку
к глазам: кольца нет. Он глядит на часы -- полночь. Двенадцать часов ночи
без нескольких минут. Быть может, беда миновала, быть
______________
9 Там же. С. 246.
10 Там же. С. 249. 11 Там же. С. 281. 12 Там же. С. 414.
112 Глава 4
может, он спасен! Но сердце его отчаянно колотится, и он дрожит с
головы до ног. Быть может, пробьет двенадцать и ничего не случится. Он еле
удерживает часы в дрожащей руке. Он считает минуты... секунды...
Вдруг часы падают на пол, и он в ужасе вскакивает. -- Зовет! -- шепчет
он и, не мигая, смотрит в окно13.
Нагель выбегает из дома, устремляется к набережной и топится.
4
Нетрудно заметить сходство конструкции Гамсуна с конструкцией Хармса. В
обоих случаях смерть каким-то образом вписана в повествование, отмеряемое
ходом времени и настойчивым упоминанием часов. В обоих случаях временная
прогрессия разрушается провалами -- амнезией, сном, но все же не
останавливается и пронизывает собой все слои наррации.
Чтобы понять темпоральную систему повествований Хармса и Гамсуна
следует сказать несколько слов о психологии существования во времени.
Физическое или математическое время представляется в виде некой линии,
поделенной надвое точкой настоящего. Настоящее лишь условная точка деления
совершенно единообразного и абстрактно членимого потока. Часы с их
циферблатом и монотонным ходом измеряют такое абстрактное время. Для
субъекта же такой темпоральной однородности не существует. Прошлое
совершенно не равнозначно будущему, а настоящее никак не сводится к условной
точке деления, не имеющей протяженности.
Ницше в эссе "О пользе и вреде истории для жизни" воображает себе образ
идиллического счастья в виде стада пасущихся животных. Животные счастливы
потому, что не имеют памяти, то есть прошлого:
Человек может, пожалуй, спросить животное: "Почему ты мне ничего не
говоришь о твоем счастье, а только смотришь на меня?" Животное не прочь
ответить и сказать: "Это происходит потому, что я сейчас же забываю то, что
хочу сказать", -- но тут же оно забывает и этот ответ и молчит, что немало
удивляет человека14.
Животное счастливо потому, что оно "растворено в настоящем" и не знает
бремени истории. Среди разных причин, обусловливающих человеческое
несчастье, Ницше называет неспособность к забвению и предлагает представить
некоего урода, полностью лишенного умения забывать. Ницше называет его
"учеником Гераклита":
Представьте себе как крайний пример человека, который был бы совершенно
лишен способности забывать, который был бы осужден видеть
_______________
13 Там же. С. 417.
14 Ницше Фридрих. О вреде и пользе истории для жизни / Пер. Я.
Бермана // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1990. С. 161.
Время 113
повсюду только становление: такой человек потерял бы веру в свое
собственное бытие, в себя самого, для такого человека все расплылось бы в
ряд движущихся точек, и он затерялся бы в этом потоке становления:
подобно верному ученику Гераклита, он в конце концов не нашел бы в себе
мужества пошевелить пальцем15.
Счастье животных в стаде связано с тем, что они существуют только в
настоящем. Им дано поэтому переживание полноты бытия. Поскольку "ученик
Гераклита" не может провести различия между настоящим и прошлым, он как бы
множится, распадается на различные временные фазы существования и гибнет под
тяжестью собственного становления.
Ницше, однако, не учитывал одной существенной детали. Счастье, о
котором он говорит, неотделимо от ощущения будущего, от способности
проектировать свою жизнь. Более того, отсутствие полноценной памяти у
животных -- следствие как раз того, что животные не могут проектировать
будущее. То же самое и с детьми. Отсутствие долговременной памяти у детей
связано с тем, что они не могут мыслить будущее. Время не просто исходит из
человека и удаляется в прошлое, оно протекает через человека в бесконечное
будущее. По выражению Эмманюэля Левинаса, "в той же мере, в какой
беспамятство занимает место истока, бесконечное является телеологией
времени"16 .
Вернемся к воображаемому разговору с животными. Животные ничего не
могут сказать Ницше потому, что не имеют памяти. Они не помнят, что,
собственно, они хотели сказать, они забывают "ответ". Такое понимание речи
делает ее продуктом некоего предшествующего намерения. Речь как бы возникает
из прошлого. В терминах Фуко, всякий дискурс традиционно понимается как
"уже-сказанное", как незримо предсуществующий в прошлом.
Однако можно посмотреть на молчание животных и иначе. Они ничего не
могут говорить еще и потому, что не способны проективно мыслить, потому что
не имеют временной перспективы, в которую могла бы уходить, разворачиваться
речь.
Проективная функция будущего времени в психологическом аспекте была
наиболее полно изучена экзистенциальным психоанализом и феноменологической
психиатрией. Эжен Минковский обратил внимание на то, что в некоторых случаях
отношение пациентов к будущему времени может претерпеть изменения,
оказывающие влияние на всю картину мира. Например, в результате
травматического опыта будущее оказывается блокированным, человек как бы
отказывается от движения в будущее. В результате время, которое для обычного
человека движется как некий жизненный поток, становится иным.
Минковский описал такого пациента, у которого "отказ" от будущего приводит к
тому, что течение времени начинает восприниматься как монотонное, унылое,
неотвратимое:
________________
15 Там же. С. 162.
16 Levinas Emmanuel. Dieu, la mort et le temps. Paris: Grasset,
1993. P. 128.
114 Глава 4
Не было больше ни действий, ни желаний, которые бы исходили из
настоящего и были направлены в будущее и соединяли между собой тоскливые,
однообразные дни. В результате каждый день приобрел необычную независимость
и больше не был погружен в восприятие какого-либо жизненного континуума;
каждый день жизни начинался сначала, как одинокий остров в сером море
проходящего времени17.
Жизнь, таким образом, лишается смысла и становится, по выражению
Людвига Бинсвангера, объектом возобновляющихся вторжений "неожиданного в
неподвижность мировых часов"18.
Навязчивый образ часов -- это как раз образ психологического времени, у
которого блокировано будущее и которое становится однообразно корпускулярным
временем, чрезвычайно похожим на линеарное и равномерное время классических
физики и математики. Это время, которое не может двигаться вперед в виде
потока. Бергсон, наиболее полно сформулировавший концепцию времени как
потока, между прочим, относил смерть, ощущение конечности существования не к
первичному переживанию времени -- длительности, а связывал их с деградацией
жизненной энергии. У Гамсуна очевидна эта связь появления часов с
невозможностью проективного поведения и в конечном счете со смертью.
Персонаж не может встать, не может уйти, продолжает по инерции двигаться во
времени, которое теряет качества проективного жизненного потока и становится
уныло хронометрическим временем.
Существенно то, что такое время часового механизма лишь кажется нам
включенным в континуум. В действительности оно прерывисто. И эта
прерывистость выявляет связь с остановкой, отмечает отсутствие потока,
направленного в будущее. Это заикающееся, останавливающееся движение, в
которое вписана повторяющаяся микротравма, блокирующая его.
Минковский однозначен в понимании существа травмы, блокирующей будущее.
Ее фундаментальным воплощением является смерть. Смерть, сознание конца --
это как раз то, что блокирует будущее, вычеркивает его из сознания. Но
смерть, расположенная в будущем и блокирующая его, обязательно дублируется
некой травмой, пережитой человеком в прошлом. Травма в каком-то смысле
становится интериоризацией смерти, ее заместителем в актуальном опыте.
Травмой такой может, между прочим, быть и падение, как разрыв
континуальности и одновременно разрыв в непрерывности существования как
становления. Показательно, например, что перед самым самоубийством Нагель
"во сне" падает: "..:он падает как подкошенный лицом вниз, лбом оземь, но
даже не вскрикивает"19. Но, конечно, самая
_______________
17 Minkowski Eugene. Findings in a Case of Schizophrenic
Depression // Existence. A New Dimension in Psychiatry and Psychology / Ed.
by Rollo May, Ernest Angel and Henri F. Ellenberger. New York: Simon and
Schuster, 1958. P. 132-133.
18 Binswanger Ludwig. The Existential Analysis School of Thought
// Existence. A New Dimension in Psychiatry and Psychology / Ed. by Rollo
May, Ernest Angel and Henri F. Ellenberger. New York: Simon and Schuster,
1958. P. 205.
19 Гамсун Кнут. Мистерии. С. 417.
Время 115
первая и главная травма, предвосхищающая опыт смерти, -- это рождение20
. Рождение, как шоковый переход от одного мира к другому, и будет, вероятно,
моделью смерти в течение всей нашей жизни.
Страх перед будущим, страх перед смертью может привести к возникновению
нескольких видов темпоральности. Бинсвангер показал на примере своей
пациентки Эллен Вест, что она жила сразу в двух типах времени. Одно время он
назвал "эфирным" -- оно связано с иллюзорной заменой трагического будущего
фантазмом парения, текучести, невесомости. Бинсвангер называет это время
"временем неуатентичного будущего". Другое целиком подчинено теме смерти, в
нем нет никакой прогрессии, это время замершего настоящего или, даже вернее,
"вечно присутствующего прошлого", здесь господствует "уже-случившееся".
Пространственным образом первого времени является широко раскинувшийся
