ей мучительно хотелось кричать или выть, но ни рта, ни пасти у
нее не было. Впрочем, чревато опасностями могло быть самое
чувство жалости к ней: лукавая хищница подстерегала жертву, и
жертвой мог сделаться всякий из тех, кто были людьми. В
зверином страхе перед волграми бедные гномы прятались по углам
или прокрадывались, затаив дыхание, у подножия зданий,
облюбованных этими чудищами. Быть пожранным, вернее, всосанным
волгрою через ее пористую кожу значило умереть в Агре, чтобы
затем возникнуть еще ниже, в Буствиче или в страшном Рафаге.
Позднее я увидел, что волгр - множество, что они отчасти
разумны и что грубая, мрачная цивилизация, которая отличает
Агр, - именно их творение. Механических приспособлений,
облегчающих труд, у них еще почти не было. Они вручную
громоздили из какого-то материала, похожего на стволы
гигантских деревьев Калифорнии, здания, которые я видел кругом,
и каждый кусок этого материала, плотно примыкая к остальным,
начинал светиться тускло-багровым, почти ничего не озарявшим
излучением. В чем заключалась связь между зданиями человеческих
городов в Энрофе и сооружениями волгр в Агре, для меня осталось
неясным.
Звуковым языком они, конечно, не обладали, но у них было
нечто вроде языка жестов. Здания они строили, по-видимому, для
того, чтобы укрыться в них от коротких проливных дождей,
налетавших поминутно. Дожди были черные.
Странно, разумеется, и то еще, что у волгр существует не
два пола, а три. Мужская особь оплодотворяет особь среднего
пола, которая некоторое время вынашивает зародыш внутри себя, а
затем передает его будущей матери.
Но кое-где в эту цивилизацию вкрапливались, как острова,
безмолвные, совсем не светящиеся здания. Волгры даже не
приближались к ним: по-видимому, им мешало нечто, мною
невидимое. Такие здания возвышались на месте Исаакия и
некоторых других храмов Петербурга: единственные убежища от
волгр, где мученики Агра хоть на краткое время могли ощутить
себя в безопасности. Кто их воздвиг? когда? из какого
материала? Не знаю. Голод не давал несчастным таиться в этих
приютах: он гнал их в поиски за съедобной плесенью, покрывавшей
фундаменты этого безрадостного города.
Если тяжелая карма не сделает того, кто попал сюда,
жертвою волгры и он не очнется в следующем из миров нисходящего
ряда, рано или поздно ему суждена трансформа, поднимающая
вверх. Кончающий свое искупление постепенно меняется телесно.
Он увеличивается ростом, у него начинают снова проступать черты
лица, напоминающие черты, которыми он обладают прежде, и волгры
не дерзают подступать к нему. Самая трансформа происходит с
помощью братьев из Небесной России: спустившись в Агр, они
окружают окончившего искус. Присутствовать при этом событии из
числа гномов могут лишь те, кто скоро будет поднят отсюда таким
же образом. Но пока они смотрят на совершающееся со стороны, им
кажется, будто братья синклита поднимают освобождаемого на
своих крыльях или на складках светящихся покрывал. Волгры,
охваченные мистическим трепетом и страхом, смотрят на это
событие издали, но не в состоянии понять ничего.
Лестница восхождения не закрыта ни перед одной
демонической монадой, даже перед волграми. Но для подобного
обращения требуется столь острая ясность сознания, какая не
встречается здесь почти никогда.
Иногда встречается здесь совсем иное: местами ландшафт
разнообразится светящимися пятнами, похожими на огромные
гнилушки. Что-то от трупной зелени есть в них... Это в Агр
просвечивает другой слой, расположенный ниже: Буствич. Там все
гниет, но никогда не сгнивает до конца; в состоянии, сочетающем
гниение заживо с духовной летаргией, и заключается мука
Буствича. В Буствиче развязывают узлы своей кармы те, чья душа,
отяжеленная тяготением к ничем не озаренному плотскому, не
выработала за свою жизнь на земле никакого противовеса. Здесь
пленника гложет удручающее отвращение к самому себе, потому что
эфирное тело его превратилось в подобие кала. Ибо, как это ни
страшно и ни омерзительно, но Буствич, в сущности, не что иное,
как нечистоты волгр.
К душевным мукам здесь начинает присоединяться и телесная:
способность пленников к движению крайне ограничена, как и их
способность к самозащите. А самозащита насущно необходима
любому из них, ибо рядом с ними здесь обитают, между двумя
воплощениями в одном из демонических стихиальных миров,
облаченные в темноэфирные тела души мелких человекоподобных
демонов: здесь они имеют вид человеко-червей, а размерами
напоминают кошку. Заживо, медленно, понемногу пожирают они в
Буствиче тех, кто когда-то были людьми в Энрофе.
В очередном двойнике Инженерного замка (такой есть и в
Буствиче) находился в то время, то есть в 1949 году, император
Павел I. Он миновал уже цикл мучений в слоях более глубоких и
теперь был медленно поднимаем в Друккарг - шрастр российского
античеловечества. Суровость постигшего его несчастья поразила
меня. Но мне было объяснено, что, если бы часть груза не была
снята с него мукой его умерщвления в ночь на 12 марта и вместо
этого он продолжал бы тиранствовать вплоть до своей
естественной кончины - груз содеянного повлек бы его еще
глубже, вниз, пока не был бы достигнут Пропулк - одно из самых
ужасающих страдалищ.
За Буствичем следует чистилище, носящее имя Рафаг: здесь
изживаются кармические следствия предательств и корыстной
преданности тираниям. Рафаг - мука непрерывного самоистощения,
нечто, на что могут намекнуть такие явления нашего слоя, как
страдания холеры. Это последний слой, ландшафт которого хотя бы
отдаленно напоминает наши города; убежищ, маячивших в Буствиче
и Агре, здесь, однако, уже нет. Покров соборных молитв
человечества не распространяется до Рафага: глубже могут
досягать лишь силы синклитов и высших иерархий Шаданакара.
Над тремя последними, нижними чистилищами, господствуют
ангелы мрака.
Первый из этих слоев - Шим-биг - являет собой медленный
поток, движущийся по невыразимо мрачному миру, заключенному под
высокий свод. Трудно понять, откуда исходит полусвет,
мертвенный и бесцветный. Мельчайший дождь сеется на поток,
вскипая на его поверхности маленькими пузырями. И уже не одежда
мучающихся здесь душ, но сами души в их деградировавших эфирных
телах похожи на дымно-бурые клочья. Они мечутся взад и вперед,
цепляясь за что попало, лишь бы не пасть в поток. Их томит не
только ужас: еще большее мучение заключается в чувстве стыда,
нигде не достигающем такой силы, как в Шим-биге, и жгучая тоска
по настоящему телу, по мягкому теплому миру - воспоминания о
радостях жизни на земле.
Здесь же усиливается сострадание.
А устье потока видится совсем вблизи. И сам поток, и весь
этот туннелеобразный мир обрываются там подобно тому, как
обрывается туннель метро при выходе на эстакаду. Но воды не
впадают ни во что: и они, и берега, и свод - все растворяется в
серой беспредметной пустынности. Там не может быть никакого
тела, там и намека нет на какую-либо почву или среду. Только
одно не гаснет там: искра самосознания. Это чистилище
называется Дромн: иллюзия страшного небытия.
И если в Шим-биге себя искупали те, на ком ответственность
за несколько человеческих смертей, хотя бы даже смертей
преступников, кому подписывался смертный приговор или на кого
составлялся предательский донос, - в Дромне находятся те, чье
нарушение Закона кажется, на наш взгляд, несравненно меньшим.
Да, арифметика кармы - странная арифметика! И в Дромн увлекают
не злодеяния, не кровопролития, но всего лишь кармическое
следствие активного безверия, воинствующее отрицание
духовности, деятельное утверждение ложной идеи о смертности
души. Тайна этой удивительной, непропорциональной, казалось бы,
кары в том, что все эти волевые акты еще при жизни в Энрофе как
бы наглухо забили пробками дыхательные пути души; итогом
явилось еще большее отяжеление эфирного естества, чем даже
бывает в результате отдельных преступлений, если взять их
изолированно, самих по себе. Пленнику Дромна кажется, что нигде
нет ничего, нет и его самого - именно так, как это ему
рисовалось при жизни. И он с величайшим усилием, очень не скоро
может справиться с поражающим фактом - неугасанием
самосознающего Я даже здесь, в абсолютной пустоте, вопреки
рассудку и здравому смыслу. При этом он начинает смутно
понимать, что все могло бы быть иначе, если бы это небытие -
или полунебытие - он не выбрал сам.
Но тоска добровольной покинутости, окрашивающая пребывание
в Дромне, мало-помалу начинает уступать место тревоге. Я
чувствует, что его куда-то влечет, как бы вниз и вкось, и само
оно из точки превращается в вытянутую фигуру, устремленную
книзу. Отсутствие всяких ориентиров не дает понять, падает ли
он медленно или низвергается с большой быстротой. Только
внутреннее чувство вопиет громче всяких доказательств логики,
что он движется не вверх и не в сторону, но именно вниз. Вот
внизу уже обозначилось и розоватое пространство. Несколько
мгновений этот цвет может казаться падающему даже радостным. Но
затем леденящая догадка пронизывает несчастное Я: оно поняло,
что непреодолимо опускается в раскаленное, тихое, как бы
железное море. Вес опускающегося стремительно возрастает; вот
он прикасается к раскаленно-красной поверхности Фукабирна и
погружается в его среду. Мука состоит, кроме жгучего телесного
страдания, именно в ужасе опускания в вечные пытки - опускания,
которое представляется невозвратным.
Фукабирн - последний в сакуале чистилищ. Теперь начинается
сакуала трансфизических магм: эти локальные миры сосуществуют в
трехмерном пространстве, но в других потоках времени, с поясами
раскаленного вещества в оболочке планеты. Повторяю,
подчеркиваю: во всех метакультурах, кроме Индийской, страдания
этих миров не имели конца, пока Иисус Христос не совершил того
освободительного спуска в них, который в церковном предании
называется схождением Спасителя в ад. С этого мгновения для сил
Света становится возможным, хотя и требующим огромных усилий,
извлечение страдальцев из этих пучин после известного срока,
необходимого для развязывания узлов личной кармы.
Первая из магм - это Окрус, вязкое дно Фукабирна.
Вокруг шельта уже в Дромне не осталось никаких старых
оболочек и начало образовываться новое телесное существо. В
Окрусе его формирование подходит к концу, но ничего, хотя бы
отдаленно напоминающего человеческий облик, нет в нем: это
шарообразное нечто из оживленного инфраметалла.
За что же муки Фукабирна и Окруса, за что? О, этих
страдальцев уже немного. В Скривнусе и Ладрефе томились
миллионы, здесь - сотни, может быть, даже десятки. Осуждение
идейного врага на великие мучения, осуждение невинных, терзание
беззащитных, мучительство детей - все это искупается
страданиями здесь, в Окрусе и Фукабирне.
Здесь мучающийся вспоминает отчетливо о религиозных
учениях, слышанных на земле, и о том, что он был предупрежден.
Телесные муки субъективно ощущаются здесь, как воздаяние, но
уже начинает осознаваться двойственная природа Закона и
ответственность за его жестокость не Бога, а демонических сил.
Сознание яснеет: в этом - проявление Провиденциальной стороны
Закона, той его древней основы, которая была создана демиургами
еще до вторжения Гагтунгра в Шаданакар. Прояснение сознания,
