народных масс, можно сказать - десница самого Бригадира Правды, как
любовно именуют в народе моего хозяина. Выдвиженец, который еще будучи
подростком участвовал в событиях Января 24-го, всем сердцем принял идеи
Великой Русской Революции. Мало того - известнейший детский писатель,
сочинивший бессмертную книгу "Повести Просто Так". Я - вполне молодой,
полный сил мужчина... был...
Неужели? Был...
Да ну вас, это всего лишь сон! Вон, как вы разбегаетесь, едва я
появляюсь из подъезда! Сон... Не ждали такого молодца? Думали, просто
шпана в дом заглянула, думали, ребятишки погулять захотели, двери
выломали, вахтера заставили в штаны наложить, и вы бы их лениво взяли за
воротнички, запихали бы в фургон, повыбивав остатки зубов, и спасен был бы
знаменитый дом... Только стрелять в меня бесполезно, дорогой товарищ,
проверено ведь уже! Тебя я догоню, обязательно, обязательно - и головой об
стену, и еще раз, не жалея сил, чтобы осторожнее обращался с оружием,
чтобы уважал старших по званию. В руках - липкое месиво. Хрустит,
сминается, брызжет темным соком...
Был патруль, нет патруля. Только упакованный в форму кровавый
бифштекс остается на тротуаре. Струсили, орлы недоучившиеся, разлетелись.
Автомобиль свой бросили, герои. Странный автомобиль - огромный, а сидит
низко, и двигателем урчит почти неслышно. Вместительный, грозный. Отличная
вещь, полезная государству, даже жаль, что это плод больного воображения.
Красивая вещь. Я вообще люблю красивое, я истинный рыцарь. Лошадей обожаю,
например. Впрочем, сейчас выбирать не приходится - залезаю в стальную
кабину, предварительно обтерев шинелью костяшки пальцев. Как управлять
этим чудищем? Ладно, руль есть, педали есть, разберемся.
Некоторое время разбираюсь. Еду.
Хорошо еду, не хуже других диковинных чудовищ, изредка попадающихся
навстречу. Не хуже многочисленных странных автомобилей - маленьких,
гладких, как в детских книгах рисуют. По Манежной вдоль сада, мимо
Колымажной, мимо Константиновской, в сторону набережной. Вот и аллея
Славы. Здесь, откуда начался мой бред, ходят люди в военной форме, топчут
газоны, негромко переговариваются, бросают окурки. Очевидно, ищут
негодяев, посмевших выкопать из земли мои останки. У тротуара дремлют
красивые автомобили, принадлежащие службе Спокойного Сна. Три буквы "С".
На боку моего фургона также имеются эти волшебные буквы, бросающие в
холодный пот любого нормального человека, и я проезжаю без задержек. Я -
свой. Интересно, что обо мне говорили, прежде чем закопать? Что писали в
газетах? Наверное, много прекрасных, трогающих душу слов, если уж решили
похоронить на аллее Славы. Мол, верой и правдой служил он Отечеству,
безжалостен был к врагам свободной нации, остро заточенным пером
пригвождал к бумаге моралистов и догматиков. Мол, целое поколение истинных
евразийцев воспитал своими книгами, мол, неравнодушен был к лошадям и
старинному оружию - гордость наша, герой среднего звена...
Что же вчера со мной случилось?
Выворачиваю на набережную. Слева - бесконечная зубчатая стена, символ
порядка, справа - река, символ любви к родине. Вчера? А может, не вчера?
Сколько времени прошло - дней, лет? Покоиться на аллее Славы, держа грудью
мраморную плиту, большая честь. Там хоронят только погибших на посту,
только умерших не своей смертью. Не своей смертью... Что случилось? И
почему, почему рядом с могилой валялась моя книга?.. Мчусь вперед, к
площади. Мелькают башни. Ночной воздух толкается в глазницы, врываясь
через открытое боковое окно. Я неудержим. Когда же меня разбудят, когда
освободят от вопросов?
Впрочем, главную площадь страны также оставляю слева, решив не
привлекать к себе внимания. Потому что пространство с той стороны
Покровского собора пустынно, мертво, охраняемое прожекторами и бдительными
взглядами часовых. Объезжаю по Хрустальному, торможу на Никольской улице.
До Военного музея добираюсь пешком, вспугнув пару случайных ночных теней.
Площадь открывается навстречу, теперь уже с противоположной стороны.
Пустынна и мертва, дьявольски красива. Красно-белые башни стоят на страже
беспокойного сна счастливых евразийцев, прокалывая небо пятиконечными
символами чистоты национального генофонда. Без двух час - показывают часы
на Спасской. Самое время для подвигов...
Вот оно! Наконец-то!
Кирпичная громада музея медленно закрывает освещенное прожекторами
красное с белым. Привычный маршрут. По Военному проезду захожу зданию в
тыл, оказываюсь перед дубовой дверью. Наконец-то... Но ведь Манеж в двух
шагах. До моего дома - 200 саженей вдоль стены, от Троицких ворот направо,
мимо Манежа, а там и родной перекресток. Почему я объехал Кремль почти по
периметру, почему сразу не погнал автомобиль сюда? Очевидно, чтобы
обмануть службу СС. Или чтобы взглянуть еще раз на аллею Славы... А может
- боялся? Оттягивал этот момент, трус? Именно здесь, в Военном музее, за
дубовыми дверями, за толщей ржавого кирпича я и сплю сейчас, метаюсь в
белой горячке, тщетно пытаясь проснуться. Именно здесь я напился вчера,
отмечая со своим быдлом успешную сдачу очередной придворной речи нашего
Бригадира Правды. Я пришел разбудить себя. Неужели боюсь?
Служебный вход, разумеется, заперт. Звонить, стучать? Зачем? Дерево
взламывается легко и приятно, лопается с хрустом, бессильное сдержать мой
кулак. Я внутри. Тусклый мрамор, тусклая лестница, тяжелый свет - до боли
знакомая картина. Мы всегда приходили сюда через этот вход, потому что
центральный - тот, что с площади, - крепко запечатан, открывается только
перед особенными гостями. Верный Петро отключал сигнализацию и впускал
нас, шумных, веселых, всесильных, верный Петро вел нас в подвалы, где
никто не мог помешать нам чувствовать себя хозяевами. Мы - молодость
страны, мы - невидимая власть. Только свои, только соратники, проверенные
в каждодневных боях за святую Русь. И охранники, тащившие водку, и бабы,
на ходу снимавшие чулки, - все свои. Никаких полукровок, кристально чистый
генофонд, надежда возрождающейся нации. Кроме Петро, правда, но кто об
этом знает? Кто знает, что дед у него был немец, а бабушка еврейка?
Впрочем, не это страшно, ну жил бы он себе с волчьим паспортом в
каком-либо из столичных спецкварталов, если бы те самые дед с бабкой не
были к тому же представителями немецкого дворянства, обнищавшими на
русской земле. Наши с ним папы в одной гимназии обучались, до революции,
естественно, а мы дружили с детства. И третий друг у нас был, Очкарик,
тоже из семьи потомственных интеллигентов. Прямо как в романах, идиллия.
Первого друга я администратором мертвого музея сделал, второго посадил
редактором журнала - пользуйтесь моим всесилием, лижите мне пятки в
приступах холуйской благодарности... А подвалы здесь шикарные, оборудованы
не хуже кремлевских. В залы подняться давно уже не тянет. Раньше тянуло -
просто побродить по этажам, на оружие посмотреть, на доспехи, на чучела,
красотой законсервированной полюбоваться. Музеи ведь закрыты - с тех пор,
как фракция генетиков сумела счистить с коммунистического трона масонскую
накипь, освободить партию великого Ленина от убийц и лицемеров. Музеи
закрыты, потому что Январская Революция продолжается, потому что живы еще
интернациональные предрассудки, потому что любое, самое крохотное зернышко
чужой культуры - враг свободной нации.
Сейчас сигнализация отнюдь не отключена. Верещит где-то вдалеке. Иду
по первому этажу, насквозь - в холл. Навстречу выскакивает заспанный
старик, на ходу застегивающий форменные брюки. Застываем лицом к лицу.
Бежать он не может, ноги его не слушаются, вместо этого он вяло шевелит
губами, явно желая что-что сказать. Кто такой? Похож на отца моего верного
администратора, только седой. Носатый, тощий, неопрятный. Неужели это...
Вне сомнений. Значит, он тоже жив, пес облезлый, - как и та старуха в моей
квартире?
Шепчет. Что? Шепчет, задыхаясь: "Я знал, что ты ко мне придешь,
дьявол, дьявол!.." Шагаю к нему, хочу обнять товарища по детским и
недетским играм, однако он отпрыгивает и падает, споткнувшись о ступеньку.
Как же вы постарели, холуи мои пустоголовые, как же вы поизносились! Он
исступленно бормочет: "Нет, не надо меня, не надо... Товарищ полковник, я
не предал национал-ленинизм, я такой же патриот, как и раньше, внучкой
клянусь!.. Не предал, хозяин!.." - и я склоняюсь над ним, всматриваясь в
маленькие мутные глаза. Приятно быть полковником. Но все же, сколько лет
прошло, Петро? Чей ты теперь? Кто посмел перевести тебя из начальников в
сторожа? Он отползает, вытирая задницей камень, он уже кричит, яростно
клацая зубами: о том, что правильно я вернулся, что эти сволочи превратили
страну в отхожее место, что предательство кругом, что зря мы кровь
проливали... Тогда я хочу съязвить: мол, если и проливал ты кровь,
товарищ, то лишь чужую, вечным трусом ты был, - как и я, разумеется, - что
пока я культурно служил первым референтом при Министре печати, главном
идеологе державы, пойманный им на старый добрый крючок, ты просто ползал
на брюхе перед каждой встречной сволочью - передо мной, например, - только
бы не испачкать собой черное брюхо мясовоза, только бы не улечься на
решетку с кровестоком, специально постеленную на дне всех-всех красивых
автомобилей. Причем здесь национал-ленинизм, товарищ мой дорогой? Я хочу
съязвить, но сквозь зубы опять прорывается проклятое, страшное:
- Кто...
Вопрос остается недосказанным. Верный друг Петро визжит, захлебываясь
воздухом: "Это не я! Это твой Бригадир, это он приказал! Он тебе
завидовал, твоему таланту, внучкой клянусь! Сам все организовал, а потом
шум поднял, будто эсэсовцы бдительность растеряли, позволяют врагам лучших
людей убивать!" Визжит и плачет. Корчится на полу от страха, зачем-то
пытаясь встать на четвереньки. Пес... "Я не виноват, хозяин! Я ему всегда
про тебя врал, правду ни за что на свете не говорил! Они меня заставляли,
да, но ведь это еще до той ночи было, еще до той ночи..."
- Кто звал меня? - все-таки спрашиваю я, и скулеж мгновенно
обрывается. Старик смотрит снизу вверх, мелко трясясь. Нет мне ответа!
Перешагиваю через вспотевшее тело, поднимаюсь по мраморной лестнице, топчу
ковровую дорожку... Итак, меня убили. Очевидно, давно - той ночью, когда я
в очередной раз напился. Вчерашней ночью. Здесь, в этом самом музее -
заснул и не проснулся. Забавно. Значит, именно Бригадир Правды сделал из
меня героя, павшего от руки какого-нибудь юдоазиата? Все понятно:
захотелось ему посадить кое-кого из своих друзей в дерьмо, чтобы
переподчинить наконец службу СС, чтобы отпихнуть конкурентов от трона
вождя. А Петро, значит, шпионил за мной? Ну конечно, кто кроме него мог
донести нашему Министру про некое мелкое обстоятельство, позволившее
посадить мой талант на короткую цепь! Да, держали меня крепко, спасибо
тебе, друг. Не хуже, чем я тебя с твоей бабулей Исаакова колена. Но зачем
в таком случае Бригадиру делать "куклу" из столь ценного холуя?
Пьяная галлюцинация, пропади все пропадом...
Анфилада сумеречных комнат, пропитанная дежурным светом, висит в
вечности. Первый этаж как всегда манит, зовет, ложится под ноги. Гулко
плыву, разрезая сумерки грудью... Ударное оружие: палицы, булавы, кистеня.
Клинковое оружие: мечи, кинжалы, шпаги, сабли... Кончар с изъеденным
временем клинком, катцбальгер, чинкведей, скъявона с немыслимо скрученной
гардой... Древковое оружие: копья, секиры, алебарды... Грозная
