Александр ЩЕГОЛЕВ
Сборник рассказов
СОДЕРЖАНИЕ:
ОЛЬГА
КАК Я ПРОВЕЛ ЛЕТО
КАТАСТРОФА
КТО ЗВАЛ МЕНЯ?
ДВОЕ НА ДОРОГЕ
РАБ
МИР
ЛЮБОВЬ ЗВЕРЯ
НОЧЬ НАВСЕГДА
ДРАМА ЗАМКНУТОГО ПРОСТРАНСТВА
ОЛЬГА
Ее любили все, кто успел познакомиться с ней. Никто не знал, кто она
такая, откуда пришла и куда уйдет - так же, как никто не знал ее прежнего
имени, - но это было неважно. Ее называли Ольгой.
Началось так: она увидела, как хоронят молодую девушку. Покойница
лежала на боку и с тоской смотрела на людей. Ольга испугалась и закричала,
наполняя криком пустые сердца зрителей. Никто кроме нее не понял, что
совершается ужасная ошибка. Ольга кричала: "Нельзя хоронить, девочка
живая!"
"ОШИБКА!!!" - билось эхо под каменными сводами.
И крик этот услышали.
Потом был зал, в котором размещался узкий длинный стол. Вдоль стола
каменели молчаливые фигуры в черном. Ольга стояла на одном из концов - на
том, что ближе к нам. По левую ее руку был друг. По правую - чан с кипящей
водой. Она разделывала курицу: мелко-мелко рубила ощипанную тушку, чтобы
затем бросить кровавые куски в кипяток.
Принесли покойника, положили его на стол, отступили, ожидая Слово.
Тот сразу сел, свесив ноги вниз. Очень красивый был мужчина, с умным
волевым лицом - таких особенно жалко. Абсолютно белый. Он умоляюще смотрел
Ольге в глаза и указывал, указывал пальцем на себя, все еще надеясь. Он
очень хотел жить. "Люди ждут ответ, - тихо напомнил друг. - Да или нет?"
Тогда Ольга отрицательно покачала головой - ошибки, увы, не было. Человек
умер безвозвратно, похороны должны состояться. Она заплакала, не в силах
чем-либо помочь.
Следующим также был мужчина, огромный и грузный, одетый в тяжелое
серое пальто поверх серого костюма, занявший своим телом едва ли не
половину стола. И этот покойник также не смог лежать - стремительно встал
во весь рост. Встал прямо на столе, впечатав подошвы ботинок в смоленое
дерево. Ольга вскрикнула от ужаса, отворачиваясь. Человек был нестерпимо
уродлив: рыхлое лицо, непропорционально длинные руки, безобразно большой
живот, вываливающийся из расстегнутого пальто. Мертвое тело нависло над
маленькой испуганной женщиной. Однако люди ждали, и она зашептала: "Нет,
нет, нет..." Слово прозвучало. Мужчина покачнулся, поняв приговор. Он
торопливо заговорил. Причем, не ртом, не языком, а своим бескрайним
животом, - заколыхался, распространяя по гулкому залу волны утробных
звуков. Полы пальто развевались, как на сильном ветру. Страстное желание
высказаться раздуло серый костюм до неприличных размеров. Отскочили
пуговицы, лопнули швы.
Невозможно было разобрать ни единого слова.
"Что он хочет?" - спросила Ольга у друга.
"Он говорит, что ты самая красивая, что в своей жизни он не встречал
женщины лучше тебя, и что через полгода ты тоже умрешь. Он уверен, что
когда ты умрешь, вы соединитесь, и ничто не сможет помешать вашему
счастью."
В последнем усилии мертвец потянулся к Ольге. Он упал вперед, лицом
точно в кровавые птичьи потроха. Его унесли хоронить, потому что и здесь
ошибки не было, а хозяйка стола наконец-то смогла бросить разделанную
курятину в чан с кипящей водой...
Именно так и началось ЭТО.
Ужасного вида мужчина был неправ. Ольга прожила полгода, и еще
полгода, затем год, и снова год, и еще много-много лет. Жива она и
сегодня. Когда она уйдет, не знает никто, даже она сама. И вообще, Ольгу
особенно любят как раз за то, что ее прошлым и будущим можно не
интересоваться, можно даже не вспоминать о существовании этой женщины.
Достаточно верить ей. Достаточно знать ее нынешнее имя. Люди Ольгу ни о
чем не спрашивают, но приходит время, и они с замиранием сердца ждут от
нее Слово. И как же радуется она, если удается увидеть ошибку!
Впрочем, ответ ее всегда честен.
Единственное, что известно наверняка, это то, что она умрет в один
день со мной. Я и она, она и я - мы уйдем отсюда вместе, ошибки не будет.
Лучшая из женщин моя, и только моя. Ведь я люблю ее сильнее всех.
Сильнее всех мертвых.
КАК Я ПРОВЕЛ ЛЕТО
(странная история)
Лето я провел хорошо.
Мы с мамой поехали в деревню. На самом деле это маленький городок, но
мама называет его деревней, потому что она в нем родилась. Мы каждое лето
сюда приезжаем, и мне здесь нравится.
Напротив нашего дома живет Петька. Только этим летом Петька сильно
изменился - по вечерам он лазил с другими ребятами в монастырский сад и
таскал оттуда землянику. Мы все очень любим землянику, это ужасно вкусная
вещь, но мама всегда говорила: "Чужое брать нельзя!". А когда я сказал об
этом Петьке, он засмеялся.
Еще у нас появился новый сосед - дядя Игорь. Он недавно купил дом
рядом с нами, прошлым летом дяди Игоря тут не было. Сосед мне не
понравился, потому что он каждый день продавал на базаре землянику. Мама
сказала, что если купить у него, то нищим станешь - такие цены. Непонятно,
откуда он брал ее, эту землянику, во всяком случае, огородом он никогда не
занимался. Мы как-то были у дяди Игоря в гостях, он нас пригласил
познакомиться. В доме у него оказалось совсем пусто и грязно, и я
удивился. Куда он девает деньги, которые получает на базаре? Неизвестно.
Хотя, я сразу понял, что дядя Игорь умный. Он очень здорово умеет
говорить.
Петька часто предлагал мне лазить вместе с ребятами в монастырский
сад, но я отказывался. Еще он звал меня по вечерам в дом к дяде Игорю,
рассказывал, что у него страшно интересно, поэтому все ребята и ходят к
нему каждый вечер. Но я не хотел. Петька меня спрашивал - почему? А я не
объяснял, потому что не люблю говорить о людях гадости, но однажды не
сдержался и сказал Петьке, что его дядя Игорь или жмот, или псих. Конечно,
если человек загоняет на базаре землянику, а деньги прячет куда-нибудь под
драный матрац, вместо того, чтобы красиво потратить... Петька засмеялся и
ответил, что я не прав. На самом деле дядя Игорь без денег просто не может
жить - натурально. Оказывается, он варит из них бульон и пьет его перед
сном, а без этого бульона он бы умер. Петька похвастался, что дядя Игорь
давал ему попробовать. Очень вкусно! "И я когда вырасту, - сказал Петька,
- буду варить себе такой же бульон, но пока денег нет, еле-еле на
мороженое хватает."
Звал меня Петька в гости к дяде Игорю, звал, и я решил узнать, что же
у него там такого интересного. Только идти к нему я все равно не хотел.
Когда стемнело, я забрался к соседу во двор и попытался заглянуть в окна,
но все они были занавешены. А в одном окне оказалась щелочка, и я стал
подсматривать.
Мама мне часто говорила, что подсматривать тоже нехорошо, но я не мог
сдержаться, честное слово. Мне было любопытно до жути. В щелочку я увидел,
как в доме собираются ребята, один за другим, знакомые и незнакомые. Среди
них был и Петька. Дядя Игорь встречал каждого в отдельности, обхаживал, а
потом делал очень странную вещь. Он быстро вытаскивал из кармана ключ,
похожий на тот, которым заводят механические игрушки, только гораздо
больше, вставлял его пришедшему мальчику куда-то между лопаток и
поворачивал. Каждый из мальчиков вздрагивал и сразу же замирал, а глаза
его становились какими-то стеклянными. Я испугался и убежал. Я никогда
раньше не видел ребят со стеклянными глазами.
Следующим вечером я снова стал подсматривать, но теперь это заметили.
Мальчики постарше привели меня к дяде Игорю и крепко держали, пока он
всовывал ключ мне в спину. Глаза у тех мальчиков, которые меня поймали,
были совсем-совсем стеклянными. И вообще - у всех собравшихся здесь ребят.
Сначала мне было страшно. Так страшно, что я даже плакал. Но потом
стало хорошо, весело! Все вдруг показалось игрушечным, ненастоящим, а сам
я, наоборот, сделался большим и сильным. Это было очень приятно. Дядя
Игорь рассказывал всякие смешные штучки. Про то, например, что люди
обходятся в эксплуатации намного дешевле роботов, так как потребляют
гораздо меньше энергии, только сначала нужно их... Я плохо помню его
рассуждения, хотя они и были ужасно забавными. Иногда он говорил слишком
непонятно. Мы сидели, слушали, хохотали. Потом пошли в сад воровать
землянику. Я - вместе со всеми. Мы наелись до отвала, набрали полные
пакеты и всю добычу принесли дяде Игорю. Так он нас попросил. Разве могли
мы его огорчить? Наверное, эту землянику он на следующий день и продавал
на базаре.
Мне очень понравился тот вечер. Самое главное, что я ничего не
боялся! Не нужно было ни о чем думать. Дядя Игорь так и сказал: "Думать,
ребятки, вредно для здоровья. Веселитесь, потому что вы абсолютно
свободны. Свобода - это веселье, запомнили?" Было здорово ощущать себя
свободным - таким веселым и таким сильным. И еще! Когда мы шли с ребятами
по улице, то были все вместе, рядом друг с другом, а когда полезли в сад,
то вообще стали как одно целое. И это тоже очень здорово.
А мама была недовольна и даже немного испугана. Она меня дома совсем
затормошила. Спрашивала: что со мной, почему у меня такие странные глаза,
где я выпачкал рот земляникой?.. Я не признался. А следующим вечером снова
пошел к соседу. Мы веселились, ели чужую землянику, мальчики постарше
показывали нам разные приемчики, которые им еще раньше показал дядя Игорь.
Я, кстати, завидовал мальчикам постарше, потому что, как только мы уходили
от дяди Игоря, они тут же начинали командовать. Но вообще-то было
интересно бродить большой толпой по темным улицам. Мы чувствовали себя
самыми главными, совсем взрослыми.
А мама почему-то сильно плакала утром. Она кричала: "Чтобы я никогда
больше не видела тебя со стеклянными глазами, слышишь, никогда!" Я ей
нагрубил и убежал.
Чего она разволновалась? Непонятно. Мамины слезы меня жутко
расстроили: я очень редко видел, чтобы мама плакала. Одновременно я слегка
на нее злился. Странно. Что-то было не так, но что? Конечно, когда дядя
Игорь вставляет ключ в спину, это приятно. Но почему глаза становятся
стеклянными? Почему вечером мне нравится воровать землянику, а утром я
знаю, что поступал плохо?
Почему я нагрубил маме?
Вопросы меня замучили. И я вдруг понял: лучше всего было бы плюнуть
на дядю Игоря. Не ходить к нему по вечерам, забыть про ключик, про
землянику и про глупое веселье. Но я уже точно знал - сделать это будет
трудновато. Не смогу я к нему не пойти, и все тут. Что же делать?.. Я
пробовал нащупать дырочку у себя спине. Руками никак было не дотянуться.
Тогда я пробрался в дом к дяде Игорю, пока он был на базаре, и начал
искать этот зловредный ключ. Лучше я ничего не придумал. Но сосед
неожиданно вернулся и застукал меня. Наверное, кто-то из ребят заметил и
ему доложил. Я думал, он рассердится, устроит скандал, а получилось все
наоборот. Когда дядя Игорь узнал, зачем я залез к нему, он обрадовался! И
сам достал ключ. Он дал мне эту штучку в руки (просто так, подержать) и
объяснил, что дело совсем не в ключе и даже не в том, чтобы найти дырочку
в чьей-либо спине. А в том, хватит ли сил и умения повернуть вставленный
ключ. Дело только в этом, - объяснил дядя Игорь. Если сил и умения
хватает, значит, человек всегда может получать от других людей то, что ему
нужно, и затем варить себе разные необходимые для жизни бульоны. Точно так
дядя Игорь и делает. Я же пока еще слишком мал и ни за что не смогу
повернуть эту дурацкую железку, даже если исхитрюсь кому-нибудь ее
вставить в спину. "Смешно надеяться!" - сказал дядя Игорь. Почему-то он
был уверен, что ключ мне понадобился для того же самого, для чего и ему.
Он меня похвалил: "Шустрый мальчик! Ничего, подрастешь, тогда и
попробуешь." Я не стал его разубеждать. Во-первых побаивался - вдруг он
все-таки рассердится? Во-вторых, я немножко обиделся. На самом-то деле я
хотел украсть ключ только для того, чтобы никто не мог подловить им меня
сзади.
От дяди Игоря я сразу побежал к Петьке и все ему рассказал. Он жутко
удивился, но не поверил. Он сказал, что ничего такого у дяди Игоря не
видел, и что я, наверное, вру. Он сказал, что никто мне ключа в спину не
вставлял, а уж ему, Петьке, и подавно! Просто у дяди Игоря очень
интересно, а сам он хороший мужик. И землянику таскать из-под носа у
монахов тоже интересно, вот ребята этим и занимаются. Мне неохота было с
ним спорить. Я попросил его показать спину, он показал, и я долго искал
там дырочку. Ее оказалось трудно найти, такая она была неприметная. Но я
все-таки нашел - точно посередине между лопаток, куда человек не может
достать руками. Если специально эту дырочку не искать, ни за что не
заметишь! Потом я попросил Петьку посмотреть мою спину, и он тоже нашел в
ней дырочку. Он еще больше удивился, сказав, что все равно не верит в эти
глупости, и ушел играть с ребятами в роботов. А я решил не идти сегодня
вечером к дяде Игорю. Не идти, и все тут!
Но я пошел. Не знаю, почему. Ничего не мог с собой поделать. Я шел к
дяде Игорю и старался не плакать, хотя мне хотелось. А потом опять стало
весело и хорошо, дядя Игорь смешил нас историями про всяких дурачков,
которыми умные люди играют, как хотят, мы лазили в сад за земляникой, а
ночью мне снились сны, где я дрался и всегда побеждал. Только утром мама
снова плакала, гораздо хуже, чем вчера. Она не кричала и вообще ничего не
говорила, но я знал, что ее огорчили мои стеклянные глаза. Если бы она
ругалась, было бы легче. Она плакала так страшно, что я не знаю даже, как
это описать. Я чуть не умер от стыда. Она ведь из-за меня мучилась! Вот
тогда я и решился. Я понял, что если уж родился мужчиной, то и поступать
обязан по-мужски.
Поняв это, я пришел к Петьке и прямо спросил - друг ли он мне. Он
ответил, что друг, конечно. Я раскалил в плите чугунную плитку, объяснив,
что мне нужна помощь в одном очень важном деле. Он должен взять эту гирьку
щипцами и приложить ее к моей спине - в том месте, где вчера нашел
дырочку. Петька сначала испугался, стал отказываться, но когда я отдал ему
свой ремень с бляхой и перочинный ножик, согласился. Я лег на живот, а он
сделал все, как я просил.
Мне было ужасно больно, и я плохо помню, что было дальше. Кажется, я
куда-то бежал, меня ловили, я вырывался... Что творилось с мамой, совсем
не запомнил. В тот же день она увезла меня обратно в город, там я долго
болел. Но зато дырочка пропала! Санька, мой сосед по лестнице, проверил -
рана от гирьки зажила, остались только шрамы. Я, кстати, посмотрел
Санькину спину. У него была точно такая же дырочка, но я ему ничего не
сказал, потому что он все равно бы не поверил.
Я много думал. И когда болел, и потом, когда поправился. Неужели все
люди имеют предательские дырочки в спинах? Может быть, они есть только у
детей, а у взрослых сами собой пропадают? Хотя, нет, само собой ничего не
бывает. Наверное, каждый нормальный взрослый когда-нибудь решался и
запаивал дырочку раскаленной гирькой. А потом долго болел - как я...
Другой важный вопрос - почему ребята не замечали, как им вставляли ключ в
спину и заводили их? Почему один я увидел? Может быть, некоторые и
замечали, но им было наплевать? Ладно, об этом надо еще подумать. А хуже
всего вот что. Есть люди, которые знают о дырочках и у которых хватает ума
сделать ключ, чтобы ловить на него дурачков вроде меня! Это хуже всего.
Или нет? Или хуже всего то, что остальные люди ничего не знают и ничего не
видят?.. Ладно. Следующим летом я обязательно поеду с мамой в деревню, там
и разберусь. Пусть дядя Игорь подождет немного.
В общем, прошедшее лето было коротким, но очень увлекательным, и я
его никогда не забуду.
Александр ЩЕГОЛЕВ
КАТАСТРОФА
И не одно сокровище, быть может,
минуя внуков, к правнукам уйдет.
И снова скальд чужую песню сложит,
и как свою ее произнесет.
О. Мандельштам
1. Страшно. Мне очень страшно. Мне еще никогда не было так страшно.
Это не краткая вспышка животного ужаса - это сознание полной
безвыходности. Черный сосущий страх. Вокруг только мрак, бетон, неясные
тени искореженных приборов, сводящая с ума тишина. И одиночество. Боже
мой, я один, совсем один! Что делать? Дай мне силы... Дай мне силы
повеситься.
2. Была ночь. Мы вдвоем дежурили за пультом. Стас и я. В бункере
кроме нас никого, смена должна явиться в восемь. Мы зевали, травили
анекдоты, трепались, обсуждали альманах современной прозы. Поливали
молодых авторов сочными помоями... И тут - началось. Стрелки - все до
единой - запрыгали, позашкаливали, сирена вякнула и заткнулась, мы даже
"ой!" не успели сказать, как свет медленно погас, и сверху ворвался этот
жуткий вихрь. Меня швырнуло из кресла на щит. Я увидел, что рушится
потолок, и закрыл глаза... Проклятые воспоминания, что же вы со мной
делаете?
3. Да, бывают минуты, когда хочется повеситься. К счастью, в такие
минуты опускаются руки. Очень плохо мне было, когда я очнулся. Ситуация
представлялась яснее ясного: меня завалило. Я в склепе, в бетонном чреве.
Оставалось только лежать пластом и скулить, неумолимо покрываясь трупными
пятнами. Ни сил, ни мыслей, а в голове прокручивалось одно бесконечное
кино: ворвавшийся с неба вихрь беснуется, безнаказанно крушит родной
бункер - вспыхивает проводка, лопается оборудование, сверху падают мощные
глыбы. Кошмар... Я бы точно умер, надежно и быстро, если бы не это чудо. В
открытые глаза мне светила какая-то звезда! Долго, позорно долго ее
живительный лучик пробивал пелену моего отчаяния, но свершилось. Вернулся
разум. Звезда светила, специально для меня светила, поэтому я и не умер.
Оказывается, пока видишь звезду, можно жить.
4. Мне ведь всего двадцать два года. Я не женат и, к счастью, даже не
влюблен. У меня пытливый ум и богатая творческая натура. Вполне серьезно!
Для своих лет я достаточно развит интеллектуально и духовно. Что из всего
этого следует? Простейший вывод. Куда уж проще - не быть идиотом.
5. Странный, скажу вам, мирок! Стены бункера остались целы, а начиная
с середины зала, как раз там, где был установлен пульт, вздымается груда
камней и обломков всякого электронного хлама. Потолка нет, зато в
недоступной вышине зияет таинственным образом появившийся пролом. А
бункер, между прочим, находился на глубине семьдесят метров. Груда
обломков стеной поднимается до самого пролома, так что я угодил на дно
чудовищного колодца. Наверху темнеет крошечный участок ночного неба, в
котором сияет одна-единственная звезда, спасшая мне жизнь. Кроме нее
ничего больше не видно. Причем, звезда настолько яркая, что свет ее,
рассеиваясь по разоренному бункеру, дает зрению кое-какой шанс. Во всяком
случае, можно ходить, не боясь расшибить себе лоб. И я обошел свои
владения. Уцелели почти все подсобные помещения, примыкающие к
центральному залу, в них я успел обнаружить несколько жемчужин. Работающий
карманный фонарик - раз. Теплый спальный мешок - два. И самое главное -
склад продуктов! Там было столько консервов и брикетов, что я их,
наверное, за всю жизнь не съем. Из крана в туалете шла вода - вероятно,
осталась в стояке. Короче, повезло мне просто неописуемо. А вот Стас
пропал бесследно. Боже мой, как жаль беднягу! Лежит где-нибудь под
завалом, превращенный в кровавый кусок мяса. Спорили мы с ним, читали друг
другу свои стихи, дуэтом мечтали о славе, ругали классиков и
современников, бегали вместе по девочкам. И теперь он вот так... Впрочем,
а я-то сам? Да, пока еще жив. Но кто подскажет, дар это или проклятье!..
Ладно, с самим собой ни к чему кокетничать. Конечно, меня скоро найдут, не
могут не найти. Кинут веревочную лестницу, спустятся, возьмут под руки,
вытащат наверх... Надо подождать, надо только потерпеть. И все будет в
порядке. Люди меня спасут.
6. Тут творится какая-то глупость. Я никак не могу взять в толк, что
происходит. Не знаю, сколько часов я ждал - ел, пил, воздевал глаза к
чертовой дырке над головой - но вокруг ничего не менялось. Никаких
признаков ведения спасательно-восстановительных работ. И вообще -
абсолютная, одуряющая тишина. Как я кричал! Соорудил из рваных кусков
жести предмет, напоминающий рупор, орал в него до хрипоты, надеясь, что
наверху меня услышат. Ноль реакции. Никому я не нужен. Меня там что, уже
похоронили? А самое странное, что в проломе не светлеет. Все то же темное
небо, наполненное сиянием моей звездочки-спасительницы. Наручные часы
разбились при ударе о щит, поэтому не представляется возможности узнать,
сколько времени прошло с момента катастрофы. Нескончаемая ночь. Мистика,
время будто остановилось. Как же отсюда выбраться, как?
7. Конца-края не видно заточению. Страх теперь мучает беспрерывно,
потому что ничего, ну ровным счетом ничего не происходит! Страх и тоска.
Через определенные промежутки времени мне начинает хотеться спать, и я
сплю, потом просыпаюсь, думаю о своей пропавшей жизни, уничтожаю консервы,
меряю шагами этот призрачный замкнувшийся мирок и снова сплю. Очевидно,
организм продолжает отсчитывать прежние мои сутки. А здесь время не
движется. Сутки мне теперь заменяют периоды бодрствования - другого
способа ориентироваться во времени нет. Много бодрствований подряд я
лихорадочно искал выход. Пытался взобраться по стенам колодца, несколько
раз срывался, а когда грохнулся с четырехметровой высоты, понял наконец -
это бессмысленно. Альпинисту со снаряжением, наверное, удался бы подобный
трюк, но я - рядовой обыватель!.. Была надежда на шахту лифта - она
оказалась заваленной. В принципе, бункер имел два лифта: один здесь,
второй - с другой стороны зала, однако путь туда закрыт горой обломков.
Окончательность сложившегося положения приводила меня то в отчаяние, то в
ярость. Случилось со мной несколько дурацких припадков, когда я совершенно
терял чувство реальности: метался из комнаты в комнату, строя глупейшие
проекты создания лестницы в семьдесят метров, пытался закинуть в пролом
камни, бросался на стены и просил их меня отпустить, короче - сходил с
ума. Ситуация-то бредовая! Своими глазами вижу над головой вожделенный
выход, который абсолютно недосягаем. Но теперь я успокоился и четко
осознаю ужасающую своей простотой истину. С содроганием глядя наверх, в
черноту пролома, спрашиваю себя - что же делать? Звезда светит, значит,
жить пока можно. Но пора уже что-то придумать. Надо как-то спасаться.
8. Существуют две гипотезы, объясняющие суть происшедшего. Обе они
одинаково безнадежны для меня. Я не ученый, разумеется, но должен же я был
объяснить себе всю эту чертовщину! Произошла глобальная катастрофа,
что-нибудь в астрономических масштабах. Например, взрыв на солнце или
встреча с суперкометой или что-то еще в таком духе. И наша планета
перестала вращаться. При этом погибло большинство жителей на поверхности.
А то и все поголовно. Объект наш особой важности, расположенный к тому же
в черте города с миллионным населением - неужели никому не пришло бы в
голову наведаться сюда, сохранись хоть какая-то государственность?
Кошмарная гипотеза, я гнал ее от себя, прятался в другой гипотезе. Что,
если катастрофа носила местный характер, обрушилась непосредственно на
бункер? Я никогда не любил читать всякие глупости, паразитирующие на
модных словечках - насчет гиперпространств, параллельных пространств,
замкнутых пространств и прочее, и прочее. Но вдруг в самом деле
"пространство", извините за пошлость, "свернулось" в моем бункере? В
общем, взрыв это был или космическая дрянь заявилась в гости, мне уж не
понять теперь, но вполне могло случиться нечто такое, именно из нелюбимых
мной книжек. Я не физик, я оператор - сформулировать толком не могу... Не
могу, не могу, не могу... Не могу больше, ребята. Мне очень страшно.
Неужели придется всю жизнь гнить в этом колодце?
9. Нужно смотреть правде в глаза - надеяться мне не на кого. Обе
гипотезы позволяют сделать одинаковый вывод: для меня человечества больше
не существует. В моем нынешнем мире нет более одинокого человека, чем я,
Пугающая перспектива вечной старости, начавшейся в двадцать два года. У
меня ничего нет. Без друга, без женщины, без дела, без будущего. Нет даже
времени - остановилось оно. И покончить с собой не могу. Потому что трус.
Наверное, скоро сойду с ума.
10. Я был неправ! Однажды, съев брикет и запив его водой из крана, я
в тысячный раз посмотрел наверх. И вдруг понял - у меня есть звезда. Она
касается моего лица живительным светом, дарит силы, указывает истинный
путь. Еще у меня есть голова, а это, согласитесь, тоже немало. Теперь дело
за пустяком - найти цель. Нет, не так, не так! Найти Цель... Поставить
перед собой Цель, к ней автоматически приложатся средства, тогда вернется
и время. То есть будущее. Я сам себя спасу. Сам!
11. План такой. Прежде всего нужно осознать, что в каком бы мире ты
не очутился, ты остаешься человеком. Ты несешь в себе человеческое. А что
есть "человеческое"? Это культура. Не знаю, существует ли в мире еще
кто-нибудь кроме меня. Вполне может статься, что нет, такой вариант, увы,
реален. Тогда я один несу в себе эту культуру. Тяжкое бремя! И
одновременно - главная миссия уцелевшего. Нужно сохранить культуру, если
уж не сохранились люди. Для кого? Вопрос! Для себя, для тех, кто придет
после нас. Возможна и другая ситуация. Предположим, я в ином пространстве,
где нет нашей человеческой культуры, но есть какие-нибудь расы со своей
культурой. Тогда нужно дать им напиться из нашего родника. Если же
действительно произошла глобальная катастрофа, и я в нашем пространстве,
то занятие, которое я себе придумал, может оказаться бессмысленным. Да, но
может и нет! Откуда я знаю, что на поверхности? Жалкие остатки цивилизации
или одна лишь голая пустыня? При любом варианте следует исходить из
худшего, то есть из того, что культура утеряна. Иначе потом придется
горько жалеть об ушедшем бесплодно времени. Дело мое будет святым -
реставрация главного нашего богатства. По крохам, по кирпичикам. И нет
здесь ничего смешного! Сейчас мне не выбраться из плена, но пройдут мои
года, и должна, обязательно должна появиться возможность выхода. С чем я
явлюсь тогда?.. Кстати, микроскопическая надежда на спасение есть и
теперь. Забудем, наконец, про эту дурацкую дырку наверху, которая только
отвлекает от поисков реального выхода. По ту сторону завала остался второй
лифт - данный факт просто жжет мне мозг. Вдруг его шахта уцелела? Можно
попробовать разобрать в груде камней лаз, пролезть туда и проверить.
Потребуется много времени, но не в моем положении жалеть его, к тому же я
молод... А насчет реставрации культуры - это грандиозная идея. Так и
сделаем. Вперед, к будущему!
12. Я займусь литературой. Во-первых, отдельные сферы культуры в
подобных условиях невосстановимы. Во-вторых. к этому виду творческой
деятельности я имею здоровую самоуверенную тягу: сам потихоньку пописываю.
В-третьих, ничего кроме этого я не знаю - музыка, живопись, науки, все
прочее так же далеко от меня, как пролом над моей головой. Я умею лишь
правильно выставлять ползунки на пульте да грамотно водить по бумаге
шариковой ручкой. Сочинять я еще в школе начал, а после того, как со
Стасом познакомился, окончательно решил: литературное творчество - это
всерьез и надолго. У него, между прочим, уже публикации были, у
бедолаги... И, наконец, в-четвертых. Я твердо убежден: литература является
основополагающим фактором человеческой культуры, тем фундаментом, который
держит все ее массивное здание. Так что выбор сделан. В бункере темновато,
но ведь я нашел карманный фонарик! Бумаги на складах полно, тонны чистых
бланков. А в кармане моего пиджака лежит трехцветная ручка. На первое
время хватит, а потом что-нибудь придумаю. И проход в стене обязательно
буду пытаться пробить, это пока единственный путь к спасению. В общем,
троекратное "Ура!" Есть Дело плюс Надежда, и я жив - спасибо тебе,
звездочка-спасительница!
13. Решил пока восстанавливать только ярко выраженные сюжетные вещи.
Боюсь, многоуровневые философские произведения мне не осилить. Вот
наработаю опыт, тогда может быть. А начать следует, конечно же, с
"Робинзона Крузо". Это книжка моего детства, я прекрасно ее помню и,
надеюсь, реализую достаточно профессионально.
14. Оказывается, писать не так уж сложно, когда досконально знаешь
сюжет, придуманный кем-то за тебя, и, кроме того, не слишком размышляешь о
слоге и стиле. Исписал кипу бумаги. Раньше у меня было не так: я помню,
как страдал над каждой фразой, как мучительно продумывал каждый из
сюжетных ходов. За двадцать два года я успел сделать всего один
полноценный рассказ. А тут - большую повесть написал за несколько периодов
бодрствования! Чудеса.
15. Хочется петь от радости. Прочитал "Робинзона". Вероятно, во
многом он не совпадает с оригиналом, однако читается гладко, интересно.
Впрочем, вся соль тут в теме, в главной мысли - нельзя падать духом в
самых безнадежных условиях. Так же, как это делаю я в собственной
ситуации. Надеюсь, в моей повести идея отражена достаточно четко.
Гениальный сюжет!
16. Не забываю про второй лифт. Нашел несколько подходящих железяк,
соорудил из них какое-то подобие инструментов, исступленно работал все
бодрствование. Практически не продвинулся ни на шаг. Тяжелая предстоит
работа, каторжная. И невообразимо долгая. Ну, да ладно, больше успею
написать. Ворочая обломки, думал над следующими произведениями. Решил
вспомнить классические сказки - маленькие шедевры, концентрирующие в себе
правду о всех нас, наглядно показывающие простоту истинной мудрости.
17. Со сказками также не было затруднений. В них ведь литературные
красоты не обязательны - голая сюжетная схема, не более того.
Замечательные получились сказочки! Красная Шапочка и Золушка, Бременские
музыканты и Конек-Горбунок - родные, с детства знакомые персонажи. "Сказка
о рыбаке и рыбке", "Голый король" и так далее, и так далее, - записал все,
что сумел вспомнить. Получился шикарный сборник. Озабоченно ждал: вот-вот
кончится синяя паста в ручке, я начну писать красной, потом зеленой, а
потом придется заниматься изобретательством. Ничего подобного. Паста не
кончается, до сих пор я пишу тем же баллончиком. И фонарик горит все так
же ярко - батарейки, по-видимому, не собираются садиться. Устал я от
чудес. Нет, не устал, скорее привык, перестал обращать внимание. На то,
что вода исправно течет из крана, на то, что канализация сохранилась,
функционирует. Дождя ни разу не было! И воздух холоднее не становится,
хотя я ожидал наступления зимы, морально готовился к холодам. Чепуха это,
мелочи. Пусть ничего не меняется - и слава Спасительнице. Главное -
работать, не покладая рук: творить и пробиваться к выходу. Кстати, я
организовал строгий распорядок, чтобы умственная работа рационально
сочеталась с физической. Отсчет времени веду теперь совсем по другому - по
количеству написанных страниц, а после окончания очередной вещи оставляю
на стене зарубку своим самодельным ломом. Освоился я, кажется. Освободился
от бессмысленной суетной тоски.
18. Ох и намучился я с этим Фаустом! Просто возненавидел его. Вроде
бы хрестоматийная история, а как начал копаться, так и утонул. Вещь-то
непростая. Но является этапной в нашей культуре, значит непременно нужно
попытаться восстановить. Самое паршивое, что сюжет помню не в деталях. Ну,
продал он душу Мефистофелю в обмен на вечную молодость, ну, не выполнил
поставленных условий, ну, превратился обратно в старика - и все, что ли?
Не может быть. Есть там известная фраза: "Остановись, мгновение, ты
прекрасно!" Как она завязана с остальными событиями, никак не вспомнить! И
еще вертится в голове другая фраза: "Люди гибнут за металл" - мешает
работать. Пришлось домысливать сюжет самому. Написал так, будто бы после
заключения с Мефистофелем договора любое желание Фауста исполнялось, и он
с готовностью принялся делать свою жизнь все приятнее и приятнее, но вот
беда - процесс этот он не имел права останавливать. Как только Фауст понял
бы, что имеет все желаемое, что желать-то ему больше нечего, так и
аннулировался бы договор. Таким образом, я привязал фразу о прекрасном
мгновении. Не помню, что там было на самом деле, да и безразлично мне.
Прочитал повесть - очень понравилось. Умею я писать! Жаль, пропадает мой
талант в этом затхлом "свернутом пространстве", или как там его правильно
обозвать. А может быть, наоборот, приносит максимальную пользу
человечеству?
19. Начало поламывать поясницу. Иногда побаливает сердце. Интересно,
сколько по старому счету прошло времени? Бесполезно гадать. Зеркала нет,
на себя невозможно посмотреть. Так и живу: создаю шедевры один за другим,
потом оставляю на стене зарубки. Много сил потратил на "Гулливера", по той
же самой причине, что и с "Фаустом": мелкие сюжетные ходы придумывал сам.
Описал только два путешествия Гулливера - в Лилипутию и в Великанию,
приключения в остальных странах очень плохо помнил. Отметин на стене уже
двадцать две, ровно столько же, сколько лет мне было тогда, в прошлой
жизни... Проклятый вихрь!.. Проход углубился метра на полтора - а какого
пота мне это стоило! Боюсь думать о втором лифте. Наверняка он тоже
завален. Сгнию тут, червяк разумный.
20. Отвратительно. Это отвратительно - разгребать чужие идеи. Я же
отличный писатель! В каждой фразе, в каждом знаке препинания. Занимаюсь
каким-то маразмом, - давно меня грызет эта мысль. Пора уж сочинять и
собственные произведения, пора взрослеть. Хватит, я хорошо поработал на
благо человечества. Только кто оценит мой подвиг, где оно, благородное
человечество? Хватит. Смотрю на зарубки и каждым нейроном чувствую -
наступает деградация. Вновь - распад, гниение, трупные пятна... Ничего,
справлюсь, не в первый раз. Звезда моя, Спасительница, одна Ты меня
понимаешь. Дай прилягу, отдохну, растворюсь в Тебе, моей светлой.
21. Окончательно решил сочинять свое. Мне есть что сказать тем, когда
я выберусь отсюда, поверьте! Ручка пишет, Фонарик горит, бумага манит.
Спасительница одобрительно взирает сверху. Надо только собраться,
продумать все до мелочей, спокойно, без спешки, и я наверняка создам
нечто. Я верю, что смогу. Конечно, смогу.
22. Очень долго искал тему будущей работы - махал ломом, выносил
куски камня из туннеля, питался, восстанавливал силы, а сам напряженно
размышлял. Хотелось чего-нибудь этакого, поднять настоящий глубинный
пласт. Тема пришла сама собой, совершенно неожиданно. Что ж, таковы законы
диалектики. Однажды в полудреме я зримо представил себе человека, которого
предали самые близкие люди, предали даже не его самого, а то, что было ему
наиболее свято. В доме этого человека властвуют ненавистные твари, друзья
умерщвлены, и он начинает мстить, хотя считаем мщение недостойным себя. Я
содрогнулся, увидев это, и понял - вот моя тема. Я создам настоящую
трагедию, я закручу такую интригу - ты ахнешь, Спасительница моя!
23. Ай, да я! Ай, да сукин сын! Написал. Пригвоздил к бумаге. Без
ложной скромности вещь получилась гениальная. Кто прочитает, поймет. Всего
себя вложил в нее. Терзал разум поисками новых слов и словосочетаний,
сюжет разрабатывал до болезненного мельтешения в голове, до навязчивых
картинок, разрушающих сон, а с героями вообще разговаривал вслух,
незаметно пересекая черту между мысленным монологом и самым натуральным
бредом. В результате - написал!.. Молодой парень после окончания
университета вернулся домой, а там творится что-то дикое. Отец,
генеральный директор крупного объединения, умер вроде бы своей смертью, но
призрак, явившийся главному герою, сообщает: отца убила мать, чтобы главой
объединения сделать любовника, одного из членов правления. Невесту
главного героя, которую он очень любил, заставили выйти замуж за другого.
Погиб лучший друг. В общем, зверская атмосфера. Парень - умнейший человек,
он не хочет мстить, но обстоятельства вынуждают его, и начинается кровавая
кутерьма. Сам не понимаю, как мне удалось выдумать такую историю!
Вероятно, помог стержневой парадокс, выбранный мной для трагедии - что
произойдет, если основным врагом в жизни человека станет его мать? Отсюда
и вытекают сюжетные хитросплетения. Удалась мне эта вещь, налюбоваться не
могу! Особенно нравится монолог главного героя о смысле бытия, где он
задает миру вечные вопросы. Даже не ожидал от себя таких высот. Ради одной
этой повести стоило просидеть в каменном колодце, честное слово!
24. Я окончательно уверился в своем призвании. Следующее мое
произведение получилось на таком же высоком профессиональном уровне, что и
предыдущее. Судите сами. Поначалу действие развивается нарочито
тривиально: человек путешествует из города в город и совершает повсюду
массу благородных, а иногда даже героических поступков. Например, он сумел
уничтожить страшного инопланетного робота, захватившего власть в одном из
селений, противопоставив коварству ум и отвагу - здесь я внес элемент
сказочной фантастики. Путешественник шутливо называет себя "солдатом,
исполненным грусти", хотя на самом деле никакой он не солдат, просто
удивительно хороший человек, который мечтает установить везде царство
справедливости и самоотверженно борется за это. Все вроде бы идет к
счастливой развязке - его выбирают мэром, но вот тут-то ситуация и
ставится с ног на голову. Оказывается, каждое доброе дело, совершенное
главным героем, было бессмысленным до глупости, никому не нужным.
Оказывается, люди над ним везде потешались. Оказывается, мэром-то его
выбрали специально ради злого смеха. И сражался он отнюдь не с
инопланетным роботом, а с обыкновенной электростанцией, использующей силу
ветра. Больным и старым "солдат, исполненный грусти", возвратился домой.
Повесть эта о том, что благородство должно иметь хоть какие-нибудь мозги.
Здорово придумано, верно? Хорошо, что я решил работать самостоятельно. Мое
творчество гармонично вольется в общечеловеческую культуру, это очевидно.
Спасительница моя, да сбудется мечта, да не прервется надежда, да
приблизится свет Твой, о, Спасительница моя..
25. Много работаю. Пишу, как дышу, и все ведь только свое,
собственное, выстраданное! Зарубки регулярно прибавляются, с гордостью
поглаживаю их и думаю о том дне, когда выйду отсюда. Мне есть с чем выйти,
я не зря прожил жизнь. Недавно сочинил несколько развлекательных рассказов
- так, для собственного удовольствия, позабавил себя немного. Один,
например, о том, как четверо друзей-смельчаков спасли честь некой
королевы, сумев за неделю доставить ей драгоценности, которые та
опрометчиво подарила высокопоставленному любовнику из соседней страны. Или
другой рассказик: про несчастную безнадежную любовь совсем юных созданий
из богатых семейных кланов на фоне ужасающей кровной вражды. Что-то меня
потянуло к средневековой тематике. Но это, конечно, не больше чем игрушки,
воспоминание об умершем во мне мальчишке. Если же говорить о серьезном, то
я задумал большой роман, и даже знаю примерно, о чем он будет. О любви,
верности и долге.
26. Чувствую себя неважно. Совсем замучился с этим проходом, он меня
доконает. Махать инструментом подолгу уже не могу, начинается одышка, да и
писать слегка подустал. Сдаю я, дряхлею. Не рано ли? Ладно, нечего ныть -
отосплюсь, отъемся и стану свежим, как огурчик. Огурчика бы. С хлебушком.
Чайку, молочка. О-ох! Пирожного... Обрыдла мне консервно-брикетная жратва.
К тому же у воды появился запах - затхлый, болотный. Есть все-таки хоть
какие-то изменения в этом пустом черном мире. Тишина здорово действует на
нервы, она и раньше доводила меня, но я с ней успешно боролся работой, а
теперь долбить не могу, и тишина вновь начинает строить свои козни. То
одно послышится, то другое. Впрочем, я привычен, ушам давно не верю.
Только глазам, руке и голове. И Ей, которая наверху. Все так же преданно
светит мне, моя ненаглядная.
27. Кто-нибудь, поздравьте меня, я взялся за роман. Молчите?
Прекрасно, сам себя поздравлю. Роман посвящен трагедии женщины, которая
разрывается между любовью и материнским долгом. Она была замужем за
человеком много старше ее, у них рос ребенок, земля под ее ногами казалась
прочной, незыблемой, но вот - в скучную жизнь ворвалась Любовь. Полюбила
она молодого, красивого, и поехало-покатилось. Бросив мужа, осталась без
ребенка. Жила с любимым, а тот ее предал. Всем она портила жизнь, свою же
вовсе сгубила. Страшная, нравственно неразрешимая история. Как-то сразу
мне явилось имя этой несчастной женщины, оно жестко соединилось с ее
обликом. Анна. Женщину зовут Анна. Я вынесу имя в заглавие, и пусть роман
станет моей вершиной, моим главным словом.
28. Разбирал тут архив и обнаружил одну повестушку под названием
"Робинзон". Кажется, это был мой первый литературный опыт. Перечитал ее,
испытав настоящее потрясение. Боже, как я в молодости писал! Но каким
образом мне удалось в раннем произведении достичь таких философских
глубин, причем в сочетании с невероятным по своей простоте и
увлекательности сюжетом? Чудеса. Плюс к тому абсолютная достоверность
психологии главного героя, плюс к тому отточенный слог. Да, я был
талантлив крупно и, надеюсь, таковым остался. Вещь эта явно
автобиографична - о твердости моего духа, о несгибаемости моего характера,
только главный герой в конце концов выбирается из заточения, а мне вот
никак не удается... Без сомнения - лучшая вещь. Лишь название не очень
удачно, слишком конкретное. Подумав, я зачеркнул "Робинзона" и заменил его
на "Остров". Так будет аллегоричнее.
29. Что со мной? Слуховые галлюцинации просто житья не дают! Они
приняли нелепые, мучительные формы - чудится, будто кто-то методично бьет
железом по камню. Прекращает, и снова бьет, прекращает - и снова... От
этого звука никуда не деться. Затыкаю уши и все равно слышу. Пытка.
Кряхтя, я покинул вконец истрепанный спальник, забрался в пробитый мной
туннель и приложил ладонь к стенке. Поверхность вздрагивала при каждом
звуке удара. Это была не галлюцинация! Боже мой... Спасатели! Прорываются
ко мне! Обезумев от радости, я выскочил, схватил лом, вернулся и замолотил
им в бетонную преграду изо всех сил. Колкие крошки брызнули в лицо. С
другой стороны меня явно услышали - ощутимо увеличили темп. Я работал так
бешено, как никогда прежде, откуда только силы взялись! Сколько прошло
времени, не знаю, одышка была беспощадной, я валялся, приходил в себя,
снова вставал и бил, бил, бил, с трепетом чувствуя - тает, подается
отделяющая меня от спасения перегородка. И она пала! Не помню, как я
добивал последние камни. Человек с той стороны помогал мне. Когда проход
был выдолблен окончательно, я взял фонарик и вполз обратно к себе, давая
спасателям дорогу. Вслед за мной показался седой старик, в одной руке
держащий свечу, в другой - толстый железный прут. Что-то неуловимо
знакомое было в его лице. Мы долго молчали, глядя друг на друга. Наконец,
я все понял. "Стас! - крикнул я. - Стас, Стас, Стас!" - и упал в его
объятия.
30. Увы, спасение поманило и растаяло во мраке. Сначала нас душили
приступы хохота, потом слез, мы держались за руки, словно влюбленные,
боясь разжать пальцы даже на мгновение, мы пытались говорить, но слова
вязли в горле, потому что ужасающая ясность вошла в наше жилище без слов.
Выхода отсюда не оказалось. Не оказалось... Просто в момент катастрофы его
отшвырнуло в противоположный конец зала, поэтому он и остался жив. А затем
все это время существовал в условиях, очень похожих на мои. В той половине
бункера так же сохранились склады с запасами на случай войны, так же текла
вода из крана, только фонарей там не нашлось. Зато в изобилии имелись
свечи - самый верный источник света. Лифт его был завален, и он пробивался
сюда в надежде, что шахта моего лифта уцелела. Одна у нас была надежда,
одна на двоих. Где она теперь, наша надежда?.. Как же ты выдержал? -
спросил я Стаса. Он объяснил с горечью, что беспрерывно творил. Творчество
его спасло, потому что именно оно является главным занятием человека -
истинное творчество, создание Нового. Он сказал, что писал стихи и прозу.
Нас вдохновляла звезда, указавшая путь, подарившая цель, осветившая жизнь,
только мой коллега называл ее по-иному - Светочем... Почитай что-нибудь, -
попросил я. И он продекламировал, наслаждаясь каждым звуком: "Я помню
чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как
гений чистой красоты." "Это мое лучшее стихотворение", - добавил Стас
смущенно. Действительно, стихи были восхитительны, но, к сожалению, на
что-то смутно похожи. Вероятно, слишком традиционны. А впрочем, какая
разница! Мы еще поплакали вместе, потом я решил похвастаться своей лучшей
повестью. Он загорелся дать в ответ что-нибудь собственное из прозы,
сползал к себе, вернулся с кипой бумажных листов. Мы обменялись и начали
читать. Я дал ему "Остров". Увы, роман был еще не завершен.
31. Его вещь называлась "Одиночество". В ней рассказывалось о
человеке, который в результате кораблекрушения очутился на необитаемом
острове и прожил там два десятка лет. Я читал, и у меня глаза лезли на
лоб. Как! Каким образом Стас смог почти дословно воспроизвести мое лучшее
творение! У него что, был лаз сюда, о котором я не знал? Бред собачий. Но
ведь таких совпадений не бывает! Почему, разделенные глухой стеной, мы
создали произведения, похожие, как двойняшки? Кто из нас вообще сочинил
их?.. Повесть была написана бездарно. Совершенно бездарно. Я брезгливо
бросил рукопись на бетонный пол и презрительно выцедил: "Тебе не стыдно?"
Стас оторвался от "Острова", нетвердым шагом подошел, дико сверкнул
глазами и вдруг с размаху ударил меня по лицу.
32. Люди, он меня ударил! За что? За что? Мерзкая тварь... "Мое! -
взвизгнул Стас. - Мое!" Ты вор, - сказал я ему, сдерживая гнев. - Ты хуже
вора, - а он продолжал бредить: "Это же мое... Бездарь... Это мое...
Ничтожество..." Он просто безумен, успокаивал я себя, он явно болен, но
его чудовищные оскорбления хлестали меня по щекам, и я не сдержался,
крикнул - Заткнись! - а он долбил и долбил одно и то же, какой-то вздор
насчет плагиата, творчества и светоча. Его слова многократным эхом
отражались от стен, и тогда, не в силах унять поток гадостей, несущихся со
всех сторон, я мысленно воззвал к Спасительнице. Молю Тебя! Молю Тебя,
помоги! Открой ему правду! Открой им всем правду обо мне - всем, кто
остался и кто явится сюда, - ведь я гений? Ведь да?.. Наверное, я
непроизвольно говорил вслух, потому что голоса неожиданно смолкли. "Не
трожь звезду! - осмысленно произнес Стас и хрипло расхохотался. - Ну ты и
грязь. Я раскусил тебя, ты ничего не сделал сам, ты все это украл, - его
дрожащий палец указывал на мой архив. - У меня украл." Убирайся вон!!! -
приказал я, поднял с пола ворованную повесть и швырнул ее к лазу. Бросок
был на редкость удачен: пачка бумаги попала точно в стоявшую на камне
свечу, опрокинула ее и погасила. Глаза у Стаса остекленели. Он изо всех
сил хрястнул ногой по фонарику, а я, раззява, не успел предотвратить это
бессмысленное варварство. В бункере стало темно. Драться оказалось трудно,
врага было не видно, но мы все же сцепились, завозились яростно,
разбрасывая по полу рукописи, втаптывая в пыль итог всей моей жизни.
"З-з-зря! - злорадно шипел негодяй. - Понял? Все уже написано! Мной,
понял?" Я молча тыкал одной рукой во что-то мягкое, другой лихорадочно
нашаривал лом, и я бы наверняка убил этого грязного старика, если бы не
ужасная мысль, вонзившаяся мне в мозг.
33. Мы одновременно прекратили возню, осознав, что нас окружает
кромешный мрак. Я с трепетом поднял голову. В проломе слабо мерцало темное
ночное небо: Спасительницы не было. Она погасла, ушла, бросила меня! И
тогда я бессильно опустился на колени, спрятал морщинистое лицо в ладонях,
жутко завыл, а где-то рядом меня отчаянно проклинал чужой ненавистный
голос.
ДРАМА ЗАМКНУТОГО ПРОСТРАНСТВА
1
Телефон.
Человек удивился. Из охраны, что ли? Нет, звонит городской. Секретный
сигнал? Или проверка?... Осторожно взял трубку.
- Саша! - обрадовался незнакомый женский голос. Слышимость была не
очень хорошая.
- Да. Это я.
- Сашенька... - голос нежный, интимный, пробирающий до самых
низменных мужских глубин. - Сашуля, странно ты как-то говоришь. У тебя все
в порядке?
- Все в порядке, - промямлил он, вспотев от неловкости. - А вы кто?
Голос резко изменился. Стал вдруг хищным, страшным.
- Тебе что, неудобно говорить?
- Почему? Удобно.
- Ты не один? А-а? Ответь! Не один?
Он повесил трубку. Ошибка, не туда попали. Телефон немедленно
затрезвонил вновь - решительно, требовательно, жадно.
- Ты чего трубку бросаешь?
- Вы куда звоните? - вежливо просил он. Женщина встревожилась:
- Алло! Это Институт средств производства?
- Да.
- Отдел "Управляющие микро-системы"?
- Да.
- Сашенька, кончай валять дурака, - устало вздохнул голосок. - Я так
волнуюсь, придумываю себе неизвестно что. Ты же знаешь... я соскучилась...
Терпение - это талант. У него, к счастью, не было талантов.
- Послушайте, - сказал он твердо. - Зачем вы сюда звоните?
И тогда его атаковали. Это было что-то невообразимое: рычание, слезы,
хохот. Стук зубов о трубку. Сквозь буйство звуков прорывались стыдные
утробные стоны: "Мерзавец! Я так и знала! Ты там не один! Я знала это,
знала!" Очевидная, классическая истерика, высшей пробы, как в лучших
домах.
Чужие страдания - заразная штука. Начинаешь почему-то думать о смысле
жизни. Не колеблясь, человек освободил уши и мозги от всего лишнего -
телефон только слабо звякнул.
2
Началось дежурство с того, что я его принял. В семнадцать ноль-ноль я
спустился с третьего этажа к проходной и познакомился со стрелками
военизированной охраны. Охрана - это пять бабушек, объединившихся волей
служебного долга в сплоченный караул. Слова "стрелок" и "военизированная"
- не моя ирония, просто у бабушек такая должность. Я получил под расписку
документацию, затем вернулся в лабораторию, на рабочее место. Вообще-то
ночной дежурный должен размещаться в приемной замдиректора: там его боевой
пост, а никак не в провинциальном, забытом всеми отделе. Но мне объяснили,
что так можно. Если понадоблюсь, найдут. И я понял. У нас многое можно,
пока все тихо. Поужинаю, поработаю, посплю, получу за это два выстраданных
отгула, а утром в восемь ноль-ноль дежурство закончится.
Выданная мне документация состояла из журнала и разнообразных
инструкций. Я внимательно прочитал то, что было написано в журнале до
меня, и постарался не ударить в грязь лицом. Придумал первую фразу:
"17.00. Инженер отдела "Управляющие микросистемы" дежурство по институту
принял!" Так прямо и написал, это была чистая правда. Поставил фамилию,
инициалы, подпись, и тем завершил ритуал принятия дежурства.
Из инструкций я узнал, что мне категорически запрещается спать. Иначе
говоря, надувной матрац, который заботливая мама подвезла мне к проходной,
свидетельствует о моей безнадежной идейной незрелости. В конце рабочего
дня я позвонил домой, сообщил о дежурстве, мама и примчалась, собрав
заодно легкий ужин. Неплохо, а? Я человек молодой, но основательный... Еще
мне запрещалось передавать дежурство постороннему лицу - той же маме,
например. Зато я имел кучу прав. В случае чрезвычайных обстоятельств я
мог, скажем, запросто вытащить директора из объятий жены, если он,
конечно, ночует дома. Кроме того я почерпнул массу бесценных сведений о
том, как надлежит принимать пакеты от курьеров, а также: что полагается
делать при получении таинственного сигнала "Земля" или кого и в какой
последовательности оповещать при получении еще более таинственного сигнала
"Весть". Дохнуло из этих документов жутковатой революционной романтикой, и
я понял, что дежурство на самом деле - поручение серьезное, взрослое.
Задание. Хотя лично я в шпионов не верю. Вот злые духи - другой разговор.
3
Он ужинал. Он закончил с вареным яйцом и развернул бутерброды с
сыром. Впился зубами. Хорошо. Отхлебнул из термоса чаю... Удобный стол у
начальника отдела, - мельком подумал он, - большой, вместительный. Ему,
молодому специалисту, до такого еще ползать и ползать...
Вокруг была тишина. За окном - черный институтский двор, в коридорах
- тьма, полная враждебности. Впрочем, дверь прочна, замок надежен, да и
какие опасности могут быть в пустом институте? Человек сбросил с
начальнического стола крошки и, в меру благоговея, развернул журнал
ответственного дежурного. Предстояло вновь осквернить проштампованные
страницы.
"22.00 - 23.00. Совместно с начальником караула произведен обход
территории института. Отмеченные недостатки: 1. В помещении РИО не
выключен свет. У охраны ключей не оказалось, поэтому пришлось вскрыть
дверь. Внутри обнаружены пустые бутылки, недоеденный торт, окурки.
Сотрудниц не обнаружено. 2. В приемной всех шести замдиректоров оставлена
включенной радиотрансляция. 3. В мужском туалете найдены документы с
грифом "Служебное", относящиеся к отделу кадров".
Действительно, в 22.00, на пару с наиболее молодой из
бабушек-стрелков, он отправился по маршруту. В строгом соответствии с
инструкцией. Вдвоем они бродили по пустому зданию, по внутренним дворам,
выгоняли заработавшихся допоздна сотрудников, проверяли на опечатанность
двери особо важных помещений, остальные двери проверяли просто на
закрытость, свет - на выключенность, в общем, занимались делом нужным,
государственным. Дежурный лихо светил фонариком и гордился. А потом обход
закончился, и он вернулся к себе в лабораторию. Это был тяжкий, полный
мрака путь: освещения нигде нет, в институте космический вакуум, слух
напряжен до предела чувствительности, мышцы на боевом взводе. К сожалению,
полагалось совершить еще один обход, утренний, затем зафиксировать
результаты в журнале, но ему в охране шепнули, что нормальные люди вполне
обходятся без. Главное, не забыть отразить факт письменно.
Ну и влепят завтра кое-кому! - хихикнул он, схлопнув картонные
створки. И за невыключенный свет, и за незакрытую дверь, а за винные
бутылки - страшно представить. Как ему в свое время, когда он оставил
открытым окно в лаборатории. Чугунным кулаком порядка по сытой ротозейской
морде. Кому положено, те умеют...
Было 23.15 вечера. Или ночи?
4
Он вздрогнул. Вскочил. Чуть не умер. Вдруг послышалось, будто из
коридора донесся... Померещилось?
Нет. Через пару секунд женский смех повторился. Гулкое кваканье.
Очевидно, женщина обнаружила что-то крайне забавное, женщина искренне
развеселилась - очень простое объяснение... Он прыгнул к выключателю и
сделал темно. В ушах стучало, руки почему-то были холодными. Хоть бы
померещилось, - подумал он, и тут стали слышны шаги. Мощное уверенное
топанье. Кто-то хозяйски шел по коридору, бренчал ключами, сопел носом.
Остановился точно у двери отдела - с той стороны обшарпанной деревяшки.
Боже мой... Дежурный по институту опустился на корточки, затем на
четвереньки, и затаился, уже ничего не соображая. Он ясно услышал: кто-то
пытается открыть замок. Ничего не получилось: замок был хитрый,
предусмотрительно застопоренный им изнутри. Кто-то нерешительно подергал
дверь, прошептал мужским голосом: "Что за дела?", постоял в растерянности
и удалился. Дежурный уткнулся лбом в паркет. И вдруг понял, что он жив,
что наконец он может дышать. Оказывается он давно не дышал.
Он бестолково пополз к телефону, натыкаясь в темноте на предметы.
Сердце отплясывало разудалую чечетку. Позвонить в охрану? Нельзя, в
коридоре услышат. И вообще, что охране сообщить? "На связи дежурный.
Нечистая сила рвется ко мне в гости, разговаривает голосом мужским,
смеется женским, спасите меня, пожалуйста." Стыд. Опытная бабушка-стрелок
смекнет: парень неосторожно обращался со спиртом, украденным из запасников
завлаба - забыл разбавить. Или резонно предложит: "Гражданин ответственный
дежурный, почему бы вам не выйти в коридор и не потребовать у посторонней
силы пропуск?" Стыд, стыд...
Телефон ударил первым. Это было неслыханным вероломством. Как выстрел
в ночи, как нападение на спящего. Дежурный вскочил с пола: брать? не
брать?
Взял.
"Да!" В трубке была зыбкая тишина, подрагивающая от чьего-то дыхания.
"Алло, алло, дежурный слушает!" Тишина. Внимательная, чуткая, живая -
ничего кроме. "Кто вы?" - он взмолился последний разок и осторожно опустил
трубку. Пустота, царящая вокруг, мгновенно всосала отзвуки бессмысленных
вопросов.
Теперь звонили по местному, из института.
Дежурный сел куда-то, - вероятно, за стол начальника отдела, - держа
потными пальцами телефон. Тот почему-то дергался. Дежурный окинул взглядом
поймавшую его черную чужую комнату и понял, что теперь не сможет заставить
себя включить свет. Мало того, не рискнет пойти в туалет, даже если будет
гибнуть от распирающего организм желания... Тем временем кто-то
неторопливо подошел к двери и спросил:
- Шура, это ты, что ли?
5
Наш отдел представляет собой тупик. Не в социальном смысле,
разумеется, а в архитектурном. Главный институтский коридор имеет
небольшое ответвление, в котором располагаются: аудитория с партами и
доской, дисплейный класс, машинный зал, агрегатная и, наконец,
лаборатория, где тружусь я. Коридорчик с перечисленными комнатами и есть
отдел "Управляющие микросистемы". Коридорчик упирается в дверь. За ней -
последняя комната, главное помещение отдела. Здесь резиденция нашего
начальника, оборудованная секретаршей, сейфом, телефоном - все, как у
людей, - здесь же и мой нынешний пост. Короче, описываемое место - это
аппендикс в чреве прославленного учреждения. Ловушка.
Нет, я не струсил. Просто распсиховался, что тут странного?
Выработанная эволюцией физиологическая реакция. Другой молодой специалист
на моем месте бы спятил. Вот почему когда я снимал замок со стопора, у
меня примитивно тряслись руки. Ощущение гадкое, настоящий отходняк.
- Подожди, - сказал я. - Сейчас открою.
Гость мощно шагнул - большой, квадратный, - вдвинулся, словно поршень
- с неудержимой легкостью. Он включил свет и спросил, морщась:
- Чего сидишь в темноте?
- Сплю, - соврал я, спрятав дергающиеся руки в карманах.
Это был Лбов. Коллега Лбов. Его рабочий стол стоит в лаборатории
рядом с моим, мы понемногу приятельствуем, мы оба - просто инженеры. Он
пришел сюда по распределению года на два раньше. Спортсмен, хотя и бывший.
Уже повесил штангу на гвоздь.
- Ну, ты меня напугал, - сказал он, гоготнув истинно по-спортсменски.
- Чего это, думаю, дверь изнутри закрыта?
- Это ты звонил? - спросил я его. Фраза была непомерно длинна. Чтобы
справиться с ней, пришлось сосредоточиться, потому что предательская дрожь
еще рвалась на волю.
- Я звонил. А что? Выяснял. Зато как твои "Алло!" в трубке услыхал,
так сразу все и понял. Дежуришь?
- Дежурю.
- Ну и дурак.
Я очнулся. Я посмотрел в его ухмыляющуюся рожу. Все нормально,
обыкновенный Лбов. Только глаза почему-то томились ожиданием - ожидание
стояло в глазах неподвижно, молча, как трясина, - и тогда я вспомнил свои
обязанности. Я задал резонный вопрос:
- Почему ты в институте?
- Что, расстреляешь на месте? - это Лбов так пошутил. - Не бойся, у
меня есть разрешение на работу в ночь. Служебная записка лежит в охране.
- У нас в отделе нет ночных работ.
- Причем здесь отдел? Я записался в вычцентр.
Он плавно проследовал мимо, сдвинув с места застоявшийся воздух, сел
за начальнический стол:
- Слушай, почему ты спишь не в лаборатории? Я когда дежурю, всегда
сплю там.
- Здесь телефоны, - объяснил я ситуацию. - Может поступить
какой-нибудь секретный сигнал.
Про надувной матрац ничего не сказал, естественно. Незачем ему знать
мои маленькие хитрости - он парень хороший, но обожает неудачно острить.
Пусть думает, что я сплю сидя.
- А зачем ты сюда поднялся? - продолжил я серию резонных вопросов. -
Ворвался, мешаешь тут.
Лбов спохватился. Пробежал суетливым взглядом по мне, по телефону, по
циферблату часов, и вдруг рявкнул: "Тьфу!" Замолчал, думая. Лицо его ясно
показало: думать ему приходится, мягко говоря, о чем-то неприятном. Лицо
сослуживца Лбова всегда было откровенным до неприличия.
- Спасибо, что напомнил, - выдал он наконец. Затем тревожно спросил,
- Шура, сюда никто кроме меня не звонил?
- Какая-то женщина по городскому телефону. Выпытывала, один я здесь
сижу или нет.
Бывший спортсмен издал вздох. Это было похоже на тепловоз. Выпустив
пар, он возложил растопыренную пятерню на телефонный аппарат прямо перед
собой:
- Ясно, это она.
- Кто?
- Шура, я шел сюда, чтобы позвонить жене. Теперь ты успокоился? - и
принялся остервенело терзать диск.
- Приветик, - сказал он через минуту, - это я. Как где? На работе.
Подожди, не хами. Не хами, я сказал. Ты не со мной говорила, дура! Да
подожди ты! Мы с ним вместе работаем, он сегодня дежурит. Его тоже Сашей
зовут, поняла?.. - гримаса была неописуема. - Не реви. Не реви, я сказал.
Кончай реветь, дура...
Смотреть на лицо Лбова было явной бестактностью. Все равно, что
читать чужие письма. И я отвернулся. Странные, однако, у них с женой
отношения, мне такого не понять.
- Тезка, скажи ей, как тебя зовут, - попросил Лбов.
- Александр, - громко назвался я. - Талантливый инженер.
- Ну перезвони, если хочешь, - равнодушно произнес Лбов и разжал
пальцы. Трубка попала точно на рычаг. - Хвали себя сам, ругать тебя будет
жена, - задумчиво изрек он дежурную мудрость, невпопад, по обыкновению. -
Слушай, талантливый инженер, зачем ты ей ляпнул, что ты Саша?
Я удивился.
- Так я же действительно Саша.
- Ну и дурак, - заржал.
Телефон вякнул.
- Я, - дохнул Лбов в трубку. - Убедилась? Да. Нет, следующей ночью
тоже. Нет, не перестал ночевать дома, просто очень много работы. Да,
кошмарно соскучился. Спокойной ночи, маленькая.
Мне все это надоело. Время бездарно тратилось, а ведь у меня был
такой план, такая мечта, и как раз я поужинал, в моем распоряжении имелись
полтора полновесных часа, а тут пугают, хамят...
- Ладно, поговорил с женой и проваливай. Саня, ты мне в самом деле
мешаешь, я тут собирался еще поработать.
- Ты же спал, - сразу сказал он. Будто ждал. И посмотрел мне в глаза.
Посмотрел нехорошо, недобро - решал в уме уравнение, где я был в качестве
неизвестной. Лицо его... Я отчетливо понял: все-таки что-то не так. Не так
просто. И вдруг вспомнил. Женский смех в коридоре!
- Да, я же не извинился! - неожиданно улыбнулся мне Лбов. - Я ведь
тебя разбудил, - он встал. - Слушай, я хотел попросить...
Было видно, что мысль его беспорядочно мечется, ищет неотразимые
слова. Но тут явственно зацокали каблучки. Звук быстро приближался: кто-то
шел, направляясь сюда же, в конец тупика-аппендикса. Лбов сел. Я в
очередной раз покрылся потом и придвинулся к бывшему спортсмену. Цокот
стих, напряженный голос еле слышно позвал:
- Саша, ты здесь?
6
Опасливо заглянула, щурясь от света, вошла и остановилась. Вроде бы
молодая. Хотя кто их разберет, они сейчас все молодые. Вот невезуха, -
подумал дежурный, оправляя пиджак. - Девицы здесь только не хватало...
Полновата, правда. Я таких мягоньких люблю, впрочем, я всяких люблю,
жалко, они об этом не знают...
- Ты чего приперлась? - первым вступил в беседу инженер Лбов.
- Здравствуйте, - сказала девица дежурному - персонально.
- Чего приперлась, говорю? - повторился Лбов. Иногда он становился
назойлив. Гостья распрямилась, хотя и так была, казалось бы, строго
вертикальной.
- А ты чего застрял? Бросил меня там!
Лбов с горечью констатировал:
- Маленькой страшно.
Сегодня всем страшно, - мысленно усмехнулся дежурный.
- Вы кто? - спросил он. - Здравствуйте.
- Я ее в нашей лаборатории оставил, - начал объяснять Лбов. - Чтобы
ты лишний раз слюни не пускал. Это студентка, она у нас на практике.
Покажи дяде пропуск, маленькая... Все в порядке, Шура, она не шпионка,
только вот разрешения на работу в ночь у нее, естественно, нет. Так что
звони, докладывай.
- Ага, - сказал дежурный. - Сволочь ты. Знаешь же, что не позвоню.
Коллега заулыбался.
- Понимаешь, она в общаге живет. А сегодня никак не может там
ночевать, кое-какие обстоятельства. Вот я и помог человеку. Это очень
печальная история, Шурик.
Диван, - подумал дежурный. В лаборатории имеется диван. Они шли в
лабораторию... Неужели настолько банально? Неужели суть этой возни стара,
как история грехов человеческих?
- И кроме того, - продолжал Лбов, - ей ужасно хочется... - он сипло
хмыкнул, - ...как следует поработать в сети. А студенточкам время не
очень-то дают. Да и днем каналы дефицит, сам знаешь. Это главная причина
ее присутствия здесь.
- Да! - подтвердила студентка. Громко, вызывающе. В нежном голоске
прорезалась сталь. Лбов коротко глянул на нее и снова хмыкнул.
- Отличница, - сделал он последнее пояснение.
Хватит, - решил дежурный, - надоело вранье.
И нанес сокрушительный удар.
- Значит, пришли в ночь работать? - едко уточнил. - В сети? А я ведь,
Саня, совершал обход. Около вычцентра был, там все закрыто, ни техника
нет, ни системщика. Плохо ты продумал легенду, Саня.
Бывший спортсмен умел держать удары, даже не покачнулся. Обрадовался:
- Шура, я как раз начал тебе признаваться, да вот отличница, - он
кивнул, - заявилась, перебила. Попросить тебя хотел. Конечно, ихние
железяки мне на фиг не нужны, просто я... В общем, я собирался на "Жуке"
поработать.
- На "Жуке"? - вскинулся дежурный. - Ты тоже?
- Почему тоже? - Лбов удивился. - А кто еще?
Дежурный опустил взгляд.
- Никто...
- У меня все отлажено, Шура, я уже несколько вечеров сюда прихожу и
работаю. Мне нравится... Короче, пустишь в лабораторию? Ты сегодня
начальство.
Дежурный яростно жевал губы. Что-то ему не нравилось в просьбе
сослуживца, чем-то он был откровенно недоволен. Испоганили план, -
тоскливо думал дежурный. Как быть? Плюнуть, смириться?
- Про разрешение ты мне, конечно, наврал, - зачем-то сказал дежурный.
Лбов наивно улыбнулся. - Ясно, прятались где-нибудь в сортире... -
дежурный пусто посмотрел на девушку. - Ой, извините... Ладно, плевать мне,
где вы прятались. Только зачем ты студентку привел? Очень прошу, не ври.
- Меня зовут Лариса, - звенящим голосом сообщила девица. Оказалось
вдруг, что она стоит совершенно пунцовая. - Я могу и сама вам объяснить,
Александр-простите-не-знаю-отчества. Дело в том, что меня тоже интересует
микросерф марки "Жук", и ваш друг Александр Владимирович любезно
согласился продемонстрировать аппаратуру в действии.
- Ты же понимаешь, - добавил Лбов. - Днем "Жук" не включишь.
- Я понимаю, - сухо сказал дежурный.
Он действительно понимал. Теперь-то ему все стало ясно. Собрались
работать! Ночью! Вдвоем! Этой "отличнице", видно совсем-совсем нечего
терять... Дежурный здорово злился. Хотя, неизвестно, чего в нем было
больше - раздражения или зависти. Одновременно он ощущал смутное
облегчение, потому что оказался прав: никакие микросерфы Лбова явно не
интересовали. Бывшему спортсмену всегда требовалось от жизни только одно.
Знаем, знаем. И это по-человечески так понятно.
- Ладно, - сказал дежурный. - Но только на полчаса, не больше! Имей в
виду, Саня, через полчаса я приду в лабораторию.
- Можешь пойти с нами, - скривился на миг Лбов. И махом встал.
Заметно было, что его одолевает жесточайшее нетерпение: суетились руки,
играли глаза. - Лора, маленькая, за мной! - гаркнул он. - Дядя сегодня
добрый.
7
Я не умею беседовать с привлекательными женщинами. Я временно
становлюсь придурком. Мне почему-то начинает казаться, что мои реплики
невыносимо фальшивы, что со стороны совершенно ясно - на самом-то деле в
мыслях у меня гнусность. Причем собеседница прекрасно понимает, что именно
у меня в мыслях. Но голову мою, и это самое противное, действительно
одолевают не вполне чистые фантазии - то ли по причине навязчивого
опасения не иметь их, то ли потому, что привлекательная женщина извечно
освобождает низменное в мужских головах. Есть в этом что-то болезненное.
Короче, я боюсь привлекательных женщин.
И вообще я женщин боюсь.
Ну, а в такой двусмысленной ситуации было просто безумием -
беседовать. Однако я справился. В чем дело? - спросил я для начала, желая
рассеять недоумение. - Зачем пожаловали, сударыня? Она объяснила: ей
слегка не по себе. Она ничего не понимает. Лбов привел ее к "Жуку", усадил
рядом, врубил аппаратуру, начал показывать, растолковывать, но делал он
это крайне путано, попросту невразумительно, с каким-то оскорбительным
равнодушием, будто думал о чем-то гораздо более важном. А дальше и вовсе
повел себя дико. Он выключился. Натурально. Лбов забыл о том, что рядом
сидит гостья: перестал реагировать на вопросы, вообще перестал
разговаривать, только стучал пальцами по клавиатуре и экран разглядывал.
Наверное, увлекся работой. Или обиделся, а? Даже не обернулся, когда она
встала и ушла. В самом деле, зачем ей там было оставаться? Твой друг
странный парень, - добавила Лора. - Какой-то он... Лора - это
уменьшительное имя, исключительно для друзей. И тоже можно на "ты". А мое
имя - Шура, исключительно для подруг... Да, она учится в Промышленном
институте, готовится стать видным инженером. Зачем, разве ее не тревожит
компьютеризация? Нет, не тревожит. В условиях нашей экономики
информационная война невозможна, следовательно размах компьютерной
преступности и прочих газетных ужасов вряд ли достигнет и четверти
западного уровня. И вообще неизвестно, угрожает ли нашему обществу такое
технологическое чудо, как "всеобщая компьютеризация". Так она полагает. По
крайней мере, в обозримом будущем чудес не ожидается, поскольку за пяток
лет учебы в ВУЗе она вдоволь насмотрелась на наших подрастающих
специалистов и наелась по горло работой на технике отечественного
производства, поэтому радужные перспективы склонна оценивать трезво,
спокойно, с юмором...
Беседа с привлекательной женщиной получалась - никакой вам
двусмысленности! Лора оказалась девочкой серьезной, увлеченной нашей с ней
специальностью, одним словом - отличницей. Что скрывать, во многих
вопросах она явно разбиралась лучше меня. Впрочем, тс-с! - зароем это
малоприятное наблюдение поглубже. Я был не прочь подарить ей свою любовь,
и немедленно, если бы не Лбов, конечно... А что Лбов, ну что такое - Лбов!
Мне, разумеется, плевать на подробности их отношений, но познакомились они
всего неделю назад. Ее засунули практиковаться в отдел ГАСов, а у этого
жлоба там друг детства трудится, этот жлоб ходит туда в рулетку играть, ну
и сошлись они с Лорочкой на обсуждении персональных ЭВМ. Он, кстати, сразу
показался ей странным. Хотя, если честно, она чуть не спятила от счастья,
когда узнала, что в нашем аппендиксе есть настоящий фирменный "Жук". Лбов
- это типичное знакомство по расчету... Кстати, Саша, "Жук" мощная система
(ты ведь знаешь, да?), в него даже встроен флэш-модем для телефонной
сети... Почему мощная, обыкновенная, - я тоже показывал эрудицию. - Только
другая элементная база, и все. Ну и плюс новомодный сервис... В общежитии
- нет, она никак не могла остаться на ночь! Как на зло, сегодня ни одной
из соседок, а там комендант - противный мужик - клеится (понимаешь, да?),
устроил бы вечерок отдыха, только и ждет момент. Она раньше уже два раза
не ночевала, боится коменданта. А тут как раз Александр Владимирович
подвернулся... Лбов? Нет, его она не боится (что ты, что ты!), культурный
же человек... Да! - она мило посмеялась над моим остроумным замечанием. -
Действительно, "Саш" нынче развелось, как котов, действительно, "Саша"
нынче не имя, а обозначение особи мужского пола, вроде "молодого
человека". Кстати, анекдот из серии о молодой семье...
Я совсем забыл про время. Когда опомнился - обнаружил, что полчаса,
щедро подаренные мной, давно канули. Лбов не появлялся, тогда я храбро
встал.
8
За окном черно. Мерцает экран дисплея. Необъятная фигура на крохотном
стуле - спиной к дверям. Под рубашкой равномерно перемещаются каменные
бугры, тренированные руки парят над панелью. Тишина: "Жук" как всегда
бесшумен. Кадр из фильма ужасов.
- Я же говорила! - прошелестела студентка, вдруг прижавшись к
дежурному. Одуряюще повеяло теплым, и тот на миг застыл - не от страха
перед увиденным, от нежданной близости. Затем решительно шагнул, сломав
все.
- Ну, хватит! Саня, давай выметайся.
Лбов молча работал.
- Кончай, - предложил дежурный еще раз. Но коллега и не думал
пользоваться навыками устной речи, он зачарованно следил за мелькающими на
экране строками, пальцы же его стремительно порхали по клавишам.
Действительно работал! Поразительно. Было в его облике что-то поэтическое,
одухотворенное - Лбов творил. Что с ним? Дежурный заглянул ему в лицо: там
напряженно пульсировала творческая мысль. Впрочем, поведение спортсмена
было настолько непонятным, что у дежурного не получилось раздражения или
злости. Получилось беспокойство. Он осторожно тронул приятеля за плечо.
Тот не удостоил его вниманием, даже бровью не повел - просто работал -
тогда дежурный закрыл ладонью экран. Спортсмен вздрогнул и грубым, очень
естественным движением убрал помеху, так и не повернув головы.
- Ты что? - растерянно спросил дежурный. Оглянулся. Студентка
заглядывала в дверь, почему-то не решаясь войти внутрь, глаза ее были
совершенно круглыми. Он постоял несколько мгновений, подождал неизвестно
чего... И повернул на пульте ключ - туда и обратно.
Экран вспыхнул. Затем стал чистым.
Тут же - неодолимая сила скрутила дежурного узлом, протащила к
дверям, швырнула наружу, он успел только заметить, как выдуло из дверного
проема вновь обретенную приятельницу, услышал ее девчоночье: "Мамочка!" -
а может быть собственное? - и страстно обнял стену в коридоре, влепив
губами в крашеную штукатурку.
Александр Владимирович Лбов появился через минуту. Имел абсолютно
нормальный вид, правда, слегка встрепанный. Разминал кисти рук. Озабоченно
жевал губы.
- О-о, вы здесь! Чего в коридоре топчетесь, не заходите?
Стесняетесь?.. У меня что-то произошло, память вдруг очистилась.
Напряжение упало, наверное. Шура, лампочка не мигала, не заметил?
Сказал все это - будто ничего такого.
- Сволочь! - закричал дежурный, косясь на студентку. - Чего дерешься,
то? Обещал полчаса, а сам!
- Ошалел? - теперь удивился Лбов.
Студентка водила глазами - с одного сотрудника на другого. Дежурный
продолжил крик:
- Катись в свой вычцентр! Или в свой сортир, куда хочешь! Приперся
тут, жить мешаешь!
- Подожди, Шура, не ори, - очень спокойно сказал Лбов. - Не понимаю,
чем я тебе мешаю? Сиди себе в отделе, дежурь, а лучше всего надуй матрац и
спи.
Дежурный осекся.
- Какой матрац?..
- Да ладно тебе, не бомба же в твоей сумище. Я сам такой притаскиваю,
когда дежурю... Короче, чего ты бесишься, объясни?
- Думаешь, ты один умный? - высокомерно предположил дежурный, вновь
отдаваясь клокочущей ярости. - Думаешь ты один умеешь и любишь работать? Я
между прочим специально напросился на ночь вне графика, чтобы...
- Не ори, дурак, - повторил Лбов.
- ...чтобы начать, наконец, заниматься делом! Днем ведь к "Жуку" и
таракан не подберется - отгородили, опечатали! Может я только и ждал
десяти вечера, когда институт закроют, а потом - обход дурацкий, а теперь
- ты!
Лбов заметно сузился. Будто сдулся. И стал тихим.
- Так, - сказал он. - Ясно, тебя тоже "Жук" интересует. Я
чувствовал... Значит, ты разлюбил нормальные персоналки?
Он внимательно посмотрел на дежурного, затем на студентку - абсолютно
пустым взглядом, - и снова на дежурного. С вязким, нехорошим любопытством.
И задумался. Затем он посмотрел на дверь лаборатории, голодно и
нетерпеливо.
- Тебя, кстати, девушка ждет, - заметил дежурный, уже вполне мирно.
- Инструкция по программированию знаешь где лежит? - с подозрительной
покорностью спросил Лбов.
- А как же! У завлаба в столе. Я ее смотрел, там операционная система
стандартная, - он взялся за дверную ручку, потянул дверь на себя.
Но тут случилось.
Лбов сгреб дежурного в охапку и потащил в конец тупика, хихикая
басом, бормоча всякие глупости, что-то вроде: "а еще очки одел... а еще в
шляпе..." Тот рвался, брыкался, впрочем, сопротивляться было бесполезно,
потому что сил у спортсмена хватило бы на пяток подобных жеребцов. Он
засунул дежурного в помещение отдела, навалился на дверь, всунул ключ в
замок, провернул до упора. Со стороны это выглядело так, будто школьники
резвятся на перемене. Забавно и трогательно.
- Пусти, придурок, я позвоню в охрану! - взвизгнул дежурный.
- Звони, - разрешил Лбов, доставая перочинный ножик. По стене не
слишком высоко тянулась пара двужильных проводов - беззащитные, розовые -
от местного и городского телефонов. Он аккуратно надрезал изоляцию, поле
чего закоротил каждый канцелярской скрепкой. Как и дежурный, он был
человек запасливый. Выцедил в дверь:
- Конкурент недоношенный. Конкурентишко. Подумаешь, герой, вне
графика дежурит. А я вообще дома не ночую, понял! Жена бесится, стерва
деревянная...
- Пошел ты на!!! - харкнула дверь.
Лбов пошел, ухмыляясь.
- Что с телефоном сделал, ты, лошадь! - заорала неугомонная дверь. И
вновь настала тишина.
9
Критическая статья о проституции под названием "Легкотрудницы". Очерк
"Право голоса" - о молодом, но уже талантливом певце. Письмо школьников
младших классов с требованием ввести прямые выборы руководящего состава
Министерства образования... Я зевнул. Еще зевнул. И еще. Жутко хотелось
спать... Буровая вышка установлена на Северном полюсе, в Выборге проходит
первый чемпионат по спортивному программированию, полиция Нью-Йорка
разоблачила очередную международную группу женщин-фанатиков, уничтожавших
вычислительные машины... Проклятая зевота. Проклятая газета. Проклятое
дежурство.
Газета была не моей. Когда те двое убрались в свою - то есть в мою! -
лабораторию, я понял, что надо срочно успокоиться. И тогда я обшарил стол
начальника отдела. Просто так. Ничего особенного не искал - ну там
фотографии жены или любовницы секретного свойства, какие-нибудь
интересненькие бумаги, или еще что-нибудь этакое. Некоторые мужчины хранят
у себя на работе то, что не могут хранить дома, как я уже неоднократно
убеждался. Да, понимаю, шарить по столам не интеллигентно. Но... Сидит у
меня в крови какая-то поискомания, наверное, от мамы перешла.
- ...возвращаясь к проблеме компьютерной преступности, компьютерного
терроризма, вредительства в вычислительных сетях, необходимо добавить, что
все это связано с неким страшным процессом, - скучно бубнило радио. - Дело
в том, что в среде технической интеллигенции появилась новая прослойка,
так сказать, романтиков с большой дороги. Доступность, "чистота"
деятельности за дисплеем значительно сдвинули общепринятые границы
безнравственного...
Итак, я продолжал нести героическую вахту. Только дверь в помещение
отдела закрыта была теперь не изнутри, а снаружи. На двери два замка:
верхний - обычный накладной, а нижний наглухо врезан в дерево, причем
имеет отверстие для ключа только со стороны коридора. Дурацкая система.
Нормальные люди нижним замком не пользуются.
Лбов закрыл на нижний.
- ...прошу прощения, - продолжало радио. - Хотелось бы расставить
точки. Разумеется, проблемы преступности существуют и сами по себе, но
война, разразившаяся в сфере информационного бизнеса, придает им особую
остроту. Вот примеры. Многочисленные организации компьютерных хулиганов и
авантюристов, судя по сообщениям прессы, имеют централизованное
управление. А управляющие нити, как ни странно, ведут либо в фирмы,
производящие вычислительную технику, либо в правления сетей. Это раз. В
фирмах существуют специальные отделы, занимающиеся изучением и разработкой
компьютерных диверсий и готовящие соответствующих специалистов. Там же
исследуются вредные воздействия работы за дисплеем, конечно, не только для
их нейтрализации, изучаются и наиболее азартные компьютерные игры. В
общем, примеров много. В сущности, информационная война сводится к
яростной конкуренции по всевозможным направлениям, и формы ее традиционны
- протекционизм, дискриминация, и как следствие - шпионаж и вредительство.
В той или иной степени она велась всегда. Первопричина же нынешнего
обострения, как все мы прекрасно понимаем, законы большого бизнеса.
Следует упомянуть и о том, что до сих пор отсутствует надежная, единая
система патентования алгоритмов, такая же бесспорная, как, например,
принятая в отношении изобретений или промышленных образцов...
Лбов явно родился мускульно переразвитым - обратно пропорционально
интеллекту. Охамевший, набухший силой мужик. Что ему на самом деле нужно в
институте? Фиг его знает. Врет, ведет себя странно. А что нужно этой
студентке? Ну, с ее-то желаниями полная ясность, достаточно хоть раз
увидеть Лбова без рубашки... В общем, темная история. Ночь.
- А сейчас новости культуры. Людочка вышла замуж за бармена, ее дочка
от третьего брака развелась с проректором столичной консерватории. На
фирме "Аккомпанемент" выпущена пластинка Валериного племянника. В столице
организована труппа бывших солистов Главного театра, по разным причинам не
вернувшихся из зарубежных гастролей и впоследствии приехавших обратно.
Труппа сразу отправилась в турне по Европе. Невиданным провалом
закончились выступления Бродвейского мюзик-холла в районах Сибири и
Дальнего Востока. Небывалый успех сопутствовал мастерам отечественного
брейк-данса в поездке по центральноафриканским странам...
Впрочем, возможно, вот этого как раз и не было сказано. Может быть я
сам это выдумал, чтобы взбодрить дух. Все может быть. Просто я сидел за
чужим столом, читая чужую газету, я смотрелся в черное зеркало окна,
размышляя, матерясь, слушая радио, а было уже - половина первого. Было уже
"завтра".
10
Из-под запертой двери в комнату вполз шорох. И зловещий вздох. Я
лениво встал, приглушил радиоточку и гавкнул:
- Лбов, это ты?
- Это я, - донесся нежный шепоток.
Сюрприз. Я трусливо швырнул газету на место, задвинул торчащий ящик
обратно в стол и сухо поинтересовался:
- Пришла пожелать спокойной ночи?
- Я уже давно стою в коридоре.
- Извини, не могу пригласить в гости.
Студентка изобразила целую серию вздохов.
- Саша, мне страшно.
Если честно, я не очень удивился. Лбов без рубашки, это в самом деле
испытание не для впечатлительных натур.
- Ничем не могу помочь, - сказал я. - Ты же видишь.
Она не ответила - молча терлась о дверь.
А меня вдруг осенило. Я даже затрепетал от радости. Вытащил из
кармана связку ключей, звеня на весь институт, отыскал требуемый и сорвал
его с кольца. Хорошо быть таким находчивым.
- Держи ключ, - воскликнул я, стараясь унять в голосе триумфальные
колокола. - Здесь, под дверью.
Упал на корточки.
- Зачем? - слабо спросила студентка.
- Сможешь открыть? Изнутри никак, только снаружи.
По ту сторону стало шумно: женщины не умеют без возни.
11
Она действительно боялась, это было видно без приборов. Чуть ли не
зашкаливала.
- Ты чего? - спросил дежурный. Вместо ответа студентка открыла кран.
Хлынул пенистый монолог:
- Слушай, он ненормальный! Опять сидит, не откликается! Понимаешь, я
волновалась, что он будет ко мне приставать, он ведь красавчик, а я, между
прочим, терпеть не могу красавчиков! Лучше бы он ко мне приставал, честное
слово!..
Дежурный выслушал. Заниматься утешением не стал - молча покопался в
стенном шкафу, молча нашел запасные ключи, молча покинул помещение,
оставив гостью в одиночестве. Затем проследовал по коридору мимо
лаборатории, не заглянув вовнутрь - старательно оберегал в себе злость. Он
открыл найденным ключом дверь агрегатной, некоторое время разбирался с
пакетными переключателями и вернулся к отделу, удовлетворенный. Перед тем,
как войти, он вытащил из телефонных проводов лбовские скрепки,
расправившись таким образом с хитроумной неисправностью.
Телефон тут же зазвонил.
- Алло! - сразу откликнулась студентка. - Да, это институт.
Минуты три она беззвучно внимала телефонной трубке, потом сухо
стукнула ее о рычаг и повернулась. Точеное ухоженное личико почему-то
сплошь было в красных пятнах.
- Что такое? - поразился вошедший дежурный.
- Там какая-то пьяная, - растерянно объяснила студентка. Плачет...
Просила тебе передать, что... что прямо сейчас выпьет кислоту.
- Кому передать?
- Сказала - Сашке.
Дежурный тупо смотрел на оживший аппарат.
- Еще она меня обозвала... - студентка пошевелила губами и не
решилась повторить вслух. Культурная была барышня.
- Да это Лбову звонили! - наконец догадался дежурный. - Это его
психованная жена, - он представил себе ситуацию в объеме, в цвете и вдруг
неприлично гоготнул. - Бедолага! Ну влип, так влип.
Теперь студентка удивилась:
- Он же в разводе!
- И ты поверила? А еще отличница.
- Он кольцо на левой руке носит. Я даже подумала сначала, что он
католик.
- Лбов левша, - серьезно сказал дежурный. - К тому же бывший
спортсмен. Все бывшие спортсмены носят кольца на левой руке и говорят, что
в разводе.
Искреннее девичье удивление улетучилось.
- Подожди, как же он тогда по ночам сюда ходит, если у него жена? -
она опять заметно испугалась. - Про жену наврал... Саша, у вас в самом
деле не разрешают на "Жуке" работать? Он мне сказал, что тут какие-то
интриги. Может, тоже врал?
И дежурный в свою очередь прекратил веселиться.
- Все точно. Только не интриги, а обыкновенное жлобство. Устроили,
понимаешь, экспонат. Чтобы с него пыль вытирать и показывать начальству,
какие интересные штучки американцы делают. Пускают только детишек
начальства - пусть, мол, подрастающее поколение потешится. Память
сенсорными игрушками забита, и стирать их не разрешают. Зачем,
спрашивается, валюту тратили?
- Саша, а ты тоже хотел ночью на "Жуке" работать?
- Не ночью, а поздним вечером. Ночью я сплю.
Студентка странно посмотрела на дежурного. В ее мерцающих глазищах
мелькнуло несколько коротких, внезапных импульсов ужаса. Да, она
продолжала бояться, она боялась все более зримо. Чего? Или кого?
Напряженно спросила:
- Ты что, раньше уже работал на нем?
- Знаешь, - стыдливо признался дежурный, - только один раз. Поймал
момент - вчера, когда в вечернюю смену оставался. Нашел в столе завлаба
инструкцию, случайно, конечно. Там же ключ от машины лежал... Ощущение в
пальцах у меня до их пор осталось. Легкость, нет, скорее удовольствие...
Хотя, тебе не понять.
Секунду-другую дежурный мечтал, расслабившись. Но, очевидно, слово
"удовольствие" заставило его вспомнить о главном.
- Ладно, кончаем болтать. Пошли, поможешь мне.
И целеустремленно шагнул вовне. Студентка тоскливо глянула на часики,
зачем-то оправила нечто под блузкой, огладила рвущееся из тряпочной ткани
гузно. Оглянулась. Все было в порядке: брюки на месте, кроме того, никто
ею тайно не любовался. Тогда она шагнула следом.
- Будь другом, - распорядился дежурный, доведя гостью до агрегатной.
- Сейчас я пойду обратно в отдел, а ты подожди немного и дерни вот эту
штуку, - он распростер палец, указуя на одну из пластмассовых коробок в
блоке пакетных переключателей. - Только не раньше, чем я буду в отделе,
ладно?
- Почему? - спросила гостья. Она явно оробела: здесь было слишком
много скверного, грубого, немытого железа.
- Потому что в коридор выскочит твой Лбов. Ты обесточишь ему "Жук",
поняла?
- А как же... - студентка растерялась.
- Ничего, ему пора сделать перекур.
- Хорошо, - согласилась она, предав Александра Владимировича легко,
чисто по-женски.
План удался. Едва дежурный закрылся в отделе, оставив для наблюдения
крохотную амбразуру, как прозвучал далекий выстрел переключателя, дверь
лаборатории мотнулась, и в коридоре возник ураган. Ураган покрутился на
месте, щедро разбрасывая междометия, вдруг заметил в конце
коридора-аппендикса распахнутую настежь дверь агрегатной и двинулся туда,
стремительно набирая мощь. Дежурный чуть выждал, затем неслышными скачками
бросился в атаку. Ураган немедленно развернулся в обратном направлении, но
дежурный успел раньше. Он свернул в лабораторию - взвизгнули тормоза -
подбежал к иностранному компьютеру, выдернул из пульта ключ, а тут и
бушующая стихия ворвалась следом, тогда дежурный, проявив смекалку,
прыгнул к распахнутой форточке и совершил акт бросания. Маленький
серебристый предмет, коротко сверкнув за окном, полетел в черную бездну.
Ураган сразу рассыпался.
- Ты что сделал? - тихо спросил Лбов.
Дежурный показал пустые руки.
- А где ключ от машины?
Дежурный смирно улыбнулся.
- Идиот! - заорал Лбов. - И-ди-от!
И в явном помрачении ума замолотил каблучищем в пол.
12
Хорошо я его наколол, мне понравилось. Хрусть! - булавкой к паркету,
и он мой. Как бывший спортсмен он, конечно, не умел проигрывать, но
ничего, я потерпел. Он раскричался, разнервничался! Объяснил мне, что я
есть такое, какие неприятности нас с ним теперь ожидают - особенно налегал
на мои неприятности. Мне даже пришлось его успокаивать. Не волнуйся,
говорю, это ведь ты работал на "Жуке", а не я, это ты украл из стола
завлаба ключ от машины, ты без разрешения находился в режимном учреждении,
ты привел постороннюю женщину. Это, говорю, твои цели неясны и
подозрительны. Сдам я тебя в охрану, мне, конечно, объявят выговор, и
заслуженно, а с тобой пусть служба порядка разбирается. Сеанс психотерапии
оказал на спортсмена целебное действие: он вспомнил, что в русском языке
есть и цензурные слова. Пришла отличница, в меру испуганная, попыталась
встрять в мужской разговор, так ее Лбов успокоил самостоятельно. "А ты
вообще молчи, с-с-су..." - начал он лечение словом, но решил не
продолжать, поскольку этого хватило. Потом в разговоре наступила пауза.
Лбов смотрел в окно и думал, я наслаждался игрой его лица, студентка
держала себя в руках, стараясь не испортить компанию. Было весело.
Наконец, Лбов устал думать и обратился к своей пухленькой подружке. Та,
внимательно выслушав, забилась в истерике, потому что ей предложили
спуститься в институтский двор и поискать там ключ от "Жука". Лбов бы сам
пошел, но увы, не может - надо присмотреть за этим идиотом (я небрежно
покивал, понимая его проблемы). А ключ надо найти обязательно, иначе...
(он повторил ранее изложенные соображения, теперь уже в рамках
общепринятого словаря). Поиск ключа, по мнению Лбова - дело вовсе не
безнадежное, ключ наверняка валяется точно под этим окном... Короче, не
знаю, как он уговорил студентку. Вероятно, она боялась темной лестницы и
пустого двора значительно меньше, чем нас с ним. Кроме того, мужики вроде
Лбова легко добиваются от женщин всего, что им угодно - этот закон бесит
меня еще со времен достижения половой зрелости. Я проявил душевную
щедрость - сознался, что мне выдан казенный фонарик, который в данную
минуту находится на столе начальника. Лбов обрадовался и мы перебрались из
лаборатории в помещение отдела. Сопровождаемый недремлющим оком (шаг
влево, шаг вправо считался попыткой позвонить в охрану), я выдал девушке
фонарик, и та удалилась, неся на ватных ногах груз опрометчивого согласия.
- Ну все, Шура, - объявил мне Лбов. - Услали стерву, теперь займемся
тобой.
Его голос был почти интеллигентен. Но на этой ровной глади плавала
угроза такой густоты и концентрации, что я вдруг многое понял. Я понял:
веселиться мне рано. Или поздно.
- Почему "стерва"? - задал я нейтральный вопрос. - Ты ее уже не
любишь?
- Это только ты, девственник наш, всех стерв подряд любишь. В снах на
рабочем месте.
Он не улыбался. Он сканировал взглядом поверхность моего лица.
- Что?! - спросил я. - Что ты сказал?!
- Девственник, говорю. Знаю я таких - громче всех кричат о работе, а
сами вместо программ голых баб распечатывают. Зачем тебе "Жук"? Спал бы
себе с распечаткой.
Оскорбил. Он меня оскорбил. Он. Меня...
- Погоди, не визжи, - скривился Лбов. - Я серьезно. Расстелил бы эту
отличницу вместо матраца, и вперед. Тебе же ее отдали. Зачем ты другим
хочешь вечер испортить?
Я, наконец, восстановил дыхание, чтобы сказать ему правду:
- Сам ты!!! Инженер торсоголовый!!!
Он прочистил уши:
- Ладно, надоел ты мне, - и внезапно стал снимать с себя подтяжки.
Это было так странно, что я даже рот забыл закрыть. Опомнился, когда Лбов
шагнул ко мне вплотную, дружески обнял. - Возьми-ка руки за спину и сцепи
пальцы.
- Зачем?
- Вспомним армию.
Тогда я рванулся вон. Но Лбов что-то такое сделал, что-то чуждое
нашему образу жизни, и я с размаху врезался в твердое. Мир содрогнулся,
вокруг отвратительно зазвенело. Спустя вечность я догадался, что звенит у
меня под черепом, что тело мое нелепо распростерто посреди отдела, и что
положение это не свойственно специалисту моего уровня. Сверху по мне
топтались, вытаскивали из-под меня руки, неразборчиво сипели, и я сдался.
Тупая стихия трудилась недолго - меня рывком подняло в воздух, швырнуло в
кресло.
- Что ты делаешь? - слабо спросил я. Было больно, внутри ощутимо
стонал сорванный крепеж. Мерзко торчали углы выбитых деталей.
- Вяжу тебя, идиота, - с удовольствием откликнулся Лбов. - Чтобы и в
мечтах у тебя не было звонить на вахту.
Гладкий, розовый, классически правильный, отдыхал он возле кресла.
- Закрою тебя сейчас, и сиди, смотри на телефон. Или можешь с
Лорочкой сквозь дверь болтать. А я найду во дворе ключ, куда он денется...
включу "Жук", начну работать... - взгляд его потеплел, наполнился
чувством. Он переместился к окну, распахнул раму, высунулся.
- Послушная девочка, - Лбов причмокнул. - Ходит, фонариком светит.
Вернулся.
- Ладно, пойду ей помогать.
Протянул переднюю конечность, усеянную мускулистыми отростками, и
расстегнул ремень на моих брюках. Затем с хрустом выдрал его из петель.
Почему-то ничего не порвалось. Крепкие у меня брюки, отечественного
пошива. После чего скрутил мне ноги - моим же ремнем! - очень умело,
добротно, у самых ступней. Проверил качество работы и собрался удалиться,
даже ключ от нижнего замка приготовил, тогда я честно сказал ему:
- Ты придурок, Лбов. Ничего ты во дворе не найдешь.
- Почему это? - браво усмехнулся Лбов.
- Потому что я выбросил в форточку совсем не то, что тебя интересует.
Он заметно поглупел.
- А что?
- Свой ключ от почтового ящика. У меня еще один есть.
Лбов плавно менялся в лице. Опять стало весело.
- Простейшая манипуляция, - объяснил я. - А твой любимый ключ от
"Жука" я спрятал там же, в лаборатории, пока ты орал.
Очевидно, Лбов никогда не сталкивался с фокусниками, поскольку лицо
его в конце концов сделалось натурально, изумительно лбовским.
- Где спрятал?
Я внес конкретное предложение:
- Развяжешь, отдам.
Развязывал он меня гораздо дольше, чем вязал. Наверное, ему было
жалко результатов проделанной работы. Возможно, мешало высокое качество
фирменных подтяжек. Закончив дело, он поставил меня на ноги и в нетерпении
спросил:
- Идти можешь?
- Ключ под пультом "Жука", - сказал я. - Сходи сам.
После чего - было так. Когда Лбов повернулся спиной, я не стал ждать,
пока он исчезнет в коридоре, я взял с журнального столика цветочный
горшок, в котором общественный кактус вел героическую борьбу за
существование, догнал спортсмена и с размаху воткнул орудие возмездия в
стриженый затылок.
Каюсь, это было слишком. Неправильно бить зарвавшегося инженера по
голове, есть более удобное место - карман. Но я ударил. Я ненавидел Лбова
всего лишь несколько минут, зато по-настоящему. Злость копилась во мне уже
больше часа, вот в чем дело. Просто произошел выброс злости, и удержать
этот протуберанец было невозможно. Хотя, если откровенно, раньше я ни разу
не бил коллег, даже когда меня оскорбляли. Они меня били - особенно в
средней школе.
Лбов обнял дверь, издал недоуменное "А"?, оглянулся и принялся ползти
вниз. Сначала опустился на колени, потом на четвереньки и, наконец, боком
улегся между стульями. Он держал руками голову и выдавливал из желудка
хриплые безразличные стоны. Меня замутило. Стало вдруг очень страшно:
неужели убил? Цветочный горшок, как ни странно, остался цел, даже
спрессованная веками земля не просыпалась. Я машинально поднял его,
поставил на место и тоскливо позвал:
- Саня!
- Больно, дурак... - тут же отозвался Лбов, не вполне владея голосом.
Бывший спортсмен бестолково заерзал, явно желая подняться, тогда я
опомнился. Схватил лбовские подтяжки, свой ремень, навалился на него и
начал воссоздавать кадры из популярных фильмов. Опыта у меня, естественно,
не было, но Лбов оказался вялым, мягким, восхитительно покорным, он только
хрюкал что-то утробное и пытался высвободить руки, чтобы снова подержаться
за голову. Я с ним справился. Скрутил этого борова, применив методику,
чуть ранее опробованную на мне же. Дотащить его до кресла было нереально,
пришлось оставить тело на полу. Я сел на стул возле, отдыхая душой,
посмотрел на укрощенную стихию под ногами и понял, что мне Александра
Владимировича жалко. Он лежал - скрючившись, прикрыв глаза, думая о смысле
жизни, - он тихо страдал. Это было дико. Все происходящее нынешней ночью
было дико!
Что со мной? - подумал я.
- Дурак, - родил спортсмен в муках, - дурак, дурак... Ты ничего не
знаешь. Ты же все испортил.
- Чего не знаю?
- Эта студентка... - он запинался на каждом слове, - ...отличница
эта... она не та, за кого себя выдает...
Бредит, - догадался я.
- ...познакомилась со мной специально... напросилась, чтобы взял с
собой, наврала про коменданта общежития... между прочим Витька, комендант
то есть, в глаза ее не видел, никогда к ней не клеился, а мы с ним
корешки, в одной команде играли... она не просто отличница, она же
разбирается в вычислительной технике лучше нас двоих вместе взятых
понимаешь?..
- Думаешь, шпионка? - прервал я его. - Надо было заявить, а не тащить
ее сюда.
Лбов попытался рассмеяться. Попытка не удалась.
- О чем заявлять? О том, что у нее в зачетке одни пятерки? Шура, она
действительно учится в Промышленном, я проверял.
- А зачем ты привел ее в отдел? Да еще ночью?
- Хотел прояснить ситуацию. Я же чувствую, ей что-то надо, она не
просто так... - Лбов открыл один глаз, вывернул шею и глянул на меня. Как
петух. В глазу полыхнуло. Да он же врет! - обнаружил я с удивлением. -
Вовсе он не бредит... Краткие спазмы злости вернулись на миг и утихли.
Но зачем врать так глупо?
- Развяжи меня скорей, - проговорил Лбов в паркет. - Она сейчас
вернется, увидит.
Вот оно! Вот зачем ему понадобилось напрягать контуженную фантазию!
- Тоже мне, поймал диверсантку, - бросил я в его опухшую от мускулов
спину. И встал. - Тоже мне, герой невидимого фронта. - И пошел.
- Стой, - взвизгнул Лбов сипло. Застонал, забился на полу. - Я просто
хотел переспать с ней, неужели не понял! Не мог же я... если за стенкой
сидит посторонний мужик вроде тебя...
Эта легенда казалась гораздо правдоподобнее. Жалко было ее топтать. Я
осведомился:
- Вчера ты зачем сюда приходил? И позавчера? С распечаткой переспать?
Он открыл второй глаз. Снова посмотрел на меня - будто ошпарил.
Крутосваренный человек. Потом губы его стали капризно расползаться,
затрепетали, глаза подернулись влагой, но он не заплакал, он мужественно
сдержал слезы.
- Я работаю, - признался он. - Я же говорил, а ты все равно не
веришь. Тебе этого не понять, Шура.
Отвернулся. Я ударил лежачего:
- Над чем ты работаешь?
- Программу одну делаю, - возмутился Лбов. - На "Жуке".
- Какую программу?
Этот наивный вопрос вызвал в стане противника замешательство. Там не
знали, какую программу делает Лбов на "Жуке". Не знали, и все тут. Не
могли хрюкнуть в ответ ничего вразумительного. Опять круг замкнулся. Я
вздохнул, подошел к распахнутому Лбовым окну и выглянул. Внизу никого не
наблюдалось: послушная девочка, устав быть таковой, уже покинула сцену.
- Развяжи, гнида очкастая, - зарычал Лбов, плача кипятком. Я
проворчал, ныряя в коридор:
- Грубый ты, как Витька Корнеев.
- Какой Корнеев?! - достал меня истерический всплеск эмоций.
- Классику надо знать. А еще инженер.
- Зараза! - выкрикнул бывший спортсмен, очевидно, имея в виду общее
состояние своих дел.
13
Он встретил ее в коридоре. Он представил себе, злорадствуя, как она
брела во мраке - шарахаясь от стен, поминутно оглядываясь, изо всех
девичьих сил стараясь не цокать каблучками - и неожиданно успокоился. Она
подбежала, виляя хвостом:
- Я не нашла! Там темно, ничего не видно.
- Извини, что так получилось, - заулыбался дежурный. - Оказывается,
ключ от "Жука" лежал у меня в кармане. Я перепутал, случайно выбросил ключ
от почтового ящика.
Он достал из кармана искомый предмет, продемонстрировал обществу.
Студентка вытаращилась.
- Крикнуть не могли, что ли! Я целый час под вашими окнами болталась!
Дежурный взглянул на часы и восстановил справедливость:
- Шестнадцать минут.
- Какая разница?
Она вдруг замолчала, словно что-то вспомнив. Напряглась. Даже дыхание
затаила.
- А где Саша?
Дежурный тоже кое-что вспомнил.
- Саша? - спросил он после зловещей паузы и взял гостью за
предплечье. Ладонь его наполнилась мягким - непередаваемое ощущение. - Вот
что, Лариса, пойдем-ка в лабораторию.
- Он там? - испугалась студентка.
- Лбов в отделе. Не волнуйся, он теперь работает над собой.
Дежурный распахнул дверь лаборатории, загородив дальнейший путь.
Ничего не оставалось, кроме как принять приглашение, и студентка вошла,
снова став послушной, оглянулась, кротко мяукнула:
- Ну?
- Признавайся, - предложил дежурный, закрывая дверь. - Зачем ты
наврала про общежитие и коменданта?
- Я? - воскликнула отличница. - А откуда ты...
- Оттуда, - прозвучал веский ответ. - Знаю.
Отличница помялась, попереминалась, потупилась.
- Понимаешь, я хотела, чтобы Саша меня сюда привел.
- Так, - удовлетворился дежурный. - Хорошо, продолжим. Почему вдруг
тебе захотелось, чтобы Саша привел тебя в режимное учреждение ночью?
- Я... - пискнула подозреваемая.
- Только не ври, что ты влюблена в Лбова!
- "Жук"... - сказала тогда студентка потерянно. Дежурный обрадовался.
- А зачем тебе микросерф?! В отделе ГАСов полно персоналок, тоже,
кстати, не каких-нибудь там наших.
Вопрос был поставлен верно. Студентка еще немного пострадала, вздыхая
и потея, а затем, не придумав ничего толкового, начала давать правдивые
показания.
- Статья, - сообщила она.
- Что - статья?
- Да ну... Ты все равно не поверишь. Мой очень хороший знакомый...
хотя, это не важно... короче, один парень работает переводчиком, регулярно
читает французские журналы и недавно нашел интересную статью...
Она сунула носик в сумочку, достала несколько вырванных журнальных
страниц. Текст был импортный.
- ...он же и перевел. На, посмотри. Здесь говорится про фирму,
которая изготавливает компьютеры торговой марки "Жук". Какой-то сотрудник
сбежал из этой фирмы, встретился с журналистом, потом его упрятали в
сумасшедший дом... В общем, не суть. Здесь приведены разные слухи. Будто
бы в рамках информационной войны фирмой создана системная программа,
имитирующая процесс работы. Будто бы даже есть опытные образцы машин,
которые имеют в операционной системе такую программу.
- Не понял, - честно признался дежурный. - Какую программу?
- Ну, понимаешь... Имитирующая работу. Примерно по такой схеме:
входишь в нее, она выдает текст ее же самой на каком-нибудь языке, потом
транслируешь, строишь образ задачи, отправляешь задачу на решение, а
решение заключается в том, что опять вызывается она же сама. Замкнутый
круг. Системная программа позволяет работать со своим файлом, примерно
так. Я тоже ничего не поняла, потому что тот парень, который переводил, он
ведь не инженер... Там написано, что в результате получилась супер-игрушка
для программистов. Программист думает, что работает, а на самом деле все
это имитация. Обычные электронные игры - чепуха, трудолюбивому человеку на
них наплевать, правильно? А тут бесконечная иллюзия работы. Чем
программист терпеливее, тем легче он попадает во власть иллюзии, парадокс.
Там так написано, честное слово.
Дежурный не выдержал, засмеялся.
- А причем здесь наш отдел?
- Я сначала прочитала статью... то есть мне ее прочитали... потом
случайно узнала, что у вас есть "Жук", ну и заинтересовалась. От Саши,
кстати, узнала.
- Ясно, - сказал дежурный. - Чисто женская логика поступков.
Во-первых, зачем солидной фирме разрабатывать такую странную систему,
пусть даже для пресловутой "информационной войны"? Полная бессмыслица.
Во-вторых, машина, которая стоит перед тобой, куплена через Академию наук
в рамках каких-то международных договоров. Как к нам мог попасть опытный
образец? В третьих, при чем тут французский журнал? Фирма-то американская.
По-моему, твой "хороший знакомый" тебя разыграл.
- Нет, не разыграл, - капризно скривилась отличница. - В Париже есть
филиал фирмы, а тот программист, который сбежал, он француз...
- Хорошо, хорошо, пусть не разыграл. Тогда пошутила редакция журнала.
Никогда не поверю, что человека можно убедить, что он напряженно трудится,
если он ни фига не делает.
Дежурный снова бодро засмеялся. Студентка с надеждой посмотрела ему в
рот и признала:
- Да, возможно. А я уж думал, что Саша Лбов...
Дежурный расхохотался просто неприлично. Поигрывая серебристым ключом
на ладони, он подошел к компьютеру торговой марки "Жук", начал неспешно
включать аппаратуру - блочок питания, телевизор, дисководы, процессор. Он
приговаривал: "А вообще-то жалко, что твоя статейка не на английском. Я
его хорошо знаю. Кто лучше всех знает английский? Программисты и фаны
рок-музыки. Я и тот и другой, между прочим. Что мне всякие переводчики? Я
крут в английском, даже круче, чем фарцовщики..."
Аппаратура с готовностью оживала. Запела тихонько, заморгала.
Дежурный порадовался собственной предусмотрительности: перед тем, как
встретить возвращающуюся со двора студентку, он наведался в агрегатную и
поставил переключатель в исходное положение.
- Что ты делаешь? - спросила студентка.
- Хочу проверить твои страхи. Иди сюда, не бойся.
Он легким движением руки залез в стол завлаба, вытащил броско
раскрашенную книжицу и пояснил:
- Инструкция по программированию. Это только Лбов, анархист, работает
без инструкций. Садись, смотри, - сел сам и нежно возложил пальцы на
панель. - Вот, вошли в операционную систему... Смотри, откликается, видишь
подсказку? Забавная подсказка... Вошли в редактор, здесь, кстати забавный
редактор...
Как я люблю работать! - подумал дежурный, устраивая поудобнее ноги. -
Невозможно описать. А если опишешь, не поверят, - продолжил он мысль,
осторожно укладывая локти на стол. Отговаривали меня, советовали - иди в
музыканты ты же талант. Восклицали - иди в поэты, ты же талант. Убеждали -
иди в шахматисты. А я выбрал работу. И не ошибся. Когда сидишь перед
дисплеем, ненавидя машину, когда ползаешь по распечатке, ненавидя себя,
когда точно знаешь что все должно быть правильно, а ОНА выдает туфту, ты
человек... Нет, нет, невозможно описать! Когда вдруг понимаешь, какую
смехотворную мелочь ты упустил, когда исправляешь эту микроскопическую
ошибку, и программа успешно проходит заколдованное место, но тут же
утыкается в новое, куда более нелепое, и отчаяние туманит мозг, ты как
никто другой - человек. Зато когда выдано решение, соответствующее
контрольному примеру, когда перед глазами светятся вожделенные цифры,
означающие ЕЕ покорность, ты перестаешь им быть, становишься сгустком
счастья... Ненавижу прозу: проза всегда тосклива. Если уж ты сел за
дисплей, изволь заниматься поэзией. Я люблю поэзию, я вообще романтик, а
строфы алгоритмических стихов и вовсе вызывают во мне удивительные приливы
чувства. Приливы, потом отливы, приливы, отливы. В точности, как сейчас.
Так и живем - работаем, мучаемся, творим. Программисты-человеки. Я люблю
работать, люблю творить, это ведь легко и приятно, легко и приятно, в
точности, как сейчас...
Что-то случилось. Лора сидела рядом, восхитительно растекаясь бедрами
по стулу, смотрела на меня и часто моргала. Было тихо. Ее профиль
отражался в матовой поверхности экрана, и я сообразил, что же именно
случилось.
- Зачем ты это сделала? - спросил я.
На пару секунд она прервала процесс моргания. Встала, потешно теребя
сумочку, затем возобновила пульсацию крашеных ресниц. Моргала она мелко и
пугающе неритмично. Во мне привычно закипело раздражение - пошло, пошло
через край, шипя, мгновенно испаряясь, - и я не стал удерживать это святое
чувство:
- Сдурела, что ли! Зачем ключ повернула?
Она молчала. Стерва, как сказал бы Лбов.
- Я понимаю, тебе самой хочется! Ну подожди немного, посмотри, как
надо работать, инструкцию почитай!
Она молчала.
- Ладно, - я взял себя в руки. - Садись и больше не дури.
Тут на отличницу накатило.
- Этот тоже! - оглушительно крикнула она. Бессмысленно заметалась по
лаборатории. - Господи, этот тоже! - у нее случилось что-то вроде
припадка. Она отыскала, наконец, выход наружу, но я уже вскочил. Зачем, и
сам не знал - просто, чтобы поймать, успокоить. Схватил ее за рукав - она
вырвалась, прыгнула в коридор, продолжая сотрясать воздух непонятными
выкриками, и мне стало ясно, что ее дикое поведение есть не что иное, как
усталость, одновременно физическая и психическая, ведь подобная бессонная
ночь может сломать и не такое тепличное растение. Я прыгнул следом. Она
неловко побежала в сторону отдела, тряся тем, что щедро тряслось у нее под
блузкой, уперлась в запертую дверь, панически обернулась, будто ожидала
увидеть нечто ужасающее, но сзади был только я.
- Не надо, - попросила она, собрала разбегающиеся глазищи в кучу и
заплакала.
- Хорошо, не буду, - я легко согласился.
О чем она просила, было не совсем понятно. Но я не стал уточнять.
Открыл дверь в помещение отдела и сделал гостеприимный жест. Студентка
послушно вошла, я же, не навязываясь со своим обществом, закрыл за ней
дверь и провернул ключ обратно. До упора. И прижался щекой к холодной
стене.
Изнутри раздался колоратурный визг - очевидно, студентка обнаружила
Лбова.
- Разберитесь сначала друг с другом, - гулко сказал я им обоим. - А
то понавешали мне лапшу на уши.
- Выпустите меня! - завизжала студентка чуть более членораздельно. -
Вы, психи!
Я, не обратив внимания, завершил анализ ситуации:
- В общем, вы сидите тихо. Утром выпущу. Охране ничего не сообщу, не
беспокойтесь, и в журнал ничего не запишу. Лора, если Лбову будет плохо с
головой, звони мне в лабораторию. Телефон пять-два-три. Если хочешь,
можешь развязать его и приласкать, он так долго об этом мечтал... Жлоб
паршивый. Слышишь, Лбов? Ты жив? Может тебе удастся, наконец, с ней
переспать?..
Оттолкнулся от стены и пошел обратно.
Сзади было шумно.
- Психи! - рыдала отличница. - Пустите меня!
Она билась в дверь чем-то мягким, шуршащим.
14
Дежурный сел за пульт.
Какая ерунда, - подумал он, имея в виду бредовые россказни девицы. -
Игрушка для программистов... Пошлятина. Придумают же глупости, лишь бы
потешить обывателя ужасинкой! Впрочем, даже если бы это было правдой, нам
ихние "Жуки" не страшны. Подобные системы просто-напросто ничего не
изменят. По большому счету у нас и так сплошная иллюзия работы. Инженеры
либо ничего не делают - это из тех, кто ничего и не желает делать, - либо
трудятся впустую - те, кто умеет и любит трудиться. Так что простите за
правду.
Дежурный запустил аппаратуру.
15
Он не знал, что студентка, не развязывая пострадавшего коллегу, уже
обзванивала по местному телефону всевозможные номера, начинающиеся с нуля.
Она пыталась таким образом дозвониться в охрану, телефон, который был ей
неизвестен. На цифрах "037" к ней пришла удача.
Дежурный не знал, что всего лишь через час в результате бурных
переговоров студентке удастся убедить бабушек в том, что она не пьяная,
что глупые шутки здесь ни при чем, и упросить великовозрастных стрелков
подняться в отдел.
Он не знал, что Лбову действительно станет худо, и прямо из отдела
его на "Скорой помощи" увезут в больницу.
Он не знал, что жена Лбова, не сумев совладеть с обидой и тоской,
все-таки сдержит данное студентке обещание, выпьет какую-то дрянь, затем
выскочит из комнаты, поднимет вой, испугавшись своего поступка, а соседи
по коммунальной квартире вызовут "Скорую помощь", которая также увезет ее
в больницу.
Не знал, что жена Лбова любила мужа всегда, вплоть до нынешней ночи.
Не знал, что и Лбов тоже когда-то любил жену.
Не знал и того, что студентка-отличница любила в этой жизни только
свои незаурядные знания, и что однажды она имела близость с мужчиной, но
этот нормальный в общем-то процесс показался ей таким отвратным и
болезненным, что впредь она подпустит к себе мужчину не скоро. Следующим
счастливчиком станет ее научный руководитель, и свершится это в ночь после
защиты ее диссертации.
Дежурный многого не знал и многого не мог предвидеть. Он был увлечен
работой - что тут странного?
Не услышал он также и финальную фразу, которой завершилась
радиопередача, посвященная некоторым аспектам информационной войны.
Политический обозреватель сказал, что волны компьютерного безумия до нас
пока не докатились, и этот факт является единственным из всех
представленных, который имеет обнадеживающий оттенок.
КТО ЗВАЛ МЕНЯ?
(сон разума)
Тяжело. Словно камнем стянута грудь, словно гранитным одеялом укрыты
ноги. Не вздохнуть. Наверное, я все еще пьян. Но кто разбудил меня, кто
осмелился? Темнота, и ничего кроме. Ночь? Встану - раздавлю контру. Кто
дышал мне в лицо, кто кричал мне в ухо? В рудниках сгною. Камень проклятый
- не дает шевельнуться! Я пьян, конечно. Эй, холуи, вы где, забыли про
хозяина? Сюда. Освободите грудь. Надо встать. Все, не могу больше, сейчас
я вас, сейчас...
Встаю.
Тяжело, тяжело, тяжело - грудь содрогается от нечеловеческой муки.
Встаю. Будто взрыв, и душный мрак раздвигается. Нет, это не камень, не
гранит, это - земля, глина, песок. Грязь. Луна и ветер, болтающиеся фонари
и ночная прохлада. Хорошо... Где я? Красная кирпичная стена - громоздится
рядом, бесконечной полосой уходит вперед и назад, упирается в небо
гигантскими зубцами. Башни, пылающие в свете прожекторов, одна впереди,
другая сзади - Боровицкая и Водовзводная. Пятилучевые свастики цвета
артериальной крови - на шпилях. Все ясно, местность опознана. Вокруг
деревья, газоны, ухоженные дорожки, ровные ряды мемориальных плит на
могилах народных героев среднего звена. Аллея Славы. Аршинах в шестидесяти
должен быть мостик через ров и Боровицкие ворота - вовнутрь. Мир поделен
красным кирпичом надвое: здесь, снаружи, просто город. По ту сторону стены
- Столица Нашей Родины, надежно укрывшаяся на 25 десятинах древнерусской
крепости. Здесь рабы, там хозяева. Ближайших холуев вождя закапывают также
возле этой стены, но в другом месте, чтобы плевки с Мавзолея долетали...
По набережной шуршит шинами одинокий автомобиль - далеко, за деревьями его
не видно. Приближается. Надеюсь, не мясовоз. А то притормозит, и доказывай
потом вежливому офицеру, что ты давно не раб, что ты как раз хозяин...
Разворачиваюсь. Под ногами обнаруживается яма - нелепая,
бесформенная, страшная. Газон будто наизнанку вывернут. На дне смутно
темнеют останки длинного ящика, в отвалах мокрой почвы валяются ошметки
гнилых досок, мемориальная плита отброшена на пару саженей вбок. Вот это
да! Что за мерзавцы осквернили могилу? Где патруль? Расстрелять... Мрамор
расколот, на одной из частей призрачно блестит золотой профиль - мой.
Знакомая картинка. Работы самого Хорька, главного художника державы.
Сляпал за три минуты, забредя однажды ко мне в кабинет. А рядом... Моя же
собственная книга, испачканная, потрепанная, жалкая - последнее
переиздание...
Я пьян, да? Белая горячка?
Кошмар стремительно разрастается. Наконец-то догадываюсь осмотреть
себя, ощупать себя, прислушаться к себе, и вдруг вижу, вдруг чувствую...
Шок, провал в памяти. Оказывается, я стою перед дверью своей квартиры,
причем совершенно не помню, как добрался. Хорошо иметь в ногах специальное
устройство, назубок знающее дорогу домой. Тебе плохо, ты пьян, старого
шофера забрали, нового еще не дали, голова полностью выключена,
холуй-очкарик, с которым ты еще в школе учился, добросовестно пишет за
тебя передовицу в одну из центральных газет и помочь ничем не может, но ты
как настоящий мужчина возвращаешься сам, либо пешком, либо при помощи
патруля, колотишь в дверь ногой, и тебя подхватывает верная, ко всему
привыкшая жена. Хорошо быть настоящим мужчиной. Впрочем, дом практически
рядом с аллеей Славы - до Боровицкой башни дойти, сразу на Манежную и до
перекрестка. Номер три. Престижный дом, правительственный, даже название в
народе имеет - "Угловой". Здесь все свои проживают, никаких вам рабов.
Через ночь мясовоз к парадному входу подъезжает, чистит квартиры от
замаскировавшихся и примкнувших, чтобы оставшимся спокойнее дышалось...
Нет, все равно не знаю, как дошел, крутится в памяти лишь забавное кино,
будто бы я плечом проламываю запертые двери подъезда - легко, играючи, оба
ряда, - будто бы нокаутирую вскочившего с топчана швейцара, вызываю
лифт...
Стучу ногой. Жена, принимай хозяина! Бегом!
Ногой? Кость, одетая в гнилой ботинок. Вместо брюк - дырявая
полуистлевшая тряпка, сквозь которую также видны кости, бедренные,
надколенники, берцовые, какие там еще... Что со мной? Неожиданно в голове
восстанавливается нелепая картинка, та самая, явившаяся причиной шока.
Подношу к лицу руки и снова вижу - как и там, на набережной, -
заплесневевшие фаланги пальцев, без кожи, без мяса, голые, тонкие,
отвратительные. Кто я?
На стук не отвечают. Исступленно колочу, ногой и рукой одновременно.
Дерево тяжко стонет, готовясь покорно разлететься на куски. Нет, крушить
не стоит - свое ведь, не чужое. Дергаю за ручку - обламывается. Ага,
услышала, забегала, дурочка моя дрессированная! Поправляю пиджак, вернее
то, что было когда-то пиджаком, стряхиваю с лохмотьев землю, жду.
Открывает незнакомый мужчина. В халате. Решительно стискивает пальцами
пистолет. Глядит на меня и тут же роняет челюсть, резко начинает трястись,
пятится, пятится. Будь все это не в бреду, я бы точно испугался - черного
ствола, наставленного мне в грудь... Здравствуй, геноссе, - пытаюсь
остаться вежливым, но только бестолково клацаю зубами. И вдруг получается
вой - гулкий, протяжный. Гость уже не пятится, потому что утыкается спиной
в вешалку, точно в висящую там шинель. С крючка падает фуражка. Очевидно,
военная форма - его. Нашивки незнакомы. В каком же ты звании, доблестный
боец Новой Гвардии? И почему ты в халате, камрад? И где моя жена? Где она,
сука подзаборная, в какую щель уползла?
Переступаю порог. Привычно сворачиваю в коридор, оттолкнув этого
жеребца, и вперед, мимо кабинета, мимо какой-то старухи, жмущейся у
комнаты домработницы - к спальне, к нашей спальне. Стоп. Оглядываюсь.
Старуха громко шепчет: "Нет, нет, не может быть!", а жеребец молчит,
контра, язык проглотил со страху, смотрит на меня, забыв про пистолет.
Вхожу. Постельное белье в призрачном свете торшера кажется багровым. Ага,
ты все-таки здесь, пышечка! На своем рабочем месте, правильно. В ночной
рубашке. Я тебе такую не покупал, интересная у тебя рубашечка. Что же ты
мужа не встречаешь? Может, из-за чужих подштанников, валяющихся на ковре?
Так ведь прибрать могла бы, не позориться. Или из кровати лень вылезать?
Нет, вовсе не лень - вон как взвилась, выше метнувшейся по стенам тени,
вон как запорхала, разметала по спальне волосы...
И прическа у нее другая. И похудела вроде бы, и с лицом что-то
странное. Вообще, вся такая посвежевшая, помолодевшая - просто убить
хочется. Убить... Надо же, как ее обновили, всего за один вечер! Эх,
боец-жеребец, что мне теперь с вами обоими делать?.. Шагаю к ней. Визжит.
Хочу поймать ее, жену свою бесстыжую. Но в комнате вдруг становится
нестерпимо громко, что-то бьет меня в спину, что-то мелкое и подлое.
Лопается стекло в старинном буфете - прямо напротив. И сразу тихо. Он в
меня выстрелил, подкравшись сзади, твой офицер без подштанников! Как же
так, он - в меня... Оборачиваюсь, понимая, что это все. Сейчас упаду.
Сейчас проснусь, заору, переполненный благородным страхом. Безликий пес из
обслуги вольет в меня глоток целительного пойла, а потом дотащит мое
капризное тело до сортира, и мне будет хорошо, хорошо... Нет. Стою, не
падаю. Не просыпаюсь. Пистолет в руке гостя оглушительно вздрагивает,
второй раз ударив меня - в грудь - и тогда я поднимаю с пола осколок
стекла. Моей костяной ладони совсем не больно, когда я втыкаю прозрачное
треугольное лезвие в трепещущее горло. Белые полосы на халате стремительно
исчезают - сверху вниз. "Витя, Витя!" - заходится криком жена. Мое имя не
Витя, - говорю ей, - уже забыла, как мужа своего зовут? Но вместо фразы
вновь получается вой, всего лишь бессильный вой. Я хватаю, наконец, ее за
плечо, подтягиваю к себе - рвется прочь! Месит воздух свободной рукой,
сдирая с меня ветхую ткань, обнажая мои грязно-серые ребра, и я с
наслаждением бью ее по лицу.
Дрянь.
Она опрокидывается на спину и замолкает. Опять становится тихо.
Впрочем, теперь слышно, как стонет в коридоре старуха: "Господи, за что?
Зачем он явился, Господи, всю жизнь мне сломал, пьяница, недоделок чертов,
даже подохнуть нормально не мог - зачем, зачем? Я же похоронила его,
похоронила, Господи..." О ком она? Уставилась мутным взглядом в раскрытую
дверь, не решаясь войти. Кто такая? Не имеет значения. Друг семьи мирно
прилег на пол, это главное. Друг семьи пытается ползти куда-то, растопырив
волосатые ноги, выгибаясь и натужно хрюкая. Он уже помочился под себя, он
явно собирается выпустить из кишечника все лишнее. Пакостное существо.
Выскочившая наружу мошна мелко дергается - это, это главное... Жена
поднимается, шепча: "Витя, Витя, Витя..." - совсем сдурела, бесстыжая.
Забыла, из какого дерьма тебя вытащили? Сжав костяшки пальцев, делаю шаг -
к ней. Она...
Ее нет в супружеской спальне. Чтобы разбить своим телом окно, нужна
секунда. Чтобы долететь до асфальта - эн секунд. Седьмой этаж, эн плюс
один, и ее больше нет, твари неблагодарной. Сама решила, сама нашла выход
из положения. Старуха хрипит где-то сзади - "...ты же дочь убил! Дочь,
наша дочь! Господи, за что!.." Старуха уже здесь, ползет к окну, однако
выглянуть не успевает, падает возле подоконника, хватая ртом воздух. Какая
дочь? - кричу я. Бред, просто бред! Моей дочери и трех лет не исполнилось,
- кричу я им всем, - моя дочь должна быть в детской, если только ваши
выстрелы ее не разбудили... Мир наполнен воем. Низким, утробным - заткнуть
уши, разбить головой стены. И вдруг получается осмысленный звук. Рожденный
в груди, звук сотрясает позвоночник, рвется наверх, клокочет, толкается, -
распирает вставшие на пути челюсти, - наконец-то складываясь во фразу:
- Кто звал меня?
Освободился!
Кто звал меня? Ответа нет, и я выхожу в коридор, переступив через
того, который под ногами. Из детской выглядывает заспанный всклокоченный
пацан, обнаруживает меня, оторопело говорит: "Ой, чего это?" и сразу
прячется. Голос его неожиданно остр - пронзает, словно копье. Я
вздрагиваю, но движения не прекращаю. Останавливаюсь возле вешалки, чтобы
посмотреться в зеркало. Череп и кости, жуть. Кто я, Господи? Зачем, за
что... Смотрю и смотрю, не могу отвести взгляд. Как я смотрю, если вместо
глаз у меня дырки? Как я слышу, как думаю?.. Мальчишка снова высовывается,
бесстрашно вопит, срываясь: "Папа! Тут чего-то такое ходит! Бабушка-а!.."
Кто звал меня, - мгновенно оборачиваюсь. Он шарахается - нет мне ответа...
Впрочем, не так уж я и страшен, особенно, если приодеть меня получше.
Снимаю с крючка шикарную шинель и с удовольствием натягиваю поверх
лохмотьев. Поднимаю упавшую фуражку. Кожаный обод надежно обнимает
затылок. В зеркале - подтянутый офицер. А что, даже красив! Настоящий
мужчина, рыцарь тьмы...
Белая горячка все не кончается. "Мама, ты где! - несется из детской
плач мальчика, терзая мою душу, ни на что не похожим гулом отдаваясь в
голове, и я покидаю собственную квартиру, ставшую чужой всего за одну
пьяную ночь... Значит, ты считаешь, что я "недоделок чертов"? -
вспоминается вдруг старуха. Это я-то недоделок? Я - высокопоставленный
холуй государства, ведущий сотрудник министерства, где куется мнение
народных масс, можно сказать - десница самого Бригадира Правды, как
любовно именуют в народе моего хозяина. Выдвиженец, который еще будучи
подростком участвовал в событиях Января 24-го, всем сердцем принял идеи
Великой Русской Революции. Мало того - известнейший детский писатель,
сочинивший бессмертную книгу "Повести Просто Так". Я - вполне молодой,
полный сил мужчина... был...
Неужели? Был...
Да ну вас, это всего лишь сон! Вон, как вы разбегаетесь, едва я
появляюсь из подъезда! Сон... Не ждали такого молодца? Думали, просто
шпана в дом заглянула, думали, ребятишки погулять захотели, двери
выломали, вахтера заставили в штаны наложить, и вы бы их лениво взяли за
воротнички, запихали бы в фургон, повыбивав остатки зубов, и спасен был бы
знаменитый дом... Только стрелять в меня бесполезно, дорогой товарищ,
проверено ведь уже! Тебя я догоню, обязательно, обязательно - и головой об
стену, и еще раз, не жалея сил, чтобы осторожнее обращался с оружием,
чтобы уважал старших по званию. В руках - липкое месиво. Хрустит,
сминается, брызжет темным соком...
Был патруль, нет патруля. Только упакованный в форму кровавый
бифштекс остается на тротуаре. Струсили, орлы недоучившиеся, разлетелись.
Автомобиль свой бросили, герои. Странный автомобиль - огромный, а сидит
низко, и двигателем урчит почти неслышно. Вместительный, грозный. Отличная
вещь, полезная государству, даже жаль, что это плод больного воображения.
Красивая вещь. Я вообще люблю красивое, я истинный рыцарь. Лошадей обожаю,
например. Впрочем, сейчас выбирать не приходится - залезаю в стальную
кабину, предварительно обтерев шинелью костяшки пальцев. Как управлять
этим чудищем? Ладно, руль есть, педали есть, разберемся.
Некоторое время разбираюсь. Еду.
Хорошо еду, не хуже других диковинных чудовищ, изредка попадающихся
навстречу. Не хуже многочисленных странных автомобилей - маленьких,
гладких, как в детских книгах рисуют. По Манежной вдоль сада, мимо
Колымажной, мимо Константиновской, в сторону набережной. Вот и аллея
Славы. Здесь, откуда начался мой бред, ходят люди в военной форме, топчут
газоны, негромко переговариваются, бросают окурки. Очевидно, ищут
негодяев, посмевших выкопать из земли мои останки. У тротуара дремлют
красивые автомобили, принадлежащие службе Спокойного Сна. Три буквы "С".
На боку моего фургона также имеются эти волшебные буквы, бросающие в
холодный пот любого нормального человека, и я проезжаю без задержек. Я -
свой. Интересно, что обо мне говорили, прежде чем закопать? Что писали в
газетах? Наверное, много прекрасных, трогающих душу слов, если уж решили
похоронить на аллее Славы. Мол, верой и правдой служил он Отечеству,
безжалостен был к врагам свободной нации, остро заточенным пером
пригвождал к бумаге моралистов и догматиков. Мол, целое поколение истинных
евразийцев воспитал своими книгами, мол, неравнодушен был к лошадям и
старинному оружию - гордость наша, герой среднего звена...
Что же вчера со мной случилось?
Выворачиваю на набережную. Слева - бесконечная зубчатая стена, символ
порядка, справа - река, символ любви к родине. Вчера? А может, не вчера?
Сколько времени прошло - дней, лет? Покоиться на аллее Славы, держа грудью
мраморную плиту, большая честь. Там хоронят только погибших на посту,
только умерших не своей смертью. Не своей смертью... Что случилось? И
почему, почему рядом с могилой валялась моя книга?.. Мчусь вперед, к
площади. Мелькают башни. Ночной воздух толкается в глазницы, врываясь
через открытое боковое окно. Я неудержим. Когда же меня разбудят, когда
освободят от вопросов?
Впрочем, главную площадь страны также оставляю слева, решив не
привлекать к себе внимания. Потому что пространство с той стороны
Покровского собора пустынно, мертво, охраняемое прожекторами и бдительными
взглядами часовых. Объезжаю по Хрустальному, торможу на Никольской улице.
До Военного музея добираюсь пешком, вспугнув пару случайных ночных теней.
Площадь открывается навстречу, теперь уже с противоположной стороны.
Пустынна и мертва, дьявольски красива. Красно-белые башни стоят на страже
беспокойного сна счастливых евразийцев, прокалывая небо пятиконечными
символами чистоты национального генофонда. Без двух час - показывают часы
на Спасской. Самое время для подвигов...
Вот оно! Наконец-то!
Кирпичная громада музея медленно закрывает освещенное прожекторами
красное с белым. Привычный маршрут. По Военному проезду захожу зданию в
тыл, оказываюсь перед дубовой дверью. Наконец-то... Но ведь Манеж в двух
шагах. До моего дома - 200 саженей вдоль стены, от Троицких ворот направо,
мимо Манежа, а там и родной перекресток. Почему я объехал Кремль почти по
периметру, почему сразу не погнал автомобиль сюда? Очевидно, чтобы
обмануть службу СС. Или чтобы взглянуть еще раз на аллею Славы... А может
- боялся? Оттягивал этот момент, трус? Именно здесь, в Военном музее, за
дубовыми дверями, за толщей ржавого кирпича я и сплю сейчас, метаюсь в
белой горячке, тщетно пытаясь проснуться. Именно здесь я напился вчера,
отмечая со своим быдлом успешную сдачу очередной придворной речи нашего
Бригадира Правды. Я пришел разбудить себя. Неужели боюсь?
Служебный вход, разумеется, заперт. Звонить, стучать? Зачем? Дерево
взламывается легко и приятно, лопается с хрустом, бессильное сдержать мой
кулак. Я внутри. Тусклый мрамор, тусклая лестница, тяжелый свет - до боли
знакомая картина. Мы всегда приходили сюда через этот вход, потому что
центральный - тот, что с площади, - крепко запечатан, открывается только
перед особенными гостями. Верный Петро отключал сигнализацию и впускал
нас, шумных, веселых, всесильных, верный Петро вел нас в подвалы, где
никто не мог помешать нам чувствовать себя хозяевами. Мы - молодость
страны, мы - невидимая власть. Только свои, только соратники, проверенные
в каждодневных боях за святую Русь. И охранники, тащившие водку, и бабы,
на ходу снимавшие чулки, - все свои. Никаких полукровок, кристально чистый
генофонд, надежда возрождающейся нации. Кроме Петро, правда, но кто об
этом знает? Кто знает, что дед у него был немец, а бабушка еврейка?
Впрочем, не это страшно, ну жил бы он себе с волчьим паспортом в
каком-либо из столичных спецкварталов, если бы те самые дед с бабкой не
были к тому же представителями немецкого дворянства, обнищавшими на
русской земле. Наши с ним папы в одной гимназии обучались, до революции,
естественно, а мы дружили с детства. И третий друг у нас был, Очкарик,
тоже из семьи потомственных интеллигентов. Прямо как в романах, идиллия.
Первого друга я администратором мертвого музея сделал, второго посадил
редактором журнала - пользуйтесь моим всесилием, лижите мне пятки в
приступах холуйской благодарности... А подвалы здесь шикарные, оборудованы
не хуже кремлевских. В залы подняться давно уже не тянет. Раньше тянуло -
просто побродить по этажам, на оружие посмотреть, на доспехи, на чучела,
красотой законсервированной полюбоваться. Музеи ведь закрыты - с тех пор,
как фракция генетиков сумела счистить с коммунистического трона масонскую
накипь, освободить партию великого Ленина от убийц и лицемеров. Музеи
закрыты, потому что Январская Революция продолжается, потому что живы еще
интернациональные предрассудки, потому что любое, самое крохотное зернышко
чужой культуры - враг свободной нации.
Сейчас сигнализация отнюдь не отключена. Верещит где-то вдалеке. Иду
по первому этажу, насквозь - в холл. Навстречу выскакивает заспанный
старик, на ходу застегивающий форменные брюки. Застываем лицом к лицу.
Бежать он не может, ноги его не слушаются, вместо этого он вяло шевелит
губами, явно желая что-что сказать. Кто такой? Похож на отца моего верного
администратора, только седой. Носатый, тощий, неопрятный. Неужели это...
Вне сомнений. Значит, он тоже жив, пес облезлый, - как и та старуха в моей
квартире?
Шепчет. Что? Шепчет, задыхаясь: "Я знал, что ты ко мне придешь,
дьявол, дьявол!.." Шагаю к нему, хочу обнять товарища по детским и
недетским играм, однако он отпрыгивает и падает, споткнувшись о ступеньку.
Как же вы постарели, холуи мои пустоголовые, как же вы поизносились! Он
исступленно бормочет: "Нет, не надо меня, не надо... Товарищ полковник, я
не предал национал-ленинизм, я такой же патриот, как и раньше, внучкой
клянусь!.. Не предал, хозяин!.." - и я склоняюсь над ним, всматриваясь в
маленькие мутные глаза. Приятно быть полковником. Но все же, сколько лет
прошло, Петро? Чей ты теперь? Кто посмел перевести тебя из начальников в
сторожа? Он отползает, вытирая задницей камень, он уже кричит, яростно
клацая зубами: о том, что правильно я вернулся, что эти сволочи превратили
страну в отхожее место, что предательство кругом, что зря мы кровь
проливали... Тогда я хочу съязвить: мол, если и проливал ты кровь,
товарищ, то лишь чужую, вечным трусом ты был, - как и я, разумеется, - что
пока я культурно служил первым референтом при Министре печати, главном
идеологе державы, пойманный им на старый добрый крючок, ты просто ползал
на брюхе перед каждой встречной сволочью - передо мной, например, - только
бы не испачкать собой черное брюхо мясовоза, только бы не улечься на
решетку с кровестоком, специально постеленную на дне всех-всех красивых
автомобилей. Причем здесь национал-ленинизм, товарищ мой дорогой? Я хочу
съязвить, но сквозь зубы опять прорывается проклятое, страшное:
- Кто...
Вопрос остается недосказанным. Верный друг Петро визжит, захлебываясь
воздухом: "Это не я! Это твой Бригадир, это он приказал! Он тебе
завидовал, твоему таланту, внучкой клянусь! Сам все организовал, а потом
шум поднял, будто эсэсовцы бдительность растеряли, позволяют врагам лучших
людей убивать!" Визжит и плачет. Корчится на полу от страха, зачем-то
пытаясь встать на четвереньки. Пес... "Я не виноват, хозяин! Я ему всегда
про тебя врал, правду ни за что на свете не говорил! Они меня заставляли,
да, но ведь это еще до той ночи было, еще до той ночи..."
- Кто звал меня? - все-таки спрашиваю я, и скулеж мгновенно
обрывается. Старик смотрит снизу вверх, мелко трясясь. Нет мне ответа!
Перешагиваю через вспотевшее тело, поднимаюсь по мраморной лестнице, топчу
ковровую дорожку... Итак, меня убили. Очевидно, давно - той ночью, когда я
в очередной раз напился. Вчерашней ночью. Здесь, в этом самом музее -
заснул и не проснулся. Забавно. Значит, именно Бригадир Правды сделал из
меня героя, павшего от руки какого-нибудь юдоазиата? Все понятно:
захотелось ему посадить кое-кого из своих друзей в дерьмо, чтобы
переподчинить наконец службу СС, чтобы отпихнуть конкурентов от трона
вождя. А Петро, значит, шпионил за мной? Ну конечно, кто кроме него мог
донести нашему Министру про некое мелкое обстоятельство, позволившее
посадить мой талант на короткую цепь! Да, держали меня крепко, спасибо
тебе, друг. Не хуже, чем я тебя с твоей бабулей Исаакова колена. Но зачем
в таком случае Бригадиру делать "куклу" из столь ценного холуя?
Пьяная галлюцинация, пропади все пропадом...
Анфилада сумеречных комнат, пропитанная дежурным светом, висит в
вечности. Первый этаж как всегда манит, зовет, ложится под ноги. Гулко
плыву, разрезая сумерки грудью... Ударное оружие: палицы, булавы, кистеня.
Клинковое оружие: мечи, кинжалы, шпаги, сабли... Кончар с изъеденным
временем клинком, катцбальгер, чинкведей, скъявона с немыслимо скрученной
гардой... Древковое оружие: копья, секиры, алебарды... Грозная
завораживающая красота, опора государства и права - ждет моих рук.
Стрелковое оружие этажом выше, еще выше - образцы
восемнадцатого-двадцатого веков, но душа моя не хочет выше. Душа моя
здесь, в этих залах. Какой из спящих под стеклом предметов разбудить?
Очень много имитаций, как современных, так и девятнадцатого века, как
претендующих на подлинность, так и явных подделок. Что выбрать? Сыпятся
осколки: я выбрал. Готический двуручник 14-го века, обоюдоострый, с
простой крестовиной, с круглой головкой, без излишеств в виде инкрустаций
или аппликаций - анонимное оружие настоящих рыцарей. Копия, конечно. На
самом деле изготовлен не раньше прошлого века, по заказу какого-нибудь
богатого аристократа. Прежде чем попасть сюда, висел в чьей-то роскошной
гостиной, выдаваемый хозяином за подлинник. Впрочем, прекрасный экземпляр.
Легко поднимаю меч за рукоять, размахиваюсь, затем с наслаждением
обрушиваю железную лавину на пол. Паркет взрывается, прорубленный до
перекрытия. Анфиладу сотрясает эхо. Да, изделие уникальное, древний мастер
поработал на славу. Выдираю клинок, шагаю дальше. Тороплюсь: сила
распирает чужую форму, рвется прочь, требует действия.
Кто дал мне силу?
Я назову тебя Друже, - говорю оружию, покорно лежащему на моем плече.
Хоть и не в России ты рожден, не в Златоусте или Туле, а в каком-нибудь
враждебном нам Золингене, ты станешь у меня русским. Верным Другом я буду
звать тебя, и только тебя, и никого кроме, отныне и навсегда... Нет, не
так - слишком пошло это, слишком фальшиво. Я назову тебя... назову тебя -
Раб. О! Святой Раб - превосходное имя... Нет, и это не верно.
Оскорбительно, грубо, наивно. Прости, прости, прости, не раб ты мне, а...
А кто? Какое же имя у тебя, товарищ?
Залы доспехов. Чешуйчатый панцирь, щитки и шлем - древний Рим.
Деревянный щит, обтянутый мехом - разумеется, не мой уровень.
Разнообразные кольчуги, колеты, кирасы, готические шлемы, шаллеры,
морионы... Что выбрать? Рифленые латы, обильно украшенные золотом, сплошь
покрытые орнаментом, конечно, впечатляют. Но к чему мне хвастливая
пышность, ласкавшая взоры богатых дворян? К чему бессмысленная
декоративность, если душа жаждет настоящего и простого? Я выбираю вот это.
Полудоспех пехотинца, 16-й век. Никакой парадности. Минимум канфаренных
излишеств, отчаянная нацеленность на бой. Рушится очередной музейный
стенд: я освобождаю металл, десятилетиями ждавший меня. Черная сталь
светится, отталкивает жалкую электрическую муть, сочащуюся сверху. Чтобы
одеть доспех на себя, приходится расстаться с полковничьей шинелью.
Непередаваемые ощущения. И только шлем, как ни странно, тесноват, поэтому
я вынужден отказаться от его услуг, вернуть офицерскую фуражку на прежнее
место. Впрочем, оно и к лучшему - ничто не помешает мне вовремя обнаружить
врага. Вновь принимаю меч в руки. Его холодная уверенность, его
безжалостная правда наполняют душу до краев. Рассекаю клинком воздух,
убеждаясь в том, что новая одежда не сковывает моих движений. Интересно,
как я выгляжу? Ответ на этот вопрос сейчас будет получен - достаточно
увидеть свое отражение во влажных песьих глазках...
Я неудержим.
Бесшумно спускаюсь по лестнице обратно в холл. Сигнализация уже
молчит, зато слышен гулкий торопливый шепот: "Вы обязательно передайте это
хозяину! Да не свихнулся я! Передайте, вы меня поняли?" Ага, старик
беседует с кем-то по телефону. Смешной телефон - маленький, кругленький,
будто игрушечный. А он, оказывается, смельчак, наш Петро! Не сбежал, не
уполз в какую-нибудь щель. Впрочем, объяснение тому простое: двое
эсэсовцев рядом. Плюс еще двое - на полусогнутых спешат мне навстречу,
опасливо вглядываясь во тьму. "Ой!" - говорит один, потому что из тьмы
появляюсь я. "Ой!" - через мгновение повторяет он же и медленно опускается
на кафельный пол, изучая взглядом дыру в своем брюхе. Там пульсирует
что-то густое, черное, противное. У второго реакция получше, но пальнуть и
он не успевает. Мальчишка! Ведь я ненавижу пальбу, ненавижу и боюсь - с
детства, с той зимы 24-го года, когда всю ночь ползал по баррикаде,
оглохший и ослепший, сражаясь с псевдокоммунистической сволочью, до
полного отупения перезаряжая винтовки взрослым бойцам... Не знал, да?
Боюсь до дрожи в суставах, ненавижу до тьмы в глазницах, именно поэтому я
бью с размаху, сверху вниз, по руке с пистолетом. Экий я неловкий -
попадаю в плечо. Обращаться с оружием не умею, вы уж простите, друзья,
пробел в воспитании... Оказывается, это страшно, если с размаху. Жаль,
полюбоваться сделанным нет времени: оставшиеся двое суетятся, храбро орут,
но я уже здесь, я коротко взмахиваю мечом, и стриженая голова влажно
шлепается на стол. Надо же, не промахнулся! Точно в шею - оказывается, это
не менее любопытно, - и воинственный матерный клич обрублен. Еще короткое
движение! Но теперь получается плохо и грубо, лезвие с равнодушным хрустом
входит суетящемуся телу в бок, и тело мгновенно успокаивается, падает на
колени, стоит, качаясь, тогда я берусь поудобнее за рукоять, - обеими
кистями сразу, - принимаю устойчивую позу лесоруба, неторопливо
прицеливаюсь и рублю. Спокойно, аккуратно - будто дрова. Кафельная плитка
раскалывается от удара. Невообразимо, фантастически красиво... Да, я не
обучен фехтованию! Ну и что с того, если я понял главное правило: не
сомневаться до и не смотреть после. Да, я пока не настолько сроднился с
покорившейся мне сталью, чтобы неотразимый ее полет сопровождался
божественным пением - едва слышным свистом, знаком высшего мастерства.
Зато я хорошо выучил обязательное условие победы - не думать ни о чем... С
клинка скупо капает, из кусков недоучившихся патриотов толчками выходит
жизнь. Все правильно. Где ты, старик? Кому ты звонил, какую новость просил
передать? Может быть, ту, что я вернулся?
Он выползает откуда-то снизу и скулит мне в ноги с трусливой
радостью: мол, здорово ты их, хозяин, никогда такой жути не видал, а сам
я, мол, как раз выяснил для тебя все, что нужно, специально из-за этого и
звонил в секретариат, ты ничего такого не думай, хозяин, нет, просто
Бригадир сейчас в Кремле, у них там ночное бдение по случаю завтрашних
выборов, он ведь опять вскарабкался на вершину, правой рукой Нового
заделался, так что здесь рядом эта сволочь, очень удачно получается,
далеко за ним ходить не надо, а я человек маленький, с меня спрашивать
нечего, не я тебя предал, не я, не я, внучкой клянусь...
Острием меча нежно приподымаю его голову и смотрю ему в глаза. Там -
ничего. Стекло и гипс. Он застывает на четвереньках, как и полагается
истинному другу детства, он тщетно строит улыбку, неестественно задрав
носатое лицо, он старается освободить подбородок от мертвящего
прикосновения. Фискал, дешевка, юдоазиат. Жалеешь себя, грязный ховер,
тоскуешь, что не успел удрать? Продолжая глядеть ему в глаза, надавливаю
на рукоять. Неопрятная старческая шея благодарно откликается -
стремительной алой волной. Но мне уже не интересно, я ухожу, не
оглядываясь, с удовольствием слушая, как хлюпает под офицерскими ботинками
теплая кашица, я чувствую, я точно знаю - с потрудившегося клинка капает,
капает, капает...
Раньше мне никого не приходилось убивать. Если не считать того
бородатого дядю-интернационалиста. Того, который поймал меня в подворотне,
предложил поиграть в войнушку, вложил в мою руку револьвер и дал боевое
задание - пробраться к баррикаде, что была на перекрестке, и пальнуть в
плохого командира. Я согласился, но сначала испытал оружие на нем самом,
вложив в пальчик всю имевшуюся ненависть. До сих пор помню, как это громко
- впервые спустить курок. А затем действительно пошел на перекресток,
чтобы остаться там до конца, - вместе с другими героями Января, - ведь
ради этого я и сбежал из теплой квартиры, украв у соседки гигантский
кухонный нож. Правда, был еще один дядя, в пенсне, который утащил меня в
первый попавшийся подъезд, который кричал, что детям на баррикадах делать
нечего, но тот, скорее всего, не умер, поскольку я ткнул его ножом слабо,
неумело, лишь бы отвязался... Однако давно это было. В год подлого
убийства Ленина. В год, когда русский народ поднялся с колен. А потому -
дядю интернационалиста не считаем. Итак, раньше мне не приходилось
убивать, дураку, трусу, интеллигенту. Прожить жизнь, не познав, как
прилипает к хозяйским ногам холуйская кровь - смешно и глупо. Но сегодня
ночью я освобождаю себя от мирских условностей. Во сне можно все,
товарищи. Особенно если учесть, что я уже похоронен вами и терять мне
нечего. Верно, Петро? Молчишь, иуда. Верно, любимая жена моя? Говоришь,
зря я своего будущего зятя зарезал? А что мне еще оставалось, старая ты
дура! Вы же первые начали, твари теплокровные, почему-то не пришлись вам
по нраву восставшие останки детского писателя, вам всем, братья евразийцы,
так что не обижайтесь теперь. Страшные сцены с вашим участием хорошо
успокаивают мечущуюся в белой горячке душу. Каждый новый эпизод ясно
показывает: нет, не угасла фантазия того пьяного интеллигента, который
бесконечно бредит сейчас всеми вами, валяясь непонятно где и непонятно в
каком виде... Но как вам удается сразу узнавать меня, если сам я вижу в
зеркале только истлевшие мощи? Бред, бред и бред. Может, потому что вы
всегда ждали моего возвращения? Может, потому что зрение ваше обострили
долгие годы страха? Впрочем, это неважно. Главное - в ином. ОН со мной,
мой друг, мой раб, ОН поит жизнью мои высохшие руки, ОН тяжко лязгает, в
ритм шагам подпрыгивая на моем железном плече. Вдвоем мы сочиним такую
сказку, перед которой померкнут готические сюжеты...
Сказку?
Вот оно! Нашел!.. Я нашел тебе имя, - ликуя, сообщаю светящемуся в
сумерках мечу. Соавтор... Нарекаю Соавтором - будь им, не откажи
заскучавшему писателю. Ведь я обожаю раздваиваться, распадаться на части,
чтобы становиться затем единым и неделимым, люблю играть в чужие судьбы,
баловаться словами - весело, но всерьез. Забыли, сволочи? Как я
мистифицировал читающую публику, написав "Повести Просто Так" от лица
якобы двух авторов, которые прямо в тексте перебивают друг друга, дерутся
за перо, бумагу, пихаются возле пишущей машинки и так далее... Впрочем,
сейчас будет честно. Мы сочиним с тобой роскошную концовку этого сна, мы
не разочаруем Его - Того, Который...
Который Дал Мне...
Того, Который Дал Мне Силу.
Вперед! Хватит мыслей. Меня ждет Бригадир Правды, он объяснит мне
все, освободит мою грудь от бурлящих вопросов. А потом - о! - потом я
пригну этого властолюбивого карлика к полу, подниму светящийся Соавтор
повыше - и...
Моросит дождь, перед служебным входом мокнет серая туша мясовоза.
Водитель резво вываливается из кабины, бежит куда-то, оскальзываясь -
очевидно, ему я тоже не нравлюсь. Что ж, автомобиль мне очень кстати,
иначе пришлось бы возвращаться на Никольскую. Залезаю вовнутрь, заново
изучаю управление. Стартер и здесь отсутствует, двигатель запускается с
помощью ключа - забавное новшество, впрочем, уже освоенное мною в
предыдущую поездку. Завожусь, еду.
Еду по площади - нагло, открыто. Трудятся стеклоочистители, Соавтор
смирно лежит на двух соседних сиденьях... Как попасть в Кремль? Можно
разогнаться и на полном ходу воткнуться в какие-либо из ворот. Нет,
бесполезно, чугунные плиты даже не почувствуют этот удар. Тем более, за
первой линией металла есть и вторая. Можно попытаться перелезть через
стену, предварительно угнав пожарную машину, но пока я занимаюсь поисками,
ночное бдение в Теремном дворце закончится, и хозяева земли русской
разъедутся кто куда. Или поступить проще - разбить ворота собственноручно,
точно так же, как прочие встававшие на моем пути преграды? Вдруг
получится? Хотя бы вот эти, Спасские - главные ворота на главной площади.
Не караулить же, в самом деле, пока кто-нибудь из проверенных захочет
попасть вовнутрь!
Караулить не требуется: неприступные створки открываются сами.
Сегодняшней ночью мне везет чуть больше, чем той, прошлой, оставшейся
незавершенной. Это хорошо. Выкатывается большой белый лимузин, и я плавно
сворачиваю к нему, не снижая скорость. Ишь ты, наверное,
правительственный. Отличный конь, еще одна мечта сорокалетнего сочинителя,
возомнившего себя невидимой властью. Кто внутри - непонятно. Надеюсь, не
Бригадир Правды, это было бы слишком просто. Перед столкновением вижу
разинутый в немом вопле рот водителя - где-то внизу, у каменной мостовой,
- вижу розовые ладони, прилипшие к боковому стеклу лимузина, затем
принимаю удар и мчусь дальше, к башне, под арку, во тьму тоннеля, а смятая
железная коробка остается сзади, отброшенная за ненадобностью на газон. Не
лезь под ноги, компаньеро! Охрана бежит вдогонку, запоздало стреляя, но я
уже пронзил кирпичную толщу насквозь, я уже здесь, у вас, принимайте
гостя.
Мимо монастыря - на вольные просторы Ивановской площади. Пустынно и
тихо. Мимо колокольни, мимо Двенадцати апостолов, прямиком к Колымажскому
въезду. Ага, вот и конец тишине! Шеренга безликих теней спешит наперерез.
Неужели меня встречают? Что ж, польщен. Быстро же они опомнились, псы
казенные, прекрасная выучка. Впрочем, внезапно грянувшая пальба заглушает
все постороннее - и шум двигателя, и дождь, и мысли. У них автоматическое
оружие, у меня - только раздирающий грудь вой. Руль больше не подвластен
мне, автомобиль уводит влево, влево, влево. Нет, не удержать - переднее
колесо пробито. В стеклах расцветают аккуратные паутинки, одна за другой.
За стеклами бешено мелькает. Патриаршие палаты надвигаются, загораживают
собой небо, свирепая неодолимая сила швыряет меня вперед, в пустоту и
сырость, пробивает моим лбом ветровое стекло, но тут все кончается, потому
что внешний мир уже неподвижен. Из капота выплескивается пламя, рвется в
кабину, и я прыгаю в раскрывшуюся от удара дверь.
Ливень.
Я невредим, разумеется. В руке Соавтор - я не забыл тебя, брат!
Мясовоз своротил кузовом будку охраны, оттуда тянутся задушенные крики, но
слушать их мне некогда. Бегу прочь. Сзади огонь и грохот. Длинная
кольчужная юбка путается в ногах, весомо бьет под колени. Вот он, въезд в
Царские дворы, я все-таки добрался до него, перехитрил красно-белые стены!
Бегу. Во дворе засада: прыщавый юноша, закусив от усердия губу, садит из
автомата - в меня! в упор! - пробив в кирасе одну сплошную дыру, и мне
ничего не остается, кроме как шагнуть к нему. Лязгает о булыжник
замолчавший автомат. Человек разваливается, поделенный мечом надвое,
раскрывается дождю, вспенивает лужу - сначала верхней своей половиной,
затем нижней. Сила переполняет меня. Сила и ненависть. И еще - вопрос,
этот проклятый вопрос. Бегу дальше, ныряю под арку, и снова через двор, к
лестнице. Наверху, на плоской крыше Мастерских палат, сияют электрическим
светом Терема - святая святых здешнего мира. Вожди нации не спят.
Теоретики и практики, обеспечившие победное шествие генетики по планете,
на боевом посту. Замечательно. Только путь вперед, увы, не свободен, забит
человеческим мясом, которое серыми волнами катится по лестнице, и тогда я
вздымаю Соавтор над головой.
Я принимаю бой!
Мяса оказывается слишком много. Агрессивное и упрямое, плотное и
мокрое, оно слаженно визжит, корчится и хватает меня за ноги, оно
сотрясает мир бессмысленной стрельбой. Клинок вязнет. Доспех мгновенно
превращен в сито, редкие пули рикошетом улетают в ночь. Трудно. Впрочем,
бегу - вверх по ступенькам. Любопытно, что будет, если садануть в меня из
пушки? К счастью, пушки у них нет, и я уже на просторной крыше подклета.
Здесь легче, свободнее - двуногие куски плоти с готовностью драпают,
уступая мне дорогу. По каменной лестнице, на Переднюю площадку, только
вверх! Я неудержим...
Красно-белый трехэтажный дворец, подсвеченный прожекторами, вызывающе
ярок на пасмурном желтом фоне окруживших его зданий. Фантастически
красиво, невозможно представить себе что-нибудь более воинственное. Дворец
будто связан невидимыми токами с темнеющими вдалеке крепостными стенами.
Идеология цвета - точная наука, русские мастера всегда это понимали.
Однако не время эстетствовать! Тук-тук, кто в Тереме живет? Массивная
резная дверь, крякнув, слетает с петель. Внутри еще легче - светло и сухо,
нет автоматчиков и значительно меньше никчемной суеты. Дубовый паркет.
Внутри - телохранители. Отборные крепкотелые экземпляры, Соавтору такие
будут особенно приятны. И смекалистые к тому же, быстро соображают, что
пулей гостя не остановить. Мастера рукопашного боя, они ловко
уворачиваются от порхающего по залу меча, атакуют по одиночке, но ведь их
тренированные кулаки - ничто в сравнении со мной. Отчаянные парни. Вот
один сломал себе сустав, и я милосердно отсекаю пострадавшую конечность.
Вот другой вывихнул ногу, упал, растяпа, и я колющим ударом освобождаю его
от мучений. Вот следующие двое расползаются по ковровой дорожке, дополняя
тончайший узор жирными полосами... Я вступаю на Золотое крыльцо. Где же
вы, хозяева, куда спрятались? Лечу на второй этаж, прорубаюсь сквозь строй
роскошных дверей. Пусто, пусто, пусто. Буйство красок. Вышколенные холуи в
панике шарахаются по углам. Нависающие своды, опутанные бесконечным
цветочным орнаментом, круглые потолки, расписанные древними сюжетами,
анфилада разноцветных комнат - мертвое пространство. Где вы, покажитесь!
Ну, разумеется, они на третьем этаже. Мог бы сразу догадаться,
герой-референт. Здесь, - в Верхнем Теремке, в этом удивительном дворце во
дворце, символе загадочной русской души, - испокон веков устраивались
боярские посиделки. Растоптана последняя пара телохранителей, сокрушена
последняя дверь, и в зал вхожу я. Горит люстра, радужно поблескивают
изразцы. Витражи скучно темнеют в окнах, растерявшие из-за ночи все свои
цвета. Шесть стариков - вершат в тишине таинство власти. Впрочем, сейчас
эти шестеро толпятся в противоположном конце, трусливо бросив стол в
центре. Плюс секретарь, молодой и ухоженный, торопится ко мне,
демонстрируя удаль и служебное рвение, но его приходится кончить сразу,
возле круглой изразцовой печи, на глазах у почтенной публики. Они хором
вскрикивают. Они отчаянно дергают дальние двери - заперто, выхода нет.
Кому-то плохо. От кучки вождей отделяется один - очевидно, самый храбрый,
- приближается ко мне.
Приближается...
- Кто... - сотрясает меня вопрос. - Кто...
Человек останавливается, будто наткнувшись на зеркало.
"Я? - тревожно удивляется он. - Я новый государь, то есть
руководитель страны этой. А вы кто?"
Молчу. Молчу и смотрю на него, бедолагу. Вот он, значит, какой -
Новый. Что ж, лицо умное, взгляд честный и сильный - производит
впечатление. Хорошо держится, умело прячет страх. Не старый еще мужчина,
что само по себе поразительно, к тому же совершенно незнакомый. Наверное,
выдвиженец вроде меня. Одет в европейский костюм, что поразительно
вдвойне, поскольку начиная с 17-го года, еще с тех пор, как мы освободили
престол от забывших Русь Рюриковичей, сменившая их компания мудрых старцев
предпочитала появляться на людях либо в укороченных кафтанах, либо в
холщовых рубахах... А что, прекрасный у него костюм. Просто чудо, а не
костюм. Строжайше черный, без единой морщинки, аккуратный до глянца -
боевой доспех настоящего хозяина. Остальные здесь присутствующие также
красуются в безупречных пиджаках, брюках, галстуках, но его наряд -
особый. Магия власти... Я молчу, и все молчат. Хозяин ждет ответа, натужно
двигая бровями. Я делаю к нему шаг, тогда он сам начинает говорить, громко
и жадно, с неподобающей его сану поспешностью - о том, что он ученый с
мировым именем, что ранее заведовал кафедрой генетики при Высшей партийной
школе, и именно в то благословенное время, - осознав, насколько
недейственны существующие структуры народного коммунизма, ясно увидев
необходимость наполнить национал-ленинизм новым содержанием, - он активно
включился в общественную жизнь страны. Да, народ был прав, поддержав в
24-м взбунтовавшихся ученых. И те в свою очередь поступили исключительно
разумно, осудив масонов беспощадным революционным судом - за подлое
убийство Владимира Андреевича Потехина, известного всему человечеству под
псевдонимом Ленин, за целенаправленное осквернение Православия. Да,
русский дух начал возрождаться. Но требовалось пойти еще дальше.
Требовалось вернуть народу уверенность в богоизбранности власти, нашей
власти, чем он, Новый, и занялся, добившись этого высокого поста. И вот
завтра - знаменательный день, завершающая фаза формирования гражданских
структур. Прямые тайные выборы в Совет Согласия при Новом Государе,
впервые в истории организуемые на многонациональной основе, которые
навсегда сорвут клеймо расизма с чистой в своей основе евразийской идеи,
которые пригасят пожар бесконечных бунтов. Кроме того, выборы позволят
определить наконец истинный национальный состав наших великих земель, что,
очевидно, явится главным их итогом, хорошо послужит делу восстановления
Империи...
Его костюм не дает мне покоя! Неодолимое могущество, колдовской зов
исходит их этого нехитрого портновского шедевра. Я делаю еще шаг, и
человек убыстряет речь. Он зачем-то начинает докладывать о терзающих его
душу грандиозных мечтах - заложить на севере, в дельте реки Невы,
современный город, ни в чем не уступающий заокеанским, как символ
обновленной Руси, назвать стройку Второй Москвой или, возможно,
Москвой-на-Море, воскрешая тем самым утраченное имя столицы, - но тут его
прерывают. Один из ждущих своей участи стариков, подкравшись сзади, что-то
шепчет ему - точно в хозяйское ухо.
Бригадир Правды! Что-то объясняет, тыча миниатюрным пальцем в мою
сторону...
"Ах, вот вы кто, - звенит голосом Новый, не в силах больше удерживать
дрожь. - Я в молодости читал вашу книгу, да. Хорошая была книга, нужная,
лучшая для того времени..." Завершить мысль он опять не успевает. Я делаю
последний шаг, поднимаю Соавтор и бью. По седеющей благородной голове.
Плашмя, разумеется, аккуратно и несильно - только чтобы оглушить, чтобы не
испачкать роскошный пиджак. Надо же, - мельком удивляюсь я, - бывший
Министр печати меня тоже узнал, причем безошибочно, причем мгновенно...
Бригадир Правды трусливо отпрыгивает к окну. А мой сановный собеседник
опрокидывается, жалко мычит, пытается встать, перевернувшись на живот,
суча ногами по паркету. Простите, государь, опыта мне как всегда не
хватило. Простите, если есть кого прощать... Впрочем, встать ему не
удается, он сидит, прикрыв глаза, раскинув короткие ноги, он держится
руками за голову и бормочет с тоской...
"Как вы не понимаете, - бормочет он, лязгая челюстями. - Мои планы,
это не отступление, не предательство, это объективная потребность нации в
пересмотре и замене ценностей... Господь вас накажет. Господь мой
всемилостивый, я же все, все... Все - для Тебя, Господи, все по правилам.
Остановись, дай исполнить начатое, дай начать великое..."
Подхожу ближе и бью вторично. Теперь - кулаком. Молитва оборвана,
Новый лежит на спине, изумленно глядя на меня, вяло шевеля губами.
Нагибаюсь к нему. Мучается, но пока еще дышит. Крепкий мужик, здоровая
русская кость! Ясным шепотом сообщает мне, что я поступаю дурно, что я
неблагодарная тварь, ведь несмотря на истинную причину моей смерти партия
сделала из меня легенду, которая долго будет жить в людских сердцах, ведь
партия прекрасно знает, что на самом деле я подох не так красиво, как
сочинено в предисловиях и послесловиях, на самом деле я примитивно
захлебнулся собственной рвотой - в пьяном забытьи...
Не может быть!
Собственной рвотой...
Ложь! Память обо мне жива в людских сердцах совсем по другой причине,
дорогие товарищи по партии! Я кричу изо всех сил - в белое лицо подо мной.
Книга, моя книга, вот что народ помнит и любит! - кричу я... Человек не
слышит. Он продолжает шептать - с нарастающей яростью, прицельно следя за
мной точками зрачков, - снова про черную неблагодарность, снова про
неотвратимость наказания. Потому что, оказывается, именно он, Новый, не
дал в свое время хода воспоминаниям моего тайного друга-соавтора, в
которых было подробно описано, как легендарные "Повести..." в
действительности появились на свет, откуда в их текстах взялись два
разноликих авторских "Я", потому что если экземпляр этих скандальных
воспоминаний и оказался за границей, то вины государства здесь нет - было
сделано все возможное, все необходимое... Когда он, обретя прежний голос,
вспоминает с горечью, насколько запоздало в нашей стране введение служб
кремации, я протягиваю руку и стискиваю каменными пальцами его трепещущее
горло. Человек хрипит недолго - замолкает. Замолкает...
В Теремке тихо.
Медленно разгибаюсь. Пять пар стариковских глаз наблюдают за мной. В
глазах ужас. Хорошо. Бригадир Правды, не решаясь подойти ближе, опирается
руками о стол и начинает возбужденно ораторствовать - своевременно, мол,
ты расправился с этим самозванцем, который под барабанную дробь лицемерных
фраз подрубил самые корни народного коммунизма, который отнял у нас
священное понятие "вождь", который ради любви толпы способен даже вернуть
златоглавой столице дореволюционное имя... В его глаза я вглядываюсь
особенно тщательно. Увы, там вовсе не ужас. Восторг, ожидание чуда, что-то
еще, глубоко припрятанное. И я гадливо отворачиваюсь.
Итак, Очкарик не выдержал, разговорился-таки, друг детства.
Возжаждал-таки справедливости. Конечно, зачем молчать, если хозяин больше
не стоит на пути, если чужая слава так беззащитна! Пока я был жив, он не
смел брыкаться, писатель-неудачник, вполне удовлетворялся редакторским
креслом. Пока я был жив... Предал, и он предал... Да, я боялся публичной
огласки, боялся позора. Что тут скрывать? Да, я не мог навсегда заткнуть
Очкарику рот, убрав его из этой жизни тем или иным способом, потому что
Бригадир Правды ясно дал понять - если что-нибудь подобное случится, со
мной будет не лучше. Но теперь я свободен. Державший меня крючок сорван,
спасибо всем вам...
Поздно.
Бывший мой начальник без устали работает языком, косясь взглядом на
труп у меня под ногами. Ясно - он уже видит на троне себя. Одного себя,
никого кроме себя. Сумасшедшая мечта захватила его рассудок целиком,
вспенила его старческую кровь. Поразительно, он почти не изменился, в
отличие от других участников бреда. Такой же маленький и пухлый, седой,
сохранивший свои знаменитые щеки, которые были видны у него сзади. В меру
постаревший. Хотя сам он - живая история, ведь еще в грозном 24-м он был в
гуще политических драк, лично организовывал переименование столицы, затем
участвовал в судебном процессе над убийцами Ленина, где и произнес ставшую
классической формулу: "Еврейский вопрос? Здесь нет вопроса, только
ответы". Сколько же ему лет, сморчку? Сколько вообще лет прошло? И
наконец, наконец:
- Кто...
Он сразу переключается. Бригадир Правды всегда славился отточенной
реакцией на крутых виражах дипломатических бесед. "Неужели не знаешь? -
говорит он. - По твоему делу было следствие, но официальная версия, как ты
догадываешься, не соответствует истине. Тебя убил администратор музея, где
вы устраивали... м-м... вечера отдыха. Он инсценировал несчастный случай -
якобы ты захлебнулся во сне. Общественно значимых мотивов у него не было,
просто сводил какие-то личные счеты. Кажется, вы с ним даже дружили с
детства, да? Впрочем, я не вникал. Мы решили его не трогать, иначе
поползли бы слухи, твоя репутация была бы испорчена, а нам этого не нужно,
согласен?"
Делает паузу, подняв мохнатые брови. Я молчу, тогда старик
продолжает, ободренный: "Видишь ли, и твоего соавтора я взял к себе первым
референтом с похожей целью. Чтобы помалкивал, не распускал слухов. Но
после того, как вскрылся факт существования этих кощунственных
воспоминаний, я же прогнал дурака! Жаль, раззявы из Спокойного Сна так и
не нашли его, пропал он куда-то, буквально в тот же день... В общем, я
чист перед тобой, согласен?"
Я согласен. Я звучно лязгаю челюстями - меня разбирает хохот. Значит,
один холуй подло умертвил пьяного хозяина, а второй спокойненько занял
освободившееся место? Что ж, веселый сюжет. Как же ты сумел обмануть меня,
надежный, безотказный, раздавленный Петро? Я ведь столько лет смотрел в
твои песьи глаза, купался в них, жил в них... Хохочу, открыв сухой рот,
пытаясь вытолкнуть в пустоту замершего зала хоть что-нибудь...
- Кто звал меня?
Теремок вздрагивает. Расписные своды брезгливо отталкивают чужеродные
звуки. "Это я, - тихо, но отчетливо выговаривает Бригадир. - Нужно
освободить Кремль от дорвавшихся до власти чистюль, и ты должен мне
помочь." Знаменитый его голос натянут, как струна. Он торопится, он будто
готовился к моему вопросу. Обводит странным взглядом своих соратников...
Неужели? Нет, только не он!.. "Мне доложили, что ты появился, - задыхается
старик от волнения. - У меня грамотные сотрудники, инициативные... Я ждал
тебя, всегда ждал..." Верно, у Министра печати были преданные сотрудники.
Постаревший соглядатай из Военного музея. Некстати пропавший
горе-писатель, оставивший потомкам ворох бездарных воспоминаний. Убитый во
сне первый референт тоже был вполне, вполне хорош... Опять ложь! -
внезапно понимаю я. - Вовсе не он меня звал! Не он дал мне силу! В этих
стенах вообще некому было ждать и помнить, страдать и просить...
Исполинское, вставшее до небес облегчение.
А кто?
Я привычно поднимаю меч. В зале очередная пауза. Крохотный человечек
сосредоточенно пятится от стола, все разом осознав, отпустив трясущиеся
щеки до пола. Тут растворяются дальние двери - охрана наконец разобралась,
что ей надлежит предпринять. И власть проворно выплескивается вон, давясь
в тесном проеме, обращая вспять любое встречное движение. Обезумевшая
власть наполняет палаты мощными аккордами всеобщего бегства. Бригадир
Правды удирает вместе с остальными - где-то там, в центре перепуганного
стада. Я не гонюсь следом, подарив этим животным жизнь, потому что у меня
есть дело поважнее.
Потому что я остаюсь один.
Склоняюсь над трупом. Приподымаю его, обуздывая нетерпение, осторожно
освобождаю пиджак от холодеющей плоти. Так же осторожно снимаю с бывшего
государя брюки. Затем сам вылезаю из лат, верно послуживших мне сегодня, и
с наслаждением переодеваюсь. Сделано! Сбылось... Я выхожу наружу, ступая
жестко и властно - на каменную площадку царского гульбища. Снова в дождь,
в сверкающую огнями пустоту. Снизу несутся стоны и ругань, на нижних
площадках громко умирают неудачники и продолжают яростно командовать те,
кому сегодня повезло. Я иду к краю северной стороны. Навстречу мне
распахивается ночной Ленинград, грандиозными кольцами выползает из мглы,
черным ковром ложится под ноги. Призрачные силуэты церквей, провалы
площадей и улиц, белые пятна подсвеченных дворцов - вот она, уходящая в
бесконечность, до тошноты знакомая панорама. Там, за дьявольской стеной,
застыл в ожидании моих приказов святой исстрадавшийся город. Славный город
великого Ленина, бывший когда-то великой Москвой. А сверху застыло небо,
массивное и плоское, как сковорода. Я подымаю голову. Небо очень близко,
висит над шахматной крышей Терема - протяни руку и дотронься. Я кладу меч,
протягиваю обе руки, я смотрю вверх, смотрю до головокружения...
Кто Ты?
Тот, Который...
Добро или Зло? Белое или Красное?
Зачем ты разбудил меня, зачем дышал мне в лицо, зачем кричал в ухо?..
Небо вдруг отзывается густым рокотом - будто лавина пошла, громче,
громче, громче. Ангел? Спускается ко мне? Будто подушкой замолотили по
чугунному днищу нависшей над гульбищем сковороды. Однообразно и часто,
широко и грозно. Будто чудовищный мотор заработал - уже раскатисто, уже
рядом. Самолет? Из-за Верхоспасских церквей выплывает нечто, наполняя
вселенную оглушительным гулом, плавно разворачивается, медленно летит
сюда. Разумеется, это не ангел, смешно было надеяться. Но и не самолет.
Какая-то иная машина, похожая на большую беременную стрекозу. Над черным
корпусом сияет, неистово вращаясь, гигантский нимб - впрочем, это всего
лишь воздушный винт, удерживающий стрекозу от падения. Очевидно, секретное
оружие, гордость нынешних спецов. Обшаривает могучим прожектором дворец,
осуществляя разведку с воздуха, наконец обнаруживает меня и сразу
прекращает движение - точно над моей головой. Я стою в центре раскаленного
луча, сжимая Соавтор в руке. Сверху тугими толчками падает ветер. Все
ясно: сейчас снова начнется пальба. Мирный летний дождь отольется в
свинец, разящими каплями усыпая круги света, уродуя древнюю архитектуру, и
не будет мне ответа, не будет, не будет... Тот, Который Звал - отпусти,
перестань терзать мою душу. Кто я? Зачем я? Не могу больше, пойми и
прости, прости и не гневайся... Взобравшись на парапет, я заглядываю в
бездну. Место на редкость удачное - нижних площадок здесь нет, ничто не
помешает секундам свободы. Я прижимаю к груди меч и, толкнувшись
посильнее, прыгаю.
Провал в памяти. Небо повсюду...
Впрочем, тяжело, тяжело, тяжело - содрогаюсь от нечеловеческой муки.
Позвоночник в гипсе. Короткое усилие, и гипс раскалывается. Я приподымаюсь
на руках, затем встаю на четвереньки и высовываюсь из ямы. Ночь. Рядом
желтая, уходящая ввысь стена подклета, наверху светятся Терема. Дождь
кончился, а в остальном - все как прежде. Яма вершков этак в 20 глубиной,
не яма даже, а разлом в тщательно утрамбованной поверхности. Неужели - моя
работа? Неужели я остался цел и невредим, грохнувшись с такой высоты?
Неужели - зря?.. Тоска обрушивается ватным прессом, тащит обратно к земле,
тоска и вселенская скорбь, но тут выясняется, что вокруг ямы уже
предусмотрительно расставлены сигнальные стойки с флажками, что неподалеку
стоит солдатик, который заторможенно глазеет на меня, и тогда я стряхиваю
постыдное оцепенение. Царский костюм смят и грязен, однако теперь это
неважно. Встаю. Да, я цел и невредим - шепчите молитву, товарищи по
партии! Встаю во весь рост. Солдатик, занятно изменившись в лице, визжит:
"Ой, опять лезет!" Два других храбреца деловито трусят по двору с большими
канистрами в руках, ловят меня взглядом и, слаженно споткнувшись, меняют
направление бега на противоположное. "Боб, Андрюха! - надсаживается
солдатик, срывая со спины автомат. - Скорей! Сюда!" Бесполезно: Новая
Гвардия доблестно сверкает пятками, побросав канистры. В емкостях,
очевидно, бензин. Ого, собирались жечь меня, умники! Охранявший яму
гвардеец лихорадочно озирается и также решает бежать, рывком освободившись
от оружия. Его я догоняю в несколько прыжков, он успевает только пискнуть
жалобное: "Ребята...", соприкоснувшись с моим кулаком, и размашисто падает
на мостовую. Дурачок, - смеюсь я, - ты мне не нужен. Мне бы узнать
всего-навсего, который нынче час... Беру безвольно лежащую руку, изучаю
простенький циферблат солдатских часов, шагаю прочь, а кукла, оставшаяся
сзади, кроваво булькает мне вслед, подняв белое лицо из лужи...
Почти пять. Светает. Миную Оружейные палаты, спускаюсь к Боровицким
воротам, не обращая внимания на прячущиеся по кустам многочисленные тени.
Повсюду вокруг - пугливая суета. Где-то рокочет знакомая летающая машина,
глухо, неопасно. Проезд в город открыт: все правильно, растревожил я
сонное царство, до краев наполнил его своим бредом. Охранники уже не
пытаются со мной сражаться, исчезают, будто не было их. Выхожу наружу.
Покидаю этот оазис древнерусской архитектуры, чтобы сразу попасть на аллею
Славы, чтобы вернуться в начало ночи...
Круг замкнулся.
Башни с пятиконечными свастиками на шпилях. Водовзводная слева,
Боровицкая за спиной. Ровные ряды мемориальных плит, причесанный сквер.
Итак, круг замкнулся, пропади все пропадом. Иду налево, к набережной, к
собственной могиле. Постороннего движения здесь значительно меньше. У
обочины - странный автомобиль, сменивший эсэсовские фургоны, а в земле
ковыряются странные люди в штатском. Гоню прочь - всех, всех, всех!!!
Кто-то спасается бегством, кто-то остается со мной навсегда. Автомобиль,
утробно взрыкнув, растворяется в предутренних сумерках. Стою возле ямы, на
куче развороченной почвы, плачу без слез, но даже вой почему-то не
получается. Кто я и зачем? Где искать ответ? Плачу... Валяются саперные
лопатки, валяются приборы неясного назначения, посвященный мне кусок
мрамора перевернут золоченым профилем вниз. Несомненно, за дело взялись
высоколобые военные спецы. Что ж, почетно, я польщен. Автомобиль, надо
думать, был передвижной лабораторией, как раз и прибывшей выяснить, что за
мерзость выперла из-под нарядного газона. А я с ними так грубо, нервно.
Еще на месте происшествия валяется мешочек из неизвестной мне
полупрозрачной ткани, я поднимаю его, разъединяю железную скрепку. Мешочек
противно шуршит, словно бумага. Внутри - книга. Та самая, которую я уже
видел сегодня - моя книга. Значит, ее тоже собирались совать под
микроскоп? Забавно... "Повести Просто Так". Заглавный лист, затем вклейка
с моей фотографией. Симпатичный молодой человек. Интеллигент... Листаю
дальше, наугад, испытывая привычную гордость, малодушно прячась во
вчерашнем дне. Часть А: "НИ О ЧЕМ". "Ученик 1-го класса младшей школы N_1
Абрам Иванович Немнихер очень любил детей", - самое начало. Популярнейшая
фраза, ставшая в короткий срок почти крылатой... Сноски по тексту,
объясняющие детям разные непонятности, хотя бы к примеру вот: "Дождь -
атмосферное явление, которое бывает непременно, если Абрам не берет на
улицу зонтик." Или так: "Зонтик - простое устройство, при наличии которого
на улице стоит ясная погода." Дождь, правда, уже кончился, небо
расчистилось, но все равно - очень, очень кстати. Над подобными
хулиганскими примечаниями мы с Очкариком бились особенно самоотверженно...
Часть Б: "НИ О КОМ". "Папа, в школе сказали принести анализ кала, -
вспомнил Абрам. - У нас есть или покупать?" Тоже хорошая фраза, непременно
войдет в золотой фонд российских анекдотов... А вот и она, моя любимица -
повесть про юдоазиата, который сделал карьеру, потому что обладал
удивительным слухом... Да, повеселились мы с Очкариком от души, пока были
детьми. Больно. Больно и нелепо - листать все это. Я мучительно
возвращаюсь в день сегодняшний, одолев временную слабость. Я вновь на
аллее Славы, убитый вами, оболганный вами. Я выпускаю распахнутую книгу из
пальцев и страшным ударом перерубаю ее - вдоль корешка. Аплодируйте,
напомаженные судьи! Приговор приведен в исполнение: меч погружается в
землю по рукоять. Освободившийся мешочек легко уносится ветром...
Воспоминаний больше не существует.
Вытаскиваю клинок. Стряхиваю налипшую грязь, безгубым ртом целую
почерневшую сталь. Только ты мой Соавтор, ты один, был есть и будешь, и
никто кроме тебя, как бы яростно ни гавкала мне спину свора завистников и
трусов... Что теперь? Ложиться обратно? Успокоиться, забыться - в холодном
ложе своем, в сырой неласковой постели - там, откуда поднял меня Тот,
Который...
Нет! Оказывается, ночь еще не кончилась. Хрустит гравий, шуршат
кусты, кто-то невесомо крадется по скверу. Мальчишка. Видит тех двоих,
оставшихся от бригады военспецов, которые не успели добраться до
автомобиля, вскрикивает и готовится удрать. Через мгновение видит меня и
застывает в неподвижности.
Кто такой?
- Там все оцеплено было, - сообщает он тоненьким ломким голоском. -
Меня бы увезли, если бы поймали, а потом они сами чего-то испугались, а я
тогда - раз, и на бульвар.
Говорит, открыто вглядываясь мне в лицо, хоть и страшно ему
нестерпимо. Одет в штанишки, рубашечку, домашние тапочки. Вымокший и
замерзший... Впрочем, мальчик мне знаком: именно он высовывался из детской
комнаты, когда я покидал четыре часа назад свою квартиру! Именно он
называл обезумевшую старуху "бабушкой"! Зачем же ты пришел сюда, малыш,
что заставило тебя пробираться сквозь оцепление?
- А папу и бабушку в больницу увезли, - он неожиданно всхлипывает. -
А маму я вообще не видел, ее дома почему-то не было... Потом эти
понаехали, которые в плащах, меня хотели тоже. А я рванул во двор, у нас
во дворе всякая разная свалка, и этот дядька запутался, дурак...
Мужество все-таки оставило его. Он вытирает глаза рукавом, жалобно
хлюпает носом, сгорбившись, опустив голову, не осмеливаясь больше поднять
взгляд. Что с тобой, малыш, зачем ты здесь?.. Нет, не отвечает мне.
Плачет. Звук его трепещущего на ветру голоса поразительно ясен и чист, и
тут я понимаю - только теперь! только теперь, позорище! - насколько
неестественно звучали голоса других людей, попадавшихся на моем
сегодняшнем пути, насколько далекими и чужими были до сих пор все
произносимые под здешним небом слова, я понимаю также, что виной тому
странный невидимый барьер, стоявший между мной и городом великого Ленина,
я вспоминаю, что еще четыре часа назад - там, в квартире, - вопли этого
перепуганного пацана никак не вписывались в общий тягостный фон, потому
что легко преодолевали коварное стекло, казались мне столь же ясными и
чистыми, но тогда я не придал значения своим чувствам, не остановился и не
вслушался, тогда я неудержимо шел вперед, и вот теперь, только теперь... Я
делаю шаг. Второй, третий. Невероятно - я волнуюсь. Я шагаю к мальчику, и
он резко вскидывается, будто ожидает чего-то плохого... Не бойся, малыш?
Кто ты?
Не отвечает. Сжимается, лихорадочно моргает, но бежать пока не
пытается. Опять смотрит, задрав голову - его блестящие в свете фонарей
глазищи едва не падают от недетских переживаний.
- Я ничего такого... - бормочет, - ...я просто обязательно должен
книжку забрать, потому что вдруг они ее найдут и догадаются, что я во всем
виноват?
Уже нет сомнений - стеклянный барьер исчез. И наступает покой.
Покой...
- Дедушка, - говорит мальчик чуть уверенней, - вы не думайте, я
вот-те крест ничего такого не хотел. У нас учительница одна есть, по
закону Божию в летней школе, так она сказала, что мертвых надо хоронить на
кладбище, а не где попало, даже всяких подлых дураков, и тех... Ой, не
дураков. Как же она сказала?.. А-а, государственных негодяев! Мы с ней
потом ругались-ругались, жуть, потому что она вас сильно не любит,
обзывает по нехорошему, и меня тоже, из-за того, что у меня дед такой, мы
с ней вообще часто ругаемся, короче, она сказала, что завтра будут
какие-то там выборы - и все, через десять лет про моего деда ни один дурак
не вспомнит, а мне очень обидно стало, ну, думаю, сама ты дура, сама ты
"лже-пророк от новой религии"...
Дедушка.
Это страшное слово наконец прозвучало. Нестерпимо больное,
оглушительное слово. Дедушка - я. Внук - ОН. Звал меня, дал мне силу - ОН,
ОН, ОН!.. Трогательно переминаясь с ноги на ногу, стесняясь и путаясь, ОН
продолжает признаваться, как удрал вчерашним вечером из дому,
поздно-препоздно, пока мама с папой в кино были, как захватил с собой
дедушкину книгу, из-за того, что там есть хорошая фотография, а семейные
фотографии бабушка не позволяет трогать, как пробрался на аллею Славы,
положил книгу на мраморную плиту - в развернутом виде, фотографией вниз, -
прочитал Главную молитву, посидел немного, подождал и отправился домой
спать... Если честно, ОН не очень-то и верил, что получится, ОН ведь
взрослый, во всякие сказки давно уже не играет. Просто помечтал чуть-чуть
- будто бы дедушка заявляется к училке, когда она спит, и наказывает ее,
чтобы больше не обзывалась. Откуда ОН знал, что все это правда! И про
молитву правда, и про фотографию, и про Ночь перед Днем... Бабушка
давно-о-о еще рассказывала, что у деда осталось много недописанных и
недопридуманных сказок, но сейчас они то ли в музее, то ли в библиотеке.
Как раз одна из таких сказок и была про больного, точнее, про
сумасшедшего, который однажды понял, что Великая Русская Мечта умерла и
решил ее срочно оживить, иначе всем будет ужасно плохо. Порылся
сумасшедший в старинных книгах и прочитал, что оживлять мертвых можно
только в Ночь перед Днем Дьявола, а день этот бывает очень редко,
один-единственный раз за много лет - тогда, когда люди вдруг начинают на
что-то надеяться, каждый по отдельности и все-все-все вместе. В эту ночь
якобы надо положить на могилу портрет того, кого любишь, и сказать Главную
молитву Дьяволу. Стал сумасшедший буквально каждую ночь ходить на площадь
Ленина к памятнику Малюте Скуратову, потому что, во-первых, не знал, когда
ждать этот День, и во-вторых, обычная могила ему не годилась, он же не
кого-нибудь, а целую Мечту собирался вызывать... Жалко, никто не захотел
объяснить, к кому не обращайся, что вообще за такое - "Русская Мечта", и
кто такой Скуратов, а в школе этого пока не проходили. И еще жалко, что
бабушка не помнит, чем сказка должна была кончаться, и где ее берут -
Главную молитву Дьяволу. Но все равно жутко интересно! ЕМУ всегда
нравились дедушкины сказки, честно, особенно в книге "Просто Так". Училка
- дура очкастая, зануда рыжая, ничего в жизни не понимает. Обязательно
надо было наказать ее, вот тут и подвернулся придуманный дедушкой
способ... Ну кто бы мог подумать, что именно завтра - тот самый День! То
есть уже сегодня... День, когда все люди вдруг на что-то надеются...
Чудеса. И с Главной молитвой угадал правильно, надо же. Заменил в "Отче
наш" несколько слов, всего-то навсего. Получилось вроде бы так же, только
совсем наоборот. Училка, когда заставляла зубрить, говорила, что "Отче
наш", это главная молитва Господу нашему, а ОН сдуру взял и переделал ее,
что не Господу она была... Не нарочно, вот-те крест! Не нарочно!..
Я бросаю меч.
Я беру мальчика на руки, и путаный рассказ, звенящий у меня под
черепом, мгновенно стихает.
Бледное личико близко-близко...
Итак, что Ты хочешь? Я готов, приказывай. Рассеки сумерки
безжалостным перстом, укажи путь. И перестань наконец оправдываться - те
мутные капельки страха, что продолжают сочиться из Твоих уст, недостойны
нас. Только Твои желания имеют отныне власть над этим миром, трясущимся в
ожидании кары, только Твой ясный чистый голос. Пойми и поверь. Поверь и
прости, прости меня, если сможешь, и не плачь, молю Тебя, потому что
воспоминаний больше не существует... Не вырывается. Не стремится
высвободиться. Напряжен, впрочем, умеренно - скоро привыкнет, расслабится,
повеселеет, скоро будет счастлив. Костьми лягу...
Робко шепчет:
- А вы не уроните? Когда я был маленький, папа один раз меня даже
уронил. А вы, кстати, сильный, почти как папа. Он просто споткнулся, а
мама говорит, что я не заплакал, я ведь вообще-то редко плачу, вы не
думайте.
Прижимается ко мне, обняв за шею. Устраивается поудобнее, малыш мой
единственный. Что теперь делать? Куда идти? Я с тоской оглядываюсь.
Неужели обратно в яму? С ребенком на руках... Бред!
Бред все не кончается - окаянная бессмысленная ночь не отпускает
спящий разум. Какое же у Тебя желание, малыш? Не отвечает. Шепчет, закрыв
глаза:
- Кстати, я вас сразу узнал. Еще когда дома, честно, потому что вы на
эту фотографию ужас как похожи. Даже усы. А то, что зеленый, так я уже не
боюсь, только сначала немножко испугался, но вы почему-то из квартиры
ушли. Обиделись, да? Дедушка, а чего там такое случилось, вы не знаете?
Наверное, папа с бабушкой вас так сильно испугались, что заболели, а куда
мама из комнаты пропала, я до сих пор не понимаю...
Обмяк в моих руках. Привык, успокоился, мой единственный. Куда
теперь? К учительнице, оскорбившей наш род? Поднять брошенный меч, обняв
жадными пальцами рукоять, и вперед - нетерпеливо, целеустремленно, без
колебаний... Нет, явно нет.
Смотрю в нежное лицо перед собой.
У Него - другое желание. Ребенок утомлен до последнего предела.
Мокрый и замерзший, ребенок хочет домой. Только туда он хочет - в пустую
мертвую квартиру. И ничего кроме этого, ничего кроме... Что же я натворил!
- вдруг ужасаюсь. Государственный негодяй, лже-пророк от новой религии,
красно-белый рыцарь. Скорей домой, на перекресток - осторожно, бережно,
изо всех сил стараясь не споткнуться... Как же меня уничтожить? - вдруг
начинаю трястись. - Какими силами Земли или Неба? Кто возьмется и сумеет?
Трясусь, разумеется, от смеха - бесконечно долго. Наконец открываю
рот, чтобы сказать Ему правду, всю правду без остатка, но в груди
мгновенно вскипает вой, за которым рвется знакомый, ставший ненужным
вопрос, и я обрываю себя. Господи, за что - так? Ведь барьер исчез! Ведь
звуки отныне подвластны мне - звуки чисты и свободны! Делаю вторую
попытку, упрямо сопротивляясь неизбежному, и только тогда - сквозь
тягостный танец челюстей, сквозь чечетку гниющих зубов, - толчком
выплескивается:
- С-спи-и... - колючий, застрявший в горле стон.
"Спи, малыш." Вот оно - безотказное Заклинание Власти, вселенское
Правило Ночи. Да! Пока Ты уютно сопишь, устроившись у меня на руке, я
смогу все. Новым Государем будешь Ты, - Давший Мне Силу, - и никто другой.
Смешно думать, что кто-то раньше мог занимать это место...
Смеюсь. Меня опять трясет. Спите, люди, спокойных вам ночей, -
выстукиваю я зубами, - пришел Новый Государь! На-стоя-щий, на-сто-я-щий,
НА-СТО-Я-ЩИЙ...
Светает.
Александр ЩЕГОЛЕВ
ДВОЕ НА ДОРОГЕ
Приключения в шести встречах
ПЕРВАЯ
Когда заполыхало в небе полуденное сияние, когда затопил дорогу
ослепительный свет, когда попрятались в лесную тень путники, кто-то
положил Оборвышу на плечо массивную ладонь.
Он обернулся. В глазах прыгали картинки из новой небылицы, сюжет
которой явился ему утром, в ушах звучали голоса персонажей, вот почему он
не слышал шагов, вот почему не сразу узнал подошедшего.
- Оборвыш! - воскликнул человек. - Какая встреча!
Это был Пузырь. Бывший сосед и друг. Бывший мальчишка.
- Что ты здесь делаешь? - спросил Пузырь.
- Сижу и думаю, - отозвался Оборвыш.
И правда - он здесь делал именно это. Сидел на пенечке в тени
раскидистого лиственника, смотрел на обезлюдевшую дорогу и размышлял. Ему
ужасно хотелось достать из заплечника заветный листок бумаги, перо,
чернила и начать работу, но он не смел, потому что вокруг было слишком
много чужих глаз. Он мог бы углубиться в лес, найти укромное местечко и
расположиться там, однако пока держится полуденное сияние, по лесу бродит
уйма уставших от нудного пути людей, поэтому пришлось бы забираться далеко
от дороги. Самым разумным представлялось ему тихонько сидеть, и
просматривать задуманную небылицу от начала до конца, чтобы потом легче
было превращать ее в слова.
- И давно? - поинтересовался Пузырь с усмешкой.
- Что давно? - не понял Оборвыш. - Сижу или думаю?
- И то, и другое.
- Пень занял за полчаса до сияния. Думать начал с тех пор, как
родился.
Пузырь посмеялся.
- Ничего другого ты никогда и не умел.
- Оставь, - поморщился Оборвыш. - У каждого свои следы на дорогах и
свои пни в лесах. Мы с тобой сидим на разных. И, наверное, идем тоже в
разные стороны.
- Ты совсем не изменился, - сказал Пузырь, будто приговор вынес. -
Узнаю твои бредни. Я, между прочим, не сижу на пнях, кручусь по этим
проклятым дорогам, почти как вертень. Не умею бездельничать. А ты,
погляжу, так ничем и не занялся. Все такой же. Только похудел ты, Оборвыш,
здорово похудел.
- Потому что стал взрослей, - Оборвыш окинул бывшего друга
внимательным взглядом. Тот стоял перед ним - толстый, увесистый, довольный
жизнью и особенно, собой в своей жизни. - Кстати, - добавил Оборвыш, -
ты-то ничуть не повзрослел. Такой же упитанный.
- Еда, - убежденно сказал Пузырь, - это главное. - Он достал из-под
рубахи сушеную лепешку, с хрустом откусил и принялся жевать. Самозабвенно
двигая челюстями, попытался еще что-то сказать, мудрое и важное, но речь
его в этот момент стала невнятной, поэтому смысл нового откровения
благополучно миновал слушателя. Пузырь быстро оставил от лепешки один
только запах, а потом равнодушно поинтересовался:
- Ты что, насовсем ушел из деревни? Или как?
- Насовсем. Отец мой умер, а больше меня ничего не держало. Деревня -
это хуже присоски. Та пьет кровь, а она - душу.
- И правильно сделал! Я вот тоже нисколько не жалею.
Пузырь отвернулся и некоторое время ожесточенно плевался - очищал рот
от шелухи и неразмолотых зерен. Дрянная у него была лепешка.
- Хорошо живешь? - спросил Оборвыш. - Давно тебя в деревне не видать.
- Жаловаться некогда, - ухмыльнулся Пузырь. - И думать тоже. Мое
занятие меня кормит досыта. Вон, видишь, повозка стоит? Это моя. Хочу
топтуна купить, тогда совсем хорошо станет. А пока сам ее таскаю.
- Ты перекупщик, - вздохнул Оборвыш.
- Я хозяин дороги, - не согласился Пузырь. Он всегда был гордым
мальчишкой. - Я везу людям то, чего им не хватает, а взамен беру лишнее.
Стою на ногах крепко, меня теперь с дороги не сбросишь. Мои пути размеряны
на год вперед... А ты, Оборвыш, чем думаешь заняться? Ты куда идешь?
- В город.
- Зачем?
- Мне надо.
Пузырь тревожно огляделся, наклонился к самому уху Оборвыша и
зашептал, противно брызгаясь слюною:
- Имей в виду, в городе сейчас сложно. Я как раз оттуда еду. Ходят
слухи, будто бы иноверцы хотят на нас напасть, вот Верховные воеводы и
засуетились, стали к войне готовиться. Людей прямо на улицах хватают -
либо в солдаты, либо по всяческим подозрениям. Не знаю, может и вранье
это, насчет иноверцев. А только я при выходе из города чуть не попался.
Еле откупился.
- Спасибо, что предупредил, - Оборвыш поблагодарил искренне. - Я буду
осторожен. Хотя, твой рассказ меня не очень пугает. Мне бы успеть дело
свое исполнить, это главное, а что потом - неважно. Пуская даже в солдаты
забирают.
- Какое дело? - заинтересовался Пузырь.
- Да так... Ничего особенного.
- Может быть я могу помочь?
- Вряд ли.
Бывший друг заерзал. В нем проснулось любопытство, это сладостнейшее
из чувств, а к подобным лакомствам Пузырь всегда относился бережно и
основательно, и чтобы удовлетворить его, он предположил полушутливо:
- Ты идешь разбогатеть, да? Вообще-то у тебя голова на месте, ты
вполне мог что-нибудь выдумать.
- Не говори ерунду. При чем здесь "разбогатеть"?
- Из деревни уходят только для этого. Разве нет? Доверься мне,
Оборвыш. Ты что-то затеял?
- Перестань! - Оборвыш даже рассердился. - Ошибаешься, я не
кладоискатель вроде тебя!
- Клад... - тихо проговорил Пузырь. Глаза его хищно сверкнули. -
Точно! Я понял, зачем ты отправился в такую даль, - было видно, с каким
напряжением заработала его мысль. - Тебе отец перед смертью открыл нечто
важное, вот ты и сорвался с места. Признайся, ведь так?
Оборвыш неожиданно хихикнул.
- Из тебя, Пузырь, получился бы приличный сочинитель.
- Почему?
- Когда ты сыт, в твою голову являются самые невероятные глупости.
Пузырь угрожающе надвинулся, навис над пнем, загородил своей тушей
окружающий мир, желая объяснить этому тощему умнику всю необдуманность его
шуточек, но тот вовремя добавил:
- Кстати, ты прав, как ни странно. Перед смерть отец мне
действительно сказал кое-что важное.
Неумолимое движение приостановилось.
- Что?! - выдохнул бывший друг, вспотев от возбуждения.
- Да ну, тебя это не заинтересует. Чисто отцовское напутствие,
специально для меня.
Пузырь судорожно икнул: его горло терзали вопросительные знаки. Затем
хотел еще что-то спросить, но передумал. Неутоленное любопытство - горькая
штука, Пузырь глотал долго, мучительно, а проглотив, скривился от обиды:
- Раньше ты не был таким скрытным.
- Раньше и ты не был "хозяином дороги", - равнодушно возразил
Оборвыш.
Пузырь замолчал. Он постоял некоторое время около пня, размышляя, о
чем еще можно поговорить, не зная, как ущипнуть земляка побольнее, и в
конце концов не нашел ничего лучше, чем обратиться к главной теме детских
насмешек:
- Бреднями-то своими еще балуешься? Или бросил, наконец?
- Не бросил.
Пузырь оживился.
- Ты бездельник, - радостно заговорил он. - Ты родился бездельником,
всю жизнь не делаешь ничего путного и умрешь от безделья.
Оборвыш не ответил, но зачем-то задрал голову и, прищурившись,
посмотрел наверх.
- Сколько я помню вечно ты сидел где попало, зыркал по сторонам
дикими глазами и губами шевелил. Будто больной. Небылицы, видите ли
выдумывал! А на всех кругом плевал. Просто смешно - ни одного пня
пропустить не мог, чтобы не взгромоздиться на него и не прикинуться
мыслителем! Почти, как сейчас... На самом деле, Оборвыш, ты дурачок,
потому что главного до сих пор не понял. Чтобы хорошо жить, нужно хорошо
кушать, а хорошую еду на пнях не высидишь. Потому ты и тощий такой. От
глупости и от безделья.
Пузырь засунул руку себе под рубаху и громко почесал живот. У него
был внушительный живот, горделиво покоящийся на мощной колоннаде ног,
плотный, тяжелый, требующий кропотливого ухода и любящий знаки внимания от
хозяйских рук. Оборвыш окинул рассеянным взглядом нависшую над ним
откормленную плоть, отвернулся и вновь посмотрел наверх. Туда, где сквозь
узенькие лазейки в броне листвы просачивались струйки ослепительного
света. Туда, где плясали отблески жутких, к счастью, невидимых отсюда
вспышек. Полуденное солнце буйствовало вовсю. Однако властвовать над миром
ему осталось всего несколько мгновений. Оно утихнет, раствориться в небе,
как это бывало каждый день - вчера, позавчера, год назад, вечность назад.
- Извини, конечно, - весело говорил Пузырь, - но ты весь в своего
отца. Он ведь у тебя тоже был каким-то повернутым. Вроде бы и работал, а
жили вы хуже всех в деревне. Правильное тебе прозвище дали. Такой же тощий
он был, как и ты. И ясное дело, ничего полезного не мог открыть перед
смертью, какие там у него клады! Правда, Оборвыш? Или ты наврал мне,
признайся! Молчишь... Бездельник ты, парень, и отец твой был бездельником
оттого и умер...
Пузырь продолжал самозабвенно хамить, смакуя каждый звук. Он
ухмылялся и почесывал трепещущий от удовольствия живот. Оборвыш тем
временем, ладошкой прикрываясь от брызг, все смотрел и смотрел наверх - и
размышлял о чем-то приятном, значительном, важном. А когда иссяк поток
обвинений и вопросов, когда горечь неутоленного любопытства в глазах
бывшего друга превратилась в сладостное презрение, он тихонько сказал:
- Как красиво...
Ухмылка медленно покинула пухлые уста.
- Что красиво? - напряженно спросил Пузырь.
- Там, на небесной тверди.
- Где?
Оборвыш терпеливо показал рукой на огненную фантасмагорию.
Пузырь удивился:
- Это же полуденное сияние!
- Странно, правда? - задумчиво сказал Оборвыш. - Дикая штука в небе
беснуется, поливает нас дьявольским пламенем, посмотришь на нее,
вдумаешься, представишь размах - трепет душу охватывает. Чудовищная
штука... И однако красива, сил нет! Настоящая красота. Страшная красота,
нечеловеческая.
- Ну ты даешь, мыслитель! - Пузырь облегченно хохотнул и выразительно
похлопал себя ладонью по макушке. Смысл жеста был кристально ясен. -
Сияния никогда не видел, что ли?
Оборвыш улыбнулся.
- В том-то и странность. Каждый день от него прячусь под деревьями, а
вот красоту его понял только сейчас. Как раз в то время, когда ты
перемешивал меня с дорожной пылью.
- Нашел чем восхищаться! - выплюнул Пузырь. - Вместо того, чтобы
торчать в лесу, я бы уже успел дотащить повозку до следующий деревни! А ты
говоришь... Ты выйди, выйди из тени, пройдись-ка по дороге, полюбуйся на
свою красоту! А потом, у тебя волосы повылазят и зубы повыпадают. Твое
замечательное сияние людей губит, путники разбегаются кто-куда, а ты его
тут расхваливаешь.
Сполохи озаряли небесную твердь все реже и реже, стихия постепенно
изнемогала, корчилась в судорогах, отступала. Полдень благополучно
миновал, и отдохнувшие путники вокруг засобирались, дружно повставали с
пеньков и подстилок, дожевывая лепешки, отряхивая рубахи. Пузырь
огляделся, нетерпеливо посмотрел на оживающую дорогу, и порыв его
красноречия вскоре угас - так же неумолимо, как полуденное сияние.
- Ладно, - сказал бывший друг покровительственно. - Ты в самом деле
дурачок. И мысли у тебя, оказывается глупые.
Повернулся, степенно пошел прочь, впрягся в повозку, потащил ее в
сторону дороги.
- Удачной перекупки, - пробормотал Оборвыш.
Он улыбался. Наконец-то он остался один. В заплечнике лежит бумага,
драгоценнее которой нет ничего в этом мире - что там Пузыревы клады! - из
голова рвутся фразы, и он возьмет нетронутый лист, обнимет нежными
пальцами перо, и небылица послушно ляжет перед ним, рассыплет по его
коленям пушистые строки, такая желанная, восхитительно покорная, и душу
оставят утомительные видения - душа успокоится...
Когда дорога вновь наполниться деловой суетой и привычным
многозвучием, когда окончательно обезлюдел спасительный придорожный лес,
Оборвыш достал бумагу, письменные принадлежности и с наслаждением забыл о
существовании этого пыльного, скучного, надоевшего ему мира.
В небылице, выдуманной Оборвышем, рассказывалось про великана,
который смыслом своего существования считал служение меньшим братьям. Был
он так высок, что легко мог перешагивать через деревни, леса, реки. Он
издалека видел, кто из людей попал в беду и нуждается в срочной помощи.
Одним махом переносил великан огромное тело, протягивал не знающие
усталости руки, и приходило к отчаявшимся людям спасение. Он всегда
вовремя успевал туда, где в нем нуждались, творил добро бескорыстно и
самоотверженно, и люди любили великана - каждая деревня, каждая семья
отдавали ежедневно часть скудных обедов, чтобы накормить его досыта. И все
было прекрасно, если бы не досадное обстоятельство: великана постоянно
терзал страх. Нет, он не был трусом, он знал, что не существует в природе
опасности, с которой он не смог бы справиться, а боялся великан только
одного. Вырастет, - думал он, - другой великан из какого-нибудь младенца,
что копается нынче в речном песочке, ведь давным-давно и он сам был таким
же малюсеньким и слабеньким, и этот новый великан окажется выше, но тогда
ему удастся творить добро лучше, и перестанут люди любить старого
великана. Подобные опасения не давали покоя неутомимому стражу людского
счастья.
Однажды герой небылицы спас от верной гибели некоего мудреца.
Переполненный благодарностью, мудрец спросил: нуждается ли столь могучий
рост в услугах его знаний? Великан, не задумываясь, ответил, что очень
хотел бы еще вырасти, да не знает, как это сделать. Нет ничего проще, -
уверил его мудрец. Нужно только желание и терпение. Затем объяснил, что в
каждом из живущих сокрыта какая-нибудь способность - у великана, например,
это способность расти - а чтобы способность проявилась в полную силу, надо
ее развивать. Способность великана расти проявилась у него в молодости, и
он быстро стал выше всех, а потом спряталась, замерла, растворилась в
неотложных делах. Пробудить ее можно, - утверждал мудрец. Сделать это
помогут специальные упражнения. И он показал великану, какие именно
движения тот должен производить каждое утро, чтобы разбудить спящий
организм, заставить его вновь тянуться ввысь.
Великан принялся усердно выполнить указания мудреца, и вскоре
обнаружил, что начал увеличиваться в росте. Поначалу он радовался, как в
пору юности, помогал людям с особенным удовольствием, потому что перестал
бояться. Он поверил: отныне никто не сможет сравниться с ним в умении
вершить добро. Но постепенно помогать людям делалось все трудней и
трудней. Это было очень странно и страшно. Чем выше становился великан,
тем мельче и незначительнее казались ему люди, тем сложнее разглядеть
маленькое несчастье маленького человека. Теперь ему трудно было даже
ходить, поскольку он запросто мог кого-нибудь раздавить. В конце концов
великан понял, что больше он ничем не может быть полезен этим букашкам,
испуганно разбегающимся из-под его ног. И тогда он выбрал самое пустынное
место встал там осторожно, решив, что если уж добро у него не получается,
то хоть вреда не будет. Ведь он превратился в настоящего исполина, размеры
которого не умещаются в воображении, и неловким движением ноги легко мог
бы снести целый город.
Небылица заканчивается трагично. Так и стоял великан неподвижно,
продолжая между тем неудержимо расти. Головой он уже подпирал небесную
твердь. И в один жуткий миг твердь не выдержала, подалась его напору,
треснула. В ней образовалась дыра, и великан, не долго думая просунул туда
голову. Что он там увидел, никому не ведомо. Оказалось по ту сторону Неба
нечто такое, что человеку знать не положено, каким бы высоким он ни был.
Подкосились у великана могучие ноги, и упал он замертво, принеся
неисчислимые беды любимому им миру. Глаза у него были выжжены. С тех пор
каждый день ровно в полдень сквозь дыру в небесной тверди Неведомое
осматривает мир ослепительным взглядом, напоминая всем живущим суровый
закон соизмерения.
Такую вот странную небылицу лихорадочно записывал Оборвыш.
ВТОРАЯ
Когда день заканчивался, когда в голове стало пусть и легко, когда
пришло время полюбоваться сделанным, знакомый голос окликнул Оборвыша:
- Эй, мыслитель!
Оборвыш с болью оторвал взгляд от исписанных листов бумаги. Пузырь
уверенно шел к нему, топча башмаками траву, жуя на ходу лепешку, сплевывая
шелуху вместе с излишками слюны, привычно ухмыляясь, а позади степенно
вышагивал топтун, волоча груженую повозку, и Оборвыш суетливо спрятал
творение рук своих. Пузырь остановился рядом.
- Вот это да! - изумился он. - Ты так и не слезал с пня целый день?
- Слезал, - ответил Оборвыш. - За лиственник прятался, когда нужда
одолевала.
- А я думал, ты в город идешь. Наврал мне?
- Я иду в город.
Пузырь оскалился: ему было весело.
- Этак ты всю жизнь будешь идти, и не дойдешь! А я вон успел в
деревеньку местную сходить, - он почмокал губами, делая многозначительную
паузу. - Удачно сходил, весь товар обменял. Решил возвращаться в город.
- Поздравляю, - сказал Оборвыш.
- Кстати, я топтуна купил, - похвастался Пузырь. - Очень дешево,
опять же повезло. Хороший топтун, послушный.
Животное мирно стояло чуть поодаль. Оно ужинало - обдирало шершавым
языком кору с ближайшего дерева. Его бока, покрытые редкими кустиками
шерсти, ритмично вздымались и опадали. Животное было уверено в завтрашнем
дне - точно так же, как его новый хозяин.
- А что ты тут делал? - хитро спросил Пузырь. - Я заметил, как ты
что-то там прятал.
- Я прятал? - удивился Оборвыш. - Зачем, Пузырь? Тебе, наверное,
показалось.
Бывший друг возмутился.
- Вот еще! Ничего не показалось! Я собственными глазами видел, как ты
под тощий зад что-то сунул. Давай, показывай, мыслитель, не будь
иноверцем!
- Нет! - сказал Оборвыш твердо. Тогда Пузырь нежно обнял его, легко
приподнял и пересадил на траву. Трава была влажной.
На пне лежала небылица.
- Бумага, - тихо произнес Пузырь. С благоговейным трепетом взял
жалобно зашелестевшие листики. - Настоящая...
Оборвыш медленно поднялся, мрачный, как вечернее небо, и вынул плод
своей фантазии из рук бывшего друга. Тот не сопротивлялся - зачарованно
смотрел на драгоценный предмет.
- Бумага, - повторил Пузырь, пораженный. - Неужто настоящая?
- Настоящая, - буркнул Оборвыш.
- Откуда она у тебя?
- Нашел, - он аккуратно сложил рукопись в заплечник.
- Ты знаешь, сколько она стоит?
- Знаю.
Пузырь долго молчал. В глазах его мерцала зависть.
- А зачем ты ее исчиркал?
Оборвыш криво улыбнулся. Легкое раздражение, на миг посетившее
сознание, быстро отступало.
- Писал, - объяснил он. - Записывал небылицу.
- Писа-ал? - протянул Пузырь. И чуть не выронил лепешку от изумления.
- Ты умеешь писать?
- Да.
- Как жрец, что ли?
- Это не запрещено.
- Ну, мыслитель... - Пузырь не знал, что и сказать, какое
ругательство найти. - Где обучился-то?
- На пнях.
- Понятно... От нечего делать.
- Да, ты прав, - Оборвыш зевнул, потянулся, неторопливо надел
заплечник и, не оглядываясь, пошел вглубь леса.
- Эй, погоди! - окликнул его Пузырь. Он остановился. - Ты куда?
Давай, вместе заночуем!
- Я подумал, что ты захочешь ужинать в одиночестве.
Пузырь добродушно посмеялся.
- Ничего, поделюсь с тобой. Земляк как-никак. Интересно ведь, второй
раз встречаемся сегодня!
Оборвыш вернулся, улыбаясь. Он вдруг ощутил радость оттого, что
Пузырю, оказывается, небезразлично его общество. Точнее, не очень
безразлично. Конечно, друг детства нынче стал толстым, самоуверенным,
испорченным дорогой перекупщиком, но все-таки это был он. И пусть Пузырь
покинул деревню в качестве "бывшего друга", пусть их тогдашняя ссора
оставила в памяти гнусный след, все-таки это был он.
- Ладно, - согласился Оборвыш, - давай заночуем вместе.
Темнело очень быстро. Небесная твердь на глазах угасала. Мрак
опускался на лес неотвратимо, заставляя путников торопиться.
- Смотри, - сказал Пузырь. - Присоска ползет. - Скривившись, он
наступил на мерзкую тварь башмаком. Раздался хруст, из-под ноги брызнуло.
- Вот гадость! Уже напилась где-то крови.
- Сейчас повылазят, - пообещал Оборвыш. - Проклятье нашего мира... он
собрался было порассуждать немного, развивая эту мысль, но Пузырь оборвал
его:
- Подбери место. Наверху и поговорим.
- Хорошо, - сказал Оборвыш, послушно задрал голову и принялся
разглядывать кроны ближайших деревьев.
Пузырь подошел к повозке. Топотун уже нетерпеливо переступал лапами и
беспокойно озирался. Пузырь ласково потрепал его за мохнатую мордочку,
почесал между ушами, и тот радостно зафыркал. Потом распряг животное.
Ощутив свободу, топотун совершил дикий прыжок, звонко пискнул, галопом
обежал вокруг пня, а затем, успокоившись, принялся быстро карабкаться на
дерево - то самое, кору которого только что обдирал. Пузырь с гордостью
смотрел, как ловко он цепляется за ствол сильными когтистыми лапами. Да,
хорошая была покупка.
- Мне кажется, вот этот лиственник подойдет лучше всего, - предложил
Оборвыш, указывая рукой.
- Мне все равно, - отозвался Пузырь. - Он подкатил повозку к
выбранному Оборвышем месту ночлега и добавил со смешком. - Представляешь,
никак не могу привыкнуть в лесу ночевать. Боюсь, что пока сплю, товар
украдут. Хотя какой же ненормальный решится ночью бродить, когда внизу
присоски кишат.
Он достал из-под мешков с товаром плетеную постель, забрался на
повозку, обхватил ствол дерева руками и, громко пыхтя, полез наверх.
Оборвыш последовал за ним. Его постель, свернутая в тугой комок, лежала в
заплечнике. В последний момент невесть откуда взявшаяся присоска
попыталась схватить Оборвыша за ногу, но тот успел отшвырнуть ее в
сторону.
Бывшие друзья устроились на ветках, крепко-накрепко привязали постели
совсем близко друг от друга. Причем Пузырь закончил раньше и помог
Оборвышу: конечно, опыт у него был куда богаче. Уже окончательно стемнело.
День закончился.
- Ну вот, - сказал Пузырь, - теперь можно спокойно поужинать.
Как оказалось, истинный клад скрывался у Пузыря в мешочке на поясе.
Под музыку сладострастных вздохов, бурчаний, причмокиваний был извлечен
запас лепешек и целая кожанка послащенного древесного сока.
- Бери, - щедро предложил Пузырь. - Пей, ешь.
- Спасибо, - пробормотал Оборвыш. - Мне хватит одной.
Он взял лепешку, откусил, хлебнул из протянутой кожанки и понял, что
день прошел не зря. Небылица придумана. Небылица написана. Небылица
надежно уложена в заплечник, рядом с нетронутой бумагой и чернилами, бок о
бок с остальными рукописями. Еще одна пленница безропотно вошла в душную
клетку. Там, в грубом мешке, покоилась гордость Оборвыша, смысл его, жизнь
его - весь он там поместился, от башмаков до мыслей. И новая небылица
добавила чуть-чуть тяжести спрятанным за спиной сокровищам. Она легла
мертвым грузом, заснула вечным сном, но это не страшно: придет время, и
она оживет, проснется, выйдет из темницы, вообще - все пленницы грязного
заплечника, все до единой покинут тюремную клетку, разлетятся по миру,
засверкают ярче полуденного сияния - так будет не скоро, но так будет,
Оборвыш это знает, Оборвыш в этом уверен, ради этого он и ступил на
дорогу, ради этого и начал стаптывать башмаки... Он с удовольствием доел
лепешку и в последний раз глотнул из кожанки древесного сока.
- Ну как? - поинтересовался Пузырь, насытившись сам. - Тебе,
наверное, мало? Может, еще?
- Нет, не надо, - ответил Оборвыш благодарно. - Очень вкусно, но я
уже наелся.
- Наелся?.. выговорил Пузырь с трудом. - Уже наелся?.. - повторил он.
- Лепешечкой? - и не в силах сдерживаться, затрясся в висящей над черной
бездной постели, безудержно хохоча, захлебываясь утробными звуками,
булькая выпитым соком. Ветка некоторое время ходила ходуном.
- Не обижайся, Оборвыш, ладно? Я понимаю, еда - это святое, но ты
меня просто рассмешил. Потому что странный ты парень. Мудрецом себя мнишь
- ерунда, ничем в жизни не занялся - твое дело. Но вот что меня больше
всего удивляет, так это то, каким ты стал тощим. Вроде бы нормальным
родился, я помню время, когда ты даже крупнее меня был. А потом вдруг стал
худеть. Это началось еще до нашей ссоры. Я специально вспоминал - примерно
с тех пор, как ты вздумал на пнях сидеть и глупые истории выдумывать. А
когда я с тобой подрался и ушел из деревни, ты был уже тоньше, чем
мизинец. Теперь-то, между прочим, совсем прозрачный, как только на ногах
держишься... Да, забыл сказать! Сегодня вечером, когда я к тебе второй раз
подошел, мне вдруг опять показалось, будто ты похудел. Я имею в виду, не с
детских времен, а по сравнению с тем, каким я тебя в полдень встретил.
Наверное, ошибся. Ты не обижаешься, Оборвыш?
Пузырь замолчал. Он сопел и ворочался. Веревки, удерживающие его
постель, с противным скрипом терлись о ветку.
- Нет, конечно! - успокоил Оборвыш бывшего друга. - Наоборот, большое
спасибо за восхитительный ужин. Ты меня спас.
Было совершенно темно, и Пузырь не видел, что уста собеседника
одолевает неприличная улыбка. Пузыря распирало от сознания важности
собственных мыслей. Не выдержав, он продолжал:
- А может быть и нет ничего странного в том, что с тобой такая
гнусная штука происходит. Куда твой отец девал заработанные деньги,
неясно, но у вас ведь в доме вечно жрать было нечего, я же знаю. И ты
теперь бездельничаешь - снова жрать нечего. Поэтому худоба тебя и
изводит... - Послышалось гулкое пошлепывание: Пузырь решил приласкать
потрудившееся брюхо. - Зря ты отказываешься, когда добрые люди тебе
лепешки просто так дают.
Оборвыш возразил:
- Я никогда не отказываюсь, если меня угощает добрый человек.
- На что намекаешь? - подозрительно спросил Пузырь.
- Ни на что.
Пузырь вздохнул.
- Понятно. Теперь понятно... - он аппетитно зевнул. - Слушай,
Оборвыш, все это было так давно! Неужели ты до сих пор злишься? Лично я
никакого зла не держу. Мы же были мальчишками, что мы могли соображать? Ты
вспомни, вспомни!
Оборвыш помнил. Он очень не любил вспоминать ту историю, но помнил
все. Тогда его впервые в жизни избили, и сделал это единственный друг,
лучший друг. Бывший... Пузырь дрался жестоко, совсем не по-детски, в
глазах его зияла звериная пустота, а мальчишечьи кулачки утяжеляла
дремучая ненависть.
- Я не злюсь, - тихо сказал Оборвыш. - И никогда не злился. И никогда
не смог бы на тебя злиться.
- Врешь, наверное, - с сомнением заявил Пузырь. - Не можешь ты не
злиться. Я тебя тогда здорово отделал.
Оборвыш врал редко. Положенная ему, как нормальному человеку, доля
неправды целиком укладывалась в его небылицах. И сейчас он был искренен:
не злость отравляла встречу бывших друзей, а другой губительный яд -
безразличие. Просто Пузырь являл собой нынче не более, чем путника,
случайно попавшегося на дороге. Обычного самодовольного перекупщика. И еще
- он сделался слишком уж толстым, чтобы можно было легко поверить, будто
бы он остался добрым добрым человеком. Что же касается _т_о_й_ истории, то
она оставила Оборвышу лишь одно - желание не вспоминать о ней. Поэтому он
не злился. Ничуть не злился.
Получилось так. Мужчина деревни часто рубили в лесу деревья - ради
сока, ради корма для скота, ради дров - и однажды пришла беда. Падающий
ствол угодил прямо в отца Пузыря, не успел тот отбежать в сторону. Убило
его наповал - мгновенно, без мучений. Пузырь и Оборвыш в то время как раз
находились неподалеку в лесу и результат трагедии могли наблюдать воочию.
Остаток дня Оборвыш просидел на пне, который остался от сваленного
дерева-убийцы, и сочинял небылицу. Ему было плохо и страшно, поскольку он
впервые так близко столкнулся со смертью хорошо знакомого человека, и
небылица у него получалась мрачной, тягостной. А под вечер к этому месту
вышел Пузырь. Где он бродил, о чем думал - неизвестно, но вид у него был
безумный. Пузырь принес с собой топор. Увидев Оборвыша, он не удивился,
скорее обрадовался, и объявил, что сейчас искрошит этот проклятый пень в
мелкую труху, а потом сожжет останки, и Оборвыш ему поможет свершить
святой возмездие. Оборвыш пытался привести его в чувство доводами разума,
ведь время было уже позднее, скоро должны были выползти присоски, в лесу
оставаться опасно, а если сжигать остатки пня, то огонь наверняка
перекинулся бы на соседние деревья, и весь лес тогда запылал бы. "Ну и
пусть этот иноверский лес сгорит небесным пламенем!" - Закричал Пузырь.
Когда же Оборвыш, всерьез испугавшись, принялся объяснять ему всю глупость
придуманной им мести, он вдруг успокоился. Окинул Оборвыша осмысленным
взглядом и глухо поинтересовался, что тот здесь делал - сидя на
ненавистном пне! Оборвыш немного растерялся и ответил, что выдумывал
небылицу. И тогда Пузырь принялся его бить - молча, яростно, дико. А
потом, промаявшись неделю, покинул деревню - искать счастье на дорогах.
Вероятно, он очень любил отца.
- Эй! - тихонько позвал голос из темноты.
- Да?
- Тебе было очень больно?
Оборвыш удивился.
- Мне было тебя жалко. А что?
Пузырь повздыхал в нерешительности.
- Ты меня извини, - наконец, выдавил он в муках. Подумал и добавил. -
Извиняешь?
Это было невероятно. От неожиданности Оборвыш растерялся на
мгновение. Сказанные слова никак не могли принадлежать Пузырю, потому что
Пузырь таких слов не знал. Однако слова прозвучали, и произнес их знакомый
с детства голос. Но происхождение их было совершенно необъяснимо, и
Оборвышу стало не по себе. Он прищурился, всматриваясь. Человек, висящий
рядом в непроглядной тьме, сопел, ворочался, часто сплевывал. Несомненно,
там был Пузырь. Обыкновенный, привычный, сытый.
- Конечно... - пробормотал Оборвыш. - Чего ты вдруг?
- Не знаю, - тяжело ответил Пузырь.
Скорее всего ему чуть-чуть стыдно за прошлое, - подумал Оборвыш
растрогано. Вполне вероятно, неловко и за настоящее. Наверняка он не
столько презирает занятие Оборвыша, сколько старается это показать. И
возможно, собой гордится не так уж слепо. Да, как видно стал Пузырь
все-таки взрослее, если ему важно, чтобы его считали добрым человеком.
Такие вот мысли опьянили вдруг ум Оборвыша. Он безудержно улыбался.
А Пузырь подлил еще несколько капель радости.
- Слушай, Оборвыш, - начал он непривычно робко. - Ну почему ты не
хочешь рассказать о себе? Я ведь не враг, не стражник, не вор. Почему не
доверяешь?
- Мне нечего рассказывать. Честно говорю.
- Я тебя прошу, - сказал Пузырь. - Мы же друзья. Я тебя очень прошу.
И это было также неслыханно! Годы детской дружбы оставили великое
множество воспоминаний, но о чем Оборвыш не помнил, так это о том, чтобы
Пузырь просил. Не было такого. Никогда и никого Пузырь не просил, не знал,
как это делается, и не желал знать, как это делается. Оборвыш с изумлением
ощутил в себе нежность к пыхтящему где-то совсем близко добродушному
грубоватому существу. Бывший друг... Изменился Пузырь, - решил он, -
сильно изменился. Хоть и остался таким же крупным, откормленным.
- Нечего рассказывать, - повторил Оборвыш. - Жизнь моя проста.
Сочиняю небылицы, потом записываю их на бумаге и складываю в заплечник.
Занимаюсь тем, что так тебя веселит.
Пузырь громко захрустел чем-то вкусным. Очевидно, опять проголодался.
Предложил:
- Хочешь лепешку?
- Я сыт, спасибо.
Тогда Пузырь произнес осторожно:
- Кстати, я собирался спросить. У тебя много бумаги?
- Только та, что в заплечнике. Больше нет. К тому же, большая часть
ее уже исписана.
- У тебя целый заплечник бумаги?! - голос Пузыря сделался странным.
- Наполовину. Я в нем еще ношу чернила, постель и всякие мелочи.
Пузырь слабо икнул.
- Это же состояние! - просипел он. - Оборвыш, откуда она у тебя! - и
замер, будто бы даже не дыша.
Оборвыш заколебался. В самом деле, зачем плодить дурацкие секреты?
Ничего особенного в происхождении его богатства ведь нет! Тем более,
Пузырь очень просит. Друг, пусть и бывший. Что же касается главной тайны,
то о ней не будет сказано ни слова... Отбросив сомнения, Оборвыш объяснил:
- Мне отец дал. Он все деньги, которые зарабатывал, тратил на бумагу.
И ни на что больше. Так, прожив жизнь, и накопил довольно большую пачку.
Чтобы я, бездельник, не зря собственную жизнь прожил.
Наступила пауза. Пузырь осмысливал услышанное.
- Хороший тебе достался папаша, - тускло заметил он. - Мой был
попроще, - сглотнул накопившуюся во рту слюну и продолжил беседу, вновь
обретя уверенность, теперь уже без особого интереса, оставив лишь легкую
горечь, зависть и что-то еще, неосознанно темное:
- Все ясно с твоей бумагой. Я-то думал, ты какую-нибудь хитрость
выдумал, хотел к тебе в помощники пойти. Размечтался, как вместе развернем
дело. А эта бумага, оказывается, просто свалилась на тебя через дыру
небесную, и теперь ты с ней забавляешься, от всех прячась. Глупо...
- Я предупреждал, - улыбнулся Оборвыш ночному мраку.
- Ладно, гнои ее в мешке, мыслитель, - кисло подытожил Пузырь. -
Знаешь, я никак не могу понять... Где ты ухитрился выучиться писать? У нас
же в деревне не было ни одного жреца.
- Отец научил, когда я подрос. И когда он увидел, что мои небылицы
достойны его бумаги.
- Опять твой отец! - раздраженно воскликнул Пузырь. - Он-то откуда
умел?
Вопрос был крайне неприятен. Оборвыш растерянно перебрал варианты
ответов, пытаясь найти середину между Правдой и тайной. А Пузырь повторял
все более и более настойчиво: "Откуда? А? Ну откуда же?", и не было
другого выхода, кроме как заставить шевельнуться яростно сопротивляющийся
язык:
- Не знаю. Наверное, от деда.
Увы, пришлось воспользоваться ложью. Пузырь слишком близко подошел к
главному, любопытство его стало опасным, и пора было заканчивать этот
ненужный разговор, потому что еще немного, и бывший друг начал бы
выспрашивать, зачем Оборвыш идет в город.
- Ты лучше расскажи мне, Пузырь, что интересного в мире происходит? А
то я сижу тут, ничего не знаю. О чем, например, ты сегодня слышал?
- Да ни о чем особенном, - подумав сказал Пузырь. - Самая интересная
новость сегодня, это твоя бумага... - он натужно повспоминал. - А-а, вот!
В городе утром был вертень. Поднялся где-то возле нижних ворот. Люди
говорят, разрушения там страшные! Трупы до вечера растаскивали... Вроде
все, - Пузырь сладко зевнул. - Спать охота. Не знаю я, что тебе
рассказать, Оборвыш. Это ты у нас мастер... - он покрутился, устраиваясь
поудобнее. Кора на ветке жалобно заскрипела. - Лучше сам мне что-нибудь
расскажи. Соври историю позанятнее, как в детстве, помнишь?
Оборвыш облегченно вздохнул.
- Ну что ж, - сказал он медленно, - слушай, если хочешь, - посмотрел
вниз, собираясь с мыслями. Там вспыхивало и гасло множество маленьких
огоньков - это хищно сверкали глаза присосок, чувствующих в недосягаемой
вышине запах теплой вкусной крови. Оборвыш зримо представил, как мерзкие
твари пытаются залезть по стволу дерева, срываются, падают, и снова,
отталкивая друг друга, упрямо лезут вверх, потому что чьи-то страдания -
это их наслаждение... Он начал рассказывать одну из своих старых небылиц,
но не успел произнести и нескольких фраз, как начисто был задавлен мощными
раскатами храпа. Тогда Оборвыш замолчал, закрыл глаза и принялся
фантазировать. Его охватило привычное лихорадочное возбуждение. Новая
небылица рождалась на удивление легко и быстро. Утром ее предстояло
обдумать более тщательно, поэтому, увидев историю в целом, он позволил
себе расслабиться. И вскоре заснул: его очень утомил сегодняшний день.
Восхитительный день.
Небылица, которую задумал написать Оборвыш, была примерно такого
содержания. В одной стране, существующей неизвестно где, обитали смешные
симпатичные зверьки. Они имели дома, деревни и города, их мир был прост и
незыблем, и очень походил на мир людей, но в нем была одна особенность,
если не сказать - странность. В жилах этих зверьков вместо крови текла
Жизненная сила. Когда кому-нибудь из них было плохо, когда сил почти не
оставалось, он останавливал первого же повстречавшегося путника и отпивал
из его жил немного драгоценной жидкости. И тот не спорил, не вырывался,
охотно делясь с нуждающимся. Так было заведено у них издавна, и казалось
всем привычным, правильным и даже естественным. Очень добрый это был мир.
Беда, пришедшая в описываемую страну, началась с пустяка. Однажды у
обычного, среднего, ничем не примечательного зверька родилась вполне
разумная мысль: чего ради он должен отдавать часть жизненной силы первому
встречному? И перестал зверек это делать, радуясь собственной
сообразительности. А затем через некоторое время ему пришла в голову
другая простая мысль. Если каждый случайно встреченный незнакомец с
готовностью поделится с тобой самым дорогим, было бы глупо этим не
воспользоваться! Стал он жить по новым правилам и очень быстро сделался
неизмеримо сильнее, энергичнее, умнее любого из собратьев. А его вполне
разумные идеи расползлись вскоре по городам и деревням, находя
подражателей. Собрал тогда зверек всех единомышленников вместе и быстро
подчинил своей воле этот беззащитный мир. Организовал он его совершенно по
новому. Отныне путники не могли так просто поделиться друг с другом
жизненной силой - общество было разделено на классы, и пить ее разрешалось
только вышестоящим у нижестоящих. Единственным существом, притронуться к
жилам которого никто не имел права, стал Верховный Зверь, то есть тот
самый ничем не примечательный зверек. Он же мог пользоваться услугами кого
пожелает. И вновь мир замер на долгие года. Но однажды кому-то из
ближайших помощников Верховного Зверя явилась новая вполне разумная мысль:
с какой стати из их повелителя нельзя пить вожделенный эликсир? Чем он
отличается от прочих? Пробрался этот догадливый зверек в спальню
Верховного Зверя, и, пока тот спал, высосал все, что в нем было. Умер
правитель. Но и преемник его, увы, не пережил следующий день: то ли
слишком велика оказалась для него порция жизненных сил, то ли наоборот -
чудодейственная жидкость застоялась в жилах властителя, превратилась в яд.
С тех пор это странное общество не может найти покой. И к старому
положению вещей нет возврата, поскольку идеи Верховного Зверя прочно вошли
в быт. С другой стороны - и новое никак не устоится, потому что объявилось
множество переполненных жизненными силами зверьков, которые пытаются
выяснить, кто же из них верховный. Вот как могут искалечить хороший мир
несколько вполне разумных мыслей, осенивших какое-нибудь среднее, ничем не
примечательное, симпатичное дитя этого мира.
ТРЕТЬЯ
Когда небесная твердь приобрела дневную голубизну, когда раскрылась
листва на деревьях, укутав лес спасительной тенью, когда дорога
окончательно оправилась от нашествия ночных кровопийц, Оборвыш проснулся.
Было уже позднее утро, жаркое и шумное. Он сладко потянулся,
представив, как забавно выглядит со стороны. В самом деле: вид
болтающегося на ветке человеческого тела, будто пойманного в сеть, мог бы
вызвать у случайного зрителя бодрый смех, если бы не был таким привычным.
Оборвыш огляделся. Пузырь отсутствовал, хотя повозка его стояла внизу, а
топтун пасся неподалеку. Впрочем, нет! Вон он - неторопливо брел сюда,
усердно волоча еще одну повозку. Оборвыш изогнулся, схватился руками за
ветку и ловко вылез из постели. Затем аккуратно свернул плетеное ложе,
сунул веревочный ком в заплечник и принялся спускаться с дерева. У него
было прекрасное настроение, потому что сегодня ему предстояло писать новую
небылицу.
- Ну ты и спать! - сказал Пузырь, подойдя. - Я успел позавтракать,
сбегать к дороге, выменять повозку, а ты только глаза продрал.
- Мне же не нужен завтрак! - пошутил Оборвыш.
- Хорошо тебе, - отдуваясь продолжил Пузырь. - Все барахло с собой
носишь. А мне - вставай чуть свет, иначе товар мигом уведут.
- А зачем тебе вторая повозка?
- Как зачем? Больше товара можно возить. К тому же зря я топтуна
покупал, что ли? Пусть две повозки тащит. Одну я и сам могу.
- Ты серьезный человек, - похвалил Оборвыш. - Ты истинный хозяин
дороги.
- Да-а! - Пузырь трогательно порозовел. Окинул друга снисходительным
взглядом и вдруг недоуменно воскликнул. - Слушай, по-моему ты за ночь еще
похудел!
- Ты просто сам потолстел, - весело отозвался Оборвыш.
- Не знаю... недоверчиво сказал Пузырь.
Столь мелкое событие недолго нарушало его душевное равновесие. Он
пробормотал еле слышно: "Чудеса!", задумчиво поскреб живот, но заботы
взяли свое.
- Ладно, мыслитель. Надо идти.
Наливающаяся жаром небесная твердь поторапливала. Пузырь запряг
топтуна, потом Оборвыш помог прицепить вторую повозку, перегрузить на нее
часть мешков, и бывшие друзья отправились прочь из леса. Пузырь начал
рассказывать взахлеб что-то про мясо крылатиков - какое оно вкусное, про
городских менял - какие они жулики, про способ превращения обыкновенного
древесного сока в настоящий огненный дурман, но Оборвыш не мог его
внимательно слушать, потому что высматривал, где бы ему устроиться
поудобнее, потому что придумывал, как бы потактичнее отвязаться от этого
неугомонного перекупщика. Руки у него чесались от сладостного нетерпения,
в голове одна за другой вызревали отточенные фразы. И когда бывшие друзья
вышли к дороге, Оборвыш почти уже решился объявить напрямую, что их пути
расходятся, но в этот миг настало время приключений.
Раздался истошный визг. И тут же кто-то закричал, надсаживаясь:
- Вертень! Смотрите, вертень!
На дорогу обрушилась паника. Люди заметались. Пузырь замолк на
полувдохе, лихорадочно озираясь, а через мгновение взорвался воплем, глядя
почему-то Оборвышу в лицо налившимися страхом глазами:
- Вон он! Вон там!
Пальцем Пузырь указывал вдоль дороги - назад, и Оборвыш послушно
обернулся. Действительно, шагах примерно в тысяче вырастал огромный черный
столб. Он поднимался быстро, беззвучно, становился выше и выше, из него
вылетали какие-то палки - приглядевшись, Оборвыш увидел, что это деревья.
Еще из столба сыпались непонятные точки, и он вдруг осознал,
содрогнувшись, что это люди.
- Далеко, - успокаиваясь, произнес Пузырь. - Слава Небу, далеко...
Оборвыш молчал ошарашенный. Происходящее казалось нереальным. Столб
между тем, извиваясь, достиг небесной тверди, и сразу же низ его оторвался
от земли. Вертень стал подниматься вверх, на глазах укорачиваясь,
утоньшаясь, бледнее, и вскоре исчез в утреннем небе, улетел в недоступные
воображению высоты. Пузырь вытер вспотевшее лицо рукавом.
- Жуть, - сказал он. - Я такое уже видал раньше.
Говорить Оборвышу не хотелось. Любой звук казался кощунственным. И к
бумаге тоже что-то перестало тянуть. Подарив полжизни деревне, он не
встречался еще с настоящим вертнем. Однажды в детстве эта штука поднялась
неподалеку, но отец тогда загнал его в продуктовую яму, заставил
спрятаться. Теперь же он собственными глазами увидел, на какие ужасы
способна природа в извечной борьбе с человеком.
Полные тяжелых дум, бывшие друзья зашагали по дороге в сторону
города. Позади остался чудовищный завал из деревьев, да россыпи
искалеченных тел-точек. Топтуна Пузырь вел на веревке - он бойко семенил
следом, без труда справляясь с обеими повозками. Бывшие друзья шли вместе.
Их ждали в городе дела, непонятные друг другу, но, несомненно, очень
важные. Они не разговаривали. Только Пузырь в самом начале пути проворчал:
- Что-то зачастили к нам вертни. Вчера был у нижних ворот, сегодня
здесь. Не хватало, чтобы и завтра эта дрянь где-нибудь вылезла.
А через некоторое время мрачно подытожил:
- Не к добру все это.
И затем уж замолчал: не о чем было больше говорить.
Вертень скрылся в занебесье, временно оставив мир в покое, но твердь
небесная долго еще была серой, неприветливой. Впрочем, стихия угомонилась
окончательно, и когда пришла пора полуденного сияния, над лесом уже
нависал привычный раскаленный купол. Не ожидая первых вспышек, бывшие
друзья свернули с дороги в лес, чтобы найти в тени местечко поудобнее.
Внезапно Пузырь прошипел:
- Прячемся, быстро! Прячемся!
Лицо его исказилось ненавистью.
- Зачем? - Оборвыш остановился. Пузырь торопливо поволок топтуна с
повозками вглубь леса.
- Ты что, не видишь?! - обернулся он на ходу. - Стражники!.. Сюда, за
мной давай!
С дороги спускалась довольно странная процессия. Три топтуна тащили
сколоченное из тонких бревен сооружение, напоминающее небольшой загон для
скота, к углам которого приделаны колеса. На боковых бревнах с обеих
сторон сидело по пять человек, вооруженных копьями и мечами. Еще один шел
впереди - вел топтунов за собой. Судя по всему стражниками являлись именно
они. Оборвыш впервые видел стражников. А внутри загона брело несколько
полуголых людей. Очевидно, это был особый загон - для двуногого скота.
- Но мы не сделали ничего плохого! - удивился Оборвыш, догнав Пузыря.
- Почему нужно прятаться?
- Дурень! - сипло зашептал он. - Это же сборщики солдат!
Оборвыш оглянулся. Странное сооружение двигалось прямехонько по их
следам. При этом отряд стражников разделился: пятеро остались сидеть на
стенках загона, а пятеро спрыгнули и бодро зашагали вперед. Те, что
спрыгнули, быстро приближались.
- Они идут за нами, - сказал Оборвыш спокойно. - Догоняют.
- Тьфу! - плюнул Пузырь. - Вот попались!
Небо уже вспыхивало непрерывно, корчилось в адском пламени. Сзади
раздался окрик:
- Эй, стойте!
- Все, - тоскливо сказал Пузырь, останавливаясь. - Приехали, - он
вытащил из-под мешков два топора, один решительно вскинул себе на плечо,
приняв боевую стойку, другой протянул Оборвышу. Тот безропотно взял топор,
успев только подумать: "Зачем он мне?"
Стражники опасливо встали поодаль: слишком грозный облик имел Пузырь.
К тому же и Оборвыш не казался сколько-нибудь напуганным, что также
настораживало. Старший выступил вперед. Остальные безучастно взирали на
пойманную добычу.
- Добрые люди! - произнес он миролюбиво. - Отчего вы так неласково
встречаете путников на этой скучной дороге? Мы не воры. Мы на службе
государственной.
- Что вам нужно? - хрипло спросил Пузырь.
- Сожги меня сияние, если мы желаем вам зла, - засмеялся старший. -
Мы сразу поняли, что вы солидные уважаемые люди, - поясняя свою мысль, он
ткнул пальцем в сторону повозок.
- Мы занимаемся нужным для всех делом, - осторожно подтвердил Пузырь.
Он стоял не шевелясь, ничуть не теряя бдительности.
- Я и говорю, - терпеливо подтвердил стражник, - мы не причиним зла
таким солидным людям. Так что лучше не оскорбляйте нас видом обнаженного
оружия.
Пузырь опустил топор.
- На дороге всякое бывает, - объяснил он. - Вы что-то хотели от нас,
господин старший?
- Я младший, - улыбнулся стражник.
- Как?
- Младший воевода городской стражи, - горделиво назвал он свое
звание. - Я просто хотел побеседовать с приятными людьми, скоротать время
вынужденной остановки.
Он обошел вокруг повозок, с любопытством посматривая на мешки,
похлопал топтуна по лоснящемуся боку. Между тем подоспела отставшая часть
отряда, расположилась возле соседнего лиственника. Люди в загоне утомленно
опустились на траву, их надсмотрщики принялись громко разговаривать.
- Вы знаете, - пожаловался стражник, - у нас такая противная работа!
Собираем всякий сброд по деревням, да всякую дорожную грязь, а потом
делаем из них солдат... - он вдруг круто обернулся и смерил Пузыря хищным
взглядом. Голос его наполнился беспредельной властью. - Кстати, толстяк,
из тебя вышел бы отменный солдат! Топор ты держал здорово.
Пузырь странно задергался.
- Шучу, не бойся, - ухмыльнулся стражник, обретая прежнее добродушие.
- Я вообще люблю шутить.
- А что вы еще любите? - слегка заикаясь, выдавил Пузырь. Стражник
закатил глаза и произнес мечтательно:
- Ну-у! Что я еще люблю... Покурить, например, люблю. Ляжешь на
траву, сунешь в рот хорошую закруточку, затянешься, как следует, и
забудешь про эту гадостную службу.
- Господин младший воевода, - обрадовался Пузырь. - Я вчера выменял
немного курительного порошка. Не откажитесь принять в дар! Я скромный
перекупщик, и я впервые встречаюсь со столь важным человеком, - он снял с
повозки мешочек и угодливо положил к ногам господина младшего воеводы.
- О! - воскликнул тот. - Польщен! А ребят моих не угостишь ли, а то
нехорошо как-то получается.
Пузырь послушно поднес еще один мешочек.
- Вот добрый человек! - объявил стражник. - Ребята, смотрите, что у
нас теперь есть! Жалко только, что без бумаги, он коротко вздохнул. - Ну
да ладно, мы же не Верховные воеводы, правда? Обойдемся листьями... - и
мгновенно потерял к Пузырю всякий интерес.
Оборвыш, пока петля не затянулась на его шее, тихонько стоял возле
лиственника и напряженно искал способ выпутаться. Он прекрасно понимал
происходящее. Он четко сознавал свое положение. Он помнил - на свете нет
ничего дороже содержимого его заплечника. Но, увы, когда этот скользкий
человек, облеченный малой властью, поманил Оборвыша к себе, выход не был
найден. Он подошел к стражнику. Тот предложил, мирно скалясь:
- А ты чего в стороне скучаешь? Не робей, присоединяйся к нам.
- Спасибо, - сказал Оборвыш.
- Как у тебя движется перекупля? Удачно?
Оборвыш твердо ответил:
- Я не перекупщик. У меня ничего нет. Совсем ничего.
Господин младший воевода удивился:
- Чья же тогда это повозка?
- Обе повозки мои, - вступил в разговор Пузырь.
- Ах, вот как! - стражник нахмурился. - А я никак не мог понять, чего
он такой тощий...
Молчание было бесконечным. Сборщик солдат думал.
- Парень, и тебе не стыдно? - наконец, мягко заметил он. - Когда наш
народ, выбиваясь из сил, готовится отражать атаки ненавистных иноверцев,
ты шляешься без дела по дорогам.
- У меня важное дело, - возразил Оборвыш.
- Есть только три важных дела, - немедленно откликнулся собеседник. -
Управлять, кормить и воевать. Я управляю. Твой приятель кормит, - он
шлепнул Пузыря по заду. - Остальные должны воевать. Тебе повезло, парень.
У нас как раз имеется одно свободное место, специально для тебя. Сожги
меня сияние, если мы не сделаем из тебя солдата.
Оборвыш засмеялся. Он уже знал, что надо делать, поэтому ехидно
спросил:
- Интересно, как вы умудряетесь заставлять домашний скот защищать
свой народ? Вбиваете палками готовность умереть за ваш курительный
порошок?
- Молчать, - спокойно сказал господин младший воевода.
Пузырь подскочил к Оборвышу и, оглушив, вогнал дикий шепот в самое
его ухо:
- Дурень! Отдай им немного бумаги, и они отвяжутся! Пусть курят
бумажные закрутки, пусть давятся! А если тебе жалко чистую, отдай
исчирканную, им же все равно, дурень!
- Отойди от этого червяка, - брезгливо приказал стражник. - Он
недостоин тебя, - и крикнул лениво переминающимся с ноги на ногу
пустоголовым теням. - Ребята, одного берем! Тощего!
Пузырь с ненависть посмотрел на Оборвыша. Потом забормотал, обуздывая
жадность:
- Господин воевода, подождите, может быть вам еще что-нибудь надо,
так вы скажите, я попробую достать, а дружка моего не слушайте, он
дурачок, ходит при мне, помогает, отпустите вы его, господин младший
воевода...
Ребята-стражники радостно зашевелились, и Оборвыш не стал больше
ждать. Он положил топор на повозку и побежал.
- Стой! - взвизгнул старший. Сзади образовалась маленькая
неразбериха, которая позволила создать запас бесценных секунд.
- Куда! - это был уже крик Пузыря. - К лесу давай! В ле-ес!..
Оборвыш бежал к дороге. Страх накатывал на него ледяными волнами, но
другого выхода не существовало. Любой ценой нужно было спасти рукописи. И
еще - он не дошел пока до города. Никто в этом мире не смог бы понять его,
потому что отец навечно остался в деревне...
- Держи! - вразнобой вопило несколько глоток.
- Дурень! - обезумело кричал Пузырь. - Сгоришь!
Позади слышалось мощное топанье. Стражникам тяжело было угнаться за
беглецом - им мешали мечи и копья. Впрочем, погоня неумолимо приближалась,
и кстати, едва Оборвыш подумал о копье, смертоносный предмет воткнулся в
землю где-то сбоку. Но цель была уже близка.
Последние шаги дались чудовищно трудно. Закрыв глаза, судорожно
сжавшись, спрятав голову под заплечником, Оборвыш пересек черту, где
кончалась спасительная лесная тень. Он вынырнул в море огня, затопившего
дорогу, и слепо побрел дальше, спотыкаясь и падая, а враги не посмели
следовать за ним - остановились и долго еще выкрикивали ему вслед
отвратительные ругательства.
Полуденное солнце изнемогало от ярости. Пытка была умелой, но Оборвыш
терпел, и путь длился вечность, но Оборвыш держался. Он шел, потому что
должен был идти. И вдруг понял, что выбрался из этого жуткого светового
месива. Со стоном приоткрыв глаза, увидел, что находится в лесу с
противоположной от дороги стороны. Он победил испепеляющий барьер! Оборвыш
вяло опустился на восхитительно прохладную траву и почему-то заплакал. В
душе его глухо болела чужая незнакомая обида... Зачем он принял на себя
такую ношу? И что будет с ним теперь? И не прервется ли здесь слабая нить
его слова?.. Нет, не желал Оборвыш думать о страшном! Вообще - не время
было сейчас думать. Глаза терзала мучительная резь - именно поэтому из них
и сочились эти жалкие мутные капельки... А враги мечутся по ту сторону
мира, свирепыми взглядами смотрят вверх, проклинают остановившее их Небо,
а сияние ведь скоро уйдет, растворится в полуденном зное, и приоткроется
путь, враги вновь ринутся в погоню - обманутые, озлобленные беспощадные...
Оборвыш заставил себя встать. Его слегка качало. Вокруг неподвижно
висели в воздухе какие-то неясные серые пятнышки, и он долго всматривался
в них, прежде чем догадался, что это человеческие лица. Затем сумел
различить в цветовом хаосе размытые силуэты отдыхающих в тени людей.
Постепенно ему удалось обуздать взбунтовавшееся зрение. Он огляделся. На
траве, на мешках, на повозках, на пнях, на сваленных стволах деревьев -
повсюду сидели пережидающие сияние путники, они грызли сушеные лепешки,
теребили жадными ртами кожанки с соком и равнодушно созерцали этого тощего
безумца, выползшего из пылающей бездны в их застывший мирок. Тогда
Оборвыш, не теряя больше времени, бережно надел заплечник и нетвердым
шагом двинулся вглубь леса.
ЧЕТВЕРТАЯ
Когда небо в очередной раз подарило власть вечерним сумеркам, когда
буквы стали сливаться с бумагой, когда мысли превратились в болезненное
мельтешение одних и тех же фраз, он прекратил работу.
Голова гудела. Глаза слезились. Пальцы, сжимавшие перо, были вялыми и
потными, во всем теле ощущалась унизительная усталость. Оборвыш сложил в
заплечник свое богатство, поднялся, тяжело выпрыгнул из хижины и с
наслаждением глотнул вечерний воздух.
Он хорошо сегодня поработал.
Затем оглянулся и посмотрел на приютившие его стены. Это было старое,
крепкое, испытанное временем жилище лесных людей. Давным-давно, когда отец
Оборвыша не помышлял еще рождаться, их унылой деревеньки не существовало,
а мир только-только обретал свои законы, свободные лесные люди бродили
дремучими тропами - каменных дорог тогда ведь тоже не было - и ставили
повсюду такие вот незатейливые надежные постройки, в которых любой
случайный путник мог бы переждать непогоду, укрыться от зверя или
спрятаться на ночь от ненасытных присосок. Сооружались они изумительно
просто. Вырывалась продуктовая яма, вокруг нее вкапывалось четыре мощных
столба, к ним на недосягаемой для присосок высоте крепился бревенчатый
пол, чуть выше - крыша, из веток сплетались стены, и готов был хороший
дом.
Оборвыш забрел сюда вскоре после побега. Он совсем недалеко отошел от
дороги - узкая шумная полоска, наполненная деловой суетой и бесполезными
страстями, оставалась еще в опасной близости. Но сил идти дальше уже не
было, а тут появилась хижина, и Оборвыш забрался в нее, решив плюнуть в
лицо создавшейся ситуации. В нем клокотало темное раздражение. Появись
опять стражники - он стал бы яростно защищаться. Стражники, к счастью, не
появились, зато в зыбком лесном воздухе вдруг заклубились неясные образы,
потихоньку заработало воспрявшее воображение, бессвязное скрипение
покачивавшихся на ветру листьев превратилось в шепот, и Оборвыш с радостью
ощутил сладостный зуд в пальцах. Новая небылица, навеянная горькими
событиями полуденного часа, постепенно заполняла душу до краев,
бесцеремонно просилась на бумагу. Тогда он устроился прямо на неудобном
полу и, терзая разум поисками нужных слов, стал описывать возникающие
перед глазами видения...
Он постоял некоторое время без всякого занятия. Лес вокруг был полон
таинственных звуков и пугающих теней. Он поднял вверх утомленную голову.
За темнеющей небесной твердью разгорались Огоньки - еще одна загадка этого
мира. Маленькие светлые точки - что они делали там, в занебесье, ради
каких целей жили?.. Глупый вопрос. Оборвышу сделалось грустно. В очередной
раз - непонимание, в очередной раз - мучительное осознание собственной
ничтожности. Он вздохнул, потоптался на месте, потом обошел зачем-то
вокруг хижины. По пути раздавил несколько присосок и понял, что пора лезть
обратно. Он снова забрался в бывшие владения лесных людей, тут у него
возникло желание перечитать написанное и кое-что исправить, но строчки
были уже совершенно неразличимы, и он быстро убедился в бесполезности этой
затеи. Оборвыш улегся спать, потому что ничего другого не оставалось:
день-то сегодняшний, увы, закончился.
Сочиненная Оборвышем небылица рассказывала о человеке, который всю
жизнь занимался очень странным делом. Человек слагал песни. У него
получались добрые, мудрые, какие-то удивительно чистые песни. Выстраивая
их звук за звуком, он испытывал непередаваемую радость, понять которую
смог бы лишь тот, кто сам когда-нибудь слагал песни. Судьба его не
представляла бы особого интереса: в любом мире отыщется блаженный,
тратящий попусту жизнь. Но суть истории в другом. Деревня, где жил
человек, за что-то невзлюбила его. О-о, это была своенравная, капризная
деревня, впрочем, и деревней-то ее нельзя назвать, потому что когда-то
давным-давно она превратилась во всемогущее сверхъестественное существо.
Жители ее, точнее - пленники и не подозревали, что целиком находятся во
власти этого существа, они просто рождались, работали, умирали - в своей
деревне, в родной деревне. Так вот, чем-то не угодил ей человек, слагавший
песни. Возможно, именно тем, что бывал иногда счастлив. Поэтому жизнь его
складывалась очень сложно. Деревня придумала для него изощренное
наказание. Нет, она не собиралась убивать или калечить человека: это было
бы слишком быстро и просто. Она поступала хитрее - обрушивала на него
великое множество житейских трудностей, чтобы разум был задавлен
постоянной необходимостью решать мелкие, глупые, ничтожные задачки. И
наказание дало хороший результат. Человек прожил отпущенные ему годы,
сражаясь с обстоятельствами, изредка пытаясь сочинять, в муках сознавая,
как бесплодно уходит время, а песен-то создал до смешного мало!
Печальная история. Однако кончается она не так уж плохо. Хоть и не
знал человек, что его беды не случайны, что они намеренно подстроены
деревней, он все же сумел отомстить злобному существу. Да, песен после
него осталось мало, но ведь они не были просто придуманы, они были
выстраданы, поэтому каждое слово в них таило неудержимую силу.
Удивительную, непонятную радость вызывали они в людских душах. И
постепенно вошли песни в скучные деревенские дома, навеки зазвучали в
пыльном воздухе. При этом ни одна из них не рассказывала о деревне,
которой человек отдал жизнь. Ни одна! Человек слагал добрые песни, в
деревне же он не видел ничего доброго. А посвящены они были какой-то
другой, вымышленной деревне, существовавшей только в воображении этого
человека. Он безнадежно мечтал жить в придуманном им мире. Он хотел, чтобы
люди мечтали вместе с ним.
Шло время. Смысл странных песен все глубже проникал в умы людей, и
это действие чудесным образом подрывало могущество деревни: она
неотвратимо слабела, делалась дряхлой, беспомощной. А когда доброта
странных песен прочно вросла в души человеческие, когда их вера в
возможность счастья стала верой всех живущих, издохла мерзкая тварь. И кто
знает - не мешали бы человеку слагать песни, может и не сумел бы он
наполнить из всепобеждающей верой?
Оборвыш проснулся оттого, что ему невыносимо хотелось пить. Во рту
было сухо, скверно, в груди покалывало, спину как-то нехорошо ломило. Что
со мной? - вяло удивился он. И тут же вспомнил вчерашний день. Сияние!..
Он полежал некоторое время, собираясь с духом, потом вылез из хижины.
Дополз до ближайшего лиственника, отодрал ножом толстый кусок коры и
принялся жадно лизать холодную влажную мякоть. Я варвар, - подумал он
равнодушно. А впрочем, угощение заслуженное: потрудился вчера просто
замечательно! Придумал новую небылицу, пригвоздил ее к бумаге - молодец...
Проклятое сияние! Волосы повылезают - ладно. Но говорят, будто и зубы
выпадут, и вообще - страшные вещи с людьми происходят, если ненароком в
пламени этом дьявольском искупаться. Хотя зубы тоже ерунда, переживем, тут
самому бы не улететь за небеса. А вот Пузырь без зубов пропал бы точно, от
тоски бы высох - без смысла жизни-то...
Было утро. Небесная твердь едва-едва оправилась от тьмы, потихоньку
светлела, крепла, вызревала. Лесная тень наливалась благодатной силой.
Утро было ранним, пока еще нежным, пока еще спокойным. Со стороны дороги
раздавался глухой стук, изредка доносились неясные возгласы - дорога тоже
проснулась. Оборвыш оборвался от изуродованного им дерева и побрел обратно
к хижине. Голова, к счастью, была ясной, в ней закипало знакомое
нетерпение. Можно работать. Нужно работать. Давно пора начать работать...
Оборвыш вскарабкался в свое убежище и занялся делом.
Он довольно быстро поправил текст вчерашней небылицы.
Затем стал записывать историю, которую придумал прошлой ночью - про
смешных зверьков, порабощенных несколькими вполне разумными мыслями.
Вскоре после полуденных плясок света работа была вчерне завершена.
Тогда он понял, что необходимо отдохнуть.
Оборвыш задремал, и это блаженное состояние представило ему
совершенно неожиданную картину мира. Приснилось, будто бы вертень является
вовсе не стихийным бедствием, как многие полагают, не карой небесной, в
чем многие уверены, а транспортным средством невидимых путешественников,
которые летают на нем сквозь небесную твердь - к Огонькам. Невидимки эти
не злые, просто они не замечают, что их жуткие летающие столбы приносят
людям смерть и разрушение. Очнулся Оборвыш, охваченный возбуждением, и
принялся лихорадочно обдумывать это кощунственное предположение. Он горел
желанием превратить его в новую прекрасную небылицу, решив наполнить
очередное творение мыслями об относительности малого и большого, и о том,
насколько бесчестно для разумного путешественника равнодушное незнание
чужих горестей.
А когда в голове у него все прояснилось, когда сюжет истории стал
зримым, именно в этот сладкий миг ему вновь стали мешать.
Знакомый голос неуверенно позвал:
- Эй, тут есть кто-нибудь?
Оборвыш высунулся из хижины.
- Опять ты? - сказал он устало.
Пузырь страшно обрадовался. Закричал на весь лес:
- Жив, бездельник! Нашел я тебя все-таки!
Его радость была удивительно искренней, и Оборвыш смирился, справился
с минутным отчаянием, даже улыбнулся непроизвольно:
- Ты что, меня специально искал?
- А ты как думал? Вчера полдня убил, и сегодня - тоже...
Пузырь смотрел сияющими глазами. Оборвышу вдруг сделалось стыдно за
свою мелкую неприязнь в этому доброму - да-да, доброму человеку. Он полез
вниз, сильные руки помогли ему спуститься, и когда он примял ногами траву,
в мире как всегда стало хорошо. Только сильно болела поясница.
Пузырь бережно повернул бывшего друга к себе лицом. Почему-то радости
уже не было в его взгляде.
- Что-то странное с тобой творится, Оборвыш. Похудел ты. И вроде бы
некуда тебе дальше худеть, так надо же - снова... Ты чего с собой сделал в
этих гнилых развалинах?
- Я тут работал.
- Рабо-отал... - передразнил Пузырь, скептически хмыкнул и похлопал
себя ладонью по макушке. - За небесами тебя поймут. Кстати, ты как себя
чувствуешь?
- Нормально.
- Проскочил сияние, и ничего?! - воскликнул Пузырь, отодвигаясь.
- Все нормально, - повторил Оборвыш. Если бы это было так, подумал он
мрачно. Если бы это было так.
- Дуракам везет, - Пузырь покивал головой и глубокомысленно заметил:
- Наверное, по-другому и не могло быть. Ты же весь будто высушенный. Как
стручок бобовика. Ребра сквозь рубаху торчат. Что там это паршивое сияние,
когда в тебе и так ничего не осталось?
- Точно, - весело подтвердил Оборвыш. - Пусть мудрые обжоры боятся.
Пузырь скривился:
- Остришь? Дурень, молись лучше, чтобы все обошлось!
- Где твой товар? - спросил Оборвыш. - Стражники отобрали?
- Стр-ражники... - выцедил Пузырь и тяжко ругнулся. Успокоившись,
объяснил. - Я топтуна и повозки тут недалеко оставил. На всякий случай. Их
отсюда не видно, они с той стороны от хижины, - он вдруг спохватился. -
Подожди, Оборвыш! Я сейчас их привезу, - и торопливо зашагал прочь. - А то
какой-нибудь умник случайно наткнется, - он договорил на ходу,
обернувшись, - нищий бродяга какой-нибудь...
Пузырь скрылся из виду. Оборвыш, пользуясь его отсутствием, слазил в
хижину, собрал бумагу и письменные принадлежности, вернулся обратно, и
когда Пузырь появился из-за деревьев, ведя топтуна с повозками, Оборвыш
был готов продолжать путь. Он решил временно отложить работу. Нужно было
идти в город. Ему давно нужно было быть в городе.
- Пойдем, - предложил он Пузырю.
- Куда? - не понял тот.
- К дороге.
Пузырь почесал драгоценный живот и вздохнул:
- Я думал, мы сначала пообедаем.
- Давай, легко согласился Оборвыш. - Сытому путь короче. Но ты же
знаешь, у меня ничего съестного нет.
- Угощу, - широко улыбнулся Пузырь. Он взял с одной из повозок
припрятанный мешочек с едой, расстелил на траве подстилку, и бывшие друзья
уселись. Когда еда была разложена, а нетерпеливые пальцы откупорили
кожанку с соком, он с удовольствием заговорил:
- Представляешь, эти остолопы помчались тебя ловить по дороге к
городу! Они же заметили, в какую сторону мы двигались. Подумали, будто ты,
как умный вдоль дороги и побежал. После сияние, между прочим, смеху было!
Младший воевода пытался спросить у кого-нибудь, куда ты подевался, а все
от него разбегались. Он там визжал от злости, как крылатик резаный. А я
ведь знаю твои заскоки, Оборвыш. Слава тверди, давно их выучил. Я был
уверен, что ты где-нибудь неподалеку на пне примостился и спишь с
открытыми глазами. И тихонечко так, чтобы эти вояки не заметили, пошел в
лес... Не ошибся! Вон, сидишь ты передо мной, лепешку крошишь...
Лепешка была свежей, вкусной. Оборвыш с аппетитом обедал ею, двигая
челюстями, только хруст тупой болью отдавался где-то за ушами, и он
тревожно прислушивался к этому новому ощущению. Смягчить боль глотками
древесного сока не удавалось. Тогда, чтобы помочь себе отвлечься, он задал
давным-давно назревший вопрос:
- Зачем ты меня искал? Время тратил, силы тратил. Шел бы один в
город.
- Дурень, - ответил Пузырь сердито. - Зачем... Потому что жрать тебе
нечего! - он оторвал зубами кусок мяса от тушки копченого грызуна. - Ведь
ты пропадешь без меня, блаженный, не догадаешься ведь обменять листик
бумаги на мешок лепешек. К тому же я боялся, что ты вообще где-нибудь
обожженный валяешься, подыхаешь.
- Спасибо, - нежно сказал Оборвыш.
- Мяса хочешь? - спросил Пузырь, яростно жуя.
- Нет, я не люблю мясо.
- Зря.
Некоторое время бывшие друзья беседовали о всяких пустяках. Потом
Пузырь ненароком поинтересовался:
- У тебя бумага при себе осталась?
- Да, конечно.
- Я тут вот что подумал, - осторожно продолжил он. - Может нам дельце
вместе сотворить?
- Какое дельце? - Оборвыш перестал есть.
- Я все понял. Ты выдумываешь свои истории, и зачем-то записываешь их
на бумаге. Зачем, я не спрашиваю. Нужно тебе, и ладно. Но ты говорил,
будто у тебя чистой много. Дай мне чистой бумаги, совсем немного, сколько
не жалко, а я знаю, где ее можно получше обменять. Это только чтобы
начать, дальше-то пойдет само собой! Ты не пожалеешь, у нас будет большое
дело.
- Не могу, - спокойно сказал Оборвыш.
Пузырь безмерно огорчился.
- Память об отце, да? - тоскливо предположил он. - Или твой отец
перед смертью запретил менять бумагу?
- Не совсем так.
- Тогда почему?
- Это не просто бумага.
- А что?! - рявкнул Пузырь.
Оборвыш заколебался. Помолчал, задумавшись. Объяснять или не
объяснять? Поймут или не поймут?
- Это смысл, - произнес он неохотно.
- Святая твердь... Какой такой "смысл"!
Не стал Оборвыш объяснять. Не могли его здесь понять. Повздыхал,
грустно посмотрел вокруг, пробормотал: "Извини, Пузырь" и тяжело поднялся
с подстилки. А Пузырь некоторое время был непристойно громок. Он очень
подробно рассказал Оборвышу, что думает о нем, о его бумаге, о его отце,
он перепробовал массу словечек, чтобы подобрать наиболее точные, он
выплюнул недоеденный обед вместе со слюной. Ужасно обидно ему было.
Впрочем, разногласия недолго омрачали концовку обеда. Пузырь предпочитал
не помнить о неудачах, тем более - пища была так хороша, и вскоре
превратился он в прежнего беззлобного увальня. Бывшие друзья еще
поговорили о чем-то незначительном, собирая остатки еды и разбросанные
вещи. Над головами мирно поскрипывала листва, ветерок заглядывал в лица,
где-то там, в самом центре этого суетного мира, деловито шумела вечная
дорога. Ничего не предвещало стремительного приближения новых испытаний.
Первым почуял беду топтун. Он забеспокоился, заскреб землю лапами,
жалобно повыл и вдруг начал бешено рваться из упряжи. Передняя повозка
перевернулась, мешки посыпались на траву.
- Ты что! - завопил Пузырь и бросился к животному. - А ну стоять!
Стоять!
Неожиданно стало темнеть. Оборвыш посмотрел наверх и обмер - прямо на
них медленно опускалась жуткая противоестественная чернота. Сплошной
стеной она окружала место их отдыха - надвигалась, наваливалась. И было
почему-то необычайно тихо.
- Спасайся!!! - страшно заорал он. Пузырь присел, панически озираясь.
Топтун совершенно обезумел - бился о землю мордой, роняя мутную пену.
- К хижине! - Оборвыш продолжал кричать. - Быстро!
Он схватил заплечник и побежал. Сзади тяжело затопал Пузырь. Через
мгновение Оборвыш был возле хижины - нырнул под бревенчатый низ дома и, не
задумываясь, спрыгнул в продуктовую яму. Следом на ним свалился Пузырь,
издав вопль ужаса. Последнее, что заметил Оборвыш, был вид плавно
поднимающегося вверх топтуна - извивающегося, беспомощно лягающего воздух
- а за ним и повозок, и мешков с высыпающимся товаром, кроме того адская
сила выгнула стволы деревьев. Подумав: "Успели, слава Небу!", он упал
плашмя на дно ямы.
Рядом распластался Пузырь. Ничего не соображающими глазами он смотрел
Оборвышу в лицо, натужно шевелил губами и беззвучно открывал рот. Из носа
и ушей у него сочилась кровь. Некоторое время Оборвыш не мог понять, зачем
бывший друг делает такие странные движения, пока не догадался, что тот его
о чем-то спрашивает. А присмотревшись, сообразил - Пузырь беспрерывно
твердит один вопрос: "Что это?". Тогда Оборвыш ответил - "Вертень", - но
не услышал своего голоса, снова выкрикнул - "Вертень!!!", - однако стояла
глухая одуряющая тишина, и он подумал, что должно быть тишина заткнула им
уши, вот почему ничего и не слышно, а потом стало совсем-совсем темно и
мучительно, просто невыносимо тихо.
Их спасло то, что вертень задел хижину самым краешком. Собственно, от
хижины ничего не осталось, и вообще - на добрых двести шагов в направлении
дороги лес превратился в сплошной завал. Повергнув в ужас мечущийся внизу
мир, улетел вертень в занебесье, - безжалостный, всемогущий,
нечеловеческий...
Оборвыш пришел в себя. Шевельнулся, застонав, и Пузырь сообщил ему
слабым голосом:
- Я думал, ты помер.
- Рано радовался, - откликнулся Оборвыш. Приподнял голову и
огляделся. В яме было сыро, сумрачно, холодно. В полутьме призрачно чернел
силуэт бывшего друга. Тот сидел, опершись спиной о стену, поджав ноги,
положив подбородок на колени, пусто смотрел перед собой и странно
подрагивал. Все правильно: наверх смотреть было жутковато. Беспорядочное
нагромождение стволов деревьев надежно укрыло их убежище, чудовищной
крышей повисло над головами, и сквозь эту толщу, сквозь это месиво из
веток, земли и листьев просачивались жалкие лучики света. У Оборвыша
нехорошо сжалось внутри. Кряхтя, он подполз к Пузырю и устроился рядом.
- Завалило, - вяло сказал Пузырь. Помолчал, потом с неожиданной
обидой крикнул. - Вот тебе и спасся! Спрятался в собственной могиле!
- Выберемся, - энергично пообещал Оборвыш.
- А-а... - Пузырь обреченно махнул рукой. Больше ничего не сказал.
Оборвыш привстал и начал методично исследовать эту западню, подло
схватившую их - доверившихся ей путников. Он быстро нашел среди хаоса
нависших бревен щель пошире, просунул в нее голову, плечи и долго что-то
там разглядывал, стоя в крайне неудобной позе.
- Слушай, тут можно пролезть! Если пузо подобрать...
- Я уже пробовал, пока ты валялся, - безразлично отозвался Пузырь.
Оборвыш осторожно сполз обратно.
- Ну и как?
Пузырь дернулся, прошипел:
- Что как? Непонятно разве - как? Мыс-слитель!
Ему было страшно. Страх мерцал в его распахнутых глазах, сотрясал
тело, ясно слышался в каждом вздохе его, в каждом стоне.
- Я тоже попробую, - твердо сказал Оборвыш. Он в нетерпении вскочил.
Вновь просунул голову в щель и глухо добавил. - Может быть и вылезу. Когда
вертень нас с тобой здесь хоронил, он не знал, что в мире отыщется такой
тощий как я. А там что-нибудь придумаем.
Поудобнее уцепился за бревна, подпрыгнул, забавно пыжась, принялся
подтягиваться на слабеньких руках, неумело проталкиваться вверх, а Пузырь
следил задумчиво за его усилиями, и когда от Оборвыша остались только
ожесточенно дергающиеся ноги, бывший друг внезапно схватил его за башмак:
- Ну-ка подожди.
Оборвыш прекратил возню, тут же свалившись вниз.
- Что случилось?
- Оставь заплечник.
- Зачем? Он же мне не мешает.
- Я говорю - сними.
- Да ну тебя! - рассердился Оборвыш. - Теряем время... - и опять
сунулся в щель между бревен.
- Стой! - вдруг заревел Пузырь.
- Что с тобой? - спросил Оборвыш, стараясь быть спокойным. Он
ничегошеньки не понимал.
- Оставь свой грязный мешок здесь!
- Объясни мне, наконец, что ты хочешь?!
- Спаситель нашелся, - выцедил Пузырь. - Знаю я, как ты мне поможешь.
Вылезешь, сядешь где-нибудь и продумаешь до вечера. Мыслитель! Если у тебя
будет заплечник, ты забудешь, что кто-то там в вонючей яме подыхает. Разве
нет?
Такая злоба звенела в его голосе, такое отчаяние, такая уверенность в
чужом предательстве, что Оборвыш не стал спорить. Он сказал: "Дурак
ожиревший!", бросил в Пузыря заплечник и полез наверх.
Оборвыш оказался прав. Его изумительная худоба позволила обмануть
торжествующие обстоятельства. Судорожно извиваясь, изрыгая самые черные из
когда-либо слышанных ругательств, он продрался сквозь ненавистную
преграду, заставил тело протиснуться в невообразимо узкие лазейки, он
изорвал в клочья рубаху, исцарапал кожу, жестоко раскровянил ладони, но
все-таки выбрался к свету! В нем бушевала неизведанная доселе ярость - на
Пузыря, на бревна, на мир, на себя. Она толкала вверх, отключив разум,
оставив лишь одно желание - свободы! - и именно это страстное чувство
помогло одолеть колдовские чары. Одуревший от усталости, потный, грязный,
вырвался Оборвыш из плена, сел, обмякнув, на выдранный с корнями
лиственник, потом лег, обнял ствол руками и лежал так вечность.
- Я вылез, - наконец проговорил он хрипло.
Снизу прозвучал отчетливый вопрос:
- Ну и как там?
- Тут что-то дикое, - честно сказал Оборвыш. Он с трепетом смотрел
вокруг. От увиденного холодело в груди, и он запоздало благодарил Небо за
то, что остался жив. Разрушения были неописуемы. Он добавил:
- Пузырь, мы чудом спаслись. Нам просто повезло.
- Это ты спасся! - немедленно проорал Пузырь. - Я-то пока еще в яме
гнию!
- Не волнуйся, я тебя не брошу, - попытался Оборвыш успокоить бывшего
друга. - Может снова попробуешь вылезть? Вслед за мной.
- Уже пробую, - тоскливо отозвался Пузырь. - Безнадежно. Плечи
проходят, а дальше никак...
Надо поджечь завал, - подумал Оборвыш.
Нет, нельзя! Пузырь задохнется в дыму еще до того, как сам сгорит.
Прокопать под завалом канаву, чтобы Пузырь через нее выполз наружу?
Бред! Для этого года не хватит.
И растащить проклятые бревна невозможно - слишком много их, слишком
тяжелы они!
Что же делать?
- Ты чего молчишь? - испуганно спросили снизу. - Эй, ты здесь?
- Нужен топор, - сказал Оборвыш. - Прорубить к тебе лаз.
Пузырь воспрял духом.
- Поищи где-нибудь поблизости, - посоветовал он возбужденно. - У меня
на повозке было три топора.
- Сейчас, - сказал Оборвыш. - Трудновато будет найти, но попытаюсь.
Тут такое творится!
- А если не найдешь?
- Схожу к дороге, у людей попрошу.
- Дадут тебе, как же! - горько заметил Пузырь. - Людей не знаешь, что
ли? - и принялся с безумным остервенением рассуждать о жадности, о
подлости, о низости этих заполненных гнилью кожанок, именующих себя
людьми, и еще о чем-то черном, недобром, но Оборвыш быстро перестал его
слушать, потому что нужно было спешить. Обдумывая план поисков, он начал
осторожно спускаться с ненавистно груды деревьев. А когда почти уже
добрался до нормального уцелевшего леса, Пузырь сзади вдруг страшно
завопил. И Оборвыш торопливо вскарабкался обратно.
- Что случилось? - спросил он взволнованно.
- Присоска! Я раздавил присоску!
Оборвыш содрогнулся.
- Ерунда! - сказал он, мгновение помедлив. - Это случайность. Она,
наверное, из-за вертня перепутала день с ночью.
- У тебя там уже темнеет, да? - с беспредельным ужасом предположил
Пузырь.
Оборвыш посмотрел на небесную твердь. Пока еще было светло, однако
жить Пузырю оставалось не так уж много времени. Кровожадные властелины
ночи в нетерпении ждут своего часа. Свирепые, вечно голодные, скоро
выползут они тысячами из нор, набросятся на пойманную в яме, забавно
трепыхающуюся добычу, и останется от Пузыря лишь белесая сморщенная
оболочка.
- Не бойся, время еще есть! - бодро воскликнул Оборвыш.
- Отходился я, севшим голосом сообщил Пузырь. - Отменялся. И зачем
только в лес пошел? Заплечник твой мне покоя не давал. Так вот он,
заплечник, в руках у меня...
- Все, хватит болтать! - резко прервал Оборвыш это болезненное
бормотание. - Пойду людей позову на помощь.
Пузырь жалко всхлипнул.
- Какой дурак сунется на ночь в лес? - голос у него стал совсем
мертвым. - К тому же задаром?
- Я им уплачу, - зло сказал Оборвыш. - Ты понял?
И Пузырь замолчал.
ПЯТАЯ
Когда изнуренные ноги уже не слушались, когда бешено работающее
сердце готово было пробить ребра, когда разодранная одежда насквозь
пропиталась потом, он выскочил из леса.
Деловито брели путники. Противно скрежетали повозки, мерно вышагивали
неутомимые топтуны. Дорога жила своей собственной жизнью, в заботах и
хлопотах - бессмысленно шумела, разговаривала, плевалась лепешечной
шелухой, фыркала, пачкала пеной вековые камни. К кому здесь обращаться?
Кого просить? К кому взывать? Он принялся лихорадочно озираться. Во рту
была какая-то глупая каша из отчаянных умоляющих фраз - мешала кричать. Он
прислонился к лиственнику, стараясь успокоиться.
- Смотрите, вот он! - раздался восторженный возглас. - Я его нашел! Я
его первый увидел!
Оборвыш вскинул голову. Несколько человек бодро шагали вдоль леса,
уверенно, целеустремленно - прямо к нему! Знакомый до боли голос крикнул:
- Эй, не вздумай снова убегать! Плохо будет!
Тягостный озноб пробрал вдруг Оборвыша: он узнал этих людей. Сборщики
солдат. Те самые, вчерашние. Пытаться бежать было бесполезно. Совершенно
бесполезно.
Предвкушая хорошее развлечение, стражники окружили лиственник.
Крупные, мускулистые, накормленные, они не сомневались в своем
предназначении, они хозяйски ухмылялись и сладко рыгали вчерашним огненным
дурманом. Господин младший воевода с удовольствием сказал:
- Парень, мы так давно тебя искали. Ноги все сбили. И где это ты
пропадал?
- В лесу, - кротко ответил Оборвыш.
Стражник мягко покивал.
- Я так и думал. Сначала-то мы тебя по дороге ловили, - он ткнул
пальцем в сторону города, - но потом поняли, что там тебя нет. Решили
вернуться. Мы обязательно должны были тебя найти, очень уж ты нас обидел,
- голос его сделался пугающе радостным. - Сожги меня сияние! И мы тебя
нашли.
Оборвыш молча стоял, прижимаясь спиной к теплой податливой коре.
Выхода не было - он отчетливо сознавал эту раздирающую душу истину. Теперь
выхода не было точно. Рыдай, падай на колени, целуй врагам ноги, умой лицо
грязью... Ну же, Оборвыш!
А Пузырь ждет. Мечется, надеется, сходит с ума. Изнемогает от
ожидания. Бывший друг, толстый безвредный человечек.
Это сон, - подумал Оборвыш. - Это бред... Огни занебесные, помогите!
Господин младший воевода с наслаждением говорил. Его тени стояли
полукругом, их ненавистные рожи сливались в сплошную полоску, отгородившую
лиственник от остального мира. Оборвыш пусто смотрел на окружившие его
самодовольные розовые пятна и старательно слушал. Выхода не было.
Кошмарный беспросветный мир.
Выход существовал. Напрашивался сам собой, был очевиден и прост. И
Оборвыш ни мгновения не колебался, приняв его за единственно возможный.
Он, скорее всего, до конца еще не понимал, что означает этот выход для его
жизни. Он решился сразу. Когда господин младший воевода закатил ему
властную оплеуху, а затем пригласил проследовать в стоящий где-то
поблизости загон с двуногим скотом, когда стоящие без дела ребята получили
долгожданный приказ помочь этому тощему выродку дойти до места, он задал
вопрос:
- Вам нужна бумага?
- Чего-чего? - переспросил воевода.
- Бумага, - повторил Оборвыш, потирая горящую щеку. - Нужна?
Ответом ему явился хриплый хохот.
- Малыш спятил! - объявил господин младший воевода. - И сколько у
тебя бумаги?
- Много. Вам для закруток надолго хватит.
Стражник стал серьезным. Недоверчиво оглядел рваную рубаху Оборвыша,
измазанное лицо его и с сомнением предположил:
- Ты врешь, мерзавец!
- Нет.
- И где же она у тебя? - поинтересовался тогда стражник.
- Вам нужна бумага? - уточнил Оборвыш. - Мы сможем договориться?
- Ну что же ты, - укоризненно заметил господин младший воевода. -
Сильно не хочешь быть солдатом?
- Я хочу отдать вам бумагу.
- Это хорошо, - похвалил стражник. - Считай, что договорились. Так
где она у тебя?
Оборвыш коротко объяснил ситуацию. Затем посмотрел на небо. Вот-вот
должно было начать темнеть. Господин воевода тоже внимательно посмотрел на
небо.
- Там придется здорово поработать, - задумчиво произнес он. - Да-а...
Идти в лес на ночь глядя...
- В яме лежит целый заплечник бумаги, - напомнил Оборвыш.
- Да-да, я понял... Знаешь что? - высокопоставленный человечек,
усмирив брезгливость, вплотную приблизился к Оборвышу, дружески возложил
ладонь на плечо его. - Плюнь ты на этого потного толстяка! Он ведь теперь
нищий. Давай мы завтра спокойно пойдем и достанем твою бумагу. Согласен?
- Надо идти сейчас, - нетерпеливо сказал Оборвыш. - Как можно скорее.
- Мы пойдем завтра, - сообщил воевода свое решение.
- Завтра я вам не покажу место. А сами вы не найдете.
- Тьфу! - разозлился стражник. - Я было подумал, что ты умный парень,
- он помолчал и уверенно добавил. - Завтра ты покажешь нам все, что
попросим.
- Нет.
- Покажешь, - улыбнулся сборщик солдат. - Ты ведь не знаешь, как
хорошо мы умеем просить.
- Не покажу, - равнодушно сказал Оборвыш.
Стражник поверил.
- Вонючка... - проговорил он. - Ладно, все равно работать не нам, -
повернулся и жестко приказал ожидающим сзади теням. - Гоните за нами тот
сброд из загона. Только внимательно, чтобы не разбежались, понятно?
И они двинулись в путь.
Что же я наделал! - ужаснулся Оборвыш. - О-о, святая твердь!
Спасатели действовали энергично, расторопно, умело. Вскоре вышли к
завалу, тут же в руках у стражников появились топоры, будущие солдаты были
временно освобождены от стягивающих их веревок, и работа началась.
- Показывай, - сказал воевода.
Оборвыш безропотно повел стражников к ловушке, из которой недавно
выбрался. Были ясно слышны какие-то странные звуки, и, приблизившись, он
догадался: это выл прощавшийся с жизнью Пузырь.
- Я привел людей! - Оборвыш заставил себя крикнуть. Пузырь проорал в
ответ что-то нечленораздельное.
- Заткнитесь вы! - рыкнул воевода раздраженно.
Дальше все происходило очень быстро. Оставалось только наблюдать,
стараясь забыть о неизбежном. Сборщики солдат разрубали сваленные деревья,
осыпая мир оглушительными проклятиями, полуголый "сброд" растаскивал в
стороны тяжеленные бревна. Господин младший воевода тревожно посматривал
на небо и часто поторапливал подчиненных, бессловесных же рабов изредка
стегал плеткой - просто так, на всякий случай. Он тоже ругался,
разнообразно и отвратительно. В итоге дело спорилось, и когда твердь
небесная окончательно утратила дневную силу, работа была закончена.
Пузырь выскочил наружу через прорубленный колодец, совершенно
обезумев. Он размахивал руками, гадливо сбрасывая с себя что-то невидимое,
яростно бил во все стороны ногами - очевидно, продолжал войну с
присосками. На коже его виднелись следы многочисленных укусов, руки были
вымазаны кровью. Да, жутковатое сражение развернулось в яме. Он побежал
куда-то, споткнулся, грохнулся между бревен и остался лежать, наконец-то
успокоившись. Оборвыш подобрался к нему и сел рядом.
- Достать мешок! - нетерпеливо скомандовал господин младший воевода.
Сказанное моментально было исполнено. Стражник принял заплечник, вспорол
его коротким движением и удовлетворенно изрек. - Не обманул мерзавец.
Он с жадностью насовал бумагу себе за пазуху, безжалостно сминая
листы, после чего милостиво разрешил:
- Разбирайте, ребята.
И заплечник в мгновение ока был растерзан.
- Отдохнем, - сказал тогда господин младший воевода. Потные пальцы
зашелестели трудно добытой драгоценностью, делая невиданные доселе
закрутки. Очень кстати оказался здесь подаренный Пузырем курительный
порошок. И вскоре стали подниматься к небу тонкие струйки дыма, быстро
растворяясь в вечернем воздухе.
- Прямо как Верховный, - блаженно подметил он. Стражники вокруг
согласно закивали головами.
Оборвыш смотрел, как корчатся в огне исписанные им листы бумаги, как
превращаются в пепел его небылицы, как сгорают его мечты, и думал, о том,
что надо встать, сделать всего несколько шагов и убить палача. Он почти
уже собрался осуществить это, но внезапно понял, что сначала нужно убить
себя. И радостно изумился простоте этой мысли. А глаза его продолжали ясно
видеть непоправимое, и, не в силах выносить пытку, он отвернулся.
Свершалось преступление. Свершалось святотатство. Вообще - свершалось
что-то невозможно, невообразимо страшное. До последнего момента Оборвыш не
верил. Не мог верить. А теперь... Что же он наделал?
- Все, ребята, пора, - сказал господин младший воевода. - Бежим к
дороге.
Настроение у него было на редкость хорошим. Он приятельски улыбнулся
Оборвышу:
- Тебя мы, пожалуй, оставим. Не годишься ты в солдаты, слишком
добрый.
Когда сборщики солдат скрылись среди деревьев - растворились в
сумерках, будто и не было их - Пузырь приподнялся. Спросил:
- Они все забрали?
Оборвыш не ответил. Пузырь продолжал:
- Не расстраивайся, ты еще лучше сочинишь.
Оборвыш молчал.
- Я тебе достану бумагу, - пообещал Пузырь. - Завалю тебя бумагой!
расшибусь, но достану!
Оборвыш сидел тихо, беспомощно опустив глаза. Чтобы расшевелить
бывшего друга, Пузырь начал увлеченно рассказывать, как он благодарен, как
он рад тому, что его не бросили, но тот не отзывался, будто бы даже не
слушал, и голос у Пузыря почему-то становился все жалобнее. Только когда с
уст взволнованного перекупщика сорвался давно зревший вопрос, Оборвыш
сумел очнуться.
Пузыря интересовало, зачем его спаситель шел в город.
И, складывая фразы из сухих непослушных звуков, мучительно
пробивавшихся сквозь онемевшее горло, Оборвыш открыл бывшему другу свою
мечту.
Умирая, отец поведал ему, что есть в городском храме группа жрецов,
которые в тайне ото всех занимаются нужным для людей делом. Они подробно
описывают происходящее под этой твердью и надежно прячут бесценные записи,
чтобы сохранить их на долгие года. Сейчас, увы, никто не поймет важности
этой святой миссии, но придут когда-нибудь другие люди - те, что родятся
неизмеримо позже, - и будут они счастливы узнать о жизни предков, чтобы
никогда не повторять их слепых ошибок. Так сказал Оборвышу отец, им далее
признался, что сам он не век жил в деревне, а был по молодости учеником
жреца, да вот беда - изгнали его за глупую провинность. И покинул он
город, унося с собой бумагу, которую ухитрился накопить за время
пребывания в храме. Поселился в глухой деревне, дабы продолжать
самостоятельно тайное дело, твердо решив посвятить этому жизнь. Но жена
родила ему сына, и все резко переменилось, потому что мальчик оказался
очень странным ребенком. Сын сочинял истории, причем самое удивительное -
истории эти рассказывали о совершенно неправдоподобных, несуществующих,
попросту невозможных вещах и событиях. О таких умельцах отец никогда не
слыхал, и понял он однажды, что рождение его сына - великое чудо. Прошло
время, и отец понял новую истину: для тех, кто придет неизмеримо позже,
очень важным окажется знать не только то, что _б_ы_л_о_ с их предками, но
и как предки видели то, чего с ними _н_е _б_ы_л_о_ и не могло _б_ы_т_ь_.
Тогда отец обучил Оборвыша письму, заставил записывать свои истории, а
перед смертью наказал идти в город и отдать рукописи его бывшим товарищам,
подробно объяснив, как их там найти. И мечтой Оборвыша, смыслом его жизни
стало отцовское напутствие - добиться того, чтобы небылицы пережили
сложные времена, чтобы в целости попали к тем, кто придет позже. Вполне
ведь может случиться так, что кроме Оборвыша в мирре не отыщется больше
подобных странных умельцев.
Пузырь выслушал эти никчемные запоздалые откровения. Затем медленно
встал. Призрачно белело его неподвижное лицо.
- Ты извини меня, - сказал Пузырь глухо. - Я не знал.
И побрел прочь, шатаясь, оскальзываясь, беспрерывно бормоча, будто
безумный: "Отец... Всемогущее небо... Отец..." Куда - неясно, ничего не
объяснил, просто ушел, а впрочем Оборвыш и не заметил, что бывший друг
оставил его в одиночестве.
Ночь надвигалась неотвратимо. Сейчас приползут присоски, -
безразлично подумал Оборвыш. Скорее бы! Он сидел на влажном стволе дерева
и в муках осознавал, что все потеряно. Безвозвратно. Дикое слово. Руки и
ноги не слушались: были холодны, как ночные страхи. Небылиц больше не
существует, - думал он, - и восстановить их будет невозможно. Беда в том,
что сочинял он не только сами небылицы, но и фразы, из которых они
сложены. Поэтому если и возьмется Оборвыш их восстанавливать, то придется
ему начинать сначала, и получатся у него совершенно новые творения... О-о,
твердь спасительница, как страдал он над каждым листиком! Как тщательно
отбирал слова, как трудился, ни о чем не жалея, целиком отдавшись
лихорадочному желанию сказать еще лучше, еще красивее, еще точнее... Все
потеряно. Он себя потерял, - понял Оборвыш. Его больше нет, и это даже
хуже, чем умер. Это просто не с чем сравнить.
Присоски так и не приползли: слишком высоко он сидел, на самом верху
завала. Проклятым кровопийцам не удалось взобраться туда. Он не спал. Да и
как мог он спать, если к нему пришел отец? Отец бесшумно выплыл из
темноты, присел рядом и заговорил. Оборвыш задрожавшим голосом ответил,
почему-то разволновавшись, и они провели несколько чудесных минут,
беседуя.
- Не плачь, сынок. Откуда в тебе отчаяние и горечь? Ты же достойно
встретил испытание!
- Какое испытание, Отец?
- Разве ты не понял? Испытание на правду написанных тобой слов.
- Но ведь теперь все пропало!
- Что ты, мальчик мой! Конечно, нет. Все только начинается, потому
что ты стал совсем взрослым.
- Неужели я работал зря! Мой труд... Мне так холодно, отец, так худо!
Неужели зря?
- Тебе виднее, сын. Однако сегодня ты спас человека, и я горжусь
тобой.
- А как же твоя мечта? Разве тебе самому не обидно?
- Немного обидно. Но не больше того. Я радуюсь.
- Огни занебесные! Чему ты радуешься?
- Тому, что ты сделал выбор. Тому, что ты повзрослел. Теперь ты
подготовлен, Оборвыш, сын изгоя.
- К чему?
- К дороге.
- Отец, а сияние? Опалило оно меня лихо. Я уже чувствую, как что-то
нехорошее одолевает мое тело. Боюсь, дорога будет недолгой.
- Людей, которые живут вечно, стихия победить не может. Так что
постарайся жить вечно. Постарайся. И не плачь, ладно?
Примерно такой был разговор. Отец высказал удивительные, непонятные
мысли, их предстояло хорошенько обдумать, и Оборвыш занялся этим
немедленно. Он слегка увлекся, поэтому, к сожалению, упустил тот момент,
когда отец ушел. Однако, он не очень огорчился. Ему сделалось как-то
легче, спокойнее, проще. Оборвыш вдруг начал с наслаждением вспоминать
детство, но вокруг клубилась темнота - была повсюду, назойливо ласкала
лицо, и ничего больше не оставалось, как раствориться в ней, забыв обо
всем начисто.
ШЕСТАЯ
Когда стало окончательно ясно, что наступило новое утро, когда в
потеплевшем воздухе растаял вчерашний бред, когда нестерпимо захотелось
что-нибудь сделать с этой звенящей пустотой, заполнившей лес до краев,
Оборвыш решил отправиться к дороге.
Зачем - пока не знал. А впрочем, не успел бы он осуществить внезапно
возникшее желание. Шумно отдуваясь, к нему карабкался Пузырь, как всегда
тяжелый, как всегда бесформенный. Двигался Пузырь быстро, уверенно,
неудержимо, и вскоре оказался рядом.
- Хорошо, что ты еще здесь, - торопливо произнес он. - Хорошо, что ты
еще не ушел.
По правде говоря, бывший друг на сей раз не очень-то походил на себя.
Глаза его лихорадочно блестели, пальцы сплетались в напряженный клубок,
губы нервно подрагивали, вообще, весь он был каким-то осунувшимся и
болезненно возбужденным. Но самое странное, непривычное, даже пугающее
заключалось в том, что Пузырь заметно похудел.
- Что с тобой? - спросил Оборвыш, ощущая беспокойство. - Ты нездоров?
- Я не спал всю ночь, - волнуясь, ответил Пузырь.
- Присоски тебя вчера сильно покусали?
- Да ну, ерунда! Я вот для чего к тебе пришел...
- Спасибо, что пришел, - перебил Оборвыш. - Вдвоем легче. Ты ведь
товар весь потерял?
- Потерял, - вздохнул Пузырь. - Ничего, переживу... Я хожу отдать
тебе бумагу.
- Бумагу? - вскинулся Оборвыш.
- Я немного припрятал из твоего заплечника, пока сидел в яме. На
всякий случай, - и он бережно вытащил из-за пазухи смятую пачку.
Руки с трепетом приняли подарок. О-о, Небо! - беспорядочно запрыгало
в голове. Неужели что-то сохранилось? Безумная надежда одурманила разум.
Его труд, его смысл, его жизнь... Неужели?!
Там были только чистые листы.
- В темноте я ничего не видел, - объяснил Пузырь. - Вытащил, что
попалось под руку. А потом забыл тебе отдать. Такая кутерьма была! Ты уж
извини.
- Спасибо, - пробормотал Оборвыш, совладав со своим голосом.
Разочарование едва не сломило его.
- Это тебе спасибо, - тихо сказал Пузырь. - А мне не надо. Я знаю,
что я тварь земляная. Хуже последнего иноверца.
Оборвыш устало улыбнулся:
- Не говори глупости, ты добрый человек.
- Я теперь все знаю. И про тебя, и про себя, - Пузырь посмотрел
наверх, внимательно огляделся по сторонам, привычно почесал живот сквозь
грязную рубаху. Смотреть в глаза Оборвышу он избегал. Было видно, как
жестоко Пузырь волнуется. Он явно собирался сказать нечто важное. Нечто
совершенно необычайное. Поэтому тянул время, не мог решиться.
- Так вот, я не спал всю ночь. Знаешь... кое-что понял. Я понял, что
сдохну! Улечу в занебесье, и ничегошеньки от меня не останется, кроме
нечистот в придорожном лесу, - он помолчал, собираясь с духом. - Короче, я
хотел тебя попросить, Оборвыш. Научи меня грамоте, а?
Творилось что-то неописуемое. Обрушивалась небесная твердь, сияние
слепило глаза, вертень крутился в голове. Я все еще брежу, - догадался
Оборвыш. - Сейчас ночь, а израненный рассудок не желает с этим
примириться.
- Пожалуйста, научи, - говорил Пузырь. - Я понимаю, что бумаги для
этого жалко, но можно и палочкой на земле. Я тебе заплачу, отблагодарю!
Сейчас, правда, ничего нет, но я найду, где заработать. Я тебя очень
прошу...
Оборвыш взял себя в руки. Взглянул в побледневшее лицо бывшего друга
и поискал подходящие случаю звуки. Достойных, к сожалению, не нашлось.
- Зачем? - произнес он хрипло.
- Как это? Вдруг пригодится! Мало ли что бывает... - Пузырь взмок от
напряжения. Раздраженно одернул прилипшую к телу рубаху. - Не знаю я,
зачем!
Отец! - Оборвыш закричал. - Я не один! Отныне я не один под этой
твердью! Не один!
- Сейчас, - сказал он.
- Чего? - напряженно спросил Пузырь.
- Сейчас будем записывать небылицу. Посмотришь.
Пузырь вытер лицо.
- По-моему, ты ошибаешься - небылиц не бывает. Так мне кажется.
- Дружище, - нежно ответил Оборвыш, - мы обо всем поговорим. Попозже,
ладно?
Он встал и принес останки заплечника, брошенные стражниками. Оттуда
достал чернила и перо. Затем аккуратно расправил спасенную бумагу,
поудобнее уселся на стволе дерева, посмотрел на чистый лист, сверкающий
безжалостной пустотой.
И неожиданно заплакал.
Не плачь, - просил его отец. - Не плачь, мальчик мой... Но ему не
удалось сдержаться. Оставалась еще в нем какая-то нехорошая горечь.
Все-таки оставалась. Никуда она не делась. Никуда.
Это была первая его небылица - _с_а_м_а_я _п_е_р_в_а_я_. Именно с нее
в те туманные полузабытые годы началась жизнь. Поэтому записать ее
казалось совершенно необходимым, тем более, что теперь точно так же
предстояло начинать жизнь заново. Оборвыш детально помнил сочиненную в
далеком детстве историю. Рассказывалось в ней о человеке, который
придумывал слова. В мире, где жил человек, слов существовало до обидного
мало, и вот он взял себе за труд увеличивать их количество. Был он таким
тощим, что люди потешались над ним беспощадно, но он, не обращая ни на
кого внимания, делал свое дело, и при этом с каждым новым словом все более
и более худел. Объяснение простое - человек оставлял в придуманных им
словах часть себя. Увы, он не умел по другому.
Такова основная мысль небылицы.
Александр ЩЕГОЛЕВ
РАБ
(Предостережение)
МИР
Этим словом он назвал то, от чего отказался навеки.
Мир встретил его ослепительным светом. Свет ворвался в распахнутые
зрачки, мгновенно сломив нетерпеливое желание увидеть. Он оперся о стену,
полуослепший, постоял так, привыкая, осторожно разжал стиснутые веки.
Лестница.... Он оглянулся. С нежностью прочитал наклейку на черном
дермантине: "Келья отшельника". Затем привычно вскинул рюкзачок на плечи и
резво побежал вниз по ступенькам, соображая по пути, как отсюда добраться
до дома. И только преодолев один лестничный пролет, остановился.
Он замер, утратив чувство реальности. Дверь, позволившая давным-давно
войти в Келью, располагалась на площадке первого этажа! Или воспоминания
лгали? Что-то жутко знакомое чудилось в этих ступенях, в этих обшарпанных
подоконниках, в дворике, наконец, видневшемся сквозь окна! Он перегнулся
через перила и внимательно посмотрел вниз. Этаж, второй, третий... Все
точно. Это его лестница. Лестница его дома. А площадка, с которой он
только что спустился... Там находится его квартира! Ну да! Прямо напротив
выхода из Кельи!
На слабеющих ногах человек поднялся обратно.
В том месте, где пару минут назад он выскользнул из плена, была
глухая, не знавшая ремонта стена старого дома. Ни малейших следов двери.
Правильно: здесь и не могло быть никаких дверей, потому что за стеной этой
шумела улица. Узник подошел, ощущая робость. Нет - благоговение. Погладил
рукой шершавую поверхность, прошептал: "Спасибо...", прижавшись щекой к
серой штукатурке. Потом повернулся на 180 градусов и посмотрел на дверь
собственной квартиры. Что за ней?
Сейчас было лето - судя по пейзажу за окном лестничной клетки. Но
какое именно лето? То самое, в которое он обрел Келью, или же какое-то
другое? Сколько прошло времени - дней, лет, веков? Боязно... Впрочем, пути
назад не было. Он добровольно покинул убежище, поняв свое предназначение,
и пусть сомнения останутся по ту сторону сомкнувшихся стен!
Человек нашел в кармане связку ключей.
Квартиру ему сделали родители. Конечно, любопытно было бы узнать,
каким образом, но факт этот столь зауряден, что тратить буквы жалко. Он
никогда не интересовался подробностями - просто принял подарок,
поднесенный ему в честь получения аттестата зрелости, и начал строить
жизненный путь самостоятельно. Квартира была однокомнатной, без телефона,
на последнем этаже, но зато он жил в ней один.
Мама... - подумал человек, и слабый укол стыда стал ему наградой. Ни
разу в Келье он не вспоминал о ней. Ни разу... Надо будет позвонить,
да-да, обязательно.
Он просунул ключ в замочную скважину. Замок сработал.
- Ты кто? - спросила девица.
- Как... - он даже растерялся. - Я?.. Это моя квартира.
Из комнаты высунулась вторая девица. На обеих были короткие халаты.
Нежно-розовый и нежно-голубой.
- Кто там пришел?
- Говорит, что здесь живет.
- Прекрасно! - вторая девица хохотнула. - Мы тоже здесь живем.
Наступило молчание. Первая вдруг сообразила:
- Слушай, ты Холеный, наверное?
Он вздрогнул. Он вечность не слышал этого слова. Забыл о его
существовании.
- Да, - неуверенно ответил он. - Это я...
Такое человек носил имя. Второе, разумеется - то, с которым был
признан в лучших домах, с которым был принят в обществе. Настоящее, увы,
погибло в огне. Он вспомнил, откликнулся! Значит, каждый теперь вправе
называть его именно так.
- Ну, даешь! Какого же ты молчишь-то? Сразу не мог сказать?
- Я вас не знаю, - хмуро произнес Холеный.
- А мы тебя хорошо-о знаем! - снова хохотнула вторая девица. - Люмп
нам много порассказывал.
И первая не удержалась, хмыкнула:
- Чего нас знать, мальчик? Я Надя, а это Верка. Долго ли умеючи?
Мальчик вмиг оживился. Он спросил, пораженный:
- Люмп? Так это Люмп вас притащил?
- У-у, какой догадливый!
Человек сглотнул.
- Как он, а? Я его давно не видел.
- Что, соскучился? Понимаем, твой Люмп красавчик.
- Кончайте балаган, девочки, - неожиданно жестко сказал Холеный:
вспомнил прошлый тон. - Я его ищу. По делу. Где Люмп сейчас?
Гостьи переглянулись.
- Хорошо ищешь! Про самочувствие его не знаем, но показать можем.
Человек вспотел от возбуждения. Проговорил сипло:
- Он тут, что ли?
- Хочешь поглазеть? Иди, иди, полюбуйся.
Девочки дуэтом засмеялись. Гадкий был смех, странный.
Вошли в комнату. Царил неописуемый бардак! Пол устилали матрацы -
сплошным ковром. Валялись бутылки, пустые и неначатые, пачки сигарет,
белье и прочая одежда, видеокассеты, стаканы, журнальчики, огрызки,
фантики - все сразу не охватить. Очевидно, здесь было весело. А мебель...
Впрочем, это неважно. Друг лежал на полу возле стены - то есть на матраце,
конечно, - свернувшийся калачиком, накрытый простыней, такой маленький,
беззащитный. И почему-то с открытыми глазами. Холеный испугался. Шепотом
спросил:
- Что с ним?
- Поехал, - громко сообщила Надя. Или Вера?
Подруга пояснила:
- Вон его машина.
На подоконнике лежал шприц.
- Чем он?
- Хрен его знает. Какую-то редкую стекляшку достал вчера, ну и решил
попробовать.
Мальчик бессильно опустился - там же, где стоял.
- Давно начал?
- Ха!.. Он пока не начал, он пока пробует. Между прочим, третий раз
уже. Но говорит, кайф!
Девочки тоже присели. Они очень мило преподносили себя - со смешками,
с ужимками, с перемигиваниями. От них веяло фирменным изяществом.
- Твой Люмп, кстати, недавно провалился в свой поганый институт.
- Елки-палки... - горестно пробормотал Холеный. - Опять поступал?
Глупый был вопрос. Острота щелкнула в момент:
- По его взгляду разве не видно?
Окончив школу, Люмп регулярно - каждое лето - подавал документы на
постановочный факультет театрального института. Метр люмпен-культуры, он
все же хотел от жизни чего-то большего. Экзамены проваливал с
неизбежностью утренних кошмаров.
Холеный подполз к другу и долго тряс его за плечи. Затем, стиснув
зубы, произвел несколько лечебных пощечин. Рука месила потный, противный
кусок человеческой плоти. Ничего больше.
- Брось! - посочувствовал сзади скучающий голос. - К вечеру сам
очухается.
Мальчик послушался, оставил в покое скрюченную под простыней куклу.
Спокойно, - говорил он себе. Так и должно быть.
- Холеный! - позвала его девочка в розовом. - Ты где пропадал целый
год?
Он резко встал. Сел, сопровождаемый недоуменными взглядами. Сказал
невпопад:
- Год... Один год... Ровно год...
- Ты что, чокнутый? Где хипповал-то?
- Пошли со мной, - предложил вдруг Холеный. - Узнаете, увидите.
Серьезно предложил, с какой-то томящей душу надеждой.
- Спасибо, - фыркнула... Вера, кажется... - У тебя дома лучше.
- Люмп нас уверял, будто тебя прикончили, - это была уже Надя,
соответственно. - Будто ты поцапался не с той бабой, с которой можно. С
какой-то дико крутой девочкой из крутой компании. И тебя в тот же вечер
отловили. Люмп слышал, как она своим кобелям команду давала, чтобы тебя
догнали и проводили домой. У нее там собачья свадьба, одна сука на дюжину
кобелей. Люмп, понятно, врал?
Холеный не ответил. Вспоминал. Содрогался. Благодарил Келью.
- Ну и видок у тебя! - продолжило разговор существо в розовом халате.
- Запустил ты себя, лапушка. Хиппи, кстати, давно не в моде, слыхал? От
тебя воняет, как от старика. Не обижайся, я любя.
Подруга Вера поддержала тему:
- А ты вроде ничего парнишка. Широ-о-кий. Ежели отмыть, то в деле
сгодишься.
- Когда в последний раз мылся? - осведомилась Надя.
- Год назад.
Зря он признался. Он не подозревал о последствиях. Только подумал
машинально: "О да, я грязен!"
- Фига себе... - тихо сказала Вера. Подружки переглянулись. И, не
выдержав, бешено заржали, вспахав носами матрацы. Потом Надя миролюбиво
предложила:
- Давай мы тебя помоем.
- Спинку потрем, - пообещала Вера.
- Не хочу, - Холеный криво улыбнулся.
В комнате неожиданно стало очень тесно. Нос наполнился запахом
чего-то женского - духов? дезодоранта? шампуни? - в уши ударил с двух
сторон шепот: "Мальчик наш... Сейчас... Погладим, приласкаем..."
- Вы чего? - оторопело спросил мальчик.
Он был совершенно не готов бороться. Да и какая там борьба! После
недолгой и во многом приятной возни его вытащили из комнаты в прихожую,
затем в коридорчик, он сопротивлялся - да, да! но руки утратили былую
уверенность в делах с женщинами, а глаза - о, грязный, сумасшедший мир! -
глаза привычно искали то, чего от него и не думали скрывать. Было
прекрасно видно: под халатами у девочек ничего нет. Кроме изумительного
загара, конечно.
- Будешь нашим господином? - веселясь, крикнула... Кто! Кто это
крикнул!
- Только сначала отмоем!
- А потом уж - мы твои рабыни!
Девочки развлекались, не стесняясь, от души. Они впихнули мальчика в
ванную, навалились на дверь, тот и опомниться не успел, как снаружи
стрельнула задвижка. Его заперли.
Он посмотрел вокруг. Белый кафель, стенной шкафчик, раковина, душ.
Забытое, давно ставшее ненужным помещение...
- Нельзя же! - растерянно пробормотал он. - Нельзя мне...
Забава кончилась. Одна из девочек сказала:
- Освежись, лапушка.
- Подмойся, - засмеялась вторая.
И пошли, не спеша, прочь. Ясно разносились их озабоченные реплики:
- Ну? Что будем делать?
- Голяк явится, пусть сам выкручивается.
- Может это совсем и не Холеный? Какой-то он...
- Да хрен с ним!
Мальчик сел на край ванны. А ему что делать? Стучать, рваться, ломать
запоры?
Боже... Это его дом?
КЕЛЬЯ
С этого заголовка я решил начать.
Я взялся за перо. Трепет охватывает при мысли о том, что моя рука
прикасается... О-о, счастье! Я имею полное право писать Здесь. Нужно
продолжать начатое кем-то дело, потому что чистых страниц в моей Книге
очень много. И еще - сейчас скажу главное - я должен писать, потому что я
господин. Отныне и вовеки веков. Тем, кто оскорбит меня непониманием,
объясню: я не властен над кем-либо, я господин над собой. А был рабом
жалким, ничтожным. Впрочем, подробные объяснения ниже.
Я никогда в жизни ничего не писал, кроме троечных сочинений в школе и
заявлений по разным поводам. Я ничего не читал, кроме парочки положенных
по школьной программе шедевров и детективов, которые продавал на черном
рынке. Поэтому я не умею составлять жизнеописания: не знаю, как это делали
другие, и вообще, как это положено делать. Может быть, строго
хронологически? Или отдаваясь хаосу мыслей, возникающих независимо от
намеченного плана изложения? Впрочем, в любом случае я постараюсь, чтобы
было просто и понятно.
Келья ворвалась в мое сумасшествие совершенно неожиданно. И крайне
жестоко - так я полагал долгое время. Мое сумасшествие длилось двадцать
пять лет, и за этот невообразимый срок я успел сделать кучу
бесполезностей. Писал сочинения, изучал детективы, сдавал лабораторные
работы, засыпал перед мерцающим экраном, просыпался в чужих постелях,
шкафами копил пленки и кассеты, по утрам искал пиво, один раз родился,
отмечал дни рождения, думал, что живу - и так далее, и тому подобное.
Хотя, стоп! - я даю волю оставшейся во мне злобе, о простит меня святая
белизна Твоих страниц... Пусть будет коротко: я закончил школу, я бросил
институт, я работал сутки через трое, я истратил колоды грязных бумажек на
собственные потребности и на потребности своих падших подружек. И пусть
будет понятно: я ни в коем случае не жалею о прошедшей бесполезно четверти
века и о воспоминаниях, что существуют независимо от меня. И то, и другое
было необходимо для излечения. По-настоящему я родился совсем недавно - в
тот день, когда впервые стал счастлив. Но об этом после.
Келья... Собственно, все началось с вечера встречи. Знаете, когда
приходишь под вечер к близким друзьям в гости - в сумке привычно звякает -
а там уже полный сбор, знакомые и незнакомые, очень шумно, весело, и ты
освобождаешь сумку, садишься за стол, или на ковер, или кому-то на колени
- у кого как принято - и тебе становится не менее весело, чем остальным.
Ты принимаешь внутрь эликсир, становишься еще веселей, а потом выбираешь
подружку, либо давно и хорошо изученную, либо новенькую, неизведанную - в
зависимости от вкусов и смелости - и начинаются бесконечные разговоры,
которые всегда одинаковы, шутки, которые утром никого бы не рассмешили,
сигаретный дым, гогот, поцелуи, ритм, стихийное разбредание по имеющимся в
наличии помещениям, и, наконец, гасится свет - или не гасится, если
компания настолько развеселилась, что подружки этого уже не требуют - во
всяком случае, вечера встречи завершаются неизменно бурно. Тот вечер
встречи ничем не отличался от сотен таких же вечеров, ранее имевших место
в моей биографии. За исключением разве факта, что в гости я пришел к
совершенно незнакомому человеку, к другу подруги моего падшего друга - все
понятно? - и был принят там, обласкан, напоен, как свой. Не хочется
вспоминать детали... Случилось, правда одно событие, а если точнее -
приключеньице, изрядно подпортившее тогдашнее мое настроение. Была там
девочка, которую я раньше приметил на подобных же мероприятиях, и решил
я... о, прости! прости! прости!... подклеиться к ней... не знаю Твоих
слов!... Тем более - в одиночестве она сидела, почему-то без своего
постоянного мужчины, ну и подсел я, хвост распушил, весь вечер слюни
фонтаном пускал, подпоил ее - как положено - впрочем, она и сама без
удержу наливалась соком. Если девочка вызревает, следует брать ее
беспощадно. Ритуал проверен веками. Она принимала игру, явно соглашаясь
перевести разговор в более тесные рамки, но когда я уверенно свернул на
вечно модную видеотему, признавшись, что дома у меня имеется аппарат, в
рюкзачке как раз припасена кассета с нужным фильмом, и вполне реально
немедленно отправиться - засмотреть материал, - новая подружка неожиданно
взбесилась. Сказала что-то вроде: "Мне бы мужика, а не видеомальчика". И я
ей - соответственно... Не желаю вспоминать детали! Больные страсти
сумасшедших лет, оставьте... Короче, закончилось тем, что я влепил по
раскрашенным щечкам. Да! Да! Ударил. Женщину. По лицу. И ушел, решив
затащить к себе домой любую повстречавшуюся девицу: в голове-то горит,
внутри-то сладко булькает - то ли желание, то ли принятая доза - и вообще,
очень вредно изучать в одиночестве такую клевую кассетку, если ты весь
вечер накачивал себя предвкушением ночи. Падший друг пытался меня
успокоить и вернуть в компанию, но я его послал, естественно.
Было ровно двенадцать. Ноль часов, ноль минут - я специально
посмотрел. Связано ли это с тем, что на лестничной площадке я заметил
смешную дверь? Не знаю. Она была врезана в крайне неудобном месте, в нише
с мусорным бачком, и я подумал: какой же нелепой должна быть планировка
скрывавшейся за дверью квартиры! На дермантиновой обивке ясно виднелась
приклеенная надпись: "Келья отшельника", сделанная не слишком аккуратно из
газетных заголовков - "Келья" из одного заголовка, "отшельника" из
другого. Еще я подумал, что здесь живет, очевидно, какой-то очередной
пижон, вроде моего падшего друга, который свою квартиру вообще залепил
газетными вырезками сверху донизу. Дверь была приоткрыта! Я находился в
том опасном ирреальном состоянии, когда всюду чудится разгул веселья,
когда не понимаешь, как может быть иначе, и, повинуясь безумному импульсу,
возжелав продолжить вечер, почти уверенный в хорошем развлечении, я шагнул
в чужую квартиру.
Так я впервые вошел сюда.
Братья мои, это было неслыханным везением! Случайно ли, неслучайно ли
Келья открылась именно предо мной, не дано мне уразуметь, а только я с
содроганием теперь понимаю, что этого могло и не произойти. Но! -
свершилось. Раб ударил женщину, после чего оказался в каменном плену.
Раб...
Признаюсь, первым произнесенным мной словом стало ругательство. Так я
выразил удивление. В самом деле - мрачные каменные стены, горящая в
полутьме свеча, единственное оконце под потолком, вся обстановка этого
странного помещения вызвали в моей голове стресс. Я стоял и озирался.
Мысли о пьянке остались на лестнице. Просыпалось любопытство. За порогом,
который я переступил так решительно, не оказалось квартиры - только одна
комната, больше похожая на камеру в подземелье. Кто живет здесь? Куда ушли
хозяева? Было пусто, тихо, спокойно - опасаться нечего. Меня заинтересовал
вход, завешенный грубой холщовой тряпкой: я сразу его не заметил. Сделав
несколько шагов, приподнял занавеску - в темной нише виднелся вполне
современный унитаз. Уборная. Я издал смешок. И вдруг обнаружил, что мне
уже не интересно. Что я устал, что мне хочется домой - посмотреть фильм на
кассете, подцепить случайную юбочку, позвонить какой-нибудь заскучавшей
подружке, снять мотор, поехать прямо под теплое одеяло - вариантов полный
бумажник! Но хотеть что-либо было поздно. С тупым недоумением я
оглядывался по сторонам и видел в призрачном свете только свою
колеблющуюся тень. Выход пропал. Самое дикое, что я даже не помнил, где он
был, этот выход, в какой из стен. Тогда я струсил. А знал бы, что останусь
здесь навеки, наверное, просто спятил бы от страха.
Таким приняла меня Келья. Грязным, низким, мерзким.
Пишущий эти строки, помнишь ли ты, для кого пишешь?
Да. Для себя.
Правильно: все остальные ответы - ложь. А достоин ли ты своих строк,
пишущий?
Нет.
Правильно: ты достоин только жизни бренной. Зачем же оскверняешь ты
святую бумагу?
Чтобы увидеть, как я грязен.
Да, пишущий, ты грязен, но для чего тебе нужно видеть это?
Чтобы стать чище.
Ты веришь в то, что можешь стать чище?
Нет, не верю.
Почему?
Потому что я грязен, низок, мерзок.
Правильно, пишущий! Повтори еще раз.
Я грязен, низок, мерзок.
Чему же тогда ты веришь?
Я верю коленям. Я верю губам. Я верю Книге. Я верю. Верю. Верю.
Рассказывай дальше, пишущий.
Первую ночь я провел относительно спокойно. Пьяный хаос, воцарившийся
в голове, как ни странно, дал возможность заснуть. Если бы я мог
соображать, если бы до конца осознавал происшедшее, то не смог бы
отключиться ни на мгновение. Утро же встретил больным и растерянным. Сон
на деревянной кровати, наполненный к тому же бредовыми видениями, явился
не лучшим отдыхом для израненного благами цивилизации организма. Впрочем,
именовать мое ложе кроватью было бы неправильно. Широкая скамья, покрытая
подобием матраца (холщовый мешок, набитый сеном), без подушки, без одеяла
- вот оно, неласковое ложе мое, стоит в углу по левую руку от стола,
готовится принять полагающуюся ей ношу. Собственно, и наступление утра так
же было чистой условностью. Скудный свет, проникающий сквозь высокое
оконце, не мог справиться с вечным полумраком Кельи. К счастью, похмелье
оказалось не слишком тягостным: принятая вечером доза была слабовата.
Период жестоких похмелий наступил позже. Поэтому я имел возможность
соображать, но - разумеется! - ничегошеньки не понимал. Я обошел эту
комнату без дверей, задержавшись сколько требуется в нише с унитазом,
попытался заглянуть в оконце, посидел за дощатым столом, собираясь с
мыслями. Свеча стояла на столе, она продолжала гореть, ничуть не
уменьшившись за ночь. Здесь же лежал огромный старинный фолиант, на
котором сияла золотом надпись: "Правила". Я полистал его равнодушно,
подумав только, что он, наверное, жутко дорогой. На первой странице была
всего одна фраза: "Познавший грязь однажды, раб ее вечный", на других
страницах также помещались какие-то фразы, которые я не стал читать,
потому что в то немыслимое утро мне было совсем не до старинных фолиантов.
Не знал. Не знал, что это - Книга... Я занялся содержимым своего рюкзачка,
решив, что не существует дела важнее. С чувством горького сожаления достал
кассету, которую так и не успел вчера посмотреть. Записанный на ней фильм
назывался "Безумное животное", две серии - как мне сообщили, о похождениях
одной смазливой особы, - и название это было четко выписано на торце
пластмассового корпуса. Кроме того, я извлек бутылку водки, чудом
уцелевшую после вечера встречи, термос с чаем и полиэтиленовый мешок с
едой, которые я всегда брал с собой, когда надолго уходил из дома, ну и
множество других чисто мужских мелочей. Обшарил и карманы. Там были в
основном деньги: бумажные и металлические, мелкие и крупные, в бумажнике и
просто так. Новехонькие и засаленные, свои и чужие, на любой вкус, для
любой жизненной ситуации - кроме моей нынешней. Достал паспорт, покрутил
его, посмотрелся в фотографию - вместо зеркала. Вытащил импортную
шариковую ручку. Сигарет у меня не было, как ни странно, я не курил, так
уж сложилось... Короче, при мне оказалась куча бесполезнейших вещей.
Впрочем, несправедлив я, это относится не ко всем из них. С жадностью я
вскрыл бутылку водки и сделал несколько лечебных глотков. Лучшего
лекарства трудно было бы пожелать. Потом посмотрел на термос и пакет с
едой, но меня как-то скверно мутило, процесс принятия пищи казался
несуразностью, и я решил отложить трапезу. Гораздо важнее было поискать
выход. Не бывает в нормальных домах комнат без дверей! Тем более, я же
сумел каким-то образом сюда войти? Перед глазами стояла картина: обшитая
дерматином дверь, на которую наклеен газетный заголовок "Келья
отшельника". И я тщательно изучил стены этой комнаты, изнемогая от
нетерпения отыскать подвох - шутка, на мой взгляд, затянулась. Но холодный
камень быстро излечил от горячечного энтузиазма. Кругом был сплошной
монолит, словно в пещере. Я не обнаружил ни единого стыка. Тогда я
взобрался на стол, опасаясь, как бы он не рухнул, и выглянул в окошко под
потолком. Увидел только чистейшее голубое небо. Вот этого уж никак быть не
могло: квартира находилась на первом этаже, вокруг в изобилии стояли
другие здания, деревья, трубы, всякие иные неотъемлемые детали городского
пейзажа, а тут не было видно даже линии горизонта. Долго я смотрел, ожидая
неизвестно чего, потом у меня возникло крайне неприятное впечатление,
будто я смотрю снизу вверх, будто это не окошко вовсе, а люк. И я поспешно
слез. Странности меня добили - я откупорил термос, зашелестел пакетом,
принялся бездумно поглощать запас съестного. В пакете были бутерброды с
сыром и два вареных яйца.
Так начался мой первый день.
Главным его итогом стало ощущение полной нереальности создавшейся
ситуации. Это ощущение было очень важным. Именно из него родилась позднее
мысль о полной нереальности моего существования до Кельи - мысль о моем
сумасшествии. А затем и понимание единственной абсолютной реальности -
Кельи, Книги, Покоя. Тому, кто прочтет: брат мой неведомый, обратись к
предыдущим страницам, обратись к собственным воспоминаниям дней прихода в
Келью, и ты поймешь... Вообще, мне нравится воскрешать в памяти первый
день. Нравится вновь переживать ту растерянность, тот унизительный страх,
что обрушились на меня поначалу. Это хорошие чувства, целебные, истинные.
Хотя, возможно, я преувеличиваю, и в первый день страха еще не было, а был
просто нормальный житейский испуг. Я пытался о чем-то думать, сейчас уже
не помню о чем, наверное, о том, что кассета с фильмом получена всего на
одни сутки, и сегодня ее необходимо вернуть. Я ходил вдоль стен, залезал
на стол и смотрел в окно, я невыносимо проголодался к вечеру. Я не спал
почти всю ночь. Я ждал.
А вот утром следующего дня пришло время настоящей паники. Особенно
после того, как я снова достал пакет из-под бутербродов, туго соображая от
голода, и обнаружил, что он отнюдь не пуст. В нем находилась куча снеди:
бутерброды с ветчиной, кусок вареного языка, помидоры, хлеб, осетрина, на
сладкое бисквит и халва - в общем, было там только то, что я обожал. Даже
фрукты - два апельсина. И термос оказался заполнен изумительным чаем,
индийским, не фальшивым, я в этом разбирался, и чай почему-то не сдох,
сохранил надлежащий аромат. Сожрал я указанный набор мгновенно. И понял
вдруг, насколько серьезно влип. Так серьезно, что предполагать было жутко.
С этого момента начался второй период моего пребывания в Келье -
период поисков выхода. Мне удалось изобрести всего лишь три способа
освобождения. Первый - попробовать продолбить стену. Второй - вылезти
через оконце. Третий - позвать на помощь, опять же используя оконце.
Первый вариант недолго занимал мой рассудок: хоть и знал я, что от
спасения меня отделяет всего-навсего перегородка старого дома, обделанная
зачем-то камнем, вести такого рода работы здесь было решительно нечем.
Разве что лбом биться. Второй и третий варианты отняли значительно больше
времени. Ни медля ни секунды, я положил на пол старинный фолиант и свечу,
и установил табурет на стол. (Свеча все еще горела, что удивляло меня, но
не больше, чем еда в пакете, чем исчезнувшая дверь, чем уборная в тесной
каменной нише.) Затем взгромоздился на шаткое сооружение. Голова в дырку
не пролезала, точнее, не пролезали уши, и это глупое затруднение бесило
меня весь второй день. Я кричал, звал кого-нибудь, приводя в действие
третий вариант, но никто не отзывался. Самым мучительным было сознавать,
что квартира находится на первом этаже. А видел я в окошко лишь ясное
голубое небо, ничего больше, только небо, как ни заглядывал в него, как ни
протискивал голову.
Разумеется, я не сразу оставил попытки дать знать о себе, я продолжал
это жалкое действо поразительно долго. Человек упрям! Человек - самое
упрямое из животных. Безумцы упрямы вдвойне... Стыдно мне, братья. Стыдно,
как и вам... Каждый день я писал одну и ту же записку, вырывал листик из
записной книжки и выбрасывал наружу. Куда они падали, не знаю и ныне. Я
самозабвенно вопил, только тем и занимая себя - я вопил так, что в глазах
темнело, орал до судорог в горле. Голос мой потом долго метался по
комнате, превращаясь в одуряющий гул, и после сеансов этих меня терзала
лютая головная боль. Я едва не устроил пожар, желая хоть как-то привлечь к
себе внимание, но пламени зажигалки вполне хватило, чтобы одуматься. И
конечно - тысячу раз конечно! - все было напрасно. Между тем, Келья
снабжала меня изысканнейшими яствами, которые я находил каждое утро в
собственном полиэтиленовом пакете, прекрасным чаем в термосе, обеспечивала
минимум санитарных потребностей, горела вечная свеча, было не так уж
холодно и удивительно, неправдоподобно тихо. Но дни походили друг на
друга, как мелкие деньги в монетнице, и надежда обрести свободу постепенно
растворилась в застывшем воздухе.
Наступил период отчаяния.
Я плохо помню этот период, впрочем, бесконечно тому рад. Причина
проста. Однажды я допил бутылку водки. Наутро она была полна. Я вновь
выпил, мне стало полегче, а утром опять обнаружил ее готовой к
употреблению. Короче говоря, у меня начался запой. Бутылка была большой -
0.75 литра, и моему развращенному алкоголем организму ее вполне хватало. Я
пил натощак, и бутылка милосердно наполнялась всего за несколько часов
моего сна, я пил так, как не пил еще никогда в жизни. Темный был период.
Тоска сменялась апатией, и наоборот. Случались вспышки слепой ярости,
когда я вытворял невесть что. Странно, но я ни разу не пытался покончить с
собой, мне даже не приходила в голову такая возможность, вероятно, потому
что мне вообще не приходило тогда в голову ничего толкового. Запой
прекратился совершенно неожиданно. Я разбил бутылку. Чисто случайно,
неловким движением смахнул ее на каменный пол, и даже не сообразил, что
наделал, и даже не расстроился. Просто ругнулся. Да, от позорной гибели
меня спасла случайность. Каким образом пережил утреннее похмелье, не
понимаю. Чудом? Совсем этого не помню. А придя в себя, неожиданно принялся
размышлять, и подумал вот о чем. Из-за чего я не нахожу места? - спросил я
себя. Нет, нет, не так! Я спросил себя: о чем я больше всего жалею? И с
ужасом нашел ответ: о том, что так и не удалось мне посмотреть вожделенную
видеокассету с фильмом "Безумное животное". Да! В глубине души я больше
всего жалел об этом печальном событии, и, безусловно, о многих других
жалел так же искренне, но об этом - отдельно. Ответил я, и мне вновь стало
погано. В самом деле, - задал я себе риторический вопрос, - кто я?
Мужчина? Видеомальчик? Нечто среднее? И тогда, лежа на колючем матраце, не
имея сил, чтобы шевельнуться, я решил. Кто бы я ни был - я решил - надо
жить. Именно здесь. Надо терпеть. Надо смириться.
Так я смирился.
Может быть, на самом деле это выглядело не настолько уж красиво, как
я пытаюсь описать? Может быть, я только вообразил свой первый шаг? Пусть
презирают меня Твои страницы, пусть судит меня Твое слово... Но я все-таки
сделал шаг. Горжусь этим, горжусь безмерно, исступленно, с наслаждением.
Потому что я вошел сюда. Я! Я! Я! И живу здесь, и читаю Книгу, и
впервые счастлив. Потому что я - господин.
Пишущий эти строки, ты утверждаешь, что веришь Книге. А вот веришь ли
ты в КНИГУ?
Да, я верю в Книгу. Кто же не верит в нее?
Многие не верят, пишущий. Оглянись.
О прости, не могу согласиться, прости, прости. Каждый живущий верит в
Книгу: одни признаются в этом всем, вторые признаются только себе, третьим
же не хватает разума признаться даже себе.
Ты смел, пишущий. Но ты не прав. Есть люди, активно отвергающие
Книгу, есть такие люди.
О да, я не могу быть прав, и я не стремлюсь к правоте рожденных мной
мыслей. Однако люди, отвергающие Книгу, не верят только в существование
Книги, то есть в КНИГУ. Зато они истово верят написанному в Книге, то есть
самой КНИГЕ, даже не читая ее, даже не зная, что там написано. Это хорошие
люди, большинство из которых сами выстроили себе Кельи и живут в них
самоотверженно, сгорают в них без стона - повинуясь своей внутренней вере.
Хотя, все отчаянно сложно, потому что с другой стороны многим верящим в
КНИГУ глубоко безразлично ее содержание. В общем, мне не охватить...
Ты много рассуждаешь, пишущий, но ты опять не прав. Есть отвергающие
Книгу люди, которых невозможно назвать хорошими. Они не просто грязны -
они омерзительно грязны. Отвечай, есть?
Прости, но это не люди.
А кто?
Это не люди.
Кто же?
Не люди.
Ты запутался в чужой мудрости, пишущий. А теперь попробуй объяснить,
почему ты сам веришь и КНИГЕ, и в КНИГУ.
Книге я верю, потому что вижу, насколько грязен. В Книгу же я верю...
Прости за многословие... Существуют библиотеки доказательств, что никакой
Книги нет в помине. Существует не меньшее число доказательств, что Книга
дала начало всему. Поэтому простому человеку не дано знать точно, есть ли
Книга или это вымысел испуганной обезьяны. Человек может только верить или
не верить. Но верить значительно легче. Верить значительно спокойнее.
Поэтому я сам... Я не знаю, почему верю в КНИГУ.
Ладно, пишущий, не мучай себя. Твое дело - рассказывать. Делай дело.
Далее, очевидно, в моем жизнеописании следует уделить внимание
периоду прозрения. Согласно логике изложения это совершенно необходимо.
Только пока мне неведомо - как? Период прозрения связан с тем, что я
взялся читать старинный фолиант. Читать я начал потому, что это было
единственным занятием, которое удалось мне придумать. Я решил жить,
впрочем, нет - обживаться, а других развлечений в поймавшей меня комнате
не существовало.
Итак, я начал читать. И очень скоро понял, что листаю страницы
необыкновенной - святой книги. Увы, это открытие меня не особенно
взволновало. Медленно, позорно медленно проникался я сутью и духом
бессмертных страниц, но все-таки это происходило, что также вызывает во
мне заслуженную гордость. Жуткие галлюцинации посещали меня в тот период,
и вообще, что-то непонятное творилось с моим устойчивым (как я раньше
полагал) рассудком. Я вчитывался и размышлял, размышлял и вчитывался, я
излечивался, прозревал, и я достиг Понимания.
Неописуемые ощущения. Неописуемое время. Мои слова жестки и неточны,
мои слова слишком ограничены. Я не знаю Твоих слов... Чтобы рассказать о
том удивительном периоде, надо наполнить ускользающий, непокорный текст
живительной силой Твоей - Книга. Надо передать содержание Твое. Разве
доступно мне это чудо? Те, кто вошел в Тебя, кто изведал благодать Твою,
они поймут. Братья неведомые - они поймут. А что могу я, жалкий грязный
червяк, едва оправившийся от душевного недуга? Недуга, длившегося двадцать
пять лет...
Что я могу описать?
Я полон нетерпеливого желания описывать себя нынешнего. Когда требует
рука, выводящая на бумаге неровные строки, я описываю себя прежнего. Что
было между этими двумя "я" - главная загадка моей Кельи. Пусть поведает
тот, кто сможет.
МИР (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Сколько времени он сидел - неизвестно. Часов (продолжение) в ванной
комнате не было. Во всяком случае, не более ста двадцати минут. Он не
возмущался, не ломился, не хныкал. Он отдыхал.
Звонок в дверь заставил его вспомнить, где он, и зачем. Прислушался.
Раздался бодрый возглас:
- Ну как, стервы, проспались?
- Не волнуйся так, ублюдище, - был нежный ответ. - Иди лучше вон с
тем придурком разберись.
- С Люмпом?
- Да нет! С хозяином.
- С кем?
- С хозяином квартиры этой, понял? С этим... Холеным.
Молчание.
- Врете, - и через некоторое время. - Где он?
- В ванной. Мы его заперли.
- И как?
- Пока молчит.
Мужской голос казался знакомым. Уверенный, наглый голос.
- Выпустите! - крикнул Холеный.
Приблизилось топанье, дверь открылась. Несомненно, новый гость был
знаком. Низкорослый, плотный, со всбитыми волосами. Правильно, девочки же
говорили! Голяк - такая кликуха, а настоящее имя...
- Костя! - сказал Холеный. - Что это... - он вспомнил приличествующую
ситуации грубость, - за драные мочалки под моей крышей?
Голяк долго вглядывался - изучал, припоминал, удивлялся. Наконец,
решил поработать языком:
- У Люмпа спрашивай, это он с ними живет. А ты... Ты у кого прятался,
чистюля?
- Путешествовал.
- Не поделишься, где?
Вновь повеяло странной надеждой.
- Хочешь, пойдем со мной, покажу.
- Ладно, я пошутил, - тут же среагировал Голяк. - У меня ноги болят.
И жить охота.
Холеный слез с ванны и двинулся прямо на него - в коридор, в
прихожую, в комнату.
- Воняет же от тебя, - поморщился Голяк, отступая.
Девочки увлеченно смотрели магнитофон. На экране кому-то вспарывали
живот.
- Что же вы, стервы, так с хозяином обошлись? - спросил Голяк. -
Поиграли бы лучше, как вчера со мной! - он загоготал.
- Люмп здесь так и живет? - зачем-то поинтересовался Холеный, указав
рукой на брошенное возле стены тело друга. Тот был уже повернут на спину.
- Да, он что-то наврал твоим родителям.
Голяк тяжело плюхнулся на матрац. Очень кстати рядом с ним оказалась
бутылка "Гаяне", он откупорил ее, сделал глоток, поставил обратно. И
поморщился. От вина или от мыслей?
- Хорошо, что ты вернулся. За тобой ведь должок есть. Помнишь,
кассетку у меня брал, трехчасовку, обещал на следующий день вернуть? А сам
растворился. Я помню. Фильмец там клевый. А я тут недавно в одной компании
тусовался, так у них должников очень интересно учат. Приводят клиента в
специальную квартиру, где соседи вокруг куплены и свое место знают -
кричи, не кричи, ни одна собака к телефону не подойдет. Так вот, приводят
его, ставят в позу, он ничего не подозревает, а там собраны мужики
отборные, страстные, ну и начинают...
- На, возьми, - сказал Холеный. Он поспешно достал из рюкзачка
видеокассету. Голяк осекся. Принял ее, недоверчиво проверил пленку.
- Надо же. Я думал, она давно накрылась... Фильм-то хоть понравился?
- Я его не смотрел.
- Ну ты даешь! Если нужна, оставь себе. Я уже взял взамен из твоей
коллекции парочку кассет. Все тип-топ. Я что, ждать тебя должен был?
Голяк снова глотнул из бутылки. Очевидно, хотел пить. Или для
смелости. Он начал новый разговор, крайне важный, можно сказать -
принципиальный.
- Да, вовремя ты вернулся. Сегодня вечером классная тусовка
наметилась. Здесь в твоей квартире. Про Фигу слышал когда-нибудь?
Холеный не ответил. Впрочем, кто в городе не слышал про Феоктистова?
Просто смешно.
- Так вот, сегодня собирались придти парнишки из толпы Янки. А Янки
как раз человек из толпы Фиги! Просек?
- Костя, мне плевать, - сказал Холеный, глядя приятелю в глаза. Ему
было нехорошо. Ему становилось все тоскливей.
- Как это? - Голяк заморгал. - Бастуешь, что ли? Договорено ведь,
назад не раскрутишь! Люмп договаривался! Телок притащат..
Холеный отвернулся.
- Делайте, что хотите, - и повторил равнодушно. - Плевать.
Люмп вдруг шумно вздохнул, пошевелился и сел. Мальчик кинулся к нему,
обрадованный, но тот уже упал обратно. Затылком в расплющенный яблочный
огрызок. Друг продолжал купаться в неведомых океанах.
- Я не понял, - мрачно уточнил Голяк. - Ты даешь свою крышу или нет?
- Даю, - сказал Холеный. И побрел из комнаты. Вышел в прихожую,
щелкнул замком входной двери.
- Эй, куда? - крикнул Голяк.
- Не твое дело, - прошептал мальчик.
- Ну-ка, стервы, кончаем валять дурака! - Голяк продолжил крик. -
Офигели? Народ скоро будет, массовка, небось, уже тачки ловит! Вырубайте
аппарат! Одна в лабаз, вторая на кухню, быстро!
Холеный захлопнул за собой дверь.
- Мама, - сказал он.
Телефонная трубка в его руках взорвалась.
- Малыш! Малыш! Это ты? Але!
- Это я.
- Боже... Малыш, ты где!
- Я дома, у себя. Говорю из автомата внизу.
На другом конце города возник ураган эмоций. Сначала мама пыталась
рыдать. Потом пыталась смеяться. Потом стихия угомонилась.
- У тебя все в порядке, малыш? - спросила мама звенящим от радости
голосом. Он ответил:
- Конечно.
- А где ты был?
- Я все расскажу. Только не по телефону, ладно?
- Понимаю, малыш... - мама прерывисто вздохнула. - Я так волновалась!
Так волновалась... Тебя нигде нет, не звонишь, не приходишь, никто ничего
не говорит, и Федька еще нагнал страху...
- Тебе звонил Люмп? - он переспросил.
- Нет, Федя зашел прямо без звонка. Сказал, что ты безумно влюбился в
какую-то девицу с Дальнего Востока, и тут же улетел с ней туда. Будто
звонить тебе было некогда, и поэтому ты просил через него передать нам,
чтобы мы не беспокоились, мол, ты побалуешься и вернешься. Извини, он
очень хороший паренек, но не могла же я поверить в такую глупость! Знаешь,
я решила, что у тебя неприятности, и тебе надо скрываться... От
каких-нибудь твоих гнусных приятелей или от милиции. В милицию я на всякий
случай не заявляла. Но малыш, еще немного, и я бы не выдержала! Пошла бы.
- Прости меня, - сказал он внезапно.
- У тебя точно все в порядке? - мама снова забеспокоилась.
Он улыбнулся:
- Я ведь уже дома!
Мама еще повздыхала, успокаиваясь, приходя в себя от радостного
потрясения.
- Ладно, малыш. Ты у меня взрослый мужчина. Я ни о чем не спрашиваю.
Но вообще-то если твои неприятности связаны с финансами, мог бы мне сразу
сказать, еще прошлым летом.
Чудесное воспоминание наполнило телефонную кабину: свеча... горящие
купюры... Он ответил:
- Не волнуйся, у меня с финансами нормально.
- А то твой Люмп просил у меня деньги, сказал, что перед самым
отлетом ты у него взял в долг. Я ему, конечно, не дала. Если бы ты
позвонил или оставил записку... Ты ему вернул?
- Вернул, - соврал он. Другого выхода не было. - А с ключом как?
- Дала ему запасной ключ! Он объяснил, что по твоей просьбе
присмотрит за квартирой. Свой ключ, естественно, ты ему не оставил, мало
ли что? Я подумала: если он даже и темнит, и вообще - все наврал, за
квартирой в любом случае надо присмотреть, да? Или зря я это...
- Правильно, мама, не волнуйся.
- Федя хороший мальчик, хоть и потешный. Из всех твоих ему одному
можно доверять. Не обчистит же он тебя?
Мама уже совершенно успокоилась. Обрела привычную твердь под ногами.
Разговаривать с ней было легко и приятно.
- Хочешь, я сейчас приеду? - предложил, поддавшись порыву, потеющий в
душной будке человек. Мама замялась.
- Знаешь, у меня гости... Я страшно хочу тебя видеть, малыш! Давай
завтра, а?
Он огорчился. Но так - умеренно, в пределах разумного.
- Папа там как?
Теперь мама заметно напряглась.
- Отец в командировке, - сухо сообщила она. - Жив, здоров.
- У вас-то самих все в порядке?
- Как нельзя более лучше, - еще суше произнесла мама. С тайным,
только ей известным смыслом.
- Понятно... Ладно, счастливо.
Человек нажал на рычаг. В трубке успело только пискнуть: "Малыш, я
страшно рада..." Он тяжко усмехнулся. "Гости, отец в командировке." Скорее
всего - банальщина.
Мама так и не назвала его по имени.
Трудно воспроизвести дословно столь интимный разговор. Может, таким
он был, может не совсем таким, может и вовсе не таким. Невозможно передать
на бумаге сумбурные речи взволнованной матери! Но суть разговора ясно
видна: мать была далеко. На другом конце города. И самое важное - она
вполне обошлась без имени сына. Самое странное...
Он миновал арку и снова оказался во дворике. Привычнейшее, почти
родное место, неразрывно связанное с понятием "дом". Он вошел в крошечный
скверик посередине и сел на скамейку. Прямо напротив скрипела дверью его
парадная - также почти родное место. До нее было не больше двух десятков
шагов. А в скверике на второй скамейке сидела женщина с ребенком. По всей
видимости, бабуля с внучком.
Надо идти, - сказал себе человек. И прислушался. Отклика в душе не
последовало.
Надо идти, - твердо повторил он. - Надо спасать друга. Надо спасать
всех этих маленьких слепых людей.
Вот теперь отклик был. Только не тот, который требовался.
Всколыхнулся густой, мутный, противный осадок, заставил кулаки беспомощно
сжаться. Человек не знал, как спасать души, не знал, как сохранять разум.
SOS никто не кричал. В приступах безумия никто не бросался на стены. И он
не мог никому ничего сказать - объяснить, убедить, помочь увидеть - потому
что слова ушли! Те слова, которые копил он в Келье, которые переполняли
его всего день назад, они исчезли. Они бросили его, предали, сбежали! Да и
были ли они вообще - ТЕ СЛОВА?
Его предназначение...
Надо идти домой, - снова напомнил себе человек. Ноги не желали
вставать: тело затопило незнакомой усталостью. И он остался сидеть. Решил
подумать, что же ему предпринять. Конкретно - что?
Бабуля неподалеку пригрозила внуку:
- Если ты не будешь слушаться, то станешь таким же, как этот дядя!
- Ничего себе, экземпляр! - буркнул мужчина, гуляющий по двору с
собачкой. - Бывает же такое.
Человек заснул сразу. Отключился, не сопротивляясь, с покорностью
обреченного, даже не заметив, что закрыл глаза. Так и не начав думать.
Будто для этого и уселся он на скамейке в почти родном скверике рядом с
почти родной парадной. Сказались бессонная ночь, утренний стресс, волнения
встречи с гостеприимным миром.
Была уже вторая половина дня. Дело шло к вечеру.
КНИГА
Рассказать о ней все же необходимо.
Попавший в Келью верно подметил: слова человеческие слишком
ограничены, чтобы в тисках околонаучных догм объяснить ими необъяснимое.
Человек начал жить заново. Но что заставило его это сделать? Как смог
поверить он в свое ничтожество? Какой силой Книга убедила его?
Понадобились особые слова - вне разума и логики - слова Книги. Они не
поддаются анализу и пересказу. Впрочем, если справиться с бессмысленным
желанием понять, если снять очки и закрыть глаза, если отложить
беспомощное перо, то тогда удастся кое-что описать.
Взглянув на чудо со стороны.
И еще есть сложность. Непонятно, как называть человека, ведь он сжег
в конце концов свое имя - буквально! Не хотелось бы называть его
"узником", это не совсем точно: вероятно, он и был узником, несомненно, он
считал себя таковым, но лишь до некоторого момента. Не хотелось бы
постоянно употреблять термин "человек": может быть он и стал им теперь, а
может быть и нет. Лучше всего, пожалуй, подобрать ему обозначение согласно
возрасту. В том кругу, где раньше обитал попавший в Келью, люди именовали
друг друга "мальчиками" и "девочками". Поразительно точные слова! И если
принять "мальчика" в качестве рабочей формулировки, определяющей особь
мужского пола, давно переставшую быть ребенком, но никак не желающую
повзрослеть, то она - формулировка - уляжется в рассказе о Книге вполне
благополучно. Итак, двадцатипятилетний мальчик, бывший узником, ставший
(возможно) человеком...
Все по порядку. Келья давала узнику тишину, свет, еду, ложе, но очень
быстро тайны эти перестали его интересовать. Апатия сменилась тупым
смирением. Узник потерял счет дням: дни его также перестали интересовать.
Внешний мир отодвинулся далеко-далеко, потускнел, превратился в декорацию
просмотренного когда-то фильма, а прошлая жизнь, соответственно, в обрывки
этого полузабытого фильма, и трудно было представить, что он вообще еще
где-то существует - внешний мир.
Мальчик открыл книгу. Не имеет значения, что толкнуло его к этому. Он
начал читать.
Как и в первый раз, он начал читать с названия - "Правила". Прочитал
фразу: "Познавший грязь однажды, раб ее вечный". А затем пришло время
настоящих странностей, наивысших из странностей, которые встретил он -
живущий в Келье. Кроме названия и фразы на первой странице ничего более
прочитать ему не удалось. Это в самом деле было очень странно: пока
страница лежала перед глазами, пока видел узник начертанную на ней строку,
он прекрасно понимал написанное. Но стоило лишь перевернуть страницу,
закрыть или отодвинуть Книгу, да что там - просто отвести взгляд от
бумаги! - смысл прочитанного ускользал из памяти. Доходило до смешного.
Мальчик вызубривал вслух фразу до автоматизма, потом закрывал Книгу,
продолжая механически повторять строку раз за разом, и тут же ловил себя
на том, что бормочет какую-то бессмыслицу.
Поначалу он был просто удивлен, но в нем неизбежно проснулось
любопытство. Он увлекся, и в итоге этот фантастический процесс чтения
занял его разум целиком.
Книга была выстроена таким образом: на каждой странице помещалась
некая фраза. Во время прочтения она поражала банальностью и
назидательностью, даже раздражала, и в голове немедленно всплывал
устоявшийся термин - "прописная истина". Не слишком лестный термин, однако
ни одну из пресловутых "прописных истин" мальчик не смог самостоятельно
повторить. Они забывались мгновенно. Они отторгались сознанием.
Однажды, забавляясь в очередной раз с Книгой, он поднял глаза, и
вдруг обнаружил, что прямо перед ним находится окно. Когда оно появилось в
стене? Мальчик вскочил, опрокинув табурет. Сквозь стекло он видел
центральную улицу города. Улица была полна людей, но в обычной этой
городской картинке имелось что-то отталкивающее. Каждого человека мальчик
прекрасно знал, собственно, это вообще был один и тот же человек - его
друг. Падший друг. Его друг спешил куда-то. Шел, прогуливаясь. Стоял,
глазея по сторонам. Бежал за автобусом. Ехал на велосипеде. Сидел на
кромке тротуара, сидел на газоне скверика, сидел на корточках, прижимаясь
к стене... Во всех лицах он выглядел одинаково привычно - затертая
парусиновая куртка, на которой написано: "Пора бы и честь знать", дурацкая
соломенная шляпа, обыкновеннейшие, давно не стиранные штаны
неопределенного цвета, немыслимо грязные старые ботинки. Штаны внизу
заправлялись в длинные пестрые гольфы, и это было очень важной деталью его
туалета. Внешний вид друга изобиловал, как и положено, чрезвычайно важными
мелочами - гольфы на разных ногах обязательно разного цвета, один гольф
приспущен, другой раскатан во всю длину, ботинки тщательно выпачканы,
справа на куртке пацифистская бляха, лицо небрито с особым умением, на
голове под соломенной шляпой фирменный еж из волос. Бесчисленное множество
мелочей принципиальной важности.
Мальчик, остолбенев, смотрел в окно - на этот чудовищный парад.
Почему-то ему не очень хотелось туда, хотя чего уж проще - прыгай, и ты
среди своих! Он неуверенно подошел, ткнулся лбом в стекло. И очнулся:
холодный камень привел его в чувство.
Таким было первое видение. Зачем оно понадобилось Книге? Причем здесь
падший друг? Неясно. Вообще, личность друга загадочным образом повлияла на
излечение пациента Кельи, хотя сам он, как персонаж, никакого отношения к
случившейся истории не имел. И еще - мальчик, конечно, должен объяснить,
почему он называет друга своего "падшим". И он объяснит. Сам.
Ушло видение, наполнив комнату новым страхом. Неужели схожу с ума? -
подумал мальчик. Слабость заставила его опуститься на скамью. Спятил, -
снова подумал он. Тут ему пришло на ум слово: это слово сильно удивило
его. Откуда оно взялось в его сознании? И неожиданно понял - из фразы,
прочитанной в Книге! Гласило слово: "Детство". Оно ясно отпечаталось в
памяти, каким-то образом увязавшись с только что увиденной неприятной
картиной, и это удивило мальчика еще больше. Детство... Вроде бы светлое,
хорошее слово... Он принялся натужно восстанавливать фразу из Книги.
Фраза, разумеется, не далась ему дословно, однако смысл ее он сумел теперь
понять! Детство не оправдывает глупость - вот о чем говорила страница.
Так Книга одержала первую победу.
Почему-то мальчик испытывал чувство, похожее на стыд. Нет, нет, это
не было стыдом! Это было всего-навсего НЕЧТО ПОХОЖЕЕ. А как же я? -
спросил себя мальчик. Каким ходил я по улицам? Как выглядел со стороны?
Что казалось самым важным? Долго он сидел и думал. Терзал мозг нещадно, но
не смог вспомнить ни одной ВАЖНОЙ МЕЛОЧИ своего облика. Что-то сместилось
в его голове, произошел какой-то необъяснимый провал в памяти, и это не
испугало узника, наоборот - обрадовало.
Следующее видение также пришло во время чтения. Вновь возникло
знакомое окно в стене, а за ним - квартира друга. Друг сидел за столом,
пред ним громоздилась куча видеокассет, лежал молоток, сам же он увлеченно
занимался делом - вытаскивал наугад кассету из кучи, бегло прочитывал то,
что на ней написано, затем либо откладывал в сторону, либо разбивал
молотком. Выбрал кассету с надписью "любовь", издал восторженный возглас,
отложил, выбрал кассету "женитьба", отложил, кассету "армия" разбил
вдребезги, "ребенок" - та же участь. Подумав, разбил "женитьбу" и
"любовь". И так далее. Работа спорилась, и вскоре осталась единственная
кассета - "кресло". Тогда друг устало поднялся, вставил ее в
видеомагнитофон, затем опустился в стоящее рядом кресло-качалку и принялся
лениво раскачиваться. При этом он жадно ел яблоки. Он вытаскивал яблоки
одно за другим из мусорного бачка, стоящего рядом с креслом, огрызки же
складывал в вазу на столе. Что показывал видеомагнитофон, было не видно.
Человек не мог заставить себя подойти к окну, он сидел, замерев, не
пытаясь отвернуться, он смотрел, ничего не понимая, гадливо скривившись, и
не заметил даже, как видение отпустило его. Более всего его поразил
процесс уничтожения видеокассет. Невозможно представить, зачем другу
понадобилось такое варварство! Видеокассеты - это ведь... Человек был
потрясен.
А придя в себя, сообразил, что увиденное - отнюдь не бессмыслица.
Окно показало сконцентрированную до абсурда картину жизненного пути его
друга. В самом деле, судьба у того сложилась изумительно просто. Можно
сказать - банально. Рано влюбился, зачем-то женился, вскоре ушел в армию.
Там ему резко не понравилось, и через пару месяцев он вернулся,
естественно, по состоянию здоровья. Каким-то образом помог сосед по
лестнице, врач по призванию, истинный кудесник (по правде говоря, сосед
поступился принципами ради бабушки солдата). За время пребывания в армии
молодая жена родила ему сына, на что друг, возвратившись, отреагировал
очень своеобразно - бросил ее вместе с ребенком. Он вплотную занялся
искусством. Он являл собой яркую творческую индивидуальность, это
очевидно.
Подробности жизненного пути друга промелькнули в голове мальчика
мгновенно. И снова он испытал нечто похожее на стыд. И снова перед глазами
стояло прочитанное в Книге слово - "Долг". Господи, ну при чем здесь
долг?.. Мальчик напряг память и в результате сформулировал суть фразы!
Долг длиннее жизни... Затем с непривычным волнением решил поразмышлять о
собственной жизненной ситуации, дабы успокоиться, дабы убедиться в
правильности израсходованных лет, но обнаружил, что все забыл. Начисто.
Помнил только имя и массу ничем не связанных деталей. Тут же пришло
противоестественное облегчение, и это чувство было настолько большим,
настолько сильным и приятным, что мальчик едва не заплакал, не в силах
вместить его в себе.
Так он впервые захотел слез.
С этого момента он начал читать с упоением, хотя сознание его бурно
сопротивлялось неведомым словам. Проснулась в нем настоящая страсть. И
суть Книги постепенно открывалась - видение за видением. Они возникали во
множестве - короткометражные истории за несуществующим окном - и как
хотелось бы найти в их появлениях систему! Но это, увы, не дано никому: ни
ему, ни вам, ни мне. Потому что мальчик читал, открывая Книгу наугад.
Пытаться читать по другому - недопустимая самонадеянность.
Каждый раз он видел вроде бы привычные вещи, но здесь они казались
неприятными и вызывали нелепое ощущение, похожее на стыд. Каждый раз он с
болезненным удовлетворением обнаруживал утерю части воспоминаний о себе
прежнем. И каждый раз видение непостижимым образом связывалось с
каким-либо словом.
Мальчик наблюдал, как друг его пишет картину на окне собственной
квартиры. Друг самозабвенно выстраивал мазок за мазком, пользуясь при этом
только черной краской, и в конце концов закрасил стекла целиком. А затем
тонкими полосками бумаги заклеил их крест-накрест. "Совесть" - такое слово
одолело почему-то разум мальчика, когда ушло видение. Он четко помнил, что
в прошлой жизни друг свободное от развлечений время посвящал практической
реализации "люмпен-культуры", общепризнанно считаясь художником.
Естественно, свободным. И, кстати, с гордостью носил кличку: "Люмп".
Впрочем, каждый в этом мире имел какую-нибудь кличку, не правда ли?
Означенная "люмпен-культура" держалась на двух постулатах. Первое:
внутренний мир - это вранье, его выдумали немощные старцы, а главное в
человеке - внешнее, и все мысли, все поступки, все способы самовыражения
человек подчиняет исключительно внешнему. Второе: только то, что
запрещено, имеет хоть какой-то смысл, поскольку запретить - значит
признать, запрещенное - значит идеально честное, а все остальное - либо
сытость, либо ложь, либо лживая сытость, здесь-там-и-повсюду. Таковы были
убеждения друга.
А что для меня было главным? - тщетно спрашивал себя узник. - Каковы
мои убеждения?
Еще он видел, как друг прямо на улице избивал свою бабушку. Это был
зверский спектакль! Стоял чудесный погожий день, и пацифистская бляха на
куртке внука ярко блестела, отражая солнечный свет. Веселый зайчик,
испускаемый бляхой, постоянно попадал мальчику в глаза, слепил, мешал
смотреть, однако в целом происходящее было более чем ясно. А когда кулаки
у миролюбца устали, и началась разминка ног, когда назойливое мельтешение
нагрудного знака не могло уже скрывать жесточайших подробностей, мальчик
зажмурился. И видение растаяло. Осталось лишь слово - "Правда".
А я... - он с ужасом рылся в памяти. - Неужели я тоже "пацифист"?
Еда, которую находил узник каждое утро, давно перестала его
интересовать - точно так же, как загадки Кельи или непрерывная смена дней.
Он, конечно, съедал ее, но вкусовые достоинства не вызывали больше
эмоционального подъема. Вообще, с едой происходили забавные метаморфозы.
Сначала узник почти шиковал, питался, можно сказать, по высшему разряду -
только деликатесами, но как-то незаметно рацион посуровел, а в конце
концов стал и вовсе аскетичным. Теперь узник завтракал, обедал и ужинал
хлебом с маслом и был вполне доволен. Вполне.
Он открывал Книгу. Ежечасно. Он только тем и занимался, что открывал
ее - страница за страницей - вся его жизнь в Келье состояла из этого
простого действия. Он обретал постепенно способность чувствовать собранные
в Книге истины, ему нравилась их неизведанная раньше сладость. Он
убеждался, видел собственными глазами, что нет более универсального
руководства к жизни, чем банальные прописные истины. И тот, кто
утверждает, будто всосал их с молоком матери, кто отмахивается от них
слабенькими руками, тот неправ, неправ, неправ!
Время хаоса взорвало эту идиллию. На куски разодрало жалкое подобие
покоя. Жуткое время! Переживший его достоин слов Кельи - да, достоин.
А было так: пришло видение. На центральной улице города, прямо возле
несуществующего окна стоял человек - падший друг мальчика - он размахивал
руками, строил рожи и беспрерывно повторял одну фразу: "Магнитофон купили,
пора подумать о душе". Шуточка была смутно знакома, мальчик знал ее
когда-то, но когда - забыл, разумеется. Это продолжалось вечность. Мальчик
стоял неподвижно, смотрел на безобразные кривляния друга, с недоумением
слушал дурацкую остроту. И, наконец, догадался, что тот обращается к нему,
именно к нему! Просто-напросто издевается! Тогда его обуял гнев. Он
подскочил к окну и рванул на себя раму, желая попросить этого клоуна
убраться домой к бабушке. Рама распахнулась. Удар лбом о стену был хорош!
Так настало время хаоса.
Воспоминания вернулись внезапно, все разом, обрушились невообразимой
лавиной, и, не в силах сдержать их напор, мальчик лег на пол, прижавшись
щекой к ножке стола. Он вспомнил себя прежнего. Он обо всем вспомнил.
Как познал в школе физическую сущность "КПД": купил - продай дороже.
Как сбывал, учась в институте, пластинки сокурсникам.
Как записывал за деньги кассеты.
Как толкал на черном рынке книги, доставаемые подружками из
магазинов.
Жизненный путь его оказался проложен по типовой схеме, выверенной на
примере многочисленных знакомых. Этот путь состоял всего из двух
поворотов. Первый - мальчик бросил учебу. Второй - стал деловым. Имелись,
правда, и зигзаги. Например, он избежал призыва в армию, не слишком долго
выбирая между симуляцией психического расстройства и покупкой фиктивных
свидетельств о браке и о рождении двоих наследников. Затем увлекся
"видео", переключив деловую активность на новомодную сферу, и быстро
пристрастился к этому наркотику - сделался истинным "видиотом". Очень
плодотворно занимался он поиском клиентов и поставщиков, друзей и
покровителей, постепенно выходя на солидных, серьезных граждан, на людей,
по-настоящему страшных. Кстати, та фразочка: "Магнитофон купили, пора
подумать о душе", была любимой присказкой одного из этих страшных граждан
- тот употреблял ее, когда включал видеоаппаратуру, а фильмы, которыми
услаждал душу, были исключительно чугунной порнухой - что ж, таковы вкусы
сильных мира сего.
Трудно определить, какая же из этих причин заставляла мальчика шагать
по дороге, не сворачивая: деньги? видеокассеты? подружки? Какая из этих
вечных целей являлась главной в его жизни? Бесполезно выбирать. Указанные
цели образовали равносторонний треугольник, в котором каждая из них была
лишь средством для соседней.
Мальчик лежал, раздавленный воспоминаниями. Он не притворялся. Вот
сейчас его жег стыд - непереносимая пытка! Кто испытывал, пусть вновь
застонет. Это чувство было настолько сильным, что он даже не мог внятно
объяснить себе, из-за чего ему все-таки стыдно. Елки-палки, - слабо шептал
мальчик. - Вот отвал!.. Вот прикол!.. - а возможно, несколько иные
словечки сочились сквозь дрожащие уста, но смысл их был примерно таков.
Потом он задал осмысленный вопрос: что, собственно, случилось? Откуда
такие глупые страдания? Кроме ножки стола отвечать было некому. Тогда
ответил сам: просто возвратилась память. Просто возвратились прошлые
праздники. И нет в этом ничего плохого, и не может в этом быть ничего
постыдного. Мальчик заставил себя встать, присел на табурет, привычным
движением начал листать Книгу. Он делал это бездумно, автоматически, желая
успокоить взбудораженную голову, и вдруг заметил, что пачкает страницы.
Руки его были по локоть в грязи! Мысли мальчика заметались. Зеркало! -
подумал. - Где зеркало? Он вытащил почему-то паспорт, раскрыл его, бормоча
обезумело: "Дайте же зеркало!" В фотографии отразилось полузнакомое,
заросшее, грязное до омерзения лицо. Мальчика охватила паника. Отдернув
занавесь, он ворвался в нишу, где располагалась уборная, снял крышку с
бачка над унитазом и принялся лихорадочно отмываться. А когда вернулся,
утираясь рубашкой, в Келье царила жуткая темнота. Господи, подумал он, -
свеча погасла... Догадка пронзила его. - Или я ослеп? Трясущимися руками
нашарил зажигалку, торопливо чиркнул. Все было в порядке: догорела свеча.
Всего-навсего догорела свеча. Он забрался ногами на стол, стараясь не
задеть Книгу, и выглянул в оконце. Там сплошной стеной стояла тьма,
бездонная до головокружения. Ночь? - предположил мальчик. - Туча?.. Или я
ослеп?! - вновь пронзила ужасная догадка. Он спустился, нашел наощупь
зажигалку. Все было в порядке! Тогда он улегся на скамью, не думая больше
ни о чем.
Когда ушел спасительный сон, огонь свечи как и прежде разгонял мрак
Кельи. Мальчик сел рывком, мгновенно проснувшись. И долго смотрел на
трепещущее пламя, зачарованный его дыханием. Нежданная радость на миг
посетила разум. Нежность наполнила душу. И явилась ему совершенно
удивительная мысль: нет более надежного света, чем стоящая на столе свеча.
Он упруго встал - этот самый надежный свет дал ему силы. Нужно читать
Книгу, - решил он и в нетерпении уселся за стол, предвкушая новые
открытия. Он попытался читать.
Но время хаоса продолжалось.
Книга была безжалостно выпачкана, повсюду зияли следы пальцев,
присохшие капли грязи, размазанные пятна, потеки. С ужасом взирал мальчик
на результаты своей деятельности. На каждой странице он видел только
первую фразу: "Познавший грязь однажды, раб ее вечный". Он мог повторять
ее, сидя за столом, мог твердить вслух, вышагивая по комнате, мог
любоваться изяществом букв или изучать по ней орфографию. Единственное,
что он не мог теперь - прикасаться к смешным прописным истинам. И ему
назойливо лезло в глаза это короткое колючее слово - "Раб" - везде оно
было, везде!
Надо что-то делать, - подумал мальчик. Надо... Он бережно принял на
руки Книгу и понес ее в уборную - смывать грязь. В бачке вместо воды была
водка, и тогда мальчик заплакал.
Впервые он узнал вкус слез.
Ничего больше не оставалось, кроме как отнести старинный фолиант
обратно, вернуться в уборную - так узник и сделал. Окунув лицо в бачок, он
начал по-собачьи лакать водку, всхлипывая, жадно хватая ртом забытое
наслаждение. А потом, уже сидя за столом, стал жечь деньги. Запаливая
купюру за купюрой от горящей свечи, он смотрел, как легко пламя побеждает
всесильные бумажки, и удивлялся: почему же ему раньше не пришло в голову
заняться таким важным делом? Валявшийся на полу паспорт заставил мальчика
временно прервать работу. Он брезгливо поднял этот документ, зачем-то
удостоверяющий его личность. Раскрыл, в который раз обнаружив свое
изображение. Кроме того, первый листик содержал фамилию, имя и отчество.
Совсем недавно в памяти сохранялись только они, эти пустые никчемные
сочетания звуков, теперь же к ним приложился и весь он целиком, - с
отлаженной, наивернейшей биографией, с тщательно ухоженной грязью, -
однако фамилия-имя-отчество так и остались для него пустыми никчемными
звуками. Горько... Мальчик решительно выдрал жалкий листик. И сжег его без
колебаний. Вместе с деньгами.
Значит, вот ты как! - злобно говорил он. - Значит, ты уверен, что я
раб? Ну и ладно! Ну и хрен с вами!
Покончив с делами, он вновь рискнул прикоснуться к Книге. Приоткрыл
ее где-то посередине, обмирая от томительного страха, и тут же увидел
слово "любовь" - более из фразы ничего не понял. Поднял голову. Оконные
рамы были распахнуты, а перед окном сидел на табуретке... он сам!... и с
упоением предавался чтению.
Причем здесь любовь? - крикнул человек. Безмолвие стало ответом.
Полный недоумения, он попытался вспомнить бурные эпизоды своей жизни,
связанные с любовью, вспомнить подружек, вечера встречи, но эти сценки
телесного цвета ничего не объяснили ему. И тогда узник заплакал во второй
раз. Почему-то он ощущал сейчас неудержимую потребность в слезах.
А потом, получив облегчение, продолжил чтение Книги. Может быть там
удастся найти ответы ему - живущему в Келье мальчику?
МИР (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
- Холеный! - его потрясли за плечо. - Ты не подох, оказывается!
Он очнулся, поднял голову. Знакомая морда. Кликуха, какая же у этого
парня кликуха? Не помню...
- Народ развлекаешь? - парень хмыкнул. - Классное из тебя зрелище.
На, возьми, заслужил! - он вытащил монетку и бросил ее на скамейку. Там
звякнуло. Затем уверенно направился к парадной. По пути обернулся:
- Зря сидишь, ментов приманишь, - и скрылся.
Холеный распрямил спину. Болела шея после неудобной позы, ныла
поясница, день явно заканчивался, никаких планов, никаких надежд, ничего
хорошего... На скамейке рядом с ним лежала газета. На газете - горстка
мелочи. Откуда? - он удивился. - Из кармана выпали? Или... - вдруг
ужаснулся. - За что? - его захлестнула обида. - Они все... За что? За что?
Люмп! - подбросила его мысль. - Уже вечер! Или еще нет?
Мимо проследовала сочного вида девочка, также скрывшись в парадной.
Она странно приплясывала на ходу. Понятно: причиной тому наушнички на ее
голове.
Иду, иду! - сказал Холеный, не двигаясь с места. Он стыдливо собрал
поданные ему монетки, рассовал их по карманам, и только потом торопливо
зашагал домой, сгибаясь под горящими взглядами окон.
Девочки с наушничками на лестнице не оказалось. Быстро взбежала она
на самый верх. Что ж - молодая, сил много. Зато сзади топал парень не
менее сочного вида. Парень молча сопровождал Холеного до пятого этажа, и
пока тот, остановившись перед дверью квартиры, занимался поисками ключа,
он перегнулся через перила и щедро плюнул в лестничный пролет. Снизу
донесся красивый шлепок. Когда же хозяин открыл дверь, парень неспешно
вошел следом, не проронив ни звука.
Да, народ собирался. Вечер раскручивал обороты. Правда, было не очень
многолюдно, дюжину гостей квартирка могла бы еще вместить. Так что
дышалось пока легко. Впрочем, накурено было жутко.
В прихожей помещался Голяк, облапив некое прелестное существо в
комбинезоне. Комбинезон, конечно, на голое тело.
- О! - сказал он. - Явился! Надоело во дворе? - затем махнул парню
сзади. - Привет, проходи, - и вновь Холеному. - Сказал бы, что спать
хочешь, мы бы тебя уложили. Постелили бы Надьку, а укрыли Веркой! - он
самозабвенно гоготнул. - А это Любка, знакомься. Ее можно не кормить, дай
только потусоваться вволю.
- Ты интересный мальчик, - существо мило сообщило Холеному, оглядывая
его сверху донизу. - Оригинальный! Откуда ты такой?
- Заткнись, Любище, - сказал Голяк. - Не липни.
- Заткнись сам, ублюдище.
Холеный прошел в комнату. Народ стоял-сидел-лежал на матрацах,
общался, смотрел видеомагнитофон, откупоривал бутылки, жрал яблоки, тыкал
окурками в мебель. В воздухе витал разнообразный шум. Мальчики и девочки
отдыхали - все поголовно босоногие и расслабленные - разогревались,
готовились к настоящему вечеру. Люмпа здесь не было.
- Где Люмп? - спросил Холеный.
Ему неопределенно кивнули: "Там".
Он нашел друга на кухне. Тот удобно устроился на полу, опираясь
спиной о газовую плиту, и забавно раскачивался из стороны в сторону.
Одежда Люмпа состояла из одних плавок, а на голове его... Полиэтиленовый
мешок был напялен на голову! Холеный бросился к нему:
- Федя!
Тот медленно, с заметным напряжением поднял глаза. Мутные,
бессмысленные глаза.
- Это я! Я! Ты узнаешь меня!
- А... - произнес Люмп.
Холеный попытался поймать его взгляд. Осторожно взял в ладони
безвольную голову. Надо было что-то говорить.
- Как жизнь? - зачем-то крикнул он.
- Нет жизни, - тускло откликнулся Люмп.
- Чего?.. - ошалело сказал Холеный.
Больше всего раздражали карманы. Хотя, нет - дверь! Поганая,
ненавистная дверь! Или слаженное ржание, рвущееся сквозь стену? Трудно
разобраться. Стена-то во всяком случае была очень кстати, без нее верный
провал... На яростный шепот: "Держись!" Люмп реагировал беспрерывными
кивками, сам же держаться не желал, норовил сползти на пол, оседал
неумолимо, целеустремленно, и каким же гнусным издевательством казался
этот тяжкий путь! Вот оно, испытание - мельтешило в голове.
Где же ключ! Высвободив одну руку, человек неистово шарил по
карманам. И только найдя требуемый предмет, сообразил - чтобы изнутри
открыть дверь, ключа не требуется. Он аккуратно прислонил друга к стене и
попробовал дрожащими пальцами справиться с замком. Получилось.
- Пошли, - сказал человек.
Лестничная площадка не пустовала: здесь развлекался какой-то
парнишка. В полной тишине он странно дергался, производил забавные
телодвижения, сгорбившись, завесив глаза шикарным чубом, он мычал что-то
нечленораздельное и сладостно постанывал. На шее его болтался
магнитофончик. На голове были наушнички. Парнишка танцевал под музыку,
слышимую только им, и выглядело это на редкость глупо и противно. Человек
схватил его за одну из конечностей. Танцор вскинулся в испуге.
- Иди внутрь! Чего тут торчишь! - человек возбужденно указал
свободной рукой в разинутый зев квартиры. - Туда, туда!
Парнишка миролюбиво улыбнулся, многозначительно потыкал пальцами в
свои наушники и послушно удалился, продолжая дергаться. Очень заводная у
него была музыка. Человек ногой захлопнул дверь.
Он подвел друга к противоположной стене. Крикнул, задыхаясь:
- Мы пришли!
Друг с недоумением оглядывался, силясь понять происходящее. Ситуация
и впрямь была нелепой до крайности. Впрочем, ничего особенного не
происходило, поэтому он вел себя пристойно.
- Мы пришли! - новый отчаянный выкрик. И снова - ничего.
Тогда человек положил друга на кафельный пол: не мог больше держать
его. Сам рухнул на ступеньку рядом.
- Как хорошо, - с наслаждением пробормотал Люмп, повернувшись на бок
и уютно поджав ноги. - Холодно.
Он не задавал себе вечных вопросов. Он ни о чем не просил окружившее
его безмолвие. Он не проклинал тот миг, когда увидел выход из Кельи. И
даже не плакал. Просто сидел на ступеньке, обнимая чугунную решетку,
вытирая лбом вековую пыль - просто ждал. Иногда он поворачивал голову и
окидывал взглядом чужие неопрятные стены. Дверь... Дверь, украшенная
вызывающей надписью. Вот она, стоит только протянуть руку! Приоткрыть ее,
вдохнуть сыроватый воздух...
Он вскакивал.
Мираж, опять мираж. Обман - в который раз. Проклятая лестница!
Проклятый насмехающийся колодец!
Человек ждал, теряя остатки разума. Келья не отвечала на его зов.
Редкие шаркающие шаги. Кто-то медленно поднимался вверх, шумно
отдуваясь, задевая сумкой ступени, ощутимо наваливаясь на перила, кто-то
карабкался сюда, усталый и равнодушный, чтобы мимоходом оборвать ниточку
надежды. Да. Это женщина. Остановилась, не решаясь двинуться дальше. Глаза
ее округлились.
- Кошмар! - вдруг заорала она. - Подонки! Устроили тут притон!
Господи!... Каждый вечер, каждый вечер!
Замолчала, распаленная собственной решимостью. Никто не высунулся из
щелей поддержать или полюбопытствовать. Лестница расслабленно позевывала.
Но законное возмущение - это чувство, которое не позволит молчать долго:
- Предупреждаю, я пойду в милицию! Последний раз предупреждаю!
Подонки! Господи, какие подонки...
И Холеный встал. Его качало, но он дошел до квартиры. Лишь войдя
внутрь, он вспомнил про Люмпа. Впрочем, возвращаться назад было нельзя,
потому что снаружи остались пустота и бессмысленность, они рвались вслед -
бессмысленность выхода и пустота ожидания.
В квартире его встретили боль и тоска. Резь терзала глаза, слишком
ярок был свет этого мира. В ушах стоял гул - непомерно громкими оказались
здешние звуки. Холеный заглянул в комнату. Призрачный свет телеэкрана
освещал жаркое месиво тел. Потные черви - копошились, хихикали, выползали
в прихожую. По коридору бродили тени. Прижимаясь к стене, Холеный побрел в
кухню - попить водички. Его начинало мутить.
- Ах!.. А я тебя ищу!
"Кто это? Кто? Как ее... Любка. Любище."
- Послушай, ты материалист или идеалист? - томно спросила, блестя
заряженными глазками. Зачем ей?
- Какая разница?
- Я о-бо-жаю идеалистов.
"Не трогай меня. Убери руки."
- Я ни тот, ни другой.
- Ну-у, так не бывает!
- Бывает.
"Под комбинезоном - голое тело. Я давно это понял, отпусти меня! Да
не липни ты... стерва."
- Тогда кто ты?
- Я грузчик.
Появился Голяк, похлопал глазами и пьяно сказал:
- Ага. С ним. Вот так тусовка.
Бежать, бежать! Холеный, наконец, отцепился, поспешил прочь.
- Вся наша жизнь - тусовка, - философски подметил Голяк.
- Ты вонючка, - улыбнулась дама вслед.
Из кухни кто-то выходил. Двое.
- Хамло! Ты знаешь, что девочек надо пропускать?
- Девочек или шлюх?
Рассыпчатый смех.
В кухне предавались интеллектуальным играм. Некто в тельняшке,
взгромоздившись босыми ногами на стол, декламировал. Аудитория разлеглась
прямо на полу.
- Что может быть радостнее труда: труд нам приносит деньги. Что может
быть благороднее денег: на деньгах покоится общество. Что может быть
низменнее денег: на них купили наши души. Что может быть отвратительнее
труда: он создал таких ублюдков, как мы.
- Слезай к нам, умник, - лениво предложили снизу. - Отциклюем паркет
твоими афоризмами.
- Что может быть ничтожнее наших мыслишек! - возвысив голос, закончил
поэт.
О чем они говорили? Какой паркет? На кухне был постелен линолеум...
Холеный спрятался в ванной. Это помещение неожиданно оказалось
пустым. Теперь он заперся сам, изнутри. Устроился на обсиженном краю ванны
и только тут задался вопросом: почему Келья не приняла Люмпа? Какая беда
помешала этому?
Думать было трудно. Чудовищное предположение раздирало мозг. Что,
если Келья отвергла не Люмпа? Что, если?...
Нет. Нет. Невозможно.
Книга, - взывал человек, - не оставляй меня! Верни слова Твои!
Подскажи, как поступить?
Дальше было так. Безотчетно поддавшись внезапному желанию, он сполз с
ванны и начал медленно раздеваться. Он действовал, словно сомнабула.
Раздевшись, залез под душ и пустил воду. "Я не грязен, - глухо шептал
человек. - Неправда. Неправда."
ПОНИМАНИЕ
Я обязан поделиться им с вами.
Я обязан рассказать о пути, которым достиг его.
К тому моменту, когда Келья открылась мне, я был уже вполне взрослым
человеком, можно сказать - не мальчиком. Это бесспорно. Я имел суждения по
любым вопросам, и, как мне казалось, ничто их не могло сдвинуть с места. Я
имел непоколебимое самомнение. Однако пребывание в Келье, и в особенности
период прозрения, начисто вымели из головы моей все предшествующее. Как
это случилось? С наслаждением повторяюсь - не знаю, не помню. В результате
я снова разложил мнения по полочкам, снова заболел уверенностью в себе
самом, и понадобилось новое падение в грязь, чтобы убедиться в собственном
ничтожестве. И в первом, и во втором случае я считал себя хорошим и
правильным. Нет, нет, не так! Я считал себя лучше других. А на самом деле
я был и остаюсь...
Впрочем, стоп. Не надо отвлекаться. Сегодня, когда опять я окунаю
перо в кровь свою... прости... прости за приторную пошлость... когда
решился продолжить жизнеописание Здесь - на Твоих страницах! - итак,
сегодня я хочу рассказать о мгновениях Понимания. А бестолковое метание
мыслей, одолевающее голову, лишь мешает стройности изложения.
Те сияющие мгновения осветили мою жизнь не сразу. Да, я прозревал. Я
излечивался. Да, безумие освободило мой разум. Но Понимание отнюдь не
явилось логическим итогом этого чуда! Понимание само по себе было чудом.
Суть его рвется сейчас из меня, требует немедленного выхода на бумагу, но
я удержусь в рамках связного рассказа и начну, пожалуй, с другого.
Начну с Книги. Святые страницы становились мне близки - неизмеримо
ближе, чем, к примеру, немытая кожа, что бы там не напевали сладкоголосые
скептики. Они становились для меня единственными друзьями и подругами. Они
стали для меня... Ладно. Я читал. Пытался думать. Увидел, что грязен,
увидел чудовищную мощь этого понятия, и вообще, увидел множество
величайших истин. Пусть прозвучит расхожий штамп - я духовно перерождался
- он идеально точен. Я искренне, до боли жалел, что так мало знаю о
священных для всей Земли вещах, которые обязан знать каждый живущий...
Вышесказанное я и называю прозреванием.
Так я оказался владельцем колоссального богатства, состоящего,
правда, всего из трех...
Пишущий эти строки, ты веришь, потому что боишься?
Да, я боюсь! Ведь я человек.
Что значит: "Ты человек"?
Это значит: я умею размышлять; следовательно - вижу варианты;
следовательно - фиксирую зрение на худшем; следовательно - боюсь.
Кого ты обманываешь, пишущий? Себя - в лучшем случае. Ведь ты боишься
без всяких объяснений, просто потому, что тебе страшно. Не чувствуя ударов
этого кнута, ты не сделал бы шага. Согласен?
Да, я боюсь.
Пишущий, почему ты ни в чем не уверен?
Ну-у, потому что у меня есть коварные враги!
Кто же они?
Как и у любого человека, они - это искушения. Большие, вроде
недосягаемых звезд на небе, и маленькие, вроде монет в кармане. Искушение
есть главный враг человека, тяготы и лишения не могут сравниться с ним в
могуществе: тяготы и лишения человек побеждает, а искушение - крайне
редко. На него обменивается все в этом мире. А самое плохое, что врага
этого многие не видят, и бывает даже так - да, да! - что обычное искушение
называют целью. Я не слишком многословен?
А ты знаешь, что такое тяготы и лишения, пишущий? Ты испытывал их на
себе?
О-о, нет...
Тогда ты опять обманываешь - себя в лучшем случае. Ты ни в чем не
уверен, потому что поступаешь, как человек: ясно видя могучего врага, сам
стараешься ужиться с ним в согласии, а братьям кричишь: "Гоните его
прочь!"
О-о, да, я грязен...
Ты слаб, пишущий. Но это не означает, что ты человек! Ответь: зачем
ты пишешь? Потому что боишься?
...открытий.
Сразу оговорюсь: эти открытия ни в коем случае не претендуют на
какую-либо всеобщность. Они касаются только моей личности. И именно
поэтому имеют невообразимую ценность.
Первое. Из санитарных удобств в Келье присутствовала только уборная с
унитазом. Умываться было решительно негде. Иногда я пытался пользоваться
водой из бачка, преодолевая массу нелепых трудностей, и поначалу
невозможность нормально удовлетворять элементарную потребность выводила
меня из себя. Но потом я понял - это бесконечно правильно. Вода в Келье
отшельника - ненужная роскошь. Водой глупо смывать окаменевшую коросту
прошлых ошибок. И тогда я перестал мыться.
Второе. Стыд из темной, разъедающей душу муки превратился в надежный
источник предостережения. Впрочем, стыд в чистом виде, безусловно, также
остался. Он только сделался более зрелым. Я жил неправильно - я знал,
конечно, как надо жить, чтобы построить то, что все вокруг строят, я
только и слышал об этом из каждого встреченного рупора, но, увы, не
вслушивался, и самое важное - не верил. Я жил не по ПРАВИЛАМ. А значит и
не жил вовсе - пусть будет так. И тогда я забыл свое имя.
Третье. Безумные мучения, в которых человек рождается, неминуемо
приводят к тому, что вместе с ним рождается безумное зло, несознаваемое и
неконтролируемое. Примечательный факт: младенец с первых мгновений умеет
плакать, и затем всю жизнь делает это весьма энергично, а смеяться учится
долго, постепенно, не сразу овладевая голосом. Только ли физиология
виновата?... Не желаю лишних споров! Перейду к сути. Книга убедила меня,
что я - раб собственной грязи. Но это не совсем точно... о, прости,
прости!... Это следствие. Гораздо более страшным является то, что я раб
себя самого. То есть раб того безумного зла, которое родилось вместе со
мной и прекрасно живет во мне. Как вырваться из оков? Я понял - чтобы
стать господином над своим маленьким злом, нужно стать рабом всеобщего
добра, ни больше, ни меньше. Но что это такое, и как это сделать, тогда
мне было неведомо. И я отказался окончательно от себя бренного, целиком
отдавшись размышлениям.
Изложенные открытия и решения не были настоящим Пониманием. Но они
указали путь. Они помогли отыскать впоследствии формулу покоя. Они помогли
стать господином. Я вспоминаю их с гордостью.
Размышления текли неспешно, наполняя смыслом каждую минуту моего
существования. Я доставал кассету с так и не посмотренным фильмом, в
тысячный раз прочитывал название и думал... Я думал о том, что "Безумное
животное" идеально подходит для обозначения меня, как представителя фауны
Земли, и не только меня, но и... дайте им зеркало! - шептал я... Думал о
сумасшедшем мире, в котором сумасшедшие родители производят сумасшедших
детей, а потом с гневом встречают врачей по делам несовершеннолетних. В
котором безнадежно потерянный разум лечат баландой в специальных клиниках.
Почти как меня, - я улыбался, - чаем с хлебом... Думал о необъяснимых
потерях памяти миллионами живущих, о зверских извращениях логики, об
отсутствии цели. А у меня, - плакал я, - есть цель, память и логика?
Впрочем, все эти проблемы казались мне бессмысленно мелкими. И
занимал меня, в основном, единственный вопрос: откуда Келья? То есть -
каково ее происхождение? Различные варианты выдавал мой обострившийся
интеллект. Одна гипотеза утверждала природный характер Кельи: будто бы
существует такая объективная реальность, как силовое поле добра,
физическую сущность которого человечество пока не познало, и я, случайно
оказавшись в месте возникновения какой-нибудь аномалии, какой-нибудь бури
этого поля, имел неосторожность попасть в ловушку. Другая, куда более
традиционная версия, наоборот, говорила о том, что Келья создана некой
разумной силой, так сказать, неведомым разумом, чужим для нас, но не
чуждым нашим бедам. И наконец... Божественное происхождение - эта
возможность переворачивала все внутри, заставляла меня трепетать обрывком
бумаги на ветру. Впрочем, будучи профаном в этой сфере знаний и чувств, я
и отсюда извлекал лишь новые вопросы: кто написал Книгу? Куда ушли те, кто
прочитал Книгу до меня? Смешно... И только изгнав подобные размышления,
прекратив выдумывать версии и старательно обосновывать их, только тогда я
сделал второй шаг к Пониманию.
Я понял, что настоящую ценность имеет вовсе не вопрос "откуда", а -
ЗАЧЕМ?
Зачем есть Келья? - спросил я. И ответил без колебаний. - Чтобы в ней
была Книга. Да, но зачем есть Книга?! - над этим вопросом я думал гораздо
дольше. Все же нашел истину. - Чтобы делать меня чище! А зачем нужно
делать меня чище?
Последний из вопросов оказался неимоверно трудным. Сколько ни ломал я
голову, сколько ни терзал фантазию, никак не мог увидеть смысл в
очевидном. Несомненно, Келья исправляла во мне то, что можно было
исправить. Но зачем, зачем она тратилась на столь крошечную душу? В чем
предназначение такого, как я?
Долго вопрос оставался неприступен. Казалось, ответ рядом, стоит лишь
еще чуть-чуть напрячься. Я был упрям в стремлении понять - так упрям, как
ни в чем ранее. Тщетно, разумеется! И понадобилось новое чудо, чтобы в
очередной раз открыть мне глаза.
Однажды, изнуренный поисками смысла, я решил восстановить в памяти
свой тяжкий путь прозрения, весь целиком, с самого первого дня, дабы
попробовать взглянуть на себя со стороны - взором сочувствующих стен.
Вдруг это поможет мне понять? И я принялся вспоминать время прихода в
Келью, стараясь не упустить ни одну деталь, начиная с вечера встречи, как
я пришел в гости, как мне открыли... Но попытки воскресить пережитое
закончились крахом. Сумел я добраться только до финала вечера встречи. А
там... Увидел с ужасающей ясностью, как бью. Женщину. По лицу. Раз.
Другой... Реакция последовала немедленно: жесточайший стыд скрутил мой
рассудок. Каким же я был гнусным мужиком!... - лишь об этом далее и мог
думать, лежа навзничь на скамье. Ни на что больше желания не осталось.
Ночь растянулась на две: я не спал. А утром, когда в оконце
окончательно посветлело, на меня обрушился новый приступ стыда. Таким
прессом былое никогда еще не давило! Я даже не плакал, и даже не шептал
проклятия, и даже дышать не пытался, я тыкался носом в колючий матрац,
выталкивая сухие стоны сквозь омертвевшие губы, и погибал. Встряска
явилась слишком неожиданной для меня - в плавном течении изысканных дум я
стал потихоньку забывать о существовании подобных страданий. Но в конце
концов прошлое сжалилось, и я сумел приподняться. Затем сел. Поднес ладони
к глазам и долго их разглядывал. Обыкновенные ладони... Спасительная мысль
вспыхнула ярче свечи. Я дал команду: рука послушалась, ожила,
размахнулась, и, помедлив секунду, шлепнула по моей щеке. Ощущение было
удивительным! Я ударил еще раз, посильнее. Потом по другой. А потом...
Потом я принялся хлестать руками по щекам, не жалея сил, остервенело, с
бешеной радостью подставляя лицо ударам. Было очень неудобно бить самого
себя, руки в последний момент норовили смягчить удар, кроме того, было
больно и противно, но я бил, я терпел и старался, благословляя суровое
лекарство, потому что чувствовал, как отпускает, как уходит позор прошлого
безумия. Я давал себе пощечины - самый вразумительный из аргументов, и
продолжал такое обучение основам морали до тех пор, пока не заметил...
Чудо. Свершилось. В стене рядом со скамьей имелась дверь. Дверь! Как
я не видел ее раньше - вчера, позавчера, в день прихода? Как я проходил
мимо? Непостижимо. Первым моим желанием было вскочить и распахнуть ее.
Совершенно естественное желание! Но я не двинулся с места, усмирив
унизительную поспешность.
Пишущий эти строки, ты исступленно повторяешь слово "Грязь". Но
осознаешь ли ты, о чем пишешь?
О, да.
Объясни всем, что вкладываешь в него.
Не могу...
Значит, ты лжешь!
О, нет.
Тогда объясняй.
Раньше для обозначения всего отвратительного было слово "грех".
Конечно, часто им клеймили и вполне нормальные, и даже хорошие вещи, но
оно заставляло людей страдать: от страха, от пыток, от стыда. Нынче же
такие времена, что "грех" никого не беспокоит, не побуждает мучаться от
свершенного и терзаться не свершенным. Однако необходимость этого ничуть
не уменьшилась! Вот и приходится искать новые слова, привычные, но не
слишком уютные. Я так понимаю смысл существования слова "грязь".
Пишущий, ты не объяснил. Я спрашиваю: что есть по-твоему "грязь"? То
же, что и "грех"?
Не знаю, отыщется ли на Земле мыслитель, способный раскрыть слово
"грех". Если отыщется, только он и сможет проделать то же с "грязью". Он
гадливо сунет в бездонную жижу свои руки, надежно спрятанные в перчатках,
вытащит сочный, истекающий вонью ком и швырнет в лицо желающему - пробуй!
А я... Я только использую готовые слова - те, что подарила мне Книга.
Правильно, пишущий, ты не способен объяснить чужую мудрость. Ты
просто послушен. Но искренен ли ты в самобичевании? Не бравируешь ли ты
понапрасну словом "грязный"? Вот главное, что может заинтересовать в
беседах с тобой.
Жестокий вопрос... Прости меня, я хотел сказать - сложный. Да, я
говорю себе - грязен. Ведь так и есть в действительности! Хоть и не
совершал я пока особо плохих, изощренно подлых поступков, но по
поступочкам! но по мыслям! по мечтам!... я не достоин даже суда. И я
понимаю это отчетливо. Вопрос в том, искренне ли я хочу очиститься. Я... Я
слаб. Я твержу сам себе с упорством кувалды - хочу очиститься. Так ли на
самом деле? Мне страшно заглядывать глубже разума. Прости, если за это
можно прощать. Посмотри вместо меня, пожалуйста! И ответь, если есть кому
отвечать: что там?...
Не отвечу, пишущий.
Я сидел, сражаясь с мальчишескими порывами, сдерживая в горле
всхлипывания. И смотрел сквозь наползающую пелену на вычеркнутый из надежд
прямоугольник. Понимание неудержимо росло, крепло в моей груди! Я знал
отныне: для того лишь Келья нянчилась со мной, чтобы мог я отсюда выйти,
чтобы увидел эту дверь. А выйдя, чтобы не оставил Келью одинокой,
вернувшись с новым заблудшим - вот оно, предназначение. Я должен привести
сюда... Кого?.. Друга. Моего друга. Того, кому обязан прозрением.
Так я понял слово "Зачем".
Встал и толкнул дверь. Не помню, что в тот момент было для меня
важнее - Понимание или дверная ручка. Я вышел на лестничную площадку. МИР
встретил меня ослепительным светом - свет ворвался в распахнутые зрачки...
Прости мое перо! Описывать дальнейшее... невыносимо.
МИР (ОКОНЧАНИЕ)
Пока рука, сжимавшая мочалку, дарила телу полузабытую ласку, пока
живительные струи омывали накопленные за год шлаки, пока в потоке воды
бесследно исчезали слезы, именно в эти неописуемые минуты и вызрело
единственно возможное решение. Холеный закончил мыться, вытерся
полотенцем, забрался обратно в свое нестиранное, источающее запахи Кельи
тряпье. После чего принялся неторопливо рыться в стенном шкафу. Насколько
он помнил призрачные хлопоты сумасшедших лет, здесь должно было пылиться
средство, требуемое для реализации найденного решения - две тщательно
закупоренные бутылки из-под водки, наполненные бензином. Зачем этот
изумительный продукт хранился здесь, он уже не помнил, возможно, для...
Вот они. Холеный осторожно вытащил их - будто гранаты. И тихонько
покинул ванную, стискивая бутылки в руках, наслаждаясь их убийственной
тяжестью. Он был бесконечно спокоен.
Кухню решил пощадить. А вот обработать коридор - это обязательно!
Ничего не забыть бы: пол, обои на стенах, антресоли, двери. Затем настала
очередь прихожей. Здесь: тумбочка, вешалка, коврики, обувь, книжный
шкаф... Никто не вмешивался в его действия - в коридоре почему-то было
пусто. Очевидно, массовка утомилась, отдыхала в комнате. Впрочем, если бы
кто-нибудь и заметил столь странное поведение, скорее всего, беспечно
прошел бы мимо, шлепая босыми конечностями по линолеуму. Привычная
этикетка "Народной" на бутылках, привычная внешность занятого делом
мальчика погасили бы секундный вопрос - все в порядке, пьяный псих
развлекается. Что касается запаха, то насыщенная мертвечиной атмосфера
мгновенно растворила его в себе. Так что работа была выполнена очень
быстро. Потребовалась одна бутылка.
Наконец, комната. С ней, конечно, дело обстояло сложнее: слишком уж
много там скопилось живого мяса. Но ничего! Холеный нашел рюкзачок,
вытащил оттуда зажигалку, улыбнулся. Затем вывернул пробки.
Стало абсолютно темно.
Оказывается, на улице был поздний вечер. Почти ночь.
Погас телеэкран, веселье замерло, воцарилось полное недоумение.
Преодолев брезгливость, Холеный вошел в комнату. Стараясь поменьше
соприкасаться с липкой шевелящейся массой, пополз. Ступая по чему-то
мягкому, шарахающемуся из-под брюха, слушая отвратительные ругательства,
он добрался до окна, встал, плеснул на занавески остаток драгоценной
жидкости и поднес руку с зажигалкой. Был ясно виден его сгорбленный
силуэт.
- Я облил квартиру бензином, - сказал человек отчетливо. Тут же
наступила тишина. - Если не верите, проверьте. Только что облил занавеску.
В руке у меня зажигалка, и сейчас я подожгу вас, ребята.
Через секунду кто-то пискнул:
- Точно! Бензином воняет...
- Во, псих! - кто-то выдохнул.
И тогда комната взорвалась воплями.
Чтобы в квартире никого не осталось, понадобилась еще секунда. А
впрочем, возможно, чуть больше. Массовка удирала шикарно, побросав одежду,
забыв про партнеров, разыграла перед узкой дверью безобразную сцену и
разбежалась, даже не поблагодарив хозяина - первыми, разумеется, мужчины,
за ними остальные. Какое-то время лестница содрогалась от беспорядочного
топанья. И все стихло.
Несколько мгновений Холеный мучался вопросом: где он должен
находиться? В квартире? На лестнице? Остаться в квартире - значит умереть.
Выйти на лестницу - продлить страдания. "Я должен страдать", - понял
Холеный, испытав облегчение. Он побрел к выходу, прощаясь с грудой мебели
в комнате, с загаженными обоями, разбросанными кассетами, журналами,
фотографиями. И почти уже совершил задуманное, но тревожная мысль
остановила его. "Не так, - подумал он, поморщившись. - Неправильно я
делаю."
Человек вернулся в комнату, наощупь нашел витую декоративную свечу и,
бережно держа ее, вышел на лестничную площадку. Люмпа не было, словно и не
лежал он здесь вовсе, словно не покидал эту квартиру. Очевидно, две
девочки-подружки сжалились над ним, убегая, взяли с собой. Холеный бросил
в коридор оставшуюся бутылку с бензином - она лопнула, коротко вскрикнув.
Зажег сухой фитилек. А затем, дрожа от возбуждения, воспользовался
маленьким уютным пламенем, чтобы превратить свой дом в пылающий факел.
Скатившись по лестнице, стрелой пронзив дворик, человек ворвался в
телефонную кабину:
- Пожар! - простонал он в трубку. - Пожалуйста, приезжайте скорей! -
и назвал точный адрес.
Исполнив долг возвратился во дворик - не удавалось ему вырваться из
крошечного замкнутого мирка! Он вошел в чужую парадную, располагавшуюся с
противоположной стороны от скверика, и поднялся на последний этаж, избегая
смотреть на устрашающие багровые всполохи, отблески которых проникали сюда
сквозь окна лестничной клетки.
Это место удивительным образом походило на его собственную лестницу.
Здесь было точно так же холодно и тоскливо, отличались только номера
квартир. Человек сел на ступеньку, и лишь тогда позволил себе целиком
отдаться безнадежности, преданно ходившей вместе с ним весь день,
полюбившей его в тот самый миг, когда исчезла дверь Кельи. Он заплакал.
Его лестница навсегда осталась по ту сторону дворика. Навечно.
Трудно понять этого человека.
Он не видел хаоса, не видел паники, что сотрясали дом напротив. Не
стал наблюдать и за работой пожарной команды. Он спрятал лицо в ладонях и
заставил себя думать о том, что же теперь делать, но ничего
возвышенно-светлого в голову не приходило, сохранились только вялые,
мелкие, суетные мысли, и он тихо завыл - не удержал в груди черного,
глухого отчаяния. Ему было невыносимо страшно. Он осознал, что готов на
все. На что?.. На все! "Елки-палки, зачем я психую? - произнес он, жестоко
кусая губы. - Чего я добиваюсь, в самом деле! Что мне надо?"
Мне надо домой, - вдруг понял человек. - Домой, в Келью. Пора
возвращаться.
Он осмысленно огляделся по сторонам. Последний этаж, чужие
равнодушные стены. Впрочем, стены всюду одинаковы. Совершенно безумная
надежда спасла погибающий рассудок. Человек подумал: "Какую из стен
выбрать?", и после недолгих колебаний решил - ту, что выходит на улицу. Он
поднялся. Надо просто хорошо попросить, - подумал человек, и, ощущая
глупую неловкость, опустился на колени - медленно, неумело. В его
исполнении это выглядело очень забавно... На лестнице было пусто - почти
как ТАМ, над головой помаргивала тусклая лампочка - похоже на ТОТ свет.
Как просить? - он растерялся. Как?.. Как умеешь, по другому не получится.
И он начал говорить, сбиваясь, лихорадочно подыскивая слова, не думая о
том, что его может услышать посторонний, боясь лишь одного - что не
услышит Она. Человек говорил вслух, его негромкий голос тыкался в углы,
полз по ступеням, иногда неуверенно замирая, иногда оживляясь на длинных
фразах, а когда связность речи ускользала, человек наклонялся вперед и
прикасался сухими губами к штукатурке. Вероятно, так молился бы верующий в
храме. Но во что верил он - сжегший имя, сжегший дом?
Он пожаловался, всхлипывая, что не мог никого убеждать, поскольку
терялся, не знал, что сказать и как сказать. Внутри его переполняли нужные
чувства, он готов поклясться в этом! Кроме того, не встретил он заблудших
- только мерзавцев, только отвратительных червяков он встретил: да, не
повезло ему.
Человек покаялся, что бросил друга. Но ведь он сделал все возможное,
чтобы вытащить того, не правда ли? Видевший это не посмеет осудить!
Он с горечью описал, как плохо ему здесь, и как хорошо было там, и
как он соскучился по пламени свечи, и как жаждет вновь прикоснуться к
Книге.
Он признался, что любит Келью.
И еще о многом другом человек поведал лестнице, стоя перед стеной на
коленях, но все это не имеет ни малейшего значения, потому что никто ему
так и не ответил.
Человек провел ночь чуть выше - на загаженном голубями чердаке. Он
почти не спал, хотя ни о чем особенном больше не думал, и даже не плакал -
слезы иссякли. Покончить с собой так и не решился. Под утро сознание его
прояснилось, и он стал прикидывать, как организовать дальнейшее
существование в этом ненужном ему мире, а когда встающее солнце начало
робко заглядывать в чердачное окошко, он злобно сказал себе: "Чего тут
рассуждать? Надо сначала найти пожрать что-нибудь!" Единственным чувством,
смущавшим теперь его утомленную душу, был животный голод.
Человек неизбежно превращался в "бомжа", а если по-русски, то в
обычного бродягу, да и кем иным мог бы стать этот выползший из Кельи
слизняк?
Ранним утром, спускаясь с чердака в мир, он увидел знакомую дверь. Он
не поверил глазам. Не может быть! - засмеялся. - Не может быть! Продолжая
безудержно смеяться, человек подбежал, обнял упругую поверхность,
согнувшись в поясе, припал губами к железной ручке - обезумевший от
радости, бормочущий невесть какие глупости.
Келья снизошла к его мольбам!
Дверь была открыта. Впрочем, если бы она оказалась заперта, человек
сломал бы замок. И он вошел, и вновь попал в привычный полумрак, долго
стоял на пороге, блаженствуя, вдыхая чудесный воздух, здороваясь с
жилищем, так опрометчиво покинутым им день назад, и опять плакал.
Впервые он был счастлив.
ПОКОЙ
Все же я достиг его.
Да, братья неведомые, я вернулся. Точнее - Келья позволила вновь
войти сюда. Мир ослепил, оглушил меня, мир во второй раз раздавил во мне
уверенность (ранее это сделала Книга), и лишь бесконечная милость Кельи
подарила спасение. Я теперь ясно вижу дверь - вот она, рядом с ложем моим,
- но никогда я не притронусь к ней, никогда не воспользуюсь ее
предательской услугой. Я счастлив.
Увы, я вернулся один, не удалось мне привести сюда кого-либо, не
удалось вытащить друга. Друг мой исчез с лестничной площадки, и некоторое
время я тешил себя надеждой, что Келья открылась перед ним, что он вполз в
нее, и отныне живет рядом со мной - просто я его не замечаю, просто не
пришел еще миг встречи. Но это было слишком маловероятно, и я быстро
расстался с подобной иллюзией. Нужно смотреть правде в глаза: Келья не
приняла моего друга! И едва не отказалась от меня самого.
Тогда я назвал друга своего падшим. Я употребляю это слово в значении
"безнадежно болен". Не знаю, в чем его истинный смысл, но в данном случае
оно показалось мне наиболее точным.
Зачем я перебиваю самого себя?
Итак, мое предназначение... Я оказался недостоин его. Но почему?
Трудно... Трудно признаться. И все-таки заставлю себя сказать. Главной
моей ошибкой стало то, что я уверился, будто бы очистился. Самообман,
жалкий самообман! Я грязен. Был таким, есть, и вряд ли смогу быть иным. Я
грязен, низок, мерзок. Поэтому и не далось мне назначенное, поэтому и не
получится впредь задуманное. Грязен, низок, мерзок - это не пустое
самобичевание. Лишь почувствовав и запомнив эту горькую истину можно
рассчитывать на что-то большее, нежели милость Кельи. Я грязен, низок,
мерзок - вот она, формула покоя.
Все указанные выше ощущения и мысли вошли в меня в первый же день
после возвращения. Это произошло естественно и безболезненно, и вообще,
это явилось неизбежным итогом пережитых страданий: слишком долго я терзал
себя вопросом - кто я и зачем я. Формула покоя позволила забыть страшные
вопросы. Знали бы вы, братья неведомые, как сладостно было повторять
найденную фразу! Я твердил ее весь день, мысленно и вслух, испытывая
удивительное умиротворение, я мгновенно влюбился в ее завораживающую
музыку, без колебаний покорился ее колдовской мощи. Я был счастлив. Потому
что стал, наконец, спокоен.
Впрочем, от того состояния души, которое я называю "Покоем", меня
отделяли ночь и еще один день. Ночью мне приснился сон! Никогда в Келье
мне не снились сны, только видения испытывали мой рассудок, а тут...
Огромный дом, размеры которого просто необозримы - ни ввысь, ни в ширину.
Все имеющиеся в нем квартиры - это Кельи. Неисчислимое множество комнат,
очень похожих на ту, что приютила меня! Люди, входящие в дом и выходящие
из него, четко разделялись на три потока - одни неторопливо вступают сюда
обычным образом, другие выбегают из дверей, радостные и взволнованные,
третьи ползут к дому на коленях. Последовательность действий, происходящих
здесь с людьми, однообразна и сурова. Сначала приход в какую-нибудь из
комнат, затем торжественный процесс выхода, и в итоге - жалкое зрелище
возвращения обратно. Происходит это в бешеном темпе, поэтому подробности
рассмотреть не удается, только фрагменты ловит мой взгляд: лицо, полное
недоумения... лицо, освещенное Пониманием... лицо, искаженное тоской...
воздетые вверх руки, шепчущие губы, слезы, слезы, слезы... Бессмысленно
долго длилась описанная фантасмагория. Измученный мельканием тягостных
картин, я закрывал глаза, но все равно продолжал ясно видеть непрерывную
смену чувств человеческих - удивление, радость, страдание. Между тем, чуть
поодаль к дому тянулись вереницы каких-то очень странных существ, вовсе не
похожих на людей, но организованных подобно людским потокам. Точно так же
вползали они в дом, затем живо выползали обратно, чтобы немедленно занять
место среди возвращающихся. А совсем далеко, в туманной дымке, была видна
похожая суета тварей и вовсе невообразимой наружности... Такой сон
наполнил мою первую ночь обретенного счастья - сон поистине Вселенского
масштаба.
Проснулся я оттого, что кто-то тыкал мне в лицо холодным пальцем.
Конечно, это было всего-навсего иллюзией, на самом деле меня разбудили
срывавшиеся с потолка капли воды. Взбудораженный сновидением, спросонья
туго соображающий, я привстал и подумал в испуге: "Дождь?" Действительно,
это явление походило именно на дождь - капли падали равномерно по всей
Келье, и довольно-таки интенсивно. Я вскочил, сорвал с себя куртку и
заботливо укрыл Книгу. Потом забрался под стол. Что это значит? -
задавался я вопросом. Мне было не по себе.
Ошеломляющая догадка едва не привела к травме: скрюченному под столом
человеку трудновато встать, не попытавшись предварительно вылезти. Это
слезы! - я понял вдруг смысл происходящего. - Келья плачет! Она плачет!
Плачет!... И тогда я вылез, разделся и лег, доверчиво подставив тело
благословенной влаге.
Привычка размышлять, растянувшись на шуршащем матраце, сделала свое
дело. Я быстро успокоился и принялся анализировать новые чудеса. Виденный
ночью сон я истолковал без особенных мозговых затрат. Очевидно, не одному
мне открылась Келья, много людей побывало здесь до меня, вполне вероятно,
что и сейчас немало отшельников обитает в условиях, сходных с моими.
Собственно, это я предполагал и раньше. А вот то, что все отшельники,
постигшие предназначение и вышедшие в мир, приползают на коленях обратно,
явилось для меня неожиданностью. Конечно, этот факт наводил на грустные
обобщения, в очередной раз показывал, как мал человек в сравнении со злом,
но не мне было расстраиваться и бичевать человеческую слабость: всего лишь
день минул с тех пор, как я сам вернулся сюда. К тому же, насколько я
понял, так происходило везде, не только у нас - везде, где действовала
Келья. И я поразился: какова же сила слов Твоих, Книга, какова же сладость
воздуха Твоего, если каждый выходящий неизбежно стремится вернуться!
Келья плакала. Шел легкий дождик, переходящий иногда в морось. Слезы
лились с потолка беспрерывно, наполняя комнату вкрадчивым шепотом, стекали
по стенам, капали со стола, слезы покрывали пол сплошной лужей. Когда же я
не выдержал, принялся закоченевшими пальцами нашаривать под собой одежду,
дождь постепенно пошел на убыль, и вскоре прекратился совсем. Я оделся.
Почему Келья плакала? Эту загадку я так и не решил. Ведь я вернулся! Я
счастлив! Почему же она плакала? Единственный разумный ответ, приходивший
мне в голову, был таков: Келья плакала от радости. Других вариантов я не
видел. Я слаб, о прости...
Горела свеча - ни одна капля не упала на нее. И я встал, и я
прошлепал босыми ногами к столу, с трепетом сознавая, что ступаю по слезам
Твоим, о-о... сел на табурет, высвободил Книгу из намокшей куртки,
придвинул к себе, открыл наугад, всмотрелся в страницу... Я открыл Книгу
где-то в конце, и обнаружил что там... обычный рукописный текст, а затем,
лихорадочно листая страницы, увидел: текст написан разными почерками, на
разных языках, от древнерусского до английского - я немного знаю
английский, я когда-то был деловым... и я понял - здесь писали люди. Такие
же, как я. Мои предшественники. Мои братья. И я понял... Стоп! Сначала
спросил себя: а не стал ли я господином?
Или нет? Что случилось раньше? Плохо помню: странный тогда был день.
Итак, я спросил. - А не стал ли я господином себя бренного? И с восторгом
ответил. - Да! Да! Да!.. Или это не я ответил?
Я вернулся в Келью, потому что не смог жить без добра. Добро есть
понимание и правда. И самоотречение. И свеча, в которой сгорает все
ненужное. Добро есть несгибаемая вера в нее. Я понял, что я грязен, низок,
мерзок, и сознание это дало мне право считать себя приобщенным... Что я
несу, какое у меня "право"! Просто я стал рабом всеобщего добра, а значит,
и господином себя бренного. Просто я готов на все. На что? На все. Только
подскажи...
Так я размышлял, сидя за столом. Или в этот момент я лежал на тахте?
Тьфу! Я хотел сказать - на скамье?
Я отчетливо понял, что люблю Келью, да-да, как ни забавно это звучит!
Никого раньше не любил, кроме себя, точнее, кроме своей капризной плоти.
Всецело принадлежал себе, одному только себе. Я был рабом. А теперь, кого
я люблю теперь? Как это - кого!... Боже, о чем я?
Устал...
Не получается у меня жизнеописание! Сбиваюсь, путаюсь. Стыдно.
Собственно, сегодня я рассказываю о том, как достиг покоя, и осталось мне
поведать совсем чуть-чуть. Да, я почувствовал, я сказал себе, что стал
господином своих дум, желаний, действий, и это удивительное открытие
заставило меня вскочить и заметаться из угла в угол, поднимая фонтаны
брызг. На несколько мгновений мечты мои унеслись далеко-далеко, за
горизонты разумного. Я молод! - вдруг вспомнил я, обрадовавшись до
головокружения. - Мне всего двадцать пять! Ясно представилась дальнейшая
жизнь в Келье - освященная надеждами, богатая важными мыслями, наполненная
увлекательными поисками и поразительными находками в собственной душе. А
может быть я не такой уж и плохой, каким кажусь себе? - предположил я,
осмелев до опасной крайности. - Не так уж грязен?... Короче говоря, я
окунулся в неземное блаженство за эти несколько мгновений. И только к
вечеру сумел опомниться, вернулся в нормальное свое состояние.
Я должен описать случившееся со мной! - вот что я понял, обнаружив в
конце Книги множество рукописных страниц. Я должен писать Здесь! И,
отыскав в глубинах куртки шариковую ручку, решительно сел за стол,
пролистал Книгу до чистых страниц, вывел первый заголовок: "Келья". А
затем, - придумав начальную фразу, составив примерный план рассказа,
определив волнующие меня темы, вспомнив прошлую жизнь, - затем, только
затем...
Я достиг, наконец, покоя.
Я обращаюсь к вам, братья неведомые - уже прошедшие мой путь, и
медленно бредущие вслед за мной - я взываю к вашей мудрости и вашей
милости, мои братья по вере. По какой такой "вере"? По вере в то, что
добро есть. Пусть мои слова будут рядом с вашими, пусть наши слова будут
вместе, и пусть они говорят об одном и том же. Пусть они твердят о
сегодняшнем. Завтра, если останутся силы, я попробую рассказать о
завтрашнем. Сегодня же... Я описал все, как сумел. И ничего сверх этого
беспощадного предела. Я излагал историю моего личного восприятия Кельи,
старался быть последовательным, откровенным и грамотным. Я старался быть
понятым правильно. Я старался.
Пишущий эти строки, не пора ли тебе заканчивать?
Давно пора, но мне никак не остановиться. Сейчас я отложу шариковую
ручку, закрою Книгу, нет! - открою ее сначала...
Это хорошо, пишущий. Продолжаешь ли ты помнить, для кого писал?
О да, конечно. Для себя, всегда - только для себя.
А теперь вопрос, оставшийся ранее без ответа: зачем ты писал?
Позволь не отвечать.
Правильное решение, иначе получилась бы маленькая красивая ложь. Если
станешь взрослей, ответишь. Теперь - веришь ли ты, что кто-нибудь
прочитает написанное тобой?
Откровенно говоря, не очень. Я один в Келье.
Верь, это единственное, что тебе остается.
Попробую.
И наконец, пишущий! Знаешь ли ты, с кем разговаривал? Кто трогал твою
руку, водившую пером по бумаге? Кто перебивал вопросами твой текст?
О, прости. Боюсь предполагать...
Ты сам, пишущий! Только сам. Зачем ты возомнил невесть что?
А я думал...
Лучше вот над чем подумай: в чем смысл этих бесед?
Да! Я давно пытаюсь увидеть смысл!
Ну и как?
Я слаб.
Ты не слаб, а труслив. Слушай: смысл бесед в том, чтобы заглянуть в
душу как можно глубже. Это необходимо, если уж ты взялся описывать...
Впрочем, подсознательно ты знаешь, что именно взялся описывать.
По-моему, я не знаю.
Ладно, если станешь взрослей, поговорим и об этом. Прощай, пишущий, и
будь счастлив.
Итак, история завершена. Человек нашел то, что заслужил - ни больше,
ни меньше. Но вот странность: беспрерывно повторяя "я грязен, низок,
мерзок", он почему-то был убежден, что это не совсем так. Точнее - совсем
не так. Точнее - он все более и более убеждался в обратном. "Я хороший, -
иногда он ловил себя на мысли. - Я добрый, я чистый..." Как ни изгонял
человек подобную крамолу, она, разумеется, всегда оказывалась сильнее его,
и если говорить честно, то ни секунды он по-настоящему не сомневался в
том, что достоин слова "хороший". Он все-таки сделался рабом Кельи. Но
перестал ли быть рабом себя? Нужно подумать, братья неведомые. Впрочем, не
этот вопрос вызывает истинное беспокойство, а вот какой: "Почему Келья
плакала?"
Александр ЩЕГОЛЕВ
ЛЮБОВЬ ЗВЕРЯ
(осколки красивого романа)
7. ПОДВАЛ
[некоторая странность в нумерации глав получит
объяснение в финале повести, - (от авт.)]
ДЕЙСТВИЕ:
Он остановился, потому что распахнувшаяся на мгновение дверь
преградила ему путь. Возникли два существа - поплыли, поплыли по коридору,
удаляясь. Голые спины, слепленные из бугров мышц, торсы, раскачиваемые
мощными ягодицами.
- Атлетки, - нежно сказал он. Проводил их профессиональным взглядом и
вдруг крикнул. - Девочки, как настроение?
Гулкий звук. Настоящее подземелье.
Те обернулись, сделали неопределенные жесты, улыбаясь. Они шли
босиком. В закрытых спортивных купальниках. И были очень, очень молоды.
- Можно вас на секунду? - снова крикнул он.
Было можно. Только пришлось подойти лично - они ждали.
- Виноват, у меня пара вопросов....
Ждали, уже не улыбаясь. Тогда заулыбался он.
- Для начала, как вас зовут, красавицы?
- Ты что, из милиции?
Не грубость, нет, просто эмансипированным красавицам хотелось знать.
Что ж, их право. Впрочем, к чему скрываться? Он привычно прекратил быть
штатским - стал подтянутым, цепким, сжатым - обычно это действовало на
юных созданий женского пола неотразимо. Крепко усмехнулся:
- Называйте меня "товарищ майор", не ошибетесь.
- Ха! - сказала одна. - Ну! - сказала другая.
- То-то, - сказал товарищ майор.
- Сейчас позовем учителя, подождите.
Такие сосредоточенные, что просто противно. Требовалось пошутить.
Товарищ майор принял казенный вид:
- Спокойно, зачем кого-то звать, дело ведь пустяковое. Я ловлю
женщину-монстра, поняли? Думается мне, любая из вас отлично подойдет мне в
качестве трофея. Красота, как говорится, страшная сила...
Он с удовольствием погладил рельефную поверхность девичьего плеча -
того, что ближе. Знак восхищения, ничего особенного. Плечо брезгливо
дернулось:
- Трогать не надо.
- Какую женщину? - удивилась вторая из красавиц.
Товарищ майор вздохнул:
- Ну ту, которая... Телевизор не смотрите, что ли?
- А-а...
- Вот тебе и "а-а".
Перестали моргать, молча работали лбами.
- Так вечная же история - то маньяк бродит, то пришельцы, то еще
кто-нибудь.
- Что, не верите?.. - усмехнулся товарищ майор и обратил внимание на
часы. Сразу вернулось рабочее настроение. - Ну и правильно, старухи все
врут от безделья. Ладно, девочки, шутки в сторону. На самом деле я по
делу...
Он посмотрел вбок. Сначала мельком. Потом... Навстречу шло еще одно
молодое создание, на этот раз в спортивном костюме.
- Ничего себе! - сказал он. - Серьезный товарищ, глаз радуется.
- Наша староста, - сообщили ему. Он кивнул.
- Первая группа уже заканчивает, - не сдерживая голоса, бросила
староста. - А мы начнем на полчасика позже, учитель сейчас занят. Зайчики
мои, вода в душе гуляет, имейте в виду.
Неудержимо повеяло теплым - она проследовала мимо. На гостя не
среагировала, просто не заметила. Ударная волна, вызванная ее репликой,
плавно улеглась, секунду-две пометавшись между хмурыми бетонными стенами.
- Как вы тут занимаетесь? - посочувствовал товарищ майор. - Не клуб,
а катакомбы, жуть.
Ему возразили невпопад, зато щедро:
- Кстати, вы зря, спортзал у нас шикарный! Учителю отдали бывшее
бомбоубежище, а мы сами клуб делали, спортзал оснащали.
- Хорошо, хорошо, - он нетерпеливо кивнул. - Вот что... Объясните,
пожалуйста, где мне тут найти одну барышню? Милита, знаете ее? Это девочка
вроде вас, тоже культуристкой мечтает стать.
- Милита? Так она еще не приходила.
Глазели настороженно, но честно. Товарищ майор дернул щекой,
нервничал.
- Да не бойтесь вы, не арестую! Я ее папа. Позовите-ка ее сами, а то
я случайно забреду куда-нибудь в душ, к вашей старосте.
Они хором развеселились. Наконец-то. Только не из-за остроты про душ,
как оказалось.
- Вас бояться, что ли? - засмеялись, задвигались. - Не было еще вашей
Милиты, ни на линейке, ни на общих... Сходите сами в спортзал и спросите.
Вон, в конце коридора.
- Как это не было! - возмутился он. - Девять вечера! Где она шляется?
- задергал щекой не на шутку. Впрочем, сдержался.
- Есть тут у вас кто-нибудь из взрослых? - Вон та дверь, постучите, -
они вдруг слаженно развернулись и пошли прочь, унося с собой ненавистные
бабские смешки. Закончили беседу, красавицы. Товарищ майор кратко глянул
им вслед. Фиксировать взглядом колдовской танец стянутых купальником
ягодиц уже не было настроения, и он отвернулся.
Четким движением снял с рукава пылинку. Сунул пальцы под пиджак:
что-то поправил, что-то слева. Сделал необходимое число шагов, рассеяно
поигрывая плечищами.
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФОН:
Подвал чертов! Сколько осталось до поезда? Час пятьдесят. Ладно,
времени хватит, на машине до вокзала пятнадцать минут.
Но если ее здесь действительно нет, то плохо. Где она может шляться!
Зверь-баба растет. Вот уж кто женщина-монстр, вся в папашу... Она или не
она взяла? На фига ей могла понадобиться такая игрушка! Хахалей своих
пугать, что ли? Так хахали у нее вечно хлипкие, кулак покажи - трусы
испачкают. Есть, правда, другой вариант: просто кто-нибудь из Милкиных
доходяг-ухажеров в чужой стол случайно залез. Какой-нибудь очередной
очкарик, понимаешь, перепутал, решил, что он у себя дома. Вытащил, значит,
из школьного ранца связку отмычек, подобрал к замочку ключик... Нет, без
мужского разговора с ней уезжать невозможно. Иначе не командировка
получится, а тихое помешательство. Но если Милка ничего не знает, то
непонятно, на кого и думать. Не на супругу же, в самом деле! Заявлять
придется, писать бумажки, мямлить в кабинетах...
Вот, значит, где она занимается, культуристочка юная. За целый год
любящий папаша не удосужился заглянуть сюда, поглазеть, как ребенок
качается. Ведь можно было устроиться ей в настоящее место, при Управлении
хотя бы - нет, уперлась, что твой генерал. Нашла себе подземелье!
"Молодежный атлетический клуб", тьфу, нищета, позорище... А подросточки
здесь ничего, судя по первой встрече. Имеется в виду, конечно, женский
пол. Прямо руки чешутся - не бабы, а настоящие мужики, мечта простого
майора. И не надо, не надо про мораль! Жена у нас тоже в любимых,
успокойтесь. Как конура для пса. Попробуй, перестань любить эту дуру, так
она сразу генералу бумагу накатает. Падла... Впрочем, к этим деткам прежде
чем подойти, разминку требуется сделать, пробежечку километров на десять.
Тоже, понимаешь, цветы жизни. Шутишь с ними, тратишься, с хамками
переразвитыми. Думают, накачали себе ножищи, и можно пинать каждого
встречного. Молодежный стиль. Погонять бы их часок-другой в настоящем
режиме, живо бы спесь сошла.
Ребята из статистического отдела говорят, что в этом году бабье
совсем озверело, компьютеры трещат от сводок. Все закономерно: сегодня для
мелкого самоутверждения ты нахамила шикарному мужчине, а завтра ты убьешь
человека. Что происходит? Ну, жизнь поганая, это понятно, так ведь всегда
была поганая. Раньше - вообще домострой. Бунтует слабый пол, бунтует. Одна
Милита и осталась из нормальных - без вывертов детка.
ДЕЙСТВИЕ:
Имела место приклеенная бумажка: "СТАРШИЙ ТРЕНЕР". Старший, очевидно,
и единственный, - ухмыльнулся гость. Детей жалко, - продолжил он
несвоевременные мысли. Денег нет, специалистов нет. Бедность, вечная наша
бедность. Между прочим, вот вам главная причина остервенения российского
бабья - это коммунистическая бедность лучших мужиков... Культурно тюкнул в
дверь могучим кулаком и, не теряя времени, разрешил себе войти. Было
темно. Он пошарил по стене, налево, направо, и включил свет. Никого.
Помещение без окон - тот же сплошной бетон, что в коридоре. Шкаф, стол,
стул, телефонный аппарат на столе. В стене вместо окна - амбразура,
закрытая стальной створкой. Гость огляделся, неодобрительно морщась:
откровенно говоря, было странно.
- Прямо камера, - сказал он. - А?
И отступил назад, прибавив нечто сквозь зубы. Взмахнул рукой: дверь
оглушительно вернулась в исходное положение. Затем пошел, собранно
раздвигая грудью пространство коридора - туда, где чуть слышно звенели
юные голоса и лязгало страдающее железо.
ИЗ ВНЕШНЕГО ФОНА:
- Ненавижу таких. У него прямо на роже нарисовано, что он всех
сильнее. Надо было "старуху" остановить, пусть бы сама с ним разбиралась.
Плохо быть дурами, ха!
- "Старуха", кажется, в релаксационную пошла.
- Блин! Ладно, скажем ей, когда выйдет. По-моему, он не наврал, что
майор, явный мент, на роже нарисовано.
- А учитель, кстати, в тестовой комнате должен сидеть. Сегодня он
кого-то из общей к нам переводит.
- Ха, повеселятся школята! Я помню тоже когда тест проходила,
психанула, как дура. Родичи потом прицепились: "что с тобой" да "что с
тобой", так я им, сволочам, исписала матюгами обои в прохожей, фломастер
угробила. На всю жизнь запомнят, идиоты, что со мной.
- Круто!
- Ну! А про тест "старуха" тут еще историю рассказывала, ты не
слыхала? Это до нас с тобой было. Одна дура нажаловалась своему сопливому
дружку, а он, само собой, на следующий день припорхал заступаться. Ну,
бабы вырубили его, чтобы не лез не в свое дело, дуру из клуба под зад
пинком, и больше она никому не жаловалась, потому как "старуха" пареньку
шепнула, что на следующем свидании кастрирует его, чтобы зря не мучился...
- Да погодь ты! Я вот все думаю: как же этот пижон, ну мент этот, как
же он поперся учителя искать, если учитель в тестовой?
- Блин, точно! Слушай, плохо быть дурами...
8. УЛИЦА
ДЕЙСТВИЕ:
- Ты не замерз? - спросила она. В ее голосе было много вежливой
заботы - впрочем, ничего больше. Он скользнул взглядом по ее голым ногам,
по беспечно открытой шее и мотнул головой. В смысле: "Нет". Из верхней
одежды на нем был пиджак и брюки, на ней - только футболка и шорты.
- А ты? - он спохватился и стал неловко стаскивать пиджак. Который
немедленно оказался натянут обратно ему на плечи. Образовалась секундная
близость, и он сжался, затаил дыхание. Руки у новой знакомой были
крепкими, резкими, хозяйскими. И горячими. И под футболкой у нее было
горячо, очень горячо - не по сезону.
- Сиди, - сказала она, ухмыльнувшись. - Лучше застегнись, а то в
самом деле замерзнешь.
Осенний ветер обдавал холодным дыханием. Уже давно стемнело. Да,
можно было бы точно окоченеть на этой паршивой скамейке, если бы не
соседство такой девочки. Если бы не разговоры с ней. Если бы не занятие,
которое она предложила.
- Милита! - позвал он. - Как ты думаешь, сколько придется ждать?
- Не бойся, отпущу не позже двенадцати.
- Завтра коллоквиум по материаловедению, - зачем-то сообщил он.
- Кол в зад вставят, - сразу последовало предположение. Это была
шутка. Он с готовностью улыбнулся. Она любила непринужденно пошутить,
хотя, между нами, не вполне умела. И чужих шуток не признавала. Простая
девочка, без бабской придури - это главное, а в остальном... Уверена в
себе, как хороший боцман. Именно то, что надо.
- А тебе на завтра много уроков? - поинтересовался он.
Дернула головой, глянула в пространство:
- Не боись, все накатала. Мне там один помогает, тоже умник вроде
тебя.
Она училась в девятом классе. Он - на втором курсе института. Студент
и школьница - идеальная пара. Только ростом она была повыше и голосом
погромче, и руками покрепче. И непоправимо шире в плечах. Распирали нежную
девичью кожу внушительные бугры - не жира, конечно. Ну и школьницы нынче,
обалдеть можно! Как к такой подступишься? Жди, пока сама тебя возьмет,
умника очкастого.
Он вздохнул.
- Милита, ты уверена, что она отсюда выйдет?
- В этом доме ее квартира. Днем она сидит здесь, а вечером идет
гулять. Подождем.
- Как она выглядит, ты хоть знаешь?
- А так же выглядит, как я. Молодая, красивая.
- Я думал, это страшилище вроде невесты Франкенштейна. Надо же... -
Он удивился. - Кстати! Ты что, видела ее когда-нибудь?
- Не твое дело, - она обняла его за плечи и посмотрела в глаза. -
Твое дело ждать и слушаться.
Ему стало жарко. В голове, в ладонях. И под рубашкой, и под брюками.
Только руки как всегда струсили, а язык превратился в кляп. Она шепнула:
- Ты же обещал помочь, ни о чем не спрашивая, а?
Он кивнул. Конечно, обещал. Что за вопрос? Тогда она вдруг
догадалась:
- Слушай, если ты в сортир хочешь - вон, сбегай в парадную! Я не
обижусь, честно.
Теперь уже он смотрел ей в глаза. Там была бездна понимания, бездна
искреннего сочувствия, ничего похожего на насмешку, и он заржал, хлопнул
ее по голым коленям, ощутил в руках желанную свободу:
- Ну, даешь! За кого ты меня принимаешь?
- А что? - Она тоже заржала, коротко, спортивно. - Зачем зря
страдать? Знаю я вас, мальчиков. Терпеть не умеете. Только и умеете, что
гадить, а потом на жизнь жаловаться, слабаки.
Это был непринужденный юмор, не больше.
- Бедняжка, - тихо сказал он. - Не везло тебе с мальчиками, да? - он
продолжал смотреть ей в глаза. И думал, что вот сейчас... сейчас... ее
полные губы так близко... Но она убрала руку с его плеча и села прямо.
Зараза. Он спросил хрипло:
- Извини, я все-таки одного не пойму. Если ты не врешь, ну на счет
всего этого, то почему в милицию не пошла? Ерунду какую-то придумала. Я не
отказываюсь тебе помочь, просто... - и замолчал.
- Зачем в милицию идти? - ухмыльнулась она. - У меня родной папа как
раз оттуда, майор. Кстати, единственный достойный мужик в этом городе.
Ошибается девочка, - горько подумал студент. - Нет в городе ни одного
достойного.
- Это от него ты узнала адрес?
- У меня свои каналы, - она нахмурилась. - Такими вещами отец со мной
не поделился бы, как ты понимаешь.
- Не понимаю.
- Ну... Он, кстати, вообще уголовными делами не занимается, всякими
там маньяками. Он из внутренних войск, по другой линии... Да кончай
выспрашивать, а то перестанешь мне нравиться!
- Ладно, - согласился студент.
В самом деле, было бы обидно перестать ей нравиться. Еще в
троллейбусе он ее приметил, когда ехал из метро домой. С привычной тоской
подумал, что девочка такая не для хлюпика вроде него, с привычной тоской
отвернулся - уронил взгляд в ненавистный конспект - но тут случилось чудо.
Она плюхнулась рядом на сиденье. Она первой стала знакомиться. Она
объявила, что он, судя по всему, парень подходящий и вполне способен
помочь ей. Короче, начался сон. Почему-то юная красавица-спортсменка
смотрела на хлюпика так, как не смотрела на него еще ни одна замухрышка. С
удивлением? С радостью? Не поймешь, но от ее взгляда - дрожь, кляп, жар.
Странно она глазела, с некоей тайной, а повела она себя... Боже, как
странно она себя повела! Будто он - ее. Да! Нет! Будто она - уже
давным-давно его, и от такого невероятного ощущения мгновенно закружилась
голова... Новая знакомая была младше - ощутимо, безнадежно, - но студент
второго курса сам был мальчишкой, и они вышли из троллейбуса вместе. Там,
где она сказала.
Если честно, то девочка предложила заняться откровенной глупостью.
Она собиралась отловить женщину-монстра, да-да, ту самую, что в течение
месяца наводила панику на весь город. Ту, про которую ползли слухи один
другого жутче. Смех. Детство, идиотизм... Он, разумеется, согласился
сразу. Плевать на здравый смысл, плевать на завтрашний коллоквиум и на
институт вообще, плевать на свои комплексы, если чудесный сон оказался так
восхитительно иррационален.
- Говорят, что она убивает каждого мужчину, кто на нее посмотрит, -
весело сказал студент. - Пока глаза закрыты, она тебя не тронет. И убегать
нельзя. Сумасшедшие слухи, правда? - он похихикал. - А самое страшное, что
выглядит, как настоящая женщина, и пока убивать не начнет, не поймешь, кто
такая.
- Я же говорила - молодая и красивая, как я.
- Слушай, неужели ты действительно веришь, что эта тварь бродит в
городе по вечерам?
- Ты что, дурак? - возмутилась она. - Чего тут верить, если я точно
знаю.
- Трупов уже навалила, жуть, - студент продолжал быть веселым.
- Фигня. Не так уж много погибло, пятеро, кажется. Она приканчивает
только военных, в смысле, мужчин в военной форме. Кстати, действует только
в нашем районе, и больше нигде. Так что...
Возникла легкая пауза.
- Милита, откуда ты все это... про военных, про наш район, а? Извини,
конечно, что я снова спрашиваю, но в конце концов...
- Откуда! У меня папаша мент, забыл? Любит он по вечерам всякие
истории рассказывать. Кроме секретных, само собой.
- Понятно... - согласился студент. Он повздыхал, в муках усмиряя
бестактные вопросы. И, чтобы снять спазм недоумения, чтобы вернуть ногам
землю, привычно стал ироничен. Он не мог не быть ироничным, когда общался
с девушками, до которых не смел дотронуться:
- А как ты относишься к такой гипотезе: появившаяся сверхсильная
женщина - это существо из другого мира?
- Чего?
- Ну, из космоса. Или из параллельного пространства.
- Фигня.
- И не женщина это вовсе, а биоробот...
На скамейке сделалось шумно, школьница тоже развеселилась. И опять -
жарко. Оказывается, оголенное бедро невзначай придвинулось, оказывается,
колени вошли в прочный контакт....
- Не нравится? Пожалуйста, вот тебе другая гипотеза. Вы, современные
женщины, напридумывали себе красивые слова типа "эмансипация",
"раскрепощение" и так далее. Боролись, боролись, и к чему пришли?
Результат получился не такой уж красивый. Если осмотреться да чуть-чуть
поразмыслить, станет ясно, что по своей сути результат античеловечен. С
женщинами происходит что-то дьявольское. Сейчас, в конце века, это стало
очевидно... Ты слушай, слушай, нечего ржать! Я ведь не шучу!.. Так вот,
могу объяснить, в чем дело. В женщинах пробуждается сила зла. Незаметно,
от одной ужасной истории к другой, но неотвратимо. И женщина-монстр, если
она, конечно, существует, один из первых камешков в лавине ужасов,
понятно?
- Сам ты "сила зла"! - сказала Милита. - Говорят тебе, обыкновенная
баба, только очень сильная. Да еще психованная к тому же. Просто с ума
сошла, и теперь мужичков к ногтю.
Студент отмахнулся. Он был начитан: все знал, очкарик.
- Я на эту тему, Милита, часто думаю. Проблема лавинообразного
пробуждения сил зла в людях занимает особое место в теоретической мистике.
Есть такая наука, к твоему сведению... Причем пробуждение не традиционного
зла, рвущегося на волю косвенно, через человеческие страсти и пороки, а
прямого, потустороннего. И, видимо, закономерно, если этот процесс пойдет
именно с женщин. Так и должно быть. Женщина ведь вторична по отношению к
мужчине, это прямо следует из Библии. Она несет человечеству вечное
греховное начало, необходимое, как ни странно, для вечного и безуспешного
утверждения добродетели. Поэтому...
- Смешной, - Милита вдруг снова обняла его. Притянула к себе. Тот
обмер, поперхнулся очередной умной фразой. - Смешной ты... Тоненький,
стройненький. Везет мне на таких, - нежность была в ее голосе. И в руках.
Боже. Боже... - Слушай, малыш, ты что, серьезно интересуешься этой мурой?
Всякими там привидениями, духами?
Возвратился пульс - гулкими, тугими толчками.
- А что? - проклятый кляп, наконец, отпустил горло. - Конец века,
очередной всплеск мистицизма. Стараюсь не отстать...
- Ну-ну. Лучше послушай, как женщина-монстр убивала мужиков. Просто
ломала, прямо руками. Никакой мистики. Элементарно - хрясь, и готов мешок
костей. Вот так, вот так, чувствуешь?
Студента передернуло:
- Фу-у!
И паралич отпустил его. Одновременно упал душевный настрой, как-то
сразу, глупо. Впрочем, не совсем настрой, если уж честно. То, что упало,
было чуть ниже души. Жаль только, собеседницу чужие эмоции мало
беспокоили:
- Отсюда жуткие слухи, понял? Особенно достается голове жертвы. Эта
подруга ведь еще и целоваться может полезть, если вдруг мужик ей
понравится. А головенка после ее ласки...
- Да кончай ты, Милита! - у него оказалось хорошее воображение.
- Нервишки шалят! Пардон, забыла, что вы у нас слабаки.
Опять все кончилось. Девочка мило улыбалась. Она в самом деле была
хороша: распираемая здоровьем футболка притягивала руки, как магнит, плоть
источала неотразимый в своей естественности запах. Запах полноценной
женщины. Девятиклассница. Кровь с молоком.
Он спросил, сражаясь с возвращающейся тоской:
- А ты уверена, что поймаешь ее? И вообще, ты уверена, что справишься
с ней?
- Да, - буднично сказала она, продолжая улыбаться. - Ты ведь мне
поможешь. Кстати, не забыл, что надо будет делать?
- Не забыл... - Он собрал стремительно растущее недоумение в кулак и
все-таки решился: - Милита, ну скажи ты, зачем тебе ее ловить?
Улыбка сползла. Бедро отодвинулось.
- Ты мне не нравишься, - ответила девочка. Встала. Долго молчала,
пристально оглядывая местность, затем неожиданно предложила. - Кроме
шуток, сбегай в парадную! Мало ли сколько еще ждать придется?
- Бред, - покачал головой студент. Детство какое-то... - Он тоже
встал и потянулся.
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФОН: Ясен из действия
ВНЕШНИЙ ФОН: Отсутствует
9. ПОДВАЛ
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФОН:
Ему здесь не нравилось. Ему не нравился этот дурацкий кабинет, больше
похожий на бункер. Не нравились результаты проделанной им короткой
прогулки. Ему вообще резко не нравилась здешняя атмосфера. Товарищ майор
прошелся по коридорам, осмотрелся, побывал в спортзале, поговорил с
людьми, и не встретил ни одного ученика мужского пола. Сплошь женское
общество. Что за паршивый спортклуб! Впрочем, культуристочки были самыми
обыкновенными, точно такими же, как в десятках других клубов, и точно
такие же обыкновенно пошлые мысли пробуждали их убийственные фигурки. И
оборудование в спортзале было обыкновенно пошлым. Но товарищу майору все
равно здесь не нравилось. Ученицы оказались поразительно юны, как на
подбор. Каждая - возраста его дочери. Старшеклассницы, просто девочки.
Подозрительно?.. Ерунда, конечно: будь он сам тренер, набирал бы себе в
клуб только эдаких, помоложе да повкуснее... Кроме того, отвечая ему, они
не улыбались - глухо, непрошибаемо - взгляд их оставался взрослым,
сильным, тренированным. Разве не подозрительно? Хотя, тоже ерунда: как бы
мужское начало в нем ни пыжилось и ни острило, они-то, самочки, бабье
переразвитое, не могли не чувствовать, кто с ними имеет честь беседовать.
Не обманывал их гражданский костюм гостя - сразу поджимались, сразу вели
себя правильно. Жаль, жаль. Видно же, что хамки, как на подбор - хамки,
хамки, хамки, - и будь круг чуть теснее да знакомство чуть ближе, они
ржали бы не переставая, вились бы рядом, сами бы подставляли ягодицы под
его хозяйские руки, они же любят таких - настоящих, полновесных - только
таких, как он, и любят они в своих дерьмовых жизнях - хамки, детки, мужики
толстопопые, м-м-м, мечта!.. А вот меж собой они общались попроще. Товарищ
майор, разумеется, прислушивался к чужим разговорам, профессионально
хватал ушами словесный мусор вокруг себя в надежде отфильтровать что-то
важное. Какую-нибудь сплетню про свою дочь - бабье ведь без сплетен не
бабье. Не удалось, увы. Были в достатке трепетные девичьи откровения:
"Мать мне говорит - ну чего ты нянчишься с этим головастиком, он же
тебя вместо ЗАГСа в библиотеку поведет записаться, а я ей, дуре, вежливо,
чтобы в обморок не грохнулась - во-первых, говорю, до ЗАГСа я с ним не
дойду, что бы он мне ни плел, а во-вторых, голова для мужика куда важнее
тех частей тела, от которых ты балдеешь..."
Детство, глупость - через пару годиков пройдет. В достатке были и
другие, совершенно непонятные реплики, например:
"Слушай, у меня "гад" никак не получается. Уже два месяца, и чего
делать, не знаю".
Или:
"Значит, так - когда вдыхаешь, "гад" проходит через позвоночник,
накапливается в нижней части живота, а при выдохе нужно надувать им плечи
и руки, сечешь?.."
Короче - пустое, пустое. И все-таки товарищу майору здесь не
нравилось, не нравилось, и не нравилось. Профессиональная мнительность,
ничего больше... А вот Милита действительно отсутствовала. Одна из ее
местных подружек подтвердила, что та еще не приходила. Буркнула этак
равнодушно. Глядя взрослыми глазами. Даже не подумала хотя бы на секунду
оторваться от своих гантелей, зараза. И на пошлые вопросы: "Что? Где?
Когда?" - резонно ответила, удивившись: "Спросите у учителя, может он ее
послал?" Паршивое, паршивое, паршивое место! И чего Милку сюда занесло?
Хотя, все закономерно: тоже хамка, каких поискать... Что же делать? Ждать
ее, не ждать? Гуляет, детка, развлекается. Только бы не влюбилась. Вдруг
действительно какой нибудь головастик очкастый упросил ее вытащить из
стола искомую штуковину? Тогда - кол им всем в зад!
"Спросите у учителя..." Уважают они его, этого невидимого "Старшего
тренера", не только хором, но и каждая в отдельности - видно невооруженным
глазом. Учитель хренов. Гуру из подвала...
ДЕЙСТВИЕ:
При мысли "невооруженным глазом" товарищ майор привычно поправил под
пиджаком - слева - затем громко вздохнул:
- Сволочи.
Никто его не услышал. Помещение, принадлежащее "Старшему тренеру",
было по прежнему пусто. Собственно, нет ничего странного, что начальство
за истекший отрезок времени в кабинете не объявилось: гость недолго бродил
по спортклубу. Что же делать? - в тысяча первый раз подумал он. До поезда
- всего полтора часа. Но очень уж хочется побеседовать с этим гуру. На
всякий случай. И вообще.
Товарищ майор огляделся.
Да, пусто. И тихо. Впрочем, не совсем тихо: по бункеру вдруг поползли
еле слышные глухие голоса - поползли, исчезли. И снова... Он замер,
напружинив слух. Потом мягко переместил себя через кабинет - к амбразуре в
бетонной стене, к той самой, что удивила его двадцать минут назад.
Осторожно освободив задвижку и потянул железную дверцу. Ничего не
скрипнуло, не звякнуло. Все работало, как надо.
Там был точно такой же бункер, обставленный, правда, чуть более
щедро. Две девочки школьного возраста имели в нем место. Одна сидела,
другая стояла. Одеты вполне, намазаны согласно времени суток - хоть сейчас
в "Асторию". Лениво бросали реплики:
- А мне он сказал, что я сегодня заниматься не буду, намечается очень
важный разговор.
- А мне, что хочет заодно показать меня какому-то человеку, и чтобы я
обязательно ему понравилась.
- А нулевая группа по каким дням занимается, не знаешь?
- По-моему, каждый день.
- Точно? Это хорошо, мне два раза в неделю не хватает.
На амбразуру они не обращали внимания. Скользили взглядом, попросту
не замечали. Дырка, очевидно, замаскирована, - подумал товарищ майор,
поднял брови. Как в лучших учреждениях. Забавно.
Ему не нравилось здесь до тошноты.
- А чего вдруг его "старуха" позвала, ты не поняла?
- Да вернется, куда денется.
- Странный он какой-то сегодня. Будто нажрался с утра...
Стукнула дверь. Товарищ майор обернулся, готовя улыбку. Никого: дверь
стукнула не здесь. По ту сторону объявился мужчина, вошел в поле
видимости, весело сказал:
- Ну как, продолжим наши игры?
Халат из синего сатина. Грязный рабочий халат поверх спортивного
костюма. В руках - швабра. А морда... Тьфу! - подумал майор. - Я же знаю
эту морду! Видел же где-то! Морда, морда, знакомая же морда...
- Значит, хотите в нулевую группу перейти? - спросил мужчина. - Ко
мне, значит, под крылышко?
Что-то неуловимо наглое было в нем, точнее, неуловимо гадкое.
Маленького роста, худой. Птичьи движения. На губах гуляет нехорошая
ухмылка, потные глазки, не стесняясь, разглядывают девочек, причем макияж
и прически интересуют его куда меньше остальных половых признаков. Сейчас
вспомню, - улыбнулся товарищ майор, лихорадочно тасуя фотокарточки в
голове. - Сейчас вспомню, уличу его, как миленького...
- Конечно, хотим, - серьезно подтвердила одна. Вторая напряженно
кивнула:
- Да, учитель.
Мужчина тоненько захохотал.
- А я тут подмести решил, - объявил он, откровенно дурачась. - Дай,
думаю, подмету. Натащили вы мне грязи, девчата дорогие, своими ножищами.
Не стыдно?
Девчата смотрели, дуэтом выкатив глазища из-под крашеных век.
Прибалдели. А он в самом деле принялся водить шваброй по полу - подметал.
Неужели это и есть тот самый, всеми уважаемый?.. Бред. Ну никак не
напоминал он учителя, хотя ты изнасилуй свою фантазию! И уж тем более - не
тянул на Учителя. Плюгавый мужичок, хамчик из подворотни. Знакомая
морда... Тьфу, гадство, чего я здесь торчу! - спросил себя товарищ майор,
только другими словами, мужскими.
- А проверка когда будет? - несмело мурлыкнула девица, которая
стояла. - Что нам надо делать?
- Ах, проверка? - заржал хам-уборщик, прервав работу. - Не терпится?
Сейчас, милая моя, сейчас. Сначала проверю твою мускулатуру, - он подошел,
не спеша, протянул к ней руку. И - принялся жадно щупать сквозь блузку. На
плечах, на животе. Особенно тщательно - на груди. Сочная мякоть...
- Стой смирно. Меня нужно слушаться, я же ваш тренер, забыли?
Та окаменела, смирно застыла с отпавшей челюстью. Товарищ майор тоже
окаменел.
- Вы что, псих? - подала голос вторая, вскочив со стула. - Да вы что
делаете?
Ответ последовал незамедлительно:
- А ты, сучка, вообще сядь и сиди. Смотри, сколько грязи натащила,
падла рыжая! Мало мне без тебя работы?
- Я тебе сейчас сяду, - хрипло пообещала она. - Подумаешь, тренер...
Швабра весомо залепила по ухоженной мордашке. Девочка отпрыгнула
назад, опрокинув стул, и еще раз получила - наотмашь. Она громко упала,
споткнувшись о предмет, на котором только что барски восседала нога на
ногу.
- Извини, - виновато сказал тренер. - Я же просил не мешать.
Майор подался вперед. Ситуация была, прямо скажем, нештатной. Затем
он резко оглянулся. Сзади было движение: три существа, бесшумно ступая
босыми ножками, вплывали в кабинет одно за другим. Двое из них - те самые,
первые, с которыми он беседовал в коридоре. Спортивные купальники
подчеркивали гидравлическую мощь их фигур. Они, разумеется, не улыбались.
Третья была в спортивном костюме, ее он тоже видел в коридоре - староста.
- Вот вы где? - сказала староста.
Майор поднял вверх палец - "тише, тише!" - потом кивнул на щель в
стене. Существо в спортивном костюме плавно подошло и заглянуло туда.
"Сержант", - мысленно усмехнулся гость. - До чего же хороша, детка! А две
оставшиеся - рядовые... Две оставшиеся неподвижно стояли в центре
помещения. Не холодно им, - подумал он, - босиком-то... Его вдруг пронзило
нелепое предположение, что это конвой, специально за ним. Секунду он
веселился, но уже через секунду предположение показалось чуть менее
нелепым, и он перестал веселиться. Во что они со мной играют! - возмутился
он, расправляя плечи. - Что вообще здесь творится?!
Между тем, вид у мужика по ту сторону бетонной стены изменился.
Теперь он был не просто хамом, теперь его тупая рожа и движения ясно
говорили, что на самом деле это дебил, причем опасный, непредсказуемый.
Наверняка сбежавший откуда-нибудь. Окаменевшая школьница беззвучно
заплакала, тогда он, бурно обрадовавшись, подкрался к ней и стал аккуратно
расстегивать пуговицы у нее на блузке. "Мышцы, - шептал он, стеклянно
глядя ей в лицо. - Ничего не поделаешь, девчата, обязательно надо
проверить..." Другая школьница неловко поднималась с каменного пола,
матерясь по-девчоночьи, и внезапно пошла, пошла на тренера, оскалившись,
смешно растопырив пятерни. Тот на мгновение развернулся: "Это ты, падла
рыжая? Думаешь, месяц потягала железо и сильной стала?" Краткое движение
шваброй, и снова опрокинутый стул хрустнул под тяжестью споткнувшегося
тела.
Все! - решил товарищ майор. Все! Внутри у него горел огонь. Привычное
чувство, рабочее. Он тихо распорядился в пространство кабинета:
- Кто-нибудь из вас, быстро звоните по ноль-два. Пусть вышлют машину.
И пусть срочно вызовут психиатричку. Где у вас вход в ту комнату, я пойду
успокою придурка.
Он действительно пошел. Сделал два шага, разминая кулаки. Напоследок
увидел в амбразуре, как заплаканная кандидатка на исследование мышц груди
дала дебилу пощечину - лихо, стремительно, тот даже не пытался блокировать
всплеск ее отчаяния. Затем товарищ майор неожиданно для себя обнаружил
перед собой бетонный пол и понял, что подвал крутанулся на 180 градусов.
На зубах у него скрипнула крошка. Странно, - удивился он. - Там этот
придурок подметает, а в собственном кабинете... Он упруго вскочил. Три
юные культуристки грамотно окружали его, причем стоящая сзади
староста-сержант успела бесшумно прикрыть дверцей дырку в стене, чтобы ни
один звук не попал на ту сторону. "Да они тут все психи!" - по военному
четко сформулировал мысль товарищ майор. И улыбнулся: "Э-э, детки, не с
тем парнем взялись вы воевать!" И широко вздохнул, полный удовлетворения:
он, наконец, понял, что наткнулся на нечто совершенно дикое. Хотелось бы
надеяться, не имеющее отношения к его личной неприятности... Пускать в ход
вышколенные кулаки мастера по успокаиванию разнообразных придурков было
как-то неловко - путь загораживали барышни. Девочки. Слабый пол,
возомнивший невесть что. Гость просто двинулся вперед, сделав еще два
шага, но потом ему пришлось включить руки, поскольку две "рядовые" стали
цеплять его, желая удержать в гостях, и крепко цеплять, силы в них было
изрядно. Только взяв их на прием - одну за другой - он очистил проход.
Именно в этот момент другая сила, куда более изрядная, подняла его в
воздух. Староста, безжалостно ухватив профессионала рукопашного боя одной
рукой за шею, другой - точно между ногами, вырвала с пола все его сто с
лишним килограмм - на прямых руках, свободно, будто штангу на тренировке.
Не учел он, что еще одна девочка осталась у него в тылу. Не учел и того,
что это оказалась качественно иная девочка. Она не кричала, как положено
тяжелоатлету при взятии рекордного веса, не портила воздух, она только
яростно шипела вроде: "Х-ха-ат!" - то ли некое слово, то ли просто
бессмысленный звук-помощник - и трудилась мгновенно вздувшимся телом. Ее
лицо было в красных пятнах, впрочем, оставалось спокойным. Как поступить с
ношей, она не раздумывала - бросила с размаху на цементный пол. Раздался
характерный звук.
Все закончилось за пару секунд.
Товарищ майор упал красиво, ничего не повредил, сохранил в целости
голову, суставы, почки, решимость. Он твердо знал, что сейчас надлежит
совершить. Только поднимался в этот раз не так упруго, как ему хотелось
бы. Стеная, встал на четвереньки, затем на одно колено, расстегнул пиджак
и вытащил оружие. "Птенчик" - автоматический, 38-й калибр. На боку сразу
стало легко, да и на душе полегчало.
- Стоять, - прохрипел он, хватаясь свободной рукой о письменный стол.
- На местах. Не шучу.
Староста тоже знала, что надлежит совершить. Она прыгнула и двумя
руками сжала пистолет, сцепив пальцы в замок. Получился живой шар из
суставов и жил, в центре которого оказалось устройство калибра 38. Затем
сказала коротко: "Х-хат!" Лицо ее по прежнему оставалось спокойным, а руки
и плечи вздыбились каменными буграми. Впрочем, ее лицо не было спокойным,
что-то в нем сквозило такое... Мгновение - шар распался, и тут же - вопль
пронзил ватную атмосферу бункера. Кричал милицейский чин. К несчастью, его
ладошка тоже попала под пресс. Он сполз обратно на пол, неотрывно глядя на
то, что было когда-то его правой рукой. Звонко упал задушенный "Птенчик" -
гнутая железяка.
На это потребовалась еще секунда.
Девочка расслабилась, приходя в себя. Она дышала глубоко и ровно.
"Что-то такое" медленно сползало с ее лица.
- Помогите, - приказала уже пришедшим в себя подружкам. Втроем они
усадили гостя на стул и запеленали его резиновыми бинтами. Тот плакал
басом, слабо вырываясь. Впрочем, когда работа была закончена, товарищ
майор прикрыл глаза и затих. Очевидно, занялся анализом своей деятельности
за истекший период.
Канули очередные секунды.
Староста предупредила закоконированного представителя власти:
- Если подашь голос, сделаю с твоим ртом то же, что с твоей "пушкой".
Внимательно посмотрела на него. На стуле царила полная беспомощность,
тогда она осторожно открыла амбразуру. Там визжали:
- Что вы делаете! Не надо!
- Что хочу, то и делаю, - отвечал бодрый тенорок тренера. - Каждый
настоящий мужчина всегда делает только то, что хочет. Крепко вызубрили,
девчата?
- Пустите! - визжали там.
- Мамочка! - визжали там.
Тренер трудился:
- Не хнычь, сейчас мы тебя пощекочем, смеяться будешь. Застежечку-то
дай расстегну! Ну дай, ну дай, ну дай... Нет, рыжая падла, рвать твою
паршивую одежду ты меня не заставишь. Хочешь мне неприятностей? Сама
расстегнешься, я терпеливый... Смотри-ка, опять промахнулась. Попробуй еще
разок стукнуть, может попадешь? Имейте в виду, настоящего мужика
обязательно нужно валить с первого удара, иначе он сумеет сделать все, что
захочет. Крепко вызубрили, девчата?
Староста наблюдала недолго. Прошептала:
- Ладно, хватит с них, - и впервые улыбнулась. - Ну, учитель
постарался, втоптал школят в говно. Классно втоптал, запомнят. - Она
пошла, унося улыбку. У выхода остановилась. - Следите за этим. Если что,
свистните.
Через положенное число секунд с той стороны стены стрельнула дверь и
вновь появившийся женский голос яростно проорал:
- Эт-то что такое!
И сразу настал хэппи-энд. Сначала были непонятные шлепки, кряхтенье,
возня. Потом был исчезающий вопль тренера: "Я же шутил, девчата!" Вторично
выстрелила дверь, из амбразуры коротко дохнуло воздухом.
- Ну все, зайчики мои, все, успокойтесь.
- Убью его! - простонали в ответ.
Голос старосты стал ласковым:
- Само собой. Только завтра, ладно? Пошли в релаксационную, я покажу
вам, что это и где это. Там вы быстренько...
- Убью, убью, убью! - короткий всплеск рыданий.
- Ну, распустили сопли, дуры. Надо было просто выкинуть его отсюда на
фиг, как я, видали? Позорище, фу.
- Да-а, так он ведь... Он ведь этот... - А вы - те. Ладно, идем в
релаксационную, там поговорим.
Упрямые девичьи сопли не желали так вот сразу исчезать. На фоне
влажных всхлипываний возник вибрирующий голосок:
- Тренер наш... он что, больной, что ли? Говорил, тест какой-то
будет... Наврал, да?
- Вам еще раз повторить? - спросила староста. - Уходим. У-хо-дим.
Сказала, будто по щеке хлестнула. Широким волевым жестом. Торопится,
- вяло подумал майор, - дырку-то от меня не закрыла... Он вдруг очнулся.
Он ощутил, как сочатся сквозь его стиснутые зубы стыдные немужские звуки.
И тогда он вытолкнул, выхаркал из горла густой спазм:
- Девочки, по ноль-два! Эй, вы слышите?
Но опоздал. Хриплая клокочущая волна ушла в песок: соседняя комната
уже опустела. Это свершилось тихо, потому что дверь была прикрыта без
эмоций. Замолчала щель в стене, спектакль закончился. Товарищ майор
приоткрыл глаза. Две детки-охранницы были в кабинете - сидели на полу.
Сидели вольно, изящно. Симпатичные, молоденькие, спортивные, пальчики
оближешь. А вот правой руки у товарища майора не было, всей целиком, от
плеча. Вместо нее ощущалось что-то большое и бесформенное. Он скосил
глаза. Правая рука неожиданно оказалась на месте, это обстоятельство его
немного утешило, только кисть была, мягко говоря, повреждена. Очень-очень
мягко говоря. По телу металась боль, тугими толчками идущая справа -
рвалась наружу, но тело было наглухо зафиксировано в тренерском стуле, и
боль жгуче тыкалась куда попало - в живот, в пах, в скулы. Резиновый бинт
жадно терзал одежду. Пытка... Он попробовал шевельнуться, не разрешив себе
стонать. Девочки посмотрели на него, и майор обмяк, опустив веки обратно.
Перед глазами заполыхало пламя. Все было бездарно и глупо. Кадр из дурного
фильма, конец спектакля...
- Руку, - пробормотал он. - Перевязать надо.
Продолжала быть тишина: никто не шевельнулся, не зашлепал босыми
пятками. Тогда он решил не открывать глаз вовсе, потому что ему страстно
захотелось целиком сосредоточиться на своей боли, а это дело требовало
тьмы и одиночества.
Но умирать было рано: кто-то вошел. Минута молчания, потом в уши
вонзился голос, мужской, тоненький - тот же самый:
- Мама родная! Это ты?
10. УЛИЦА
ДЕЙСТВИЕ:
Он, наконец, замерз. Он, наконец, действительно захотел в туалет.
Время струилось, как песок - однообразно, серо, мучительно медленно, но
ничегошеньки не происходило. Очевидно, чудо обернулось примитивным
издевательством. Обещанная охота на женщину-монстра никак не могла
начаться, и не было просвета в этом бестолковом ожидании. Над миром висела
тоска, нормальное, привычное состояние рефлексирующего интеллигента, когда
ясно понимаешь, что подтянуться на перекладине ты сможешь половину раза, и
что женщинам ты хронически неинтересен. Комплекс узких плеч. Сидишь на
скамейке с дамой, с безнадежно не твоей дамой, и вяло размышляешь,
насколько же глубоко тебя презирают. А завтра - коллоквиум...
Он терпел. Потому что рядом... Впрочем, рядом уже нервничали.
Вставали, озирались, прохаживались вокруг, поднимали глаза на
подмигивающую огнями стену дома. Новые окна вспыхивали редко, наоборот,
потихоньку гасли. Дом медленно готовился ко сну. И никакие романтические
приключения не прерывали пока этих ежевечерних приготовлений.
Когда в очередной раз из подъезда донеслось гулкое многообещающее
топанье, Милита напружинилась и сунула руку в рюкзачок. Она не теряла
бдительности ни на секунду.
- Тихо! Кто-то выходит!
В рюкзаке лежал специальный пластиковый канат, студент был посвящен в
эту деталь. Нагрузка - сколько-то там тонн. Военная приемка. Ничего
удивительного в том, что девочка раздобыла его - все-таки папаша мент,
мало того, в чине, к тому же без такого снаряжения план поимки чудища в
юбке не имел бы смысла. А вот шприц-тюбик с некоей дрянью, наличие
которого также было реализовано в рамках хитроумного плана, вполне мог бы
вызвать нескромный вопросик, вполне. Но...
- Тьфу, срань! - вздохнула Милита, распрямляясь. В очередной раз из
подъезда вышло не то. Ее высказывание означало: "Жаль, опять не везет."
Студент не занимался лингвистикой, но подобные соответствия расшифровывал
быстро. Это были три парня - стриженые, раскрашенные, одетые так, что...
Короче, панки. Или что-то другое, но близко.
- Зоопарк, - презрительно сказала она. - Вывели друг друга на
прогулку, красотки кабаре.
Милита сказала это негромко, себе в нос, но студент инстинктивно
поджался. Вдруг услышат? Он всегда поджимался, когда видел таких вот
ребят. Он боялся. Он панически боялся спровоцировать агрессивные действия,
потому что знал достоверно - если к нему прицепятся, от него останется
только вечный листок нетрудоспособности. Студент был реалистом, понимал
себе цену - как человеку и как мужику - и ему до дрожи не хотелось быть
калекой. Если честно, групп простых неэкзотических парней он тоже боялся.
На всякий случай. Студент был чуточку астеником. Или не чуточку? Когда
троица удалилась, он заговорил, с облегчением разжавшись:
- Что такое наши панки? Обыкновенные советские хулиганы. Люди без
всякой идеи, что вполне естественно - до Британии отсюда далековато. Хотя,
насколько мне известно, и в Британии панки давно уже вымерли. Был там один
единственный, Джонни Роттен, да и того быстро купили.
- Нашел хулиганов, - хмыкнула Милита. - Не видел ты настоящих, без
этой дури на бошках.
Студент согласился легко: фигуры безвозвратно растаяли в сумраке
вечера.
- Может быть. Я ведь хотел сказать о другом. Не о панках. Вернее, не
только о них, а про всяких таких, и вообще... Эти люди часто говорят о
свободе. Когда они начинают говорить, создается впечатление, будто ни о
чем другом они говорить не умеют. Но вот что интересно: по их мнению
свобода в выборе внешнего вида есть не что иное, как проявление свободы
внутренней. Они, безусловно, правы, только большинство из них полагает это
условие достаточным. Вот и получается, что стремление стать свободными они
заменяют стремлением продемонстрировать свою свободу. Они лихорадочно ищут
себе хоть какой-нибудь "имидж", то есть попросту пытаются выделиться в
серой массе. Этот путь самый доступный. Выделиться мордой и одеждой. Не
умом, не умением...
- Не силой, - вдруг добавила Милита. Оказалось, она внимательно
слушала. Студент продолжил, воодушевленный:
- Да, и даже не силой! Не понимают, бедняги, что этот путь наиболее
доступен именно для "серой массы", увы... Есть и другой аспект, гораздо
более неприятный. Вычурный внешний вид ясно показывает, что эти люди не
одеваются, а наряжаются специально, тщательно продумывая каждую мелочь. Я
имею в виду, конечно, мужской пол. Женщины наряжаются испокон веков, это
их право и естественная потребность. А для мужчины - позор. Так что их
"дурь на бошках" - просто театральная маска. Они играют в свободу, а не
живут свободно.
- Умник! - захохотало существо рядом. - Ну, толкнул речь! Сам-то ты
живешь ужас как свободно, да?
- Я?.. - он растерялся.
- Ладно. Из-за ерунды такую философию развел. Лучше посмотри туда.
- Куда?
- Вон, на остановке. По-моему, это и есть хулиганы. Настоящие,
советские, у меня на них чутье. В клубе на таких натаскали... - она
внимательно всматривалась.
Милита не ошиблась. Четыре тени, намаявшись в ожидании троллейбуса и
одновременной ловли тачки, медленно шли пешочком - точно мимо скамейки.
Настроение у них было паршивое. Напрочь загубленное было настроение,
поэтому романтико-приключенческий эпизод все же случился, правда, совсем
не тот, к которому здесь готовились.
- Гля, какая парочка, - удивился один, приостанавливаясь. Остальные
пусто посмотрели и тоже встали.
- Морально разлагаются, - равнодушно заметил другой. - Фаллос с ними,
Серега, поплыли дальше.
- Погодь, - упрямо стоял первый. - Я не врубаюсь. Гля, телка во-о-о!
А он - фи... Любовь, что ли?
Целенаправленно подошел, почесываясь. Студент обмер, затем начал
вставать. В груди сосала воздух мерзкая пустота, было невероятно тоскливо
и холодно - до дрожи. Но вставать было надо. Тут рядом что-то метнулось, и
любопытного прохожего отбросило назад. Он ткнулся спиной в товарищей,
мыча, держась руками за лицо. Сквозь пальцы потекло темное.
- Сука! - внятно простонал он. - Нос сломала-а-а...
- Чего это? - оторопело спросили в толпе. - Деткам жить надоело?
Комикзады, что ли?
Тени распались. Решительно расположились. Даже пострадавший оторвал
выпачканные руки, корчась от боли и ненависти, и занял место в строю.
- Сиди! - дернула Милита своего защитника. - Или лучше спрячься за
скамейку!
Она взвилась, бросив рюкзачок, прыгнула в сумерки. Студент покорно
опустился обратно, поправляя очки. Прекрасной возможностью согреться он не
воспользовался. Перед ним стремительно разыгрывались стандартные кадры
западного боевика. Парни, очевидно, любили мужские забавы, но
девятиклассница попалась не по делу строптивая. Пришлось драться - это,
впрочем, они тоже любили. И умели. Только девятиклассница умела не хуже -
парни поняли это быстро. В футболке и шортах девочка могла бы показаться
просто пухленькой, закормленной любящими родителями, но жиру-то в ней не
было ни грамма. Поди разбери это в ртутном свете! Бедняги грамотно
скользили, присев на растопыренных ногах, красиво месили воздух всеми
конечностями сразу, и продолжалось это не больше минуты.
- Рука! - завыл один и побрел куда-то, качаясь как маятник, прижимая
к груди несуществующего младенца. Двое упали один за другим и поднимались
почему-то очень медленно. Встав на четвереньки, они опять оскользнулись -
это кроссовка, обутая на загорелую ногу, молниеносно чмокнула в лицо -
каждого в порядке очереди.
Студент смотрел, разинув глаза во всю ширь. В голове его слегка
зациклилось: "Поза всадника... Поза всадника..." - он и здесь был начитан,
теоретик... Кроме студента за спортивным праздником наблюдал еще один
зритель. Четвертый из новых знакомых стоял спокойно, не ввязываясь. Но
через минуту не выдержал, рявкнул, обращаясь к несправившимся коллегам:
- Ну-ка, вы, в сторону! Освободите место!
Очевидно, это был основной. Прыгнул мягко, классически. Застыл во
впечатляющей позе, повел рукой.
- Ого! - уважительно поприветствовала его Милита. - Китай! Вы,
наверное, ушист - из школы "кота мартовского"?
- Все, тебе конец, штучка, - яростно сказал "ушист".
- Ну, ползи ко мне, китай сраный.
Дальше сюжет слегка видоизменился. Парень что-то такое сделал, и
Милита оказалась в кустах. Она вылетела оттуда, как снаряд, залепила
кроссовкой врагу в живот, но тот даже не поморщился. Дуэтом они
продемонстрировали несколько неуловимых движений, звучно соприкасая мощные
тела, после чего Милита снова приняла горизонтальное положение. Резво
откатилась вбок, иначе кованый сапожок пробежался бы по ее спине, сминая
позвоночник, вскочила, готовая блокировать удар, шипя: "гад, гад, гад!"...
Однако вместо удара последовало новое "что-то такое" - рукой и ногой
совместно. Крутой попался партнер, ничего не скажешь. Девочка врезалась в
скамейку, на которой провела сегодняшний вечер, - врезалась головой прямо
в свой рюкзачок. Мгновение - она сунула пальцы в карман рюкзака, выхватила
темный предмет, перемахнула через скамейку и, крутанувшись, отработанно
вскинула руки.
Темный предмет был пистолетом.
"Основной" мгновенно прекратил. Распрямился, шумно выдохнул животом.
- Но-но, - сказал он тревожно. - Эт-не по правилам.
- Застрелю, - процедила Милита и дернула одной рукой. Пистолет
послушно отозвался, громко, металлически. - Проваливай, - продолжила она.
- И хлюпиков своих подбери.
- Веселая ты, штучка, - одобрительно сказал парень. - Может
адресочками обменяемся?
- Не теряй времени, вон тачка останавливается, - Милита мотнула
головой. Вытянутые руки ее были неподвижны.
- Ну подожди, надо же познакомиться!
Девятиклассница прицелилась и сказала без лишних эмоций:
- Не делай сюда шагов, а? Прошу тебя. А то уедешь не на такси, а на
труповозе.
- Весело, - согласился парень. Повернулся кругом:
- Орлы, вы где?
Орлы были неподалеку. Скулили о полученных травмах, колыхались в такт
боли.
- Ловим мотор, пока не уехал! Шустро!
И затрусил прочь, мерно работая локтями.
- Еще встретимся! - крикнул он, не оборачиваясь. - Ты мне
понравилась, сука поганая!
Милита спокойно опустила руки. Она улыбалась и в ответ ничего не
крикнула.
Студент очнулся. Персонажи из ночных кошмаров растаяли, бежали с поля
боя, вместе с ними растаял страх за свою молодую жизнь. Со страхом за свою
честь обстояло несколько сложнее. Рядом, как ни в чем не бывало, шумно
отдувалась девушка, защитившая его от мерзавцев, и не было никаких сил
взглянуть в ТУ сторону. Кроме того, рождался новый страх - нет, не страх,
а некое подобие, проекция! Сама девушка, которой он посвятил сегодняшний
вечер... Ее жуткие навыки, ее отточенная жестокость... Последняя мысль
вернула на миг смачные картинки минутной давности, окатив волной
пережитого ужаса.
- Ты, кажется, хотел познакомиться с нормальными советскими
хулиганами? - добродушно сострила Милита, отряхивая волосы. - Поздравляю,
твоя мечта сбылась.
- Слушай, - он решился подать голос: глупый вопрос жег ему язык. -
Слушай, а пистолет настоящий?
Повернув голову, он все-таки посмотрел на школьницу.
11. ПОДВАЛ
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФОН:
Ты! Это ты, ты! Неужели...
Встретились все-таки. Есть на земле справедливость. Ты пришел сюда,
бедолага, сам пришел. Поэтому не обижайся. Девчата наши, конечно, не такие
ласковые, как ты привык, но ведь они обожают тебя - посмотри на них
внимательно! - обожают тебя давить, топтать, давить, топтать. Здесь их
воспитали правильно: обижаться тебе не дадут. Бедолага... Когда твои новые
подружки заволновались, забегали - мол, какой-то мент бродит по клубу и
разыскивает женщину-монстра, когда прервали даже начальную стадию теста,
чтобы поставить в известность своего учителя - низкий им поклон за
неравнодушие и бдительность, - кто бы мог подумать в этот момент, что
именно ты почтил нас визитом? Есть на земле справедливость...
Да, мучил ты его восхитительно. Квалифицированно мучил, по-мужски.
Того жалкого недоразвитого интеллектуальчика в школьной форме, который
таскал в портфеле мамины мандарины. Того сопливого, вечно помятого
шестиклассника, который... который немного подрос, немного поумнел и с
наслаждением глядит сейчас на тебя - пойманного, трепыхающегося. Не забыл,
как ты мучил его? По глазам видно, что не забыл! Вспомнил, родной! Очень
хорошо. Потому что мальчик, с наслаждением глядящий сейчас на тебя, ничего
больше вспоминать не желает. Незачем хранить в груди ТОТ стыд, ТЕ
унижения, ТУ ненависть. Веселые картинки в школьном альбоме - они твои,
листай их сам, у тебя еще есть время.
Эх, детство, детство. Счастливая пора. Ну и дураки же они были! Два
полуреальных существа, воевавших друг с другом тысячу лет назад. Человечек
против гориллы. Слизняк против ботинка. Смешно. Впрочем, самую веселую из
ТЕХ картинок вполне можно оставить в альбоме. Как однажды на уроке
физкультуры все пошли в спортзал, и только любимый тобой слизняк остался в
раздевалке. А школу тогда санэпидстанция проверяла, анализы делала, и
поэтому весь класс поголовно притащил с собой баночки с калом. Так он - не
морщись, не морщись! - взял и вывалил тебе в портфель этих анализов,
сколько вместилось. Кошмар! Прямо на книги, на тетради - доверху. Очень уж
ты его довел, Боря, прости, не сумел он сдержаться и подумать о
последствиях. Но шутка получилась на славу. Ты потом портфель отмывал,
отмывал, а все равно целый год воняло. Почему ты испорченную вещь не
выбросил, трудно понять.. Ценное воспоминание. Ты, конечно, тоже не
хранишь подобное, твоя обезьянья память, конечно, обучена необходимым
защитным уловкам. Зато кулаки-то уж наверняка не забыли, что ты сделал с
этим героем шутником, вернувшись из спортзала. По глазам видно - помнишь!
В результате весь год, что ты мыл портфель, он переезжал из больницы в
больницу, терзаемый не мальчишечьими болями. Диагноз был... Хотя диагноз -
не твое обезьянье дело. Мать перевела героя-шутника в другую школу, и на
том ваши отношения угасли. А про орущее, извивающееся под гимнастической
скамейкой тело ты правильно помнишь. Только не знаешь, что раздавленный
тобой слизняк почувствовал вдруг себя человеком. И даже потом, когда
покрывал рвотой подушку или с криком мочился под себя, он не утерял это
святое чувство. Да, вот именно... Дураки они были, оба - сил нет смеяться!
ДЕЙСТВИЕ:
Тот самый, но уже без швабры. И озабоченный - совсем не наглый. И
маленький. Соратник по детским играм, кол ему в зад. Только как зовут
его... как звали его... убей, не вспомнить. Он был рядом, рукой подать -
сидел на собственном столе, устроив куцую задницу возле телефона. И более
никого. Сцена уже успела очиститься от статистов: послушные ученицы
удалились, чтобы не мешать мужской беседе.
- Что с тобой сделали, бедолага, - сказал тренер почти сочувственно.
- Знаешь, меня самого до сих пор пугают такие фокусы. Трудно привыкнуть...
- Мне нужен врач, - натужно сообщил пленник. - Рука.
- Да уж вижу, что стало с твоей лапой. Хорошая у меня помощница,
правда? Местная звезда.
- У тебя медика здесь нет? - майор был настойчив и проницателен,
согласно должности. - Тогда развяжи меня, я сам.
Тренер отозвался:
- Борис, не будь идиотом.
Некоторое время пленник молчал, изо всех сил стараясь не быть
таковым. Боль ожесточенно рвалась сквозь горло, и не хватало зла, чтобы
сдерживать ее... По спине текло. Было плохо: зла не хватало... Его бывший
одноклассник, как выяснилось, наоборот, пребывал в ностальгическом
расположении духа:
- Ты женат, Борис?
- Странный, однако, вопрос, - постарался улыбнуться товарищ майор. -
Женат семнадцать лет. Дочка есть. А ты?
- Я? У меня все в порядке. Жену-то любишь?
Гость вскинулся, дернулся. Над ним издеваются! Хотя... Не похоже.
Может и есть в этом тактический смысл - повспоминать друг у друга на
груди? Со слезами умиления... Он ответил, продолжив самоистязание:
- Ты не изменился, я погляжу. Раньше тоже, чуть что - на совесть
налегал. Люблю я жену, люблю. Как пес конуру. Попробуй, не люби эту дуру,
если она сразу генералу... - он вдруг замолк, прикрыв омертвевший взгляд
дергающимися веками. Потому что мозг парализовало несуразным ощущением,
будто он кому-то нечто подобное уже говорил. Кому? Сумасшествие...
- Чего-то у меня с головой, - уверенно прибавил майор и разлепил
глаза. - Не обращай внимания.
- Да, - согласился тренер. - Да, конечно.
- А твоя голова как, не дурит? У тебя, кажется, сотрясение было...
Правильно, в шестом классе. Слушай, ты уж извини меня. Ну, за то... за
скамейку, помнишь? Злой я был, дурак, балбес слюнявый.
- Людям твоей профессии не положено извиняться, - пошутил тренер. -
Выговор дадут.
- Ничего, потерплю. Ты, помню, был хлипкий, я тебя лупил частенько.
Смешное было время... Вот уж не думал, что ты спортсменом заделаешься.
- Какой из меня спортсмен? Я учу людей, девчат моих милых. А ты,
оказывается, следователем служишь?
Вопрос кое-что напомнил. И сразу стало легче держать боль, и глупые
надежды, вызванные нежданной встречей, сразу сменились конкретными
рабочими чувствами.
- Промахнулся, - сказал майор, - не следователь я. Из внутренних
войск, из "Отрядов по поддержанию". Слыхал? Ты бы развязал меня в самом
деле, а то ребята на улице начнут волноваться.
- На улице тебя только "Жигули" ждут, - живо отреагировал тренер. -
Точнее, во дворе, правильно? Личный автотранспорт, надо полагать.
Признавайся, заправленный казенным бензином? - он внезапно сделался
серьезным. И подтянутым. Таким же, каким была вечность назад его сановная
добыча. Соскочил со стола, склонился над потным телом в кресле и принялся
бесстыдно шарить по чужим карманам. От него пахнуло духами.
- С-сволочь, - привычно, но искренне проговорил товарищ майор. - Кол
всем вам в...
- Ага, - сказал тренер, выуживая красную книжицу. - Ну-ка,
полюбопытствуем... Действительно. Демонстрации, значит, разгоняешь? Прямо
с передовой к нам?
Он не ответил. Он в упор смотрел на врага, растягивая тяжелым
дыханием резиновые бинты. А тот был деловит и точен в движениях, с-сволочь
поганая.
- Билет, - вслух удивился враг. - На сегодня! Собираешься уезжать?
- Ты ведь пожалеешь, - прошептал майор и в очередной раз спрятал
зрачки от света. - Что за мерзость у тебя тут творится... - вдоль
несуществующей руки катили волны - прямо в голову. Гигантские валы.
Прилив, отлив, прилив, отлив.
- Ты собрался уезжать? - терпеливо повторил тренер.
- В командировку.
- Куда?
- В Архангельск, там же написано.
- Тоже по делу, связанному с женщиной-монстром?
- Причем здесь... Горячая точка, газеты надо читать.
- А почему ты решил, что в моем клубе можно найти женщину-монстра?
Товарищ майор не выдержал, сорвался:
- Да вы что, все тут с ума посходили! Дочку я ищу, одну из твоих
учениц! У меня из письменного стола кое-что пропало... Случайно обнаружил,
буквально час назад. Открыл нижний ящик...
- Какую дочку?
- Родную, идиот! Шляется сюда по вечерам, силу качает.
- Милита? Милита Борисовна...
- А-а, ты не догадывался, - хрипло обрадовался пленник. - Я тоже не
догадывался, что десятку каждый месяц тебе отдаю, бывшему доходяге.
Тренер сморщил лоб.
- До чего мир тесен, просто жуть. Знал я, конечно, что отец у девочки
работает где-то там, мы друг о друге все должны знать. Но как-то в голову
не пришло...
- Ты куда ее сегодня послал? - резко кинул вопрос товарищ майор.
Постарался резко кинуть. Остаток сил собрал на это.
- Я?
- Спрашиваю официально. В клубе ее нет. Ты дал ей какое-нибудь
поручение?
Тренер гадко похмыкал:
- Отвечаю официально: в нашем учреждении, в отличие от вашего,
свобода, равенство и братство. Если она не пришла сегодня заниматься,
значит нашла дела поважнее.
И, склонив голову набок, посмотрел на жертву. Изучал? Фантазировал?
Впервые в жизни посмотрел на друга своего счастливого детства сверху вниз.
А майора одолели вдруг невероятно важные фразы: его потухший было облик
вновь полыхнул горячечной злостью:
- Хватит валять дурака, гаденыш! Мне больно, не видишь! Больно!
Дверь в кабинет мистически приоткрылась. Возникла староста-сержант,
как всегда без стука. Молодая девчонка, прекрасно накачана, на вид мало
чем отличается от прочих - таков портрет. Молча поманила пальцем и
исчезла. Жест, прямо скажем, хамский, вне пошлых мирских условностей. Как
и положено.
- Больно, - задумчиво повторил тренер.
Он вышел, плотно закрыв помещение.
ИЗ ВНЕШНЕГО ФОНА:
- Учитель, тут новое дело. Кто-то спер из сейфа канат и шприц-тюбик.
Я только что туда лазила, клала опросники, которые заполнили кандидатки.
- Что?
- Фигня какая-то. Вчера еще были, точно.
- Шприц-тюбик?.. У нас же нет наркоманок!
- Само собой, нет.
- Канат, говоришь... Слушай, старушка милая, это же срам. Кто из
девчат мог так опозориться? Есть версия?
- Надо подумать. Я ведь как усекла, сразу к вам. Бросила там
кандидаток...
- Ладно, потом вместе подумаем.
- Учитель, значит сегодня все отменяется?
- Сегодня, дорогая моя, все и так бы отменилось, и без этой дурацкой
кражи. Из-за нашего гостя. Задал он нам задачку... Но ты не волнуйся,
завтра я попробую достать новые и канат и шприц. Так что готовься, не
расслабляйся.
- А он кто?
- Кто?
- Ну, гад этот. Мент. Чего ему было нужно?
- С ним глупо получилось, моя милая. Он явно случайно сюда забрел, по
личному делу, можно сказать. А мы с тобой в панику.
- Случайно? На фига он тогда девчонок про женщину-монстра
выспрашивал?
- Надо было мне самому поговорить с девчатами. Может, он просто
шутил, хвост распушил... Не знаешь, как следователи шутят?
- Гад. Гад.
- Спокойно, спокойно. Кстати, что там с нашими кандидатками?
Угомонились?
- Лежат в релаксационной, слушают рэгги. На опросники потратили по
пять минут каждая. Суть теста я им еще не объясняла, но они жаловаться не
побегут, гарантирую.
- Вот и славненько. Хотя, ты меня так жутко скрутила, что было бы
странно, если бы они сразу не утешились. Ты молодец, моя радость. Что бы я
без тебя делал?
- А как они вообще, годятся?
- Рыжая, возможно, бросит заниматься. Типичная эмансипе. Зато другая
мне понравилась. Тихая-тихая, а в глазах такая тьма появилась, ты бы
видела! Смотри, она тебя еще за пояс заткнет... Ладно, постой здесь, я
все-таки сбегаю, девчат порасспрошу.
- Да, учитель.
12. УЛИЦА
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФОН: Ясен из действия
ВНЕШНИЙ ФОН: Отсутствует
- Что это было? - спросил он. - Карате?
Милита устало махнула рукой. И в который раз он отчетливо понял - его
она нисколько не презирает. Не презирает узких плеч, не презирает худых
рук. Может, ей просто не до того? А может... Нет, чушь собачья! Просто она
озабочена, напряжена, даже взвинчена. Ожидание - трудная штука. А он - ее
помощник. Свой. Худосочный, комплексующий, болтливый, но свой.
- Нашел японку! Это называется "приемы рукопашного боя".
- А где научилась?
- Папа тренировал. После того, как в детстве у меня одна история
случилась, он за меня взялся. К тому же я в спортивном клубе занимаюсь,
атлетической гимнастикой, рассказывала же.
- Ну, это и так видно, - тонко польстил он. - Мощь, даже страшновато.
Она ухмыльнулась, довольная. Ей понравилось. Он продолжил, развивая
успех:
- В жизни не встречал таких девчонок. А если бы сказали, не поверил.
Милита, ты не амазонка случайно? Знаешь, кто такие амазонки?
- Знаю. Бабы, которые скакали на лошадях, ненавидели мужиков и
отрезали одну сиську, чтобы легче было стрелять из лука. Я не амазонка,
убедись, - она выпятила грудь и заржала. Все-таки настроение у нее было
устойчивым, тренированным.
Стыдливо скосив глаза, он убедился. Грудь была на месте, в полном
объеме. Опять стало жарко - в голове, в руках, в штанах.
- На лошади я скакать пока не умею, хотя мужиков, если честно,
ненавижу. Особенно откормленных дураков, жлобов поганых, когда-нибудь
точно перестреляю их всех.
И опять руки не двинулись с места. И опять язык не повернулся сказать
что-нибудь настоящее. Трус, трус, трус!..
- Значит, ты амазонка на треть, - деревянно пошутил студент, остужая
не ко времени вскипевшую плоть. Сам он тоже ненавидел мужиков - в своем
лице. Плоть остудилась неохотно, вернув положенный набор чувств. Тоска,
горечь...
- Ну что ты за человек! - неожиданно воскликнул он. - Все темнишь,
темнишь! Почему ты мне ничего не говоришь? Не доверяешь? Сейчас возьму и
обижусь.
Этот всплеск страсти был таким бурным, что Милита растерялась.
- Уйду на фиг, - твердо пообещал студент. - Надоело. За кого ты меня
держишь?
Она молчала. Тогда он откинулся на спинку скамейки, отвернулся и
удивился себе. И подумал, что так и надо разговаривать со школьницами. И
еще подумал, что никуда он не уйдет, конечно. Трус.
- Ладно, - сказала Милита. - Извини, ты прав. Я бы на твоем месте уже
давно... Что ты хотел спросить?
- Да хотя бы про пистолет! Ты же так и не ответила!
- Тихо, дурак! Под окнами сидим, не видишь? С пистолетом все очень
просто. Это папин, именной, с надписью. На, посмотри. Только из рюкзака не
вытаскивай.
Он с мальчишеским трепетом ощупал пальцами прохладную сталь. Его руки
впервые тискали подобный предмет.
- Я из письменного стола взяла, сегодня. Папа им никогда не
пользуется, у него другое оружие есть. Он не заметит, стопроцентно, а
завтра я сделаю, как и было.
- Зачем? Тебе, кажется, сверхсильная женщина живьем нужна?
Милита вновь надолго замолчала. Наконец, призналась. Зло, резко:
- Со страху, непонятно? Даша эта... Неизвестно же, чего она способна
выкинуть!
Признание такое далось ей с трудом. Куда сложнее, чем извинение пару
минут назад.
- Даша? - проговорил студент. - Ты знаешь, как ее зовут?
- Он поразился. Даже привстал. Потом сел. Насчет страха-о он все
прекрасно понимал, в отличие от Милиты, но ее осведомленность... А та,
доверив товарищу самую неприятную, самую неприличную из своих тайн,
сбросив с сильных плеч ее мерзкую тяжесть, успокоилась.
- Врешь? - подавшись вперед, спросил студент. Он, наоборот,
разволновался. Впервые он почувствовал, поверил, ясно увидел, что трепотня
этой девочки - правда. Что дело серьезно. Что сама девочка - очень
серьезно.
- Зачем врать? Она из моего клуба, только гораздо раньше начала
заниматься.
- Из какого клуба?
- Ты что, дурак? - сказала Милита ласково. - Из спортклуба, сколько
можно повторять.
Она не хамила этому очкарику, столько времени проерзавшему рядом с
ней. Ни в коем случае! Вечер сделал свое дело: она решилась. Не рассказать
ему, не поделиться с ним самым важным - было бы... Было бы подло. Сильный
должен беречь слабого. Не всякого, конечно. Такого - тоненького,
стройненького - должен. Его слабость, это его беда... Она действительно
ощущала НЕЧТО. Чуть-чуть, проблесками. Все-таки Милита была женщиной,
никуда не деться. Под футболкой, под шортами - из плоти и крови.
- Откуда у тебя шприц с наркотиком? Тоже у отца из письменного стола?
- Ха... Да сперла у учителя, и все. Пусть полетает, птичка, поищет.
- У какого учителя?
Она напряглась. Скривилась - будто бы язык прикусила.
- Есть у нас в клубе один, - неохотно объяснила. - Мущ-щина.
Бзикнулся со своими законами чести для настоящих женщин. А сам-то... - и
не стала продолжать.
- Это там ты стала такой сильной?
- Разве у меня сила? Вот у той... - Милита кивнула на дом, - у нее -
да. А мне еще работать и работать... - она сжала кулак и поиграла мышцами,
внимательно глядя на руку. Несколько мгновений, увлекшись, шептала: "Гад!
Гад!" - ритмично вздымая бицепс, потом прервала баловство и добавила:
- Сила - это, конечно, кайф. Ты умный парень, я тебе скажу честно,
как есть. Что делать женщинам, когда все мужики поголовно подонки или
ничтожество? Что? Только одно - становиться сильнее их. Иначе нам не
выжить. И миру иначе не выжить, без нас-то. Но сильной стать мало, главное
- стать личностью. Тогда ты - это ты, а остальные против тебя - никто...
Ничтожество и подонки... Ты меня понимаешь?
Студент слушал вполуха, рефлекторно кивая. Проблема сильной личности
его мало интересовала - он неотрывно смотрел на зловещий подъезд и странно
дергался. Во второй раз за вечер шла борьба между страхом за свою жизнь и
страхом за свою честь. Типичное состояние "слабой личности". В таких
случаях, по обыкновению, побеждало то, что лежит между - невроз. Студенту
было плохо.
Боже! - думал он. - Во что я ввязался!
- Ты с ней знакома? - откликнулся он невпопад.
- С кем?
- Ну, с этой...
Милита повела плечами. Как всегда, понять ее не захотели. Гадство.
Впрочем, от высоких тем до мелких проблем ей было не очень высоко
спускаться, поэтому она ответила безо всяких:
- А-а, слегка. Трепалась с ней пару раз, и все. Еще до того, как Даша
спятила. При мне она занималась на особом режиме... да почти и не
занималась, ходила очень редко. Была беременная.
- Спятила... Сумасшедшая, что ли?
- Чем ты слушаешь? - рассердилась Милита. - Сто раз одно и то же...
Сумасшедшая или нет, но она не в себе, стопроцентно. Не знаю, как там это
называется. Свинтила с резьбы недавно, недели три назад. История примерно
такая: девочка влюбилась, подзалетела, а парень наплевал ей в рожу,
бросил. Она стала выяснять с ним отношения и случайно убила. Не смогла
удержать в себе "взрывную реакцию"... Хотя, это тебе не обязательно
понимать. Короче, у нее из-за шока произошел выкидыш. Насчет убийства
Игоря... ну, того мальчика... на нее, конечно, никто ничего не подумал,
все-таки школьница, беременная, к тому же сама в больнице сразу оказалась.
Менты ведь не знали, какая в ней сила сидит. А вышла из роддома уже
сдвинутая. Ясное дело - любовника буквально в куски разодрала, ребенка
выкинула... И потом - в ней же действительно нечеловеческая силища! А как
это на бабу действует в таких ситуациях, хрен знает.
- Школьница? - пробормотал студент, пораженный до глубины изысканной
души. - Женщина-монстр школьница? Шутишь!
- Ха... В девятом классе учится, как и я. В смысле - училась. Сейчас
в школу, само собой, не ходит.
Стоп, - сказал он себе. Спокойствие и уверенность ограждают меня от
внешнего мира, словно стена. Я очень хочу, чтобы мои руки и ноги стали
тяжелыми и теплыми. Очень хочу, чтобы мои руки и ноги стали тяжелыми и
теплыми. Хочу, чтобы мои руки и ноги... Стоп, не отвлекаться. Над головой
- золотой туман, при вдохе он врывается в каналы, наполняет тело до краев,
до ступней, при выдохе - поднимается обратно, прочищает, прочищает.
Спокойствие и уверенность... Да, обстоятельства мрачные, но вполне
рациональные. Да, страшненькие, прямо скажем, обстоятельства. Только
психовать еще рано, рано, рано...
- С тех пор, - говорила Милита, - она каждый вечер выходит из дому.
Иногда просто побродит по району и возвращается. А иногда на нее что-то
находит, и потом "скорая помощь" не знает, как этих бедняг собрать. Чего
она на военных взъелась? Ведь есть же среди них нормальные, вон мой
папаша, к примеру. Жлоб, конечно, но зато личность редкая... Студент
выслушал. После чего спросил. В который раз. Рискуя нарваться на колючую
проволоку, но теперь - гораздо более твердо, требовательно, мужественно:
- Зачем ты ее ловишь? - спросил он. - Почему отцу не расскажешь?
- Не твое дело, очкарик, - привычно схамила Милита.
И хотела еще прибавить, что от идиотских вопросов у нее уже заложило
уши. Хорошая шутка. Жаль, не успела прозвучать. В подъезде вдруг
послышались рыдания, и она машинально взяла студента за локоть - так, что
тот чуть не вскрикнул. На улицу вышла плачущая девушка, одетая в школьную
форму. Милита мгновенно обняла студента, спрятав лицо за его большую умную
голову.
- Это она, - горячий шепот ударил ему в ухо.
13. ПОДВАЛ
ДЕЙСТВИЕ:
- Продолжаем наш спектакль! - возгласил кто-то. - Акт второй:
драматический диалог. Просьба открыть глазки и поаплодировать.
Товарищ майор послушно открыл глазки.
- Сиди, сиди, не обращай внимания, - махнул рукой хозяин кабинета. -
Я, собственно, острю. Мне надо только вещи кое-какие взять, сейчас занятия
начинаются.
Бред, - подумал гость, напружинив логику. - Долго еще меня здесь
держать будут? В самом деле, не собирается же этот чокнутый...
- Не собираешься же ты убить меня! - бесстрашно бросил он в лицо
преступнику. Тот зевнул, посмотрел на часы. Пробормотал: "Почти десять" и
вздохнул. Ему было ясно: к стулу привязан законченный идиот. Ерзающий,
ведущий жалкую борьбу с коварной резиной - да, законченный...
- У супермена поджилки трясутся, - тренер еще зевнул.
Тогда майор рубанул наотмашь - сталью:
- Ты объяснишь мне, наконец!
Таким образом драматический диалог был принят.
- О! Граф проснулся, требует закуску. Ладно, ничего не поделаешь,
начнем сеанс вопросов и ответов... Ну?
- Что - ну! Зачем ты издевался над детьми? Там, в соседнем бункере?
Тренер пожал плечами:
- Во-первых, это не дети, а полноценные пятнадцатилетние женщины.
Детей я не учу, к твоему сведению, учу только женщин. Во-вторых, я ни в
коем случае не издевался над ними. Обычный отбор кандидатур в особую
группу, группу для особо одаренных, так сказать. Я называю процедуру
"тестом на унижение с эмоциональной компенсацией". А ты можешь называть ее
как хочешь, мне плевать. В третьих, подглядывать в непредназначенную для
тебя щелку - стыдно. Недостойно такого мужчины, как ты.
Товарищ майор попытался усмехнуться. Попытка была весомой заявкой на
успех:
- Ах, тест? Все по науке, значит? Ловко придумал, маньяк! И какая же
тебе приглянулась, рыженькая?
- Алиса? Вредная, в меру злобная, не больше - чисто бабская натура.
Вторая, кстати, значительно лучше. Да какая тебе разница?
- Никакой, - согласился товарищ майор. Он громко, тяжело дышал. На
него вдруг обрушилась яростная догадка, и даже боль померкла, и даже
гнусность ситуации забылась. - Ответь, пожалуйста, гражданин уч-читель.
Милита тоже проходила твой "тест на унижение"?
- Естественно, Боря. Милита мне понравилась, и я сразу взял ее.
Сначала она обиделась, как, впрочем, каждая нормальная кандидатка. Но
потом начала работать, и ее эмоции в отношении меня стабилизировались.
Здесь все отлажено, Боря. Ты за дочь не волнуйся, она работает с азартом.
Меня уважает...
- А пуговички... и застежечки... ты ей тоже? - сипло крикнул
привязанный к стулу человек и рванулся. Кулаки его сжались. На левой руке
- полновесно, устрашающе. На правой - так, за компанию.
- Боевая девчонка, ты ее отлично подготовил. Пришлось с ней
повозиться... вот примерно, как с тобой. Впрочем, давно дело было. Я
обычно импровизирую в зависимости от обстоятельств.
- Мразь! - выдохнул пленник. - ...ак ты, понял! ...ак ты, ...ак!
- Спокойно, - сказал тренер. - Не психуй, это очень вредно. Может
начаться вегетативный криз, а медика здесь действительно нет,
предупреждаю. Кроме меня, правда, но мне ты вряд ли доверишься.
- Мразь, - прошептал товарищ майор.
- У тебя что, вопросов больше нет?
- Да, развел ты тут грязищу. Совсем молоденьких девчонок гробишь,
психолог хренов. Что же тебя папы и мамы до сих пор за глотку-то не взяли,
не понимаю.
Тренер улыбнулся своим мыслям:
- Просто я педагог-новатор. Равняюсь на тех энтузиастов, которых по
телевизору в пример ставят. И мои умницы-ученицы меня поддерживают.
- Ясно. Детей против родителей настраиваешь, мразь, - майор
удовлетворенно кивнул. Еще подергался, придирчиво оглядел себя, насколько
было возможно, и застонал, не сдержавшись.
- Долго вы меня тут держать будете?
- Ну ты же профессионал, - тренер не убирал с лица кокетливую улыбку.
- А я любитель. Подскажи мне, что делать?
- Чего ты испугался? - раздраженно сказал профессионал. - Заварил
кашу... - он постарался взять себя в руки и начать воспитательную работу с
преступником. Его всегда отличали напор и логика: прекрасный был
сотрудник. - Ну, чего особенного я узнал о твоем клубе? Скажу прямо, я
сообразил, что здесь дурно пахнет, трудно было не сообразить. Но не больше
того. И если даже я окажусь прав, мне же придется копать и копать, чтобы
все выяснить. Чем я, естественно, заниматься не собираюсь. Мы вообще
всякой ерундой не занимаемся, не по нашему это ведомству. Газеты читай. А
ты меня... вот так, хамски...
Тренер согласился после паузы:
- Вполне возможно, мы допустили ошибку. Что ж... Значит, судьба у
тебя - сидеть передо мной в моем же стуле.
- Послушай, но ты не можешь со мной ничего сделать! Верх глупости!
Будет большой хай, спортзал элементарно найдут - это тебе не забавы с
твоими "особыми" девочками!
- Трусишь, - вздохнул тренер. - Опять вернулся к волнующей теме...
Да, проблема есть. Но ведь если тебя взять и развязать, считай, что
спортзал уже найден. В общем, нужно все проанализировать. Не трусь,
политическое решение по тебе еще не принято.
Профессионал занервничал. Он, конечно, давно прекратил попытки быть
спокойным, но теперь это чувство стало глубоким, основательным. Чувства,
которые он испытывал, всегда были глубокими и основательными - так
значилось в его характеристике.
- Ты же с головой мужик, какое тут может быть "политическое решение"?
Мальчишество. Насмотрелся фильмов...
- Ладно, Борис, чешем языками без дела, - тренер мерно заходил по
бункеру, от стены к стене, как опытный узник. - Между прочим, скоро
занятие начнется, мне надо идти. Но так и быть, удовлетворю я твое
любопытство, все-таки пять лет проучились вместе. Пять лет ты меня
мучил... И не перебивай! - хлестнул он, поймав движение вяло подрагивающих
губ. - Ты утверждаешь, что ничего не понял о сути происходящего здесь, и,
естественно, в этом совершенно искренен. Но ты понял главное: здесь
существует некое сообщество людей, отделившееся от остального мира стенами
бывшего бомбоубежища. На языке вашего ведомства - подпольная организация.
Я правильно дополнил твои неумелые психотерапевтические рассуждения,
призванные меня успокоить? - тренер застыл посреди кабинета и странно
посмотрел на пленника. - О наших целях тебе я рассказывать не буду, иначе
ты снова заснешь, на сей раз от скуки. У нас с тобой всего... - взгляд на
часы... - несколько минут. Итак, чем мы все тут занимаемся? Точнее, чем
тут занимаются девчата? Очень простым делом - становятся сильными. Но в
нашем поганом мире быть просто сильной - мало. Нужно быть самой сильной.
Иначе невозможно сдержать яростный напор главного зла этого мира - самцов
вроде тебя. Учась вместе с тобой в школе, Боря, я не только стал
человеком, не только выбрал специальность, но и набрел на пару
фантастических идей. Можно сказать, выстрадал их, регулярно общаясь с
кулаками такого темпераментного мужчины. Идеи были бредовые, я их забыл
сразу, как избавился от твоей нежной дружбы. А через много лет кое-что
случилось, я имею в виду в моей простой врачебной жизни... И я вспомнил
школьную идею. Кстати, я ведь терапевт по специальности...
Он замолчал. Он неторопливо взгромоздился на любимое место - прямо на
стол - положил под зад ладони, склонил голову и посмотрел на слушателя.
Птичка на жердочке. Очевидно, ожидал новых вопросов. Глупых, разумеется, -
жалких всплесков интеллекта у агонизирующего представителя "главного зла".
Однако, хоть и пребывало зло варварски связанным, интеллект его отнюдь не
бездействовал.
- Я все понял, - неожиданно тихо сообщил майор. - Сверхсильной
женщины-убийцы не существует. Вернее, их много. Это твои оболваненные
ученицы, каждую из которых ты посылал по вечерам на какие-нибудь
дьявольские "тесты". А сегодня вечером... - его голос сел от жуткого
предположения, - ...сегодня очередь Милиты, да?
Реакция тренера была искренней. Он хохотал безудержно, взахлеб, как
ребенок в цирке. Только смех его не смог бы родить ответную улыбку, и
оскал был далеко не детский. Излишки веселья кончились быстро:
- Должен тебя огорчить, Борис. Или обрадовать? Не знаю, разбирайся
сам со своими базовыми эмоциями. Из моих учениц только две по-настоящему
сильные. Только две! Ты видел одну из них в действии, испытал на себе,
бедолага... Это наша староста, к твоему сведению. Славная девушка,
исполнительная, честная. Ведет занятия в общей группе, зарплату даже
получает... А вторая - Даша, моя приемная дочь. Остальные пока на подходе.
Чудеса, к сожалению, случаются реже, чем нам бы хотелось. Вообще-то ты
молодец, этакую версию выдал! Фантазия работает.
- Издеваешься, - тоскливо заметил товарищ майор. - Как же ты меня
ненавидишь! Господи... - и вдруг улыбнулся. - Пусть моя версия туфта, мне
не жалко. Но ведь признайся, женщина-монстр все-таки имеет отношение к
твоему клубу?
Тренер удивился:
- Конечно, имеет. Даша была первой, у кого получилось. Самой-самой
первой. Моя лучшая ученица, никто ей в подметки не годился... - Он пусто
посмотрел на друга детства и почему-о отвернулся. Если бы тот обладал чуть
большей степенью свободы, заметил бы, что в глазах у него блеснула
нежданная влага. - Дашенька давно ко мне не заходила, с месяц примерно. Да
ты лучше меня должен знать по уголовной хронике.
Тренер о чем-то задумался. Тяжело и надолго. Но отвлекся, чтобы
добавить еле слышно:
- Не уберег... Мразь, говоришь...
Мираж, - подумал товарищ майор, стараясь удержать сознание на плаву.
- Женщины-монстры. Питомник. Порода мышцегрудых...
Он глухо проговорил:
- Идиотизм! Детишки поймали дядю милиционера.
Захохотать не удалось - силы кончились.
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФОН:
Всю жизнь ждать эту беседу, а дождавшись, испытывать физиологическое
отвращение к словам... Такое возможно только у больных людей. У людей,
неизлечимо больных прошлым.
А ты все-таки не спросил о целях, Борис. Похвально. Не задал вопрос
"зачем". Впрочем, в любом случае тебе не нужно знание о том, что никаких
целей здесь перед собой не ставят. Точнее, они целиком совпадают со
средствами. Девчата жаждут быть самыми сильными, и помочь им вполне
реально. Средство, как цель - очень просто. Никакой заговор здесь не
готовится, матриархальный террор не замышляется. Плохо быть слабой, ты
разве не согласен? Слабой быть опасно. А сила - это свобода,
самостоятельность, в конечном счете справедливость. Сила - единственно
справедливое качество в человеке, как говорит один современный моралист.
Истинно так: даже наличие ума и таланта во многом несправедливо.
Рассыпь перед тобой подобный бисер, и ты непременно скажешь в ответ
что-нибудь едкое. Ты скажешь, что здесь просто врут. Им всем... Старосте
врут - "старушке" нашей славной. И остальным девчатам врут. А на самом-то
деле прекрасно знают, зачем все это понадобилось. На альтруистов здесь
никто не похож! - крикнешь ты, если, конечно, знаком с такими понятиями.
Да, у тебя большой опыт. Чужой опыт трудно убеждать. Разжались бы
клещи отвращения, и можно бы попробовать объяснить тебе хоть что-то.
Например, рассказать маленькую душещипательную историю: вдруг ты поймешь -
ЗАЧЕМ. Скорее, сказку. О том, как жил-был врач лечебной физкультуры,
терапевт по специальности, слабенький, битый в прошлом человечек. Скромно
работал в районной поликлинике. И была у него возлюбленная. Не жена, нет,
- одинокая женщина, растившая дочку. Банальная история, кто же спорит.
Только лучше этой женщины скромный врач в своей жизни не встречал. И
чужого ребенка любил, как своего. А дальше произошла обычная драма, еще
более банальная. Житейская драмка. Неким подонкам в парадной, таким же
сильным парням, как ты, приглянулась слабая женщина, идущая домой. А когда
она вздумала сопротивляться, ее стукнули по голове выпитой стеклотарой и
изнасиловали, уже умирающую. И не стало у врача возлюбленной... Погоревал
он, поплакал вволю, а потом решил во что бы то ни стало уберечь приемную
дочку, девочку родную, Дашеньку, от разнообразных подонков, которые ждут
не дождутся, когда она повзрослеет. Но как? Поднатужился, пошевелил
извилинами да и вспомнил фантастические детские видения, где он мстил
своему мучителю - тебе. Но, как выяснилось, волшебная сила не всегда
помогает в житейских драмках. Обрушилась новая беда, и теперь нашу
сказочную принцессу, ненавидящую весь мир, разыскивают по городским
закоулкам очередные подонки с мандатами в кобурах. Тошнотворно банальная
история, Боря.
Ты бы выслушал и, конечно, обиделся. Расстрелял бы рассказчика
взглядом нервно-паралитического действия. Объяснил бы, форсируя звук, что
ваша работа - как раз сажать ту самую мразь, которая убила жену скромного
терапевта. Что в подонки не тех записали, не тех! И пришлось бы в твою
чугунную голову кропотливо, мучительно долго вколачивать, что униженной
или раздавленной женщине не легче, если один подонок посадит другого в
тюрьму. Гораздо справедливее, естественнее прибить подонка на месте,
соб-ствен-но-ручно. А против системы охраны правопорядка здесь ни в коем
случае не выступают. Говорят совершенно конкретно - про тебя. Уж тебя-то,
подонка, трудно не рассмотреть в полном объеме, извини.
Кстати, среди кандидаток на владение "прорывом запредельной силы",
девчат наших дорогих, большинство - из тех малолеток, кого... Не
понимаешь?.. Кого рыцари вроде тебя сделали женщинами, забыв спросить
разрешения. Ничего странного. В душах таких малолеток - истинное сочетание
ярости и верности. Я убежден: чтобы реакция шла, они всегда должны помнить
цену вашим ласкам.
Ах, реакция, реакция! Все для нее, все - ради нее. Потому что
общеизвестно: люди, находящиеся в стрессовом эмоциональном состоянии
способны совершить то, чего никогда не смогли бы в нормальном. Если
человек к тому же прекрасно развит физически, это проявляется особенно
ярко. Стрессовые эмоциональные состояния возникают обычно под действием
каких-о внешних причин - у психически здоровых людей, разумеется. Идея же
состоит в том, чтобы научиться вызывать и регулировать стресс в
собственной душе усилием воли. Смешно, правда?.. Использовать в качестве
базовой эмоции страх было бы наиболее верным. Но это человеческое чувство
одно из самых иррациональных. Гораздо более формализованным, а потому
более управляемым является ненависть - другая базовая эмоция. Точнее,
слепая ярость. Ты, Боря, замечал когда-нибудь, что люди, ослепленные
яростью, действуют, как быки - силу не чувствуют? Замечал? Молчишь... В
школе, в твоем исполнении, это мог наблюдать каждый желающий. Кстати, ты
бы, наверное, был самым перспективным учеником в нулевой группе. Будь
помоложе годов на двадцать. Но мужики здесь не нужны, мужики - главное
зло... Да, система психосиловых упражнений даст еще жизни - вам, подонкам.
Организм девчат постепенно освобождается, становится способен на... Хотя,
признаться, терминология совершенно не отработана: теорией заниматься
некогда, практика нынче поважнее. Требуемое состояние условно называется
"взрывной реакцией ненависти". Детонатором выбрано слово, просто слово.
"Гад", - коротко и созвучно каждой струнке израненной женской души. "Гад",
- и взрывная реакция пошла.
Вообще-то любое описание процесса очень приблизительно. Трудно
сформулировать то, что выражается языком ощущений, тем более, если на себе
этого испытать не получилось. Дашенька говорила, что сначала в мозгах
какая-то лавина. А затем "прорыв запредельной силы" - еще один из
неотработанных терминов... Как она работала! Видел бы ты ее, Борис. Как
Дашенька рвалась к детской мечте своего раздавленного жизнью учителя!
Невероятное счастье. А когда девочка стала ломать тренажеры, один за
другим, вот тут уже хватило ума понять - свершилось. Представляешь,
"мельницу" сломала! Умудрилась погнуть стержень у станка! Такая мощь...
Ладно, хватит грезить наяву: ненароком спятить можно. Всю жизнь ждать
встречи с тобой... Но только почему, почему, почему! У одних, вроде тебя,
ниточка судьбы прямая, стальная - не согнешь, не порвешь, а у других
скручена жуткими узлами. До чего же он несправедлив, закон сохранения
справедливости.
Конечно, если девочка влюбилась, это нормально. А то, что непременно
с ней должна была случиться очередная банальная история - привычно.
Проклятые бабские штучки! Понять бы, кто была та стерва, которая
перебежала Даше дорогу. Хотя, какая разница? Если Игорек сумел бросить ее,
беременную, значит все равно толку бы от их отношений не было. Жалко
мальчика, хороший он был, умница, непохожий на остальную ораву. Немножко
предатель, конечно, как и полагается таким непохожим. А Дашенька его
наказала, крепко наказала - вязанку костей от него оставила на память
несчастным родителям. Прямо в парадной и оставила. И что-то в ней
сломалось. Выкидыш этот нелепый. Обидно...
ДЕЙСТВИЕ:
- Я сам виноват, - сообщил вдруг тренер. Кому? Наверное, ногтям,
которые он принялся обкусывать. - Понимаешь, утешить ее решил. Злость,
думаю, первое лекарство. Велика ли беда, говорю, что лучший в мире парень
другую трахнул! Подумаешь, говорю, ты вот послушай, как твоя мама погибла
на самом деле... Идиот! Про курсантов зачем-то ляпнул. Я ведь, Боря,
собственными глазами видел ту компанию, да не понял ничего. В окошко
видел, это курсанты какие-то были, очень веселые, все бороться друг с
другом пытались...
- Слушай, придурок, - в муках родил майор. - Ты совсем чокнулся?
Какой парень, какие курсанты!
- Что? - спросил тренер. - А-а... Это я задумался, извини. Просто
после разговора со мной она и пошла к Игорю, понимаешь? Хотя, ты прав,
никакой я не альтруист. Такой же подонок, как... как все мужики...
- Я прав? - майор сморщился, напрягая память. - Не помню... - и тут
он спохватился.
Он что-то сообразил.
Проговорил с ужасом, убрав голос почти до нуля:
- Подожди! Зачем ты мне столько порассказывал? Про клуб свой поганый!
- Я полагал, тебе будет любопытно, - голос тренера был бесцветен.
- Врешь! Ты уже что-то там замыслил насчет меня, политик чокнутый! -
пленник подался вперед. Стул слабо скрипнул, дернулся. Тренер
непроизвольно взмахнул рукой:
- Осторожно! Опрокинешь назад, ударишься затылком, может быть
сотрясение.
Он был уже равнодушен и вежлив. Он больше не видел смысла в беседе.
Перегнувшись через стол, выдвинул верхний ящик, достал два больших
блокнота, и тем завершил подготовку к занятию нулевой группы. Он продолжал
думать о чем-то своем - тягостном, впрочем, не имеющем отношения к делу.
Продолжал вспоминать что-то свинцовое, болезненно навязчивое. Смотрел
сквозь бетон на этот призрачный мир - влажными глазами. Птичка... А
товарищ майор щедро демонстрировал разинутый рот:
- Придурок! Ну зачем ты все это натрепал! Умник!
И бился в резиновых сетях. Будто крупная потная рыбина.
ИЗ ВНЕШНЕГО ФОНА:
- Родная моя, надо бы окончательно прояснить, случайно ли он сюда
пришел. Если действительно к Милите в гости, то проблема решается просто.
- Вам он что, не стал говорить?
- Ты бы сама его порасспросила, а? Для надежности. Вот занятие
закончится, девчата разойдутся... Побеседуй с ним, как ты умеешь.
- Само собой, учитель.
- Ишь, глазищи заблестели! Ну, прекрасно, значит он не устоит перед
твоими вопросами. Заодно расскажет, в каком состоянии находится следствие
по делу "женщины-монстра". Думается мне, он информирован получше нас.
- Учитель, тогда я оставлю после тренировки Людмилу и Риту, все равно
они уже в курсе.
- Да, помощь нам с тобой не помешает. Спасибо вам, девочки, спасибо.
Я вас очень люблю.
- А он не удерет из кабинета?
- Ты же видела, я двери запер. Наши двери не вышибешь, особенно в его
состоянии. Только ты смогла бы. И Дашка, конечно... Впрочем, оставь здесь
или Люду, или Риту, на свое усмотрение.
- Само собой.
- В общем, я почти уверен, что мой приятель не доставит нам больших
затруднений. Он ведь мужчина? Мужчина. Военный? Еще какой! Правда, без
формы... А что, вполне может приглянуться одной жуткой барышне.
- Как это?
- Ладно, моя родная, потом, потом.
- Значит, с Дашей на сегодня точно отменяется?
- Готовься на завтра-послезавтра. Два таких дела одновременно не
провернуть. К тому же успокоительный укольчик для нее временно сорвался.
- Учитель, а вы уверены, что после того, как мы... Короче, получится
Дашку вылечить?
- Почему ты спрашиваешь?
- Я до сих пор не могу забыть ее глаза. Тогда, помните? Жуть!
- Другого выхода нет, надо попробовать. Не буду скрывать, я
консультировался со своим другом психиатром. Без лишних деталей, конечно.
Не смотри так, это очень порядочный человек, хоть и мужского пола. Мой
единственный друг. Серия инъекций - и, будем надеяться, ее настрадавшаяся
головушка встанет на место.
- Жалко, что мы так и не выяснили про ту бабу. Ну, про ту гадюку,
которая...
- Зачем, родная? Мстить слабому - терять ненависть. Забыла?
- Извините, учитель. Просто я... Я вот думаю - ну, обмотаю я Дашу
пластиковым тросом, а вдруг он не выдержит. Что тогда делать?
- Ты о чем? Дай, гляну в глаза. Волнуешься? Уж ты-то как никто другой
должна знать, что прорыв силы - штука страшная, но не беспредельная! А
если трос не выдержит, придется тебе самой секунды три держать ее, пока я
всажу укольчик.
- Да уж...
- Тебя она впустит. Ты другое дело. Это со мной она так... В
собственный дом не пускает. А ты справишься, ты в прекрасной форме, к тому
же, больше просто некому.
- Конечно, учитель.
- Подготовься хорошенько.
14. УЛИЦА
ДЕЙСТВИЕ:
Роль живца - не из престижных. Но на другую он не годился. Это
единственно возможная роль слабого, когда сильные начинают играть всерьез.
- Вперед, - едва слышно произнесла Милита. - Все, как договорились.
Не трусь, сразу она не бросится, гарантирую. Сначала будет с тобой
разговаривать. Если ничего не получится, назови ее по имени. Наверняка
подействует. Я тебе не говорила, чтобы не волновать раньше времени, но ты
похож на того парня. Ну, который на нее наплевал, помнишь, я рассказывала?
Тоже в очках. Худенький, симпатичный - кайф, я когда тебя в троллейбусе
увидела, меня будто током шарахнуло.
Студент медленно поднялся. Ничто в нем уже не боролось, невроз
куда-то подевался, он смотрел вслед удаляющейся девушке и ощущал
отчетливую жалость. Гипноз девичьих слез. Надо догнать и успокоить, -
подумал он. И тут же холод продрал его сверху до низу. - Что со мной? Это
же та самая!
- Скорей! - шлепнули его по заду. - Уйдет!
Гениальный план забыть было невозможно. Он заинтересовывает нехорошую
женщину своей персоной, после чего дает деру. Но не просто дает деру, а
мчится назад, к скамейке, и вбегает в подъезд. Там уже наготове Милита,
которая выполняет основную часть охоты. Вот так - легко и красиво.
Главное, четко исполнить три мелочи. Во-первых, не прозевать момент, когда
дичь решит размять руки. Иначе... Впрочем, не стоит об этом думать.
Во-вторых, вбегая в подъезд, не забыть перепрыгнуть через ловушку,
приготовленную из веревки заботливой Милитой. В третьих, бежать нужно
предельно добросовестно, иначе... Об этом тем более не стоит думать. "Ты
хорошо бегаешь?" - уточнила Милита еще в троллейбусе, вербуя себе
товарища. "Если со страху, то очень хорошо", - пошутил студент. "Годится",
- сказала она... Да, легко и красиво. Основная часть охоты заключалась в
том, что Милита должна была обмотать упавшего монстра сверхпрочной
веревкой и успеть вколоть наркотик. Шприц-тюбик с необходимым препаратом
ждал своего часа в специальном кармашке ее рюкзачка. Безумный план.
Абсолютно неизлечимо. Шизофрения... Боже, какой я идиот! - твердил студент
в такт шагам. Шаги отдавали в голову тупыми толчками.
Девушка не успела далеко уйти - брела вдоль зеленых насаждений и
громко всхлипывала. Ничего нечеловеческого в ней не наблюдалось, по
крайней мере со спины. Школьная форма, в которую она зачем-то втиснула
себя, делала ее облик варварски глупым. Впрочем, мало эстетичный синий
костюм все же давал возможность увидеть, что такое настоящая культуристка.
Милита была отлично развитой девочкой - классной девочкой, разумеется! -
но рядом с ЭТОЙ, школьницей выглядела бы она.
- Эй, - позвал студент, - подождите, пожалуйста.
Девушка, вздрогнув, обернулась. Ее лицо оказалось крупным, скуластым,
не очень симпатичным. Но заплаканным, поэтому вполне нормальным, ничуть не
страшным. Откровенно говоря, студент ожидал чего-то другого. Хотя внутри,
как ни странно, он не был поджат. Гипноз.
- Привет, - сказал студент, приблизившись. Сглотнул, решаясь, и глухо
прибавил. - Даша... не плачьте...
Девушка молчала. Напряженно всматривалась: по лицу подошедшего
метались тени танцующего на ветру кустарника. И вдруг громко засмеялась,
утирая слезы:
- Ты меня напугал, Игорь!
Ее голос также был человеческим.
Студента звали не совсем так. Вернее, совсем не так. Но это было
неважно. Он лихорадочно перебрал варианты ответов, чтобы поддержать удачно
начавшийся процесс общения, потея от неловкости, беспомощно шевеля губами.
Дурак дураком.
- Ну? - тогда спросила школьница. - Видел?
- Что?
- Тоннель - он правда черный? А остальное видел?
- Какой тоннель?
- Игорек! - вздохнула школьница. Повторила нежно. - Игоречек! Мне
даже снилось, как ты плывешь, как тебя встречают, берут под руки. А ты
вернулся...
- Вы про загробную жизнь? - обмирая, догадался студент. Голос
перестал слушаться, но молчать далее было неприлично, и он принялся
листать в голове необходимую литературу. - Понятно... Но на самом деле все
не так просто. Дело в том, что начальные этапы скорбного Пути, и черный
тоннель, и сияющая дверь, и даже водная преграда - они ведь описаны
возвращенными людьми, поэтому образный ряд, их составляющий, не выходит за
рамки бытовой символики. Истинные образы, очевидно, недоступны бренным
глазам вечного сознания, понимаете?.. Понимаешь?
- Умница моя! - ее толстые губы стали неудержимо расползаться. - Не
волнуйся, я помню, что ты мне рассказывал. Еще бы...
И тут - невероятная смесь переживаний вырвалась из ломающегося рта:
- Боже, как хорошо, что ты вернулся! Без тебя я стала какой-то
ненормальной! Хожу на наше место, на то, где мы с тобой снежную бабу
лепили. А эти сволочи по дороге попадаются, следят, наверное. Так я из них
снежки леплю, нашу зиму вспоминаю. Скатаю шар и колдую на нем, как ты
учил. Слышал, что я тебе про нашего мальчика шептала?..
- Я не... - трепещущим голоском сообщил лже-Игорь. Его, разумеется,
не услышали....
- А он смешные звуки издает, еще смешнее, чем ты, когда... Я ведь
этой сволочи для начала челюсть сворачиваю, чтобы не орала. Отлично.
Говорю: "Если Игоря не догонишь, из могилы выкопаю, гада!" Передай ему,
говорю, как я соскучилась. А ты никак не приходишь! Подонок... к своей-то
небось шляешься... - Рот уже корчился в пытке. Огненная страсть поменяла
знак с непредсказуемостью пожара. - Боже, как пошло! Мне до сих пор не
успокоиться, идиотство какое-то. Почему, ну почему ты так не
по-человечески? Я ее найду, обещаю. Придавлю, г-га-ади... - девушка
застонала, синий форменный пиджак странно вздулся.
И настала, наконец, пауза. Слушателя уже трясло. Ему казалось, что
глаза у ночной собеседницы светятся в темноте, как у кошки. Хотя в
действительности глаза у нее были просто большими, к тому же болезненно
распахнутыми, поэтому мертвенный свет фонарей отражался в них ярче
обычного. Тугие дроби африканских там-тамов электризовали паузу, но и в
этом чуде не было ничего сверхъестественного - тахикардия. Нормальная
реакция пугливой сердечной мышцы. "Бежать, бежать!" - пульсировали
там-тамы, исторгаясь из хилой студенческой груди. Он стоял, завороженный
монологом, однако пауза тоскливо затягивалась, и тогда он кинул наугад
реплику:
- Холодно чего-то.
Попадание было точным.
- Да, пойдем домой, - нетерпеливо согласилась она. - Зажжем свечки,
вырубим свет, как на полнолуние, помнишь? Расскажешь про себя, а то мы все
не о том, идиоты. Жалко только Вивальди нельзя поставить, я пластинки в
труху раздолбала... Ну что, пойдем? Ты так любишь мои мышцы, Игоречек мой,
подоночек мой родной, прямо так заводишься... - она неожиданно
зажмурилась, сжала кулаки. - Я ведь на кладбище была. Даже лопату брала с
собой, дура, помочь тебе хотела. А ты сам, сам!.. - и сразу расслабилась,
став прежней. Только голос резко изменился: омертвел. - Игорек, чего ты
ждешь? Иди ко мне, попроси прощения. Ну? Поцелуй меня, скажи, что я
уродина, что я жуткая баба, что ты жить без меня не можешь..
Студент непроизвольно шагнул назад. Еще шагнул. Еще - и угодил на
открытый свет. Девушка качнулась следом. Ее ртутное лицо на миг
остановилось.
- Слушай, парень, - глухо выговорила она. - Ты кто?
- Я? - шепнул студент.
- А где Игорь?
Он побежал. Сорвался с места, как заяц, не чувствуя ног, не видя
земли. Строго по плану. Впрочем, кроме как обратно, больше было и некуда
срываться. "Иго-о-орь!" - раздался сзади звериный рев, и немедленно -
жуткое буханье. Через две секунды гениальный план рухнул. Студент
переоценил свое умение давать деру, согласившись в троллейбусе на
заманчивое предложение грубоватой красотки. Не понял тогда, насколько все
серьезно. Не понял, насколько все безумно. Когда сошедший с ума механизм
готов был хапнуть сверхсильным манипулятором очередную жертву, та вдруг
вильнула вбок, продралась сквозь живую изгородь и в мгновение ока
вскарабкалась на дерево. Стандартное действие перепуганной обезьяны.
Механизм продрался следом, сделав в кустах просеку, и завыл:
- Обманул, сволочь!
Жертва судорожно цеплялась за ветки. Отвечать была не в состоянии:
разум остался внизу, здесь же царствовал вселенский ужас. А школьница не
стала позорить себя гимнастическими упражнениями слабосильных приматов.
Поступила проще - покрепче уперлась ногами в землю и навалилась на
проклятое растение, вставшее на пути ее чувства. Что-то яростно шептала
себе в нос. Возможно, признание в любви. От этого признания нелепая
школьная форма на ней вспучилась и с сухим треском взорвалась. Легко и
красиво. Ствол дерева был не очень толстым, в один обхват - покорно
заскрипел, завибрировал, пытаясь униженно поклониться. Листья мелко
затрепетали, вместе с ними, где-то там, в темной кроне, мелко затрепетала
и жертва. Оттуда, разодрав тишину дремлющей улицы, исторгся безобразный
визг: перепуганной обезьяне хотелось жить. Предательский скрип набирал
громкость, рос ввысь... Очевидно, Милита выскочила на тротуар
исключительно вовремя.
- Дашка! - закричала Милита. - Вылазь сюда!
Ураган, ломающий зеленые насаждения, стих.
- Ты? - удивилась женщина-монстр, обернувшись. - Ты откуда?
- Отстань от человека, он здесь ни причем!
- Да, я уже поняла, - согласилась она и вдруг всхлипнула. Спрятала
лицо в ладонях. Убийственно прелестный стан ее сник - словно воздух
выпустили. А соратница по клубу продолжала кричать, не в силах удержать в
себе что-то неистовое, сатанинское:
- Это я, запомни! Я показала ему, что такое любовь!
С неподобающей чудовищу слабостью было покончено мгновенно:
- Кому показала? - вскинулось полураздетое существо, вновь поймав
взглядом белеющую на тротуаре фигуру.
- Кому! Будто сама не знаешь - кому! Никогда тебе его не прощу,
падла!
- Значит, ты заморочила Игорю голову? - констатировала женщина-монстр
и ткнула почему-то пальцем вверх, на дерево, сориентировавшись точно по
визгу. Визг тем временем угасал, вконец обессилев. К измученному
животному, прячущемуся в черной листве, возвращался разум.
- Я заморочила голову? - возмутилась Милита. - Да ему не надо было
ничего морочить, он же тебя элементарно боялся! Он просто-напросто кончать
в тебя боялся! Ты ведь давно чокнутая, Дашечка, у тебя ведь кайф, только
когда крушишь что-нибудь. Игоряша мне мно-ого успел про тебя
порассказывать, про твои милые странности. А в меня Игоряша - нет, кончать
не боялся...
Она засмеялась, запрыгала на месте, пронзенная жгучей ненавистью....
- Помнишь, какой у него был язычок, Дашечка? Ты, небось, обожала его
язычок. А помнишь, как у него очки падали, а он их не снимал, потому что
хотел все-все видеть? Зря ты его угробила, сука неблагодарная, какой же
дурак согласится теперь тебя...
Красиво завершить монолог не удалось. Нечто страшное, бесформенное,
человекоподобное, прикрытое лишь нижним бельем, стремительно вылезло из
кустов на освещенный тротуар. Девочка не растерялась, мастерским движением
метнула канат, который захлестнул чудовищу ноги. И вихрем закрутилась,
наматывая кольцо за кольцом. Женщина-монстр не сразу сообразила, что к
чему - захохотав, поднатужилась, но веревочки выдержали, тогда она поймала
канат рукой и дернула на себя. Милита опрокинулась, как кегля. Затем
вскочила и поскакала прочь, стискивая в руках опустевший рюкзачок.
Полуодетое существо, продолжая хохотать, затопало следом. Общефизическая
подготовка у обеих была отменная, однако у Даши все же чуть лучше.
Пробежали они метров десять. А возле киоска "Союзпечати" дичь, временно
превратившаяся в охотника, дотянулась рукой до удирающей соперницы. Та с
воплем врезалась в застекленную будку. Оглушительно зазвенело.
Кувырнувшись через прилавок, пробив собой что-то хлипкое, наспех
сляпанное, Милита оказалась внутри. Ее подруга, проскочив по инерции,
развернулась, размашисто подошла и, примерившись, обхватила киоск руками.
Упали пластиковые щиты, осыпались остатки стекла. Женскую ласку выдержал
только металлический каркас, и то потому, что юное создание берегло силу
для более важного дела.
Она уже не смеялась. В глазах вновь тускло блестело горе, в глазах
вновь зрели слезы.
Милита сидела на деревянном настиле и мирно ждала. Когда чокнутая
обладательница волшебной силы добралась, наконец, до объекта, достойного
своей ненависти, когда зашептала, зашептала магическое слово-детонатор, -
за мгновение до непоправимого, - школьница выстрелила. Был негромкий
бытовой звук.
Охота закончилась - легко и красиво.
Через минуту подошел спрыгнувший с дерева студент. Он был странен.
Двигался, как паралитик. Громко икал. Позвал бесцветным голосом:
- Милита!
- Я здесь, - откликнулась школьница, выползая из развалин бывшего
киоска.
- А это кто? Лежит, вон...
- Ты, что, дурак? - привычно бросила она. - Сматываться надо, пошли.
- Это Даша, да? Ей плохо, ты ее избила?
Он был возбужден до крайности. Ничего не соображал. Не замечал, что
открытые глаза не моргают. Не понимал, что телу, безмятежно раскинувшемуся
в осенней грязи, хорошо, как никогда прежде. Слабак, он и есть слабак.
Пусть симпатичный, пусть умненький... Милита заботливо сказала:
- Не смотри туда, а то плохо станет.
Взяла его за руку и повела прочь. Через квартал, у телефонной кабины,
она остановилась:
- Подожди, я позвоню.
Сделала два звонка. Первый - домой. Мать ей сообщила, что отца,
разумеется, нет ни дома, ни на работе, что доченька сама тоже может не
приходить, и что вообще - ей плевать на них обоих, вот только непонятно,
почему ее разбудили в такую поздноту. Милита вежливо пожелала спокойной
ночи и дернула рычаг. Второй звонок был в клуб. "Привет, - сказала она, -
это Милита. А учитель есть? Передай ему тогда, что меня сегодня не будет.
Не-е, все в порядке, просто тут кое с кем разборка. Сама справлюсь, пока."
Потом вышла и сообщила:
- Странно. Трубку почему-то Ритка взяла. Учителя в кабинете нет, зато
какой-то мужик орет дурным голосом. Чего там за игры такие?
Собеседник тупо глазел на нее. Он явно не знал, чего там за игры. Он
молчал, ожесточенно моргая.
- Новый "тест" придумывают, что ли? - задумчиво предположила Милита.
И вдруг рассмеялась, широко и свободно. - Ну, этот хрен и обрадуется,
когда узнает, что его любимую Дашеньку укокошили! Эх, увидеть бы его
рожу...
Тут студент, наконец, допер.
- Ты ее... - сказал он дряблым голосом. - Ты ее... - реплика не
далась. Тогда он сделал шаг назад. Потом еще шаг. Потом развернулся и...
Пробежать смог всего полтора шага: его схватили за плечи, развернули
обратно, плюнули в лицо:
- Ведь не умеешь ножками работать, уже проверили! Мало мне забот, так
еще с тобой нянчись!
- Ты... Это ты ее... - бормотал он.
- Ну, я! - крикнула Милита. - Жизнь тебе спасла, умнику!
Студент явно сошел с ума - рвался, рвался из железных объятий.
- Послушай, - в отчаянии сказала Милита, - ты же ничего не знаешь.
Про клуб наш... Там же такое творится! "Тест на унижение" - это он так в
нулевую группу принимает. Никогда ему не прощу! Представляешь, сказал, что
хочет ноги мои проверить, связал их резиной, вот здесь, внизу, а сам после
этого... - она зажмурилась на миг, зашипела. - С-сволочь! Предатель,
птичка сраная! Если будет у меня сила, хотя бы как у "старухи", я сверну
ему шею, точно. Дашка - дура, глупо быть чокнутой...
Студент совсем обезумел. Исступленно мотал головой и хныкал.
- Ну послушай ты меня хоть минуту! - дико заорала Милита. - Мужик ты
или нет, в конце концов! - Закусив губу, чтобы сдержаться, легонько
шлепнула его по щеке. Получилось не очень легонько, зато эффективно. Он
замер. Беспомощно посмотрел в ясное девичье лицо и выдавил вопрос сквозь
спазмы в горле:
- За что ты ее?
- Наконец-то, - облегченно вздохнула девочка. - Проснулся... Чего ты,
в самом деле? Подумаешь, приключение! Случайно это получилось, понятно,
слу-чай-но. Я же хотела поймать Дашку, а потом выдать ей всю правду. Про
себя и про Игоряшу - пусть от ненависти лопнет. Месяц назад я струсила,
сразу не призналась. Идиотка! В зеркало теперь противно на себя
смотреть... А учитель лечить ее собрался, суку Баскервилей свою, потому
что она его из квартиры вытурила. Канат и шприц - это ведь его план, не
мой. Зато у меня папиных отмычек до фига...
Юноша смотрел на нее, потихоньку возобновляя мыслительный процесс.
Нервно переступал с ноги на ногу, часто моргал и думал. Моргал и думал...
Пробуждение силы зла, - думал он. Силы зла, - думал он. Пробуждение...
Мыслительный процесс гнусно циклился, циклился, циклился.
- До чего бездарно! - девочка впервые за вечер откровенно поежилась
от холода, даже сунула руки себе под мышки.
- Такую следственную работу провернуть, обидно... Уже представила,
как обезврежу женщину-монстра, как передам ее своему папаше, сделаю
товарищу майору подарочек. Ну, отец опупел бы! А то за человека меня не
считает, жлоб, хоть и любит. Хи-хи, да ха-ха. Твердит - надо быть
личностью... А учитель, подонок недоразвитый, твердит, что надо быть
сильной. Я так решила - надо быть и сильной, и личностью.
- И что теперь? - спросил студент.
- Что - что! Давно пора отсюда исчезнуть. Ты один живешь или с
родичами?
- С родителями.
- Малыш, если к тебе нельзя, то пошли ко мне. Не боись, у меня такая
мамаша, что ей все на свете по фигу. А отца дома нет, я только что
звонила. Запремся в моей комнатке... И вообще, малыш, не тем мы с тобой
ночью занимаемся!
Она вновь была старшеклассницей. Юной и невообразимо близкой. Вновь
эрзац-воздух наполнился чем-то одуряюще женским, естественным. Зов в ее
глазах бросал в жар, пьянил своим бесстыдством. Ее тренированная рука
легла на тощие съежившиеся плечи и нежно повлекла куда-то, отчетливо
ласкаясь... Но парень действительно очнулся. Вырвался одним махом и
помчался прочь. Очки с его носа прыгнули - выполнили фигуру высшего
пилотажа, мертвенно блеснув на прощание, и остались во тьме.
Старшеклассница бросилась следом - уверенно, молча, неудержимо. Увы,
догнать его на этот раз не сумела. Возможно, случился у того внезапный
"прорыв запредельной силы", ударил прямо в ноги - слишком уж нестерпимой
оказалась базовая эмоция.
Заплутав сослепу между "корабликами", он завершил дистанцию возле
какого-то "точечника". Зрителей вокруг не было. Рухнул на пустующую под
домом скамейку и зажал себе рот ладонью, изо всех сил сдерживаясь.
Принялся лихорадочно сосать язык и глубоко дышать, руководствуясь своими
скромными медицинскими познаниями. Но все-таки его вытошнило. Вытошнило
все-таки.
Отвратительно.
15. ПОДВАЛ
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФОН:
Сильное тело ненасытно рвется прочь. Он орет. Ему больно, больно,
больно! Хоть куда-нибудь, но прочь. Ха! Лукавая резина хитрее слюнявых
вопросов: трудно с этим смирится. Он хочет отключить раскаленный мозг,
заснуть, забыться: ласковые руки старосты не дадут ему такого
блаженства...
Ха! Ласковые руки старосты...
Ответы будут выжаты - на каждый из звонких девичьих вопросов. Как
сладко сие представлять. Уже скоро. Если глупость начата, заканчивать ее
надлежит соответственно. Финальный всплеск горячечных воспоминаний, а
затем... Боже, как сладко сие представлять, потому что - уже скоро.
Да глупость! Кристальная, классическая, и вот вам результат - детская
мечта шатается на проволоке, хватает пальчиками воздух... Месяц назад -
Дашенька. Теперь - этот купающийся в жизни призрак, явившийся из
нескончаемого кошмара. Впрочем, когда-то глупость должна была войти сюда.
Что делать? Что делать? Странные, однако, сомнения: делать все, чтобы
детская мечта устояла. Стаи подонков должны узнавать о ее неодолимой мощи
лишь в миг садистского упоения собой - в последний миг. Иначе человечество
обречено. Пусть они расшибут поганые бычьи лбы о справедливость чужой силы
- подонки. Иначе, иначе... Нужно сохраниться. Наперекор нелепым
случайностям. Необходимость, неотвратимость проделанной работы звенит в
воздухе тугой струной, только глухой не слышит этой напряженности ноты.
Справедливости, справедливости! - разве вы не слышите? Сохраниться... Для
начала - прекратить похождения женщины-монстра. Опередить глупость хоть в
чем-то. Конечно, сказка об "излечении сумасшедшей Даши" наивна, но для
девчат сойдет - они успокоятся. Дальше - "старушка". Блеск ее глаз нельзя
не учитывать. Что в блеске ее глаз - очередная нелепость, провал,
катастрофа? Или именно то, что здесь добиваются?.....
Ха! Забавно: почти все девчата предпочитают слабеньких умненьких
мальчиков! К учителю своему привыкли, родные. Единственно родные, любимые,
самые-самые... Дальше, естественно, учитель. Странный мужичок. Вроде не
подонок, только себя очень уж любит. И вечно боится чего-то. Не, не в кайф
с учителем стало. Скучно, ха!.....
Дальше, дальше, дальше... Его сильное тело ненасытно рвется прочь. В
бункере туман, тренерский стол вызывающе пританцовывает. Любопытные юные
глаза охраняют покой. Последний миг. Да что же это такое! Сволочи,
с-сволочи, что же вы делаете?......
Сладко представлять, как захрустит его берцовая самоуверенность, как
лопнет его мужественное нутро. Он почти плачет. Из непристойного
разинутого рта текут мутные вопросы, капают на серый галстук. Он жаждет
ответов, значит, пока еще надеется. Что ж. Можно, разумеется, соврать -
мол, ты слишком много знаешь, Боря. Мол, не повезло тебе, так что потерпи.
Но ведь на самом деле - он просто гад, вот вам и все ответы. Ясно?
Говоришь, из-за этого не убивают?
Он ошибается......
Боже мой, что же это такое! Здесь какие-то сумасшедшие, честное
слово!...
Да, здесь сумасшедшие. В отличие от женщины-монстра, ясно? И все. Он
ошибается. Гад!
ВНЕШНИЙ ФОН (УСТАНОВИВШИЙСЯ РЕЖИМ):
Тренировка началась строго по графику. Привычные звуки наполнили
бывшее бомбоубежище - хор в десять глоток слаженно визжал: "Гад!", Через
минуту еще раз: "Гад!!!", через минуту - еще раз... Трудились лоснящиеся
тела, содрогались тренажеры. Группа готовилась к основным упражнениям.
Староста, верная помощница тренера, занималась отдельно - ее голос не
участвовал в общем хоре, она еле слышно шипела яростно-непонятное:
"Х-хат!" И в специально выделенном углу спортзала выполняла немыслимые
трюки. Тоже готовилась.
Пахло потом.
ДЕЙСТВИЕ: Завершилось
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЛЕДСТВИЕ
НАЧАЛО:
Начало было простым - найден труп
цо обезображено до неузнаваемости, но
кармане брюк удалось установить, что
ский Б.А., майор внутренних войск, сот
при Президенте. Осмотр тела показал
ножество повреждений, поражающих своей
причем отсутствуют всякие следы внешн
Характер травм не оставляет сомнений
из серии зверских убийств, которые с
ная преступница, получившая в прессе
монстр".
Впрочем, "начал" было два.
жильцы дома 211 по проспек
риехавшая по вызову опер
труп девушки, который
пока не установлено
ко в нижнем белье
застреленная из (ПОСЛЕДНЯЯ ИЗ СОХРАНИВШИХСЯ
ме того, обна СТРАНИЦ РОМАНА ОБОРВАНА)
канат, длин
положение
верняка
драка
ВМЕСТО КОММЕНТАРИЯ:
Единственный экземпляр черновика был приведен в
негодность во время конфликта автора с супругой.
Восстановить недостающий текст (Части 2, 3, 4 и первые
главы Части 1 "ПРИЧИНА") автору не удалось: требуемое
состояние психики подавлено длительным употреблением
транквилизаторов. Однако, сохранившийся текст все же
публикуется, потому что автору необходимы деньги для
покупки огнестрельного оружия.
Александр ЩЕГОЛЕВ
НОЧЬ НАВСЕГДА
(игра в кошмар)
1. ПО ПРАВИЛАМ ДРАМЫ
Один из Петербургских пригородов, именуемый Токсово. Это с
Финляндского вокзала, Приозерское направление. Лето, жара, дача. Впрочем,
- вечер, удушливый летний вечер. Быть грозе.
Антон давно дома, уже поучил местных мальчиков играть в "дартс" -
метали маленькие стрелы в деревянную мишень, - затем погонял в футбол,
набегался до одурения, до невменяемого состояния, и теперь валяется на
тахте, читает сказки. Антону девять лет, он очень любит сказки, особенно
страшные. Его отец, человек тридцати пяти лет, имеющий довольно необычную
фамилию Х., также отдыхает. Почему бы не отдохнуть, если отпуск, если
лето? Жара, безделье, тишина. Тем более, ребенок покормлен. И другие
ежевечерние обязанности исполнены, в частности, выдержана традиционная
дружеская беседа с хозяевами дачи. Два этих скучных старичка, муж и жена,
в самом деле ощущаются друзьями, ведь столько времени человек по фамилии
Х. знаком с ними. Каждое лето, каждый отпуск он проводит здесь - хотя бы
две недели, хотя бы неделю, - на озерах, в парках, в местах своего
детства. Бывает, и зимой сюда приезжает на несколько дней - лыжами
побаловаться, с гор покататься. И всегда живет у этих хороших людей,
арендуя либо времянку, либо пристройку, потому что стабильность,
определенность, порядок - прежде всего. Отец Антона такой же скучный
человек, как и хозяева дачи. Он никогда не забывает известить их о сроках
приезда, чтобы старикам легче было планировать заселение времянки другими
клиентами. Он никогда не отказывается развлечь пожилых людей светской
болтовней - точно, как сегодня. Да и не так уж пусты эти беседы, потому
что дед и бабка образованы, интересуются политикой и культурой - вполне,
вполне живые люди, - особенно же любят разного рода сенсации и скандалы,
так что частенько именно от них Х. впервые получает свежую информацию к
размышлению. Вот и сегодня они предложили, среди прочего, обсудить
таинственное убийство директора городского аэропорта. Интересная, конечно,
тема, однако директор аэропорта вместе с его неприятностью был ничуть не
ближе к Х., чем, скажем, президент Соединенных Штатов Америки, и он вскоре
попрощался, заторопился к себе, чтобы лечь боком на скрипучую железную
кровать, - и...
Итак, маленькая семья отдыхает. Сын читает, отец решает кроссворды.
Отец любит и знает кроссворды - так же, как большинство скучных мужчин его
возраста. Из всех присутствующих трудится только переносной телевизор,
привезенный с собой из города. Диктор назойливо тарахтит, сбрасывая в без
того нагретую комнату отработанные газы последних известий. Бодрый голос
убаюкивает, одурманивает, размягчает мозг. Отец задремывает, отключившись
на секунду, даже роняет газету из пальцев. И вдруг вздрагивает.
Что произошло?
Нет, ничего особенного. Разыскивается опасный преступник, -
объявляется в новостях. Вот фотография, вот фамилия, имя, отчество...
Задремавший было человек вскакивает с кровати, чтобы прыгнуть вплотную к
телевизору. Фотография - его. Фамилия - его. Диктор так прямо и сказал:
"Опасный преступник Х.", и телефон назвал, по которому все желающие могут
сообщить что-нибудь органам охраны правопорядка. Мелькает бегущая строка с
телефонным номером - для тех, кто запоминает глазом. И все. Конец
новостей.
Антон также сбрасывает ноги с тахты, чтобы посмотреть квадратными
глазами в телевизор:
- Чего это он? - глупо спрашивает мальчик.
- Ты спи, спи, чего вскочил, - реплика отца звучит не намного умнее.
- Я не сплю, я же читаю.
Отец отворачивается от экрана: реклама никого не интересует. Смотрит
в окно, - там быстро темнеет, туча охватывает мир, - затем на часы, -
почти одиннадцать вечера. Или ночи?
- Надо спать, - строго говорит он. - Быстро под одеяло.
- Ну, папа, - говорит сын.
- Все, - говорит отец. - Спорить не будем.
В самом деле, спорить не о чем. Летний вечер в Петербурге -
предательская пора. До полуночи светло, как днем, и ни за что не хочется
под одеяло, и если с разумом еще можно договориться, то душа
сопротивляется отчаянно, требуя неопровержимых доказательств окончания
очередного дня.
Впрочем, сегодня белая ночь спряталась, испугавшись грозы. Поэтому
Антон укладывается без капризов. Он вообще не капризный ребенок, очень
спокойный, правильный, хотя и с большим самомнением. Отец выключает свет и
предупреждает:
- Схожу позвоню в Питер. Ты не бойся, я быстро.
- А почему по телевизору такое сказали? - спрашивает ребенок. - Они
пошутили? - голос его вялый, ночной.
Отец ничего не может ответить. Отец и сам бы не прочь получить
объяснения, вот почему он покидает времянку, через огород попадает к
калитке, затем на пустынную поселковую улицу, выходит на шоссе, идет к
почте. Возле почты - междугородный телефон-автомат.
Сейчас узнаем, - думает Х., - что это за шутки, что это за "новости".
Разыскивается опасный преступник. Пусть себе разыскивается, а нормальные
люди здесь совершенно ни при чем...
Хотя, что продавщица сможет ему объяснить? - продолжает думать Х. -
Шутка или не шутка? Откуда она может знать? Ну, вдруг что-нибудь скажет,
хоть что-нибудь...
Человек по фамилии Х. так и называл эту женщину: продавщица.
Мысленно, конечно. Вслух, при встречах, он называл ее "моя маленькая" или,
например, "заяц". Или же просто по имени, - у нее было стандартное
русскоязычное имя, - образуя различные уменьшительно-ласкательные формы.
За последние полгода подобные встречи особенно участились, складываясь в
нормальные отношения двух издерганных жизнью людей. Тем более, отношениям
ничего не мешало. Тридцатипятилетний Х. и его возлюбленная "продавщица"
жили рядом, на одной лестничной площадке, он - справа от лестницы, она -
слева. Оба одиноки, так что никаких вам аморальных историй.
Жены у Х. нет. А сын есть. Сын есть, а жены нет... - неожиданно
думает он, шагая мимо школы, мимо магазина, мимо здания администрации.
Соседка по лестнице очень удачно вписывается в его переполненную буднями
жизнь. Понятно, что эта женщина пытается "окрутить" вдовца, женить его на
себе, создать если не семью, то подобие, полагая такой шанс последним в
своей жизни. Что ж, ее легко понять. Х. работает механиком на автобазе,
хорошо зарабатывает, и вообще, настоящий мужчина. Да, он скучный, да,
неулыбчивый, раздражающийся по пустякам, работающий по трехсменному
графику, зато - надежный. Надежность - его суть.
Интересно, как бы отнеслась жена к этой связи? - думает Х.,
вытаскивая из кармана кошелек. Нормально бы отнеслась. Соседка
действительно работает продавщицей - женщина без придури. Ребенок будет
хорошо накормлен и одет, ребенку будет лучше, а отцу - легче. Это главное.
А жена...
Жена погибла четыре года назад. Несчастный случай. Весной. Мыла окна
и упала во двор - с пятого этажа. Оставила мужа с пятилетним ребенком. Во
дворе дома как раз находился Х., занимался мелким ремонтом своего
автомобиля. У него ведь машина есть, не зря он автомеханик. "Лада", модель
не из престижных и давно уже не новая, но все-таки...
Почта.
Человек достает монетки из кошелька, затем тщательно, осторожно
набирает номер. Здешний телефонный аппарат требует бережного обращения.
Наконец дозванивается. Извини, - говорит он в трубку, - если разбудил, я
по межгороду, недолго, тут такое дело, глупость какая-то...
Женщина реагирует необычно. "Что ты натворил!" - кричит она. Кричит и
плачет, беснуется возле микрофона, хватает воздух невидимыми губами -
изящными пухлыми губками, к которым Х. уже начал привыкать.
Что ты натворил!
Ни в коем случае не приезжай, сиди в своей Ялте!
Нет, немедленно уезжай, но только не сюда, куда угодно, тебя же
разыскивают, я сдуру рассказала, что вы в Ялте отдыхаете!
Женщина кричит, а мужчина молча слушает, стиснув зубы до гула в ушах.
Наконец прерывает ее: что за Ялта, почему Ялта?
Как это - почему? Они же именно там сейчас. Антон хвастался, и не
только ей, другим соседям тоже, и мальчишкам говорил, она сама слышала. А
когда ее спросили, и инспектор, и эти, в куртках - тоже спросили, - она
рассказала про Ялту, сдуру, конечно, дура она и есть, не сообразила
"забыть" или "потерять", так ведь все равно бы узнали. А вы не в Ялте, что
ли?..
Антон хвастался, - кивает Х. сам себе. - Теперь понятно... Впрочем,
что понятно?
Кто его разыскивал, что за "инспектор"? Как кто - уголовный розыск! И
еще какие-то люди. Очень страшные, между прочим, люди, вежливые поначалу,
культурные, но что-то в них такое... Зачем Х. понадобился уголовному
розыску? Неизвестно. Хотя, вроде бы почтальона какого-то убили, а жена
убитого нашла письмо - мол, если он погибнет, убийца живет там-то и
там-то, скрываясь под фамилией Х. Это старуха с первого этажа рассказала,
она всегда про все знает, у нее слух очень хороший... Разговор
междугородный, - напоминает Х., опуская в щель очередную монету. Кто были
другие люди, и что им надо? Им тоже нужен Х. Оставили телефонный номер,
если вдруг он объявится. А продавщицу просили сразу позвонить - так
просили, что мороз по коже. Они искали какую-то "косметичку", точнее,
содержимое этой самой "косметички", потому что в квартире Х. ее не нашли.
Они ведь успели обыскать квартиру, еще до следственной бригады - вошли,
будто к себе домой...
Женщина снова плачет. Неожиданно и бурно. Тогда начинает кричать Х.,
не выдерживает, потому что монеты кончаются, потому что бабы дуры, потому
что человеку плохо, а там Антон один. Что было потом, ну?
Потом те, в куртках, во второй раз пришли к ней. Наверное, узнали
откуда-то, что соседка - не просто соседка. Она же не просто соседка,
правда? - женщина не может успокоиться. - Эти сволочи ее однокомнатную
квартирку обыскали ничуть не хуже, перерыли так, что ходить невозможно, -
а ты говоришь "что потом", - расспрашивали, допрашивали, про Ялту и вообще
- ужас, ужас, ужас... Точно ли Х. не брал эту проклятую косметичку?
Он кричит: "Дура!", и на том разговор окончен.
Он возвращается на дачу. Ледяные руки дрожат, мешают думать, их
приходиться сунуть в карманы. Барабанной громкости вопросы рвутся сквозь
горло, мешают дышать, превращаясь в бессмысленное бормотание, но с этим
ничего нельзя поделать. "Дура... - бормочет Х. - Какая косметичка?.. Какой
почтальон?.."
Он возвращается.
А что, если хозяева дачи видели сообщение в новостях? Ведь наверняка
видели, они всегда новости смотрят! И вообще, кто еще в Токсово может его
опознать?
Надо идти сдаваться. Скандалить, требовать справедливости. Или
бежать, прятаться, пока не поздно?
А с Крымом удачно получилось. Действительно собирались туда, Антон
всю зиму и весну хотел на море, причем, именно в Ялту, изучил по книжкам
этот город, достопримечательности и все такое, хотя, реальная Ялта не так
уж хороша, как видится на картинках, - противный городишко, в котором
народу больше, чем свободного места, в котором любой самый простой маршрут
превращается в бесконечное чередование подъемов и спусков, - но ребенку
должно понравиться, все-таки МОРЕ, все-таки собирались, мечтали,
планировали, а когда пришло лето, денег оказалось маловато на такую
поездку... Итак, с Ялтой полная ясность. Антону трудно было смириться, вот
и заврался парень. Может, хвастался перед своими приятелями когда-нибудь
раньше, и теперь стыдно было говорить правду. Смешной он. Несчастный.
Иногда такая жалость к нему охватывает, особенно вечерами - хоть сиди
возле детской кровати и на Луну вой. Правда, у Х. прекрасный сон, без
нервов... Ладно, пусть эти две недели пройдут в Токсово, а дальше видно
будет. Следующие две недели отпуска полагаются в августе, через месяц,
есть время решить финансовую проблему.
Итак, никто не знает, где они. Даже возлюбленная продавщица. Не
сообщил ей Х., куда собирается в отпуск, не хотел, чтобы она наезжала к
нему в гости - а она наверняка бы так поступала, - собирался отдохнуть от
всех, в том числе от этой женщины. Кроме того, давно пора было обдумать их
отношения, в деталях представить их дальнейшую жизнь. Здесь, в спокойной
одинокой глуши, решения принимаются легко и безболезненно, как бы сами
собой.
Господи, о чем он думает? Особо опасный преступник...
Вот и калитка. Выложенная плитами тропинка, неприветливый сумрачный
огород. В доме у хозяев горит свет - старички не спят еще, - и во времянке
тоже... Антон шалит, - мгновенно вскипает отец. До сих пор не спит,
озорничает. И так мозги набекрень, а он, видите ли, озорничает! - кипит
отец, врываясь в наполненную электричеством комнатушку.
Сына во времянке нет. Шкаф, стол и сумки выпотрошены, вещи раскиданы,
есть только свет и тоскливое ощущение разгромленности. Заднее окно
почему-то приоткрыто... Х. берется рукой за косяк. Кто-то большой и
страшный трогает его сердце - большими липкими пальцами, - где ребенок?
Выдираясь из вязкой пелены паучьих прикосновений, Х. бежит к дому хозяев,
ему кажется, что бежит, он уверен, что бежит... У стариков? Телевизор
смотрит? "Антон!" - зовет отец, одиноко и трагически, срывающимся
петушиным звуком.
Он рвет дверь на себя, вбегает в прихожую и тут же падает,
споткнувшись обо что-то, предательски лежащее на полу.
Кухня и прихожая - одно помещение. В доме слишком мало места, чтобы
можно было позволить себе иметь отдельно и кухню, и прихожую. На газовой
плите, работающей от баллона со сжиженным пропаном, горит газ. Плита стоит
на столике - на том самом, в который Х. ударил лбом. Хорошо, что лбом, а
не глазом, - понимает он позже, много позже. Дед скорчился у порога,
именно это неожиданное препятствие и попалось человеку под ноги. То, что
труп был когда-то дедом-хозяином, видно только по одежде, никак не по
лицу. На лицо попросту невозможно смотреть, его нет, вместо лица - что-то
красное, пузырящееся, оскаленное. И к тому же нож. Длинный, хозяйственный.
Торчит из шеи - сзади. "Антон!" - рыдает Х., поднимаясь, не чувствуя боли,
ничего не чувствуя. И торопится куда-то, торопится. "Ан-то-он!" Тело бабки
обнаруживается рядом, в соседней комнате, сразу возле входа в прихожую.
Строго говоря, бабка и там и здесь одновременно, лежит на пороге - тело в
комнате, зато голова уже в прихожей, почти под умывальником. Больше Х.
ничего не помнит из увиденного. Потому что отчетливо слышит глухое
далекое: "Папа!.." Он мечется, рыдая. "Папа, ну где ты!" - жалобно зовет
сын, откуда-то извне дома, из огорода, впрочем, Х. и так уже на воздухе,
под черным небом, бежит, спотыкаясь о грядки, и наконец замирает.
Сын стоит возле времянки - одетый в пижаму, выпачканный в земле,
дрожащий...
И человек вдруг спокоен. Толчок - и все кончилось. Как мало человеку
нужно было, чтобы вернулась реальность, временно покинувшая измученные
жизнью мозги. Только сердце колотится, да алые кляксы в глазах стоят.
Переполненный счастьем, человек командует:
- Домой, быстро!
Как мало нужно, чтобы вновь стать мужчиной.
- А что там? - вибрирует голос мальчика.
- Там? - спрашивает отец. - Там все нормально. Одевайся, не задавай
глупых вопросов.
В спешке хватаются какие-то вещи, пихаются в огромную дорожную сумку,
предназначенную специально для таких вот поездок. Сборы не отнимают много
времени, хотя, им и мешают суетящиеся в помещении голоса. Мужской и
детский. "Что здесь произошло?"
Очевидно, просто повезло. Антон вовремя проснулся, услышал, как
кричат хозяева дачи, испугался, вылез в окно и спрятался под скамейкой.
Мужики его не заметили, не нашли. Мужики в красивых таких кроссовках -
ничего кроме обуви мальчик не разглядел. Ругались, разными плохими
словами. А потом побежали на железнодорожную станцию, решили, что отец и
сын успели удрать. Мальчик очень четко слышал их разговоры, мужики были
громкими, ничего не боялись. Зато мальчик боялся, никак не мог вылезти
из-под скамейки, даже когда папа вернулся, потому что думал - это не папа,
а еще думал, что мужики спрятались и ждут... "Вот, значит, как?.. - шепчет
Х., шально озираясь по комнате. - Все правильно, ты у меня герой..."
Действительно ли он спокоен? Холод в голове и тяжесть в руках. Теперь
его будут подозревать в убийстве несчастных стариков, которое произошло
сразу после объявления о розыске опасного преступника Х., а ему останется
только невразумительно бормотать о "мужиках в кроссовках" и правдиво бить
себя в грудь. Надо бежать. Но куда убежишь, если на железнодорожной
станции караулит неизвестно кто, неизвестно за что! Причем, гости могут
вернуться, чтобы снова проверить дачу - в любой момент!
Наверное, он что-то говорил вслух, поскольку Антон испуганно сообщает
ему в ответ:
- Тот участок, который сзади за нашим, пустой. Мы с мальчишками
клубнику там едим без спроса.
- Почему пустой?
- Не знаю, папа. Но точно. Мальчишки сказали, что можно, потому что
этот дядька сейчас в городе живет, а приезжает сюда только в выходные.
Думать было некогда, тем более, о неприкосновенности чужой
собственности. Нужно решать. Антон, полностью готовый, одетый, со своим
любимым рюкзачком на плечах, уже выглядывает из домика наружу.
- Уходим, - торопится Х. и гасит свет.
Бежать...
Сначала переждать, отсидеться. Не пешком же в город идти, с
девятилетним ребенком? Дверь в руках опытного слесаря взламывается с
рабской покорностью. Соседская дача в самом деле оказывается пустой, и не
дача это вовсе, а полуобжитой сарай, непригодный для сдачи внаем.
Времянка, в которой они жили, и то благоустроеннее. В общем, лучше не
придумать - тихо, грязно, незаметно. Заячья нора. Хотя, живут ли зайцы в
норах? Но решать все равно надо, никуда не деться - надо что-то делать,
если уж тебе повезло родиться мужчиной... Во-первых, ни в коем случае не
включать свет. Хорошо ли Антон это понял, хорошо ли запомнил? Свет отныне
как бы не существует. Во-вторых, если мальчик захочет кушать, он может
залезть в холодильник и чего-нибудь поискать - здесь, к счастью,
холодильник предусмотрен. Но лучше всего лечь на диван и попробовать
заснуть. А папе пора идти. Ненадолго, просто позвонить в город, опять к
почте, так что нечего бояться, папа скоро вернется - ложись, и спи, Антон,
будь мужчиной...
Да, опять к почте. Куда еще, если междугородный телефон-автомат есть
только там. Участок выходит на другую улицу, не ту, где отец с сыном
снимали дачу, а на параллельную. Это хорошо. Участки идут в два ряда между
улицами, все очень просто, очень удачно.
Темный нервный путь, полный страшных невидимых шорохов. Затем
центральная поселковая магистраль, освещенная только редкими окнами.
Фонари пока не горят: ведь белые ночи сейчас, роскошная пора русского
Севера, ведь должно быть светло, как днем. Кто же предполагал, что
бесконечная низкая туча сделает белую ночь - нормальной ночью?
А старики, наверное, сопротивлялись. Наверное, попросили нежданных
гостей удалиться, и сделали это слишком решительно. Они такие -
бескомпромиссные. Были бескомпромиссные... Но кому и зачем понадобился
скучный небогатый работяга, не занимавшийся в своей жизни ничем
сколько-нибудь интересным! Зачем перерыли комнату? Опять искали какую-то
"косметичку"? Но как вообще обнаружили эту дачу, если Х. с сыном якобы на
море?
Вопросы.
Он вытаскивает из пиджака тряпочный мешочек, сшитый еще женой. В
мешочке оглушительно звякает. Монеты для телефона-автомата. Не забыл, взял
их с собой, покинув новое убежище - весь запас монет, привезенный из
города. Думал, ни одной не потратит, никому ведь не собирался звонить,
отдохнуть хотел от города и от людей, но теперь выясняется, что без этих
маленьких шедевров современной чеканки он бы погиб. Он бы попросту сошел с
ума - для начала. Или он уже сошел с ума? Вот и почта, темная,
неприветливая, настороженная. Запертая, конечно. Хорошо, что телефон на
улице, иначе бы - гибель, сумасшествие, конец света...
Прежде всего - знакомому из прокуратуры. Это один из клиентов,
которому Х. регулярно ремонтировал автомобиль частным образом. Брал
по-честному: стоимость деталей плюс затраченное время. И работал
качественно, не как другие. Вдруг гражданин юрист 3-й категории сумеет
рассеять стремительно сгущающийся кошмар?
Знакомый спит. Но сразу просыпается, едва слышит извиняющийся голос
Х., сразу спрашивает: откуда звонок? Из Ялты, откуда же еще. Приходит
очередь Х. спрашивать: знает ли знакомый из прокуратуры хоть что-нибудь?
Знает. Трудно этого не знать, родной, ведь именно ты убил начальника
аэропорта, - шутят на том конце линии связи. Сейчас не до шуток, - умоляет
Х. За что его разыскивают, почему по телевизору показывали его фотографию,
выдранную из тоненького семейного альбома?
Какие могут быть шутки! - безобразно орет юрист. - Начальник
аэропорта мертв, а главный подозреваемый - Х. Ты зачем звонишь, придурок!
- вот как орет рассерженный страж законности, заполняя эфир густым
начальственным басом.
Шок. Ледяная вода за шиворот.
А как же почтальон? Почтальона убили или нет?
Какого почтальона! Ах, вот какого?.. Нет, ничего конкретного знакомый
сообщить не может, про почтальона ничего не слышал, и вообще - делом
гражданина Х. занимаются другие ведомства, по борьбе с организованной
преступностью, так что он бы советовал явиться с повинной, хотя, если
по-дружески - строго между нами, договорились? - лучше всего будет
раствориться в воздухе, ни в коем случае не сдаваться, высшая мера по
этому делу почти обеспечена, и только при большом везении - срок по
максимуму.
Будто удар в солнечное сплетение - нечем дышать. В муках
выдавливаются остатки воздуха: он ни в чем не виноват, не замешан, все это
бред, возмутительная ошибка! Объяснят ему, что происходит, или нет! Гады,
ублюдки, садисты в погонах...
И его наконец понимают. Его просят перезвонить минут через
десять-пятнадцать, обещают навести справки. Ну, справки - громко сказано,
просто душою щедрый юрист звякнет туда-сюда ребятам, поспрашивает тех,
кому в такую поздноту можно звонить. "Спасибов" не надо, не трать монеты.
Посмотри на часы, и убедишься, что "спасибо" за такой пустяк много, вполне
хватит ящика водки...
Следующий из намеченных по плану разговоров, увы, не получается.
Почему-то трубку снимает не продавщица! Х. хотел быстренько взять у нее
оставленный бандитами номер телефона, не догадался сделать это сразу, в
прошлый звонок. Но отвечает какой-то мужчина: "Алло", - говорит. Голос
очень знаком. О, Господи, чей же это голос - нет, никак не вспоминается,
мозги подводят, да и слух далеко не музыкальный, отвратительно распознает
мужские голоса... Зато хорошо угадывается женский - там же, в комнате,
недалеко от аппарата, кричит и рыдает: "Не надо! О-о-ой! Не надо!.." Х.
кладет трубку.
Как в тумане.
Выждав положенное, он снова звонит знакомому сотруднику прокуратуры,
все еще на что-то надеясь. Но тот уже сух и официален. Мол, нечего дурака
валять, ты же убийца. И вовсе это не бред, и не перебивать! Служащего
вашего почтового отделения действительно зверски прикончили, в его же
собственной квартире, сначала подрезали сухожилия под коленками, чтобы
ноги не работали, потом порезали руки, и только потом... Ишь ты - "бред"!
Пытали парня, что ли? Слышишь, Х., тебя спрашивают! Почему тебя? Потому
что в квартире убитого нашли спрятанное письмо, заготовленное на всякий
случай, где он описал все, что ему известно. Короче, бедолага раскрыл, чем
наш герой занимался на досуге, пытался нашего героя шантажировать, вот и
поплатился жизнью.
Преступнику жарко, он нескончаемо потеет в телефонной кабине, не
справляясь с бунтующими железами. Душная тьма сгущается вокруг этого
человека. А дождю никак не начаться. Человек мечется в стеклянной западне,
гнев его не находит адекватной словесной реализации: неужели криминалисты
всерьез интересуются досугом отца-одиночки? А представляют ли они, каково
это - с маленьким ребенком без матери? И каков теоретически может быть
досуг у главы такой семьи, и есть ли он вообще - "досуг"! Да, Х. кое-чем
странным занимался! Модели с сыном мастерил, деревянные детали сыну
вытачивал, а когда тот спать ложился, кроссворды решал под телевизор...
Юрист 3-й категории смеется. Нехорошо, недобро веселится, как они там в
прокуратуре умеют.
Ладно, мол, тебе язык попусту разминать. Мол, в квартире у Х.
квалифицированные специалисты работали, и в результате обыска был
обнаружен шприц-тюбик. Пустой, конечно. Да-да, нечего шипеть в трубку.
Придумал, куда спрятать - в ящик со старыми разломанными игрушками! Хитрец
чокнутый. Химический анализ показал, что когда-то шприц-тюбик наполнялся
буфотоксином, а начальника аэропорта, если Х. запамятовал, прикончили
именно этим ядом. Очень профессионально - кольнули на лестничной площадке.
Ребята давно уже с ног сбились, разыскивая маньяка-отравителя, ведь это
далеко не первое такое убийство - укол ядом на пустынной лестнице, - и
если говорить прямо, то все следственные органы города просто лихорадит от
нераскрытой "серии". И наконец преступник вычислен! Надо же, какой глупый
прокол получился у тебя с идиотом почтарем, - весело сочувствует чиновник,
- прямо кино... В телефонной кабине - нервный криз. Сброс излишков жара,
распирающего голову. Духота липнет к лицу, вползает в легкие, а дождя все
нет.
"Заткнись, - обижается разговорчивый юрист. - Я-то тут при чем? К
твоему делу вообще госбезопасность подключилась, так что нечего орать.
Меня, кстати, просили тебе передать..."
Просили передать, что предлагают переговоры, вот и телефончик
оставили - можно записать, даже нужно. А посторонних ни к чему впутывать в
эти игры, - "...я небольшой человек, у меня самого забот выше погон..." -
все, финальные гудки.
Кому теперь звонить? Палец набирает чей-то номер. Монетка
проваливается: отвечает соседка по лестничной площадке.
Да, у любимой женщины все в порядке. Да, "моя маленькая" уже одна,
потому что бандиты ушли. Голос в трубке вялый, замирающий на каждом знаке
препинания - не голос, а легкие невесомые дуновения, как бы не
существующие вовсе. Только однажды человек по фамилии Х. слышал, чтобы
крепкая, закаленная жизнью продавщица так странно говорила. Полгода назад,
когда неожиданно издохла ее собака. Это случилось минувшей зимой. У
соседки ведь когда-то была собака, шикарный колли, еще до того, как Х.
сблизился с этой женщиной. Собственно, их банальная связь началась именно
в день смерти собаки, очень уж Х. пожалел тогда безутешную владелицу,
захотел хоть в чем-нибудь помочь ей. Он так понимал ее горе, он прекрасно
знал, что значит остаться вдруг без единственно близкого существа - он сам
никак не мог забыть свою жену... Какая жена, какой колли? Он спятил?
Бандиты, оказывается, узнали у нее, где Х. чаще всего отдыхает, не
поверили про Ялту, а Х. чаще всего отдыхает в Токсово, вот об этом она и
сообщила незваным гостям. Даже дом описала и улицу, куда они втроем
приезжали кататься на лыжах - в феврале, помнишь?
Он все помнит, у него только на мужские голоса память плохая.
Крутится в голове, но никак не выскочит на волю: кто же так мерзко умеет
произносить простейшее слово "Алло?" Поэтому логичен вопрос: бандиты были
те же, что и в прошлый раз? Нет, другие. А кто был тот человек, который
подходил к телефону? Она его впервые видела. Ну, как он хоть выглядел?
Худой, длинный, рыжий.
"Рыжий..." - эхом откликается Х., со сладким азартным удовлетворением
понимая, что вот оно - сверкающее, ликующее, долгожданное. "Рыжий? - сипло
переспрашивает он. - И еще усики такие реденькие, правильно?" И усики,
соглашается женщина.
Итак, сокурсник. Все точно, личность опознана - Петр по кличке
"Царь", потому что однофамилец Романова. Х. вместе с ним в техникуме
учился, удивительно неприятный человек. Или это только сейчас стало ясно,
насколько неприятен всегда был Петр по кличке "Царь"? Впрочем, какая
разница? Осенью прошлого года, в ноябре, состоялась вечеринка,
традиционный сбор выпускников, девчонки организовали, всех кого смогли
собрали, вот там они в последний раз и виделись. А теперь - его голос в
телефоне. Бред. Вечеринка, между прочим, состоялась как раз в квартире у
Х., потому что больше никто не согласился принять гостей, а он все-таки
один в двухкомнатной квартире проживает. Сын не помеха, взрослый парень,
тем более, жратву и питье девчонки на себя взяли. Петр, помнится,
приходил, как ни в чем не бывало, держался очень даже естественно, пьяно
острил, бутылку "Амаретто" от себя лично выставил... "Давай телефон!" -
торопится Х. Какой телефон? - еле шевелится в трубке голос женщины.
"Который бандиты оставили." - "Они ничего не оставили." - "Предыдущие
бандиты, заяц, предыдущие! Сама же говорила!"
Он записывает телефон - и больше, к счастью, нет тем для разговора.
Он старается не думать, не представлять, каким образом непрошеные гости
домогались у нее сведений, а для этого лихорадочно роется в записной
книжке. Находит телефон Петра и сверяет цифры. Номера разные. И вообще,
звонить сокурснику глупо, лучше сразу лично встретиться. Лоб в лоб, чтобы
не успел шлемом запастись.
Набирает, срывая ноготь, оставленный продавщице номер.
"Молодец, что позвонил, - говорят ему. - Ялту из-за тебя снизу
доверху перерыли. Не психуй, дурачок, все понимают, что ты просто выполнял
заказ, ты честный "затыкала" и никто другой, но ты правильно, даже очень
правильно сделал, когда решил забрать портфель! И поскольку портфель ты
забрал, то, возможно, тебя простят..."
У кого забрал?
"У начальника аэропорта, - говорят ему, - не придуривайся! Смысл
заказа был в том, чтобы косметичка попала к городской администрации. Твои
друзья ужасно хотели, чтобы косметичка пошла по инстанциям, но ты, уж и не
знаем почему, решил инсценировать ограбление. В общем, молодец. Кстати,
сам портфель нашелся - в мусоропроводе твоего дома. Ты его, оказывается, в
мусоропровод бросил, только пустой, выпотрошенный. Верни косметичку,
дурачок, и будем друзьями. Все равно тебе ЭТО не продать никому, слышишь,
ни-ко-му..."
Человек в телефонной кабине смеется. Ему так весело, что хочется
разбить стекла. Кулаком. Или головой. Нет, кулаком удобнее. По руке течет
кровь, снова кровь, красные пятна повсюду... Кому еще звонить? Кто еще
остался вне списка собеседников?
Ниточка, которую ему дал знакомый из прокуратуры! Госбезопасность
интересуется этим делом. Бред. Телефон сотрудника, ответственного за
поимку опасного преступника Х. - вот он, зажат в окровавленном кулаке.
Звонить или нет?
Поздно сомневаться, трубку уже сняли. Оказывается, его звонка ждут
давно и с искренним нетерпением. Чтобы сформулировать простую и ясную
мысль. Лучше сдаться по-хорошему, хотя бы сына пожалеть, а то всякое может
случиться, когда их брать будут. По слухам, Х. любит сына, не правда ли,
то есть даже такому зверюге не чуждо человеческое... Голос в трубке -
изысканно вежлив, до омерзения. Всепонимающий, сочувствующий голос. На
"вы". "Оперативники из группы захвата с вами церемониться не станут, вы
меня понимаете?" - "Не понимаю, - ворочает Х. сухим шершавым языком. - За
что?"
За что?
Речь о том, - доброжелательно объясняют ему, - что начальству, ну
всяким там большим людям, ужасно не нравится, когда наемные убийцы из
числа самоучек-дилетантов неустроены, неприручены, делают, что им
вздумается, и так далее...
Наемный убийца? Эти слова - про Х.?
"А вы как бы себя назвали? - приветливо интересуются в трубке. - Мы
называем вещи своими именами. И откровенно предупреждаем, что никаких
гарантий безопасности для ребенка дать не можем. Вы успели сообразить,
что, собственно, вам сказали? Или вы специально хотите сунуть его под
пули? Думайте, пока есть время."
Он бросает трубку. Он сползает вниз, садится на корточки и долго
сидит, приходя в себя. Вот, значит, что. Сказано куда как понятнее. Вот,
значит, какие методы используются для поимки опасного преступника Х. Не
сдашься сам - накажем. Прицельно накажем, с выверенной точностью.
Сволочи... "Наемный убийца", - вслух повторяет человек, пробуя незнакомые
слова на вкус.
И неожиданно становится легко. Он действительно спокоен, ледяным
мертвым чувством. Легче даже, чем, например, на даче, когда он выскочил из
залитой кровью прихожей и поймал в свои руки чудом спасшегося сына. Итак,
его принимают за другого, теперь это стало очевидным. Осталось несколько
монеток, можно еще раз позвонить, задать простые конкретные вопросы...
"Опять вы?" - удивляется шантажист-офицер. - Мы не надеялись, что вы
так быстро примете решение."
Нет, дело совсем в другом. Хотелось бы узнать: какие основания
считать убийцу по фамилии Х. именно "наемным"?
Есть основания, есть, - пытаются утешить его. Например, недавнее
поступление на счет господина Х. в сберкассе, непонятно из какого
источника. Огромные деньги, между прочим, не сравнить с нашими зарплатами.
Жаль, конечно, что владелец не успел снять их со счета, так и лежат они,
арестованные. Наверное, этот гонорар как раз за начальника аэропорта? Или
вот другое доказательство: именной счет на его малолетнего сына в банке
"Интер-Амикус". Подарок ребенку к будущему дню совершеннолетия, не правда
ли? "Мы все знаем", - напоминают слушателю эту простую истину.
Х. не сдается. Его интересует, по каким датам и в какое время были
совершены убийства из знаменитой "серии". Он честно хочет знать, чтобы
попытаться вспомнить указанные дни. А затем объяснить, чем он на самом
деле тогда занимался. Даже бумагу и ручку приготовил для записи, несмотря
на отсутствие света.
Впрочем, фонари уже зажглись, человек и не заметил этого. Настоящая
ночь, полная ртутных теней.
Сотрудник следственных органов долго молчит, о чем-то размышляя.
Вопрос о датах, как видно, показался ему отнюдь не лишенным смысла.
Очередная монета проваливается в монетоприемник. Наконец ответ рождается -
ничем уже не сдерживаемый, этакий размашистый, акцентированный, звонкий, -
и сразу ясно, что вежливому офицеру вдруг отказывает профессиональная
любовь к преступнику.
Да, они обратили внимание на время, когда совершались те
преступления, в которых Х. обвиняется. Да, уже выяснили, что Х.
предусмотрительно находился на работе, что все убийства происходили именно
тогда, когда он выходил на смену. Все до единого, такая закономерность. И
что уйма людей видела его в мастерской. Беспокойство излишне, потому что
следственные органы осведомлены и об этом. Но - вот вам слово офицера! -
трюк обязательно будет раскрыт, так называемое "алиби" обязательно будет
расколото, это дьявольское, подозрительно однообразное алиби. День и ночь
работают специалисты, которые скоро догадаются, как удавалось незамеченным
уходить и возвращаться, которые докажут все, что полагается, потому что
Х., задавая свои ехидные вопросы, не учитывает одно обстоятельство: в
руках у представителей закона находится кое-что такое, чего он и
представить себе не может...
Не сомневайся, гад.
И еще - пусть Х. напряжет слух - звучит служебная тайна. Город Ялта,
где он прячется (да-да, это тоже известно), так вот, Ялта блокирована
наглухо, не выбраться, не вырваться. Конец.
Монетки исчерпаны, разговор оборван. Вселенская, абсолютная пауза.
По тротуару идут два парня, молодые и здоровые, безлико модные.
Темные. Замечают сидящего в телефонной кабине человека и вдруг переходят
на другую сторону, убыстряя шаг. Человеку неловко: прохожие явно подумали,
будто он гадит здесь, за пьяного приняли, - фу, как мерзко получилось, - и
тогда он встает, выходит, окликает их: мол, ребята, не разменяете ли
монетку? Ребята оглядываются, приостановившись. Пятятся... Убегают!
Молодые и здоровые. Неужели испугались?
Потому что он до сих пор спокоен, это всегда пугает, тем более, по
ночам. Он поднимает одинокий обломок кирпича и торопится обратно к сыну.
Пробирается к чужой калитке, ожидая встречи с бандитами, думая об этой
встрече, даже, вероятно, желая ее. Нет, все тихо.
И сын шепчет, что все тихо - он смотрел в окно, на ТУ дачу, слушал
через форточку, и вроде бы никто больше не шумел, не приходил. Антону не
заснуть, бедняге, никак не получается, хотя, честно пытается. Антон ждет
папу, поэтому не спит. Малыш родной. Развитый, искренне считающий себя
взрослым - единственный человек, существующий кроме Х. на этом свете. Но
следователи не дают никаких гарантий... Бред! Господи, спаси и сохрани...
- Я вернулся, - строго говорит Х. - Ложись и не дури.
- А ты? - шепчет ребенок.
- И я.
Они ложатся на диване, вдвоем, бок о бок. Пыльное покрывало, полное
незнакомых запахов, сближает их тела. Впрочем, душно, и мальчик сонно
освобождается от ненужной тряпки. Отец лежит, временно закрыв глаза - то
ли думает о чем-то, то ли просто ждет. Место, кажется, вполне безопасное.
И диван, и сарай, и участок. По крайней мере, пока не обнаружат трупы на
соседней даче, или пока не вернется здешний хозяин, а это случится не
раньше утра. Сын сразу заснул - к отцу спиной, смешно уткнувшись в коврик
на стене. Отцу, наоборот, не заснуть, и он встает. Он снова укрывает сына,
чтобы тот не замерз, когда начнется гроза, а гроза непременно начнется,
затем он пишет на ощупь записку: "С добрым утром! Не волнуйся, я скоро, я
в город и обратно. Сиди в доме, чтобы никуда, понял?" Записка оставлена на
всякий случай, потому что Х. надеется вернуться до того, как сын
проснется. Он все еще надеется...
Он простой человек. Простые люди всегда знают, что им нужно. Нашарив
под диваном коробку с инструментом, он находит что-то массивное, грозное -
ага, это гвоздодер! - затем одевает куртку и выскальзывает прочь из
деревянной клетки.
2. ПО ПРАВИЛАМ КИНО
Взрослыми становятся в тот миг, когда понимают, насколько беззащитен
ребенок. Свой, чужой, любой из встреченных на пути. Когда становится жалко
ребенка до слез - беспричинно. Когда четко формулируешь мысль - да, я
смогу отдать за него жизнь.
Человек, носивший довольно необычную фамилию Х., был взрослым, но
подобные отвлеченные мысли не посещали его никогда.
Каждого взрослого изредка охватывает странное ощущение: ты сам
ребенок, как был ты маленьким, так и остался - беспомощным,
несамостоятельным в желаниях и в поступках, существующим будто не всерьез.
Каждый взрослый хотя бы раз видел себя таким со стороны.
Человек, названный Х., не умел смотреть на себя со стороны, поэтому
болезненные состояния приходили к нему только во время гриппозной
интоксикации или, скажем, похмельного синдрома.
Так было тридцать пять лет - до нынешней ночи.
Странное ощущение не отпускало его, когда он шел по лесопарку.
Знаменитый лесопарк начинался почти сразу от нового убежища, только до
конца улицы дойти, это всего два дома, затем тропинкой через овраг, по дну
которого нес свои воды провинциальный ручеек, затем через вытоптанную в
кустарниках дорожку... Впрочем, человек вовсе не шел, а брел, спотыкаясь в
темноте, шарахаясь от деревьев, стараясь не упустить струящуюся в пустоте
аллею. Путь по лесопарку походил на космический полет. Свободное падение в
безвоздушном сне. И жалкий кусок металла в руке являлся не столько
источником энергии, сколько тянущей в бездну тяжестью.
Конечной точкой траектории была железнодорожная станция - соседняя.
Далекие предки обозначили ее именем Кавголово. Эта станция располагалась
на одну позицию дальше от города, чем Токсово, но самое главное - там не
могло быть страшных людей, поджидающих одинокого ночного путника.
И путник справился с маршрутом.
Мало того, он успел на последний электропоезд! В вагоне было тихо,
пусто и очень реалистично. Странные ощущения временно отступили, дав место
отвлеченным мыслям. Сначала, правда, вскочивший в поезд пассажир
рассматривал гвоздодер, прихваченный из чужого дома: почти полметра в
длину, сделанный из крепчайшей легированной стали, заостренный на одном
конце, что дает возможность использовать инструмент в качестве ломика,
снабженный устрашающим сплющенным загибом на другом... Прекрасная вещь.
Человек был механиком и знал толк в инструментах. Удовлетворенный, он
положил ломик рядом с собой на скамейку, после чего подумал о том, что...
Мгновение спустя он привалился головой к прохладному черному стеклу, едва
не заскулив, и прикрыл, спрятал глаза от вспыхнувшего в вагоне Понимания.
Что будет с сыном, если отца посадят в тюрьму? Или если отца
просто-напросто... что, впрочем, одно и то же. Мальчик мало натерпелся в
жизни, да? Без матери. В этой поганой, проклятой всеми богами стране.
Мальчик ведь находился в комнате - тогда, четыре года назад, ясным
весенним утром. Он играл, а мать мыла окно. Дура - надо же быть такой
дурой! - поставила на подоконник низенькую приземистую скамеечку, всего
лишь на какую-то минуту, чтобы протереть верхнюю часть рамы, она
миниатюрная была женщина, ей не дотянуться, такая хрупкая, нежная,
любимая, хотя, сколько раз ей говорили - мозгами надо думать, если что-то
делаешь, моз-га-ми!.. Скамеечка подвернулась, упала обратно в комнату, а
мать - в противоположную сторону. Хватило одного неловкого движения. Когда
отец прибежал из двора домой - звонить в "Скорую", - пятилетний Антон
лежал, забившись под диван, кричал, потом вырывался из рук, никак не
успокаивался. Он все понял, мальчик, несмотря на свой возраст. Не
объяснить ему было, что мама больно ушиблась, и доктор Айболит ставит ей
градусник. Что мама просто заснула в больнице - поспит, поспит и
проснется. Вот так и остались они вдвоем - в двухкомнатной квартире,
только-только полученной. Теперь же ребенок и отца может потерять...
Пассажир решил выйти не на вокзале, а чуть раньше - на той станции,
где метро. Подстраховался. Еще не вокзал, но уже город. Ломик он сунул под
куртку и прижал к телу локтем. Однако метро не работало. Все правильно:
час был слишком поздний. Тогда человек встал на обочине дороги,
спустившись с тротуара, и принялся жестами взывать к проносящимся мимо
автомобилям.
Он сам был водителем и тоскливо думал о том, что притормозить решится
не каждый.
Взбаламученная память никак не желала успокаиваться. Разумеется, отец
был в какой-то степени обижен на жену - как она могла бросить его одного с
ребенком? Он привык к этому слову: "бросить" вместо "погибнуть", - защищая
свой рассудок от нестерпимой боли утраты. Родительские хлопоты целиком
легли на его плечи. Отец водил мальчика по врачам, готовил еду, одевал,
устраивал в кружки - по гимнастике, затем в авиамодельный. Устраивал и в
школу. Это, кстати, очень трудно - определить в хорошую школу. Отец
выдержал выпавшие ему испытания. Он был надежным мужчиной, скучный
неинтересный Х., и понимал он надежность очень просто: любое дело должно
доводиться до конца. Именно так: если этот человек брался за что-то, можно
было не тратиться на пустые волнения - он не отступал, ссылаясь на
объективные трудности.
Х. настойчиво унижался перед равнодушными, ощетинившимися огнями
машинами. И одна наконец остановилась. Крытый брезентом "Козлик" с
государственными номерами. Внутри - двое хмурых мужчин. Конечно, чего им
пугаться ночного путника? Разговор о цене был короток, потому что Х.
согласился, даже не вникнув в запрошенную сумму. По меркам автомобилиста,
впрочем, ехать требовалось не так уж далеко. Везли его без неприятностей,
без утомительных разговоров ни о чем, и, расслабившись на сидении рядом с
водителем, он продолжал вспоминать. Ночь пока еще давала такую
возможность... Если что-то случится, Антон не пропадет - умный, развитый,
уроки делает совершенно самостоятельно. Учителя в школе им вполне
удовлетворены, а школа действительно престижная. К спорту относится
серьезно, любит гимнастику. Вон, как мучился, когда ему тянули шпагат,
однако не бросил, все вытерпел. Зато модели разнообразных летательных
аппаратов отец и сын вместе мастерили - в конце концов, механик Х. или не
механик! Где как не дома Антон научился вытачивать настоящие пропеллеры из
невзрачных кусочков дерева или, например, делать шикарные ракеты на
резиновых двигателях! Нормальное мальчишечье детство, папа может
гордиться. Но теперь... - Х. едва не застонал. - Теперь мальчик там один,
в чужом доме, на чужой постели. Лишь бы не проснулся, лишь бы глупостей не
наделал... "Что с тобой?" - спросил водитель, нервно поглядывая на ломик,
который пассажир вытащил из-под куртки и положил для удобства себе на
колени.
Похоже, хозяева "Козлика" все-таки испугались, и пассажир понял,
чего. Он поймал свой же собственный взгляд в правое боковое зеркальце,
когда вылезал из машины. Даже передернулся - такой странный был взгляд,
такое странное выражение лица. Водитель уехал - рванул с места, не рискнув
напомнить насчет денег. Забавно получилось, - подумал Х. С абсолютным
безразличием подумал.
Его привезли к гаражам, как он просил. Здесь, в одном из
многочисленных боксов, дремала его "Лада". Он не опасался засады или
каких-либо сюрпризов, поскольку о гараже никто не знал. Гараж арендовался
у посторонних, случайных людей, частным образом, без документов. Мысль о
том, что владелец гаража мог узнать по телевизору фотографию и сообщить об
этом в милицию, явилась, когда Х. открывал железные створки ворот. Он
похолодел, ожидая подлый удар. Он проклял все, что сумел вспомнить за это
мгновение. Но обошлось - опять обошлось!
Х. выкатил свою возлюбленную - вишневого цвета, тщательно смазанную и
отлаженную, - затем испачкал землей, внутренне протестуя, недавно вымытые
автомобильные номера. Только затем, уже закрывая гараж, он заметил в
дальнем углу бокса инородный предмет.
Полиэтиленовый пакет.
Внутри пакета... Доллары! Толстая пачка, состоящая сплошь из
сотенных, то есть - много. И косметичка, роскошная импортная косметичка из
тончайшего поролона и шелка, расписанная цветочным орнаментом! Дрогнувшими
пальцами человек раскрыл замочек: оказалось, ничего особенного. Бумажки,
сложенные листочки. Вовсе не косметика или, например, наркотики.
Признаться, первая мысль, родившаяся при виде этой косметички - мысль,
чуть не разорвавшая голову, - была именно: "Наркотики". Нет. Бумажки -
либо рукописные, исполненные на разных иностранных языках и разными
почерками, либо напечатанные на принтере. Человек торопливо разворачивал
их одну за другой, пытаясь хоть что-то понять. Ни слова на русском!
Впервые в жизни Х. пожалел, что образование его ограничивается школой и
техникумом, впервые согласился, что впихивание в детские рты чужой
грамматики не является блажью учителей. Он положил непонятные бумажки
обратно в косметичку, которую затем сунул в "бардачок" автомобиля - вместе
с долларами. Закрыл гараж. Двигатель уже прогрелся, можно было ехать.
"Подложили!.." - плескалась в салоне счастливая догадка. - И
портфель, и доллары!.."
Но кто мог залезть в гараж? Кто вообще знал о гараже, кроме самого
Х.? Во-первых, соседка-продавщица, во-вторых, владелец гаража. Если улики
в квартиру способен подложить кто угодно, для этого достаточно лишь
справиться с дверным замком, то о местонахождении автомобиля нужно сначала
узнать. И еще: владелец гаража почему-то не донес сегодня ночью на Х.
следственным органам. Почему? Не потому ли, что сам замешан в этой
истории?
К кому ехать? - логичный вопрос занимал мозг, пока руки и ноги
выруливали с площадки. Проспект стремительно понесся навстречу. В
соответствии с набираемой скоростью перед глазами водителя вихрем
пронеслись варианты. Сокурсник Петр по кличке "Царь" (вытрясти из ублюдка
все, что тот знает); квартира убитого работника почты (чем он мог
шантажировать ни в чем не повинного Х.? узнать бы его адрес); наконец
владелец гаража...
Человек поехал домой. Все рухнуло... - неожиданно и подло вернулись
воспоминания. Неужели - конец?.. Главное, как раз Антон сдал на разряд,
его взяли в спортлагерь, бесплатное проживание и питание от спортшколы,
отправка - через две недели... Мальчик, между прочим, не только
гимнастикой увлекается, но и другими видами спорта. Особенно забавляет
растроганного отца игра "дартс" - кидать маленькие дротики в деревянную
мишень. Антон сам делает себе дротики - по всем правилам аэродинамики. Что
теперь будет? Как выкрутиться, как доказать миру чудовищность совершаемой
ошибки?
Человек оживил радиоприемник, надеясь, что эстрадная жвачка отвлечет
его от от вечных вопросов.
"...буфотоксин, - вкрадчиво включилась местная радиостанция
УКВ-диапазона, заставив водителя крепче вцепиться в руль, - в переводе
означает "жабий яд". Это вещество получают из околоушных желез
экзотической южноамериканской лягушки. Некоторые племена индейцев даже
изготавливают с его помощью отравленные стрелы. Но в данной серии убийств,
как удалось выяснить вашему корреспонденту, применялся не чистый
буфотоксин, а синтетический алкалоид, полученный в лабораторных условиях.
Вот что рассказал эксперт..." Шла знаменитая передача "Ночь кошмаров",
рассказывающая о разнообразных скандалах и ужасах, составляющих жизнь
большого города. Поразительно! Такие совпадения возможны, пожалуй, лишь в
кинофильме, слепленном бездушными руками профессионала. Вместо
расслабляющей музыки была уголовная хроника, и как раз журналист делился
последними сплетнями по поводу убийства директора аэропорта, а также
подробностями нескольких аналогичных преступлений, имевших место за
последние несколько месяцев. Специально для тех, кто не спит. Водитель,
мчащийся в вишневого цвета "Ладе" по ночному Петербургу, не спал. Он
сделал погромче и некоторое время слушал, дыша с паузами... "По внешнему
виду, очевидно, это густая маслянистая жидкость с неприятным запахом,
иначе говоря, подобно большинству алкалоидов этот яд должен омерзительно
вонять гнилью... Хорошо растворяется в разбавленной соляной кислоте...
Острейшего кардиотоксического действия, достаточно легкой царапины, чтобы
максимум через тридцать секунд получить результат... Судороги, почти
мгновенный цианоз, очередной труп, найденный на пустынной лестнице..."
В общем, ничего полезного радио не сообщило. Отсутствие новостей есть
лучшая новость - Х. не знал эту английскую поговорку, равно как и
английского языка, но в душе, очевидно, был англичанином. Он ощутил
облегчение.
"Алкалоид... - повторял он, как будто не мог запомнить. - Алкалоид...
Алкалоид..."
Домой!
Нет, не домой он ехал, а к соседке. Мрачные, свинцовой тяжести
подозрения одолевали его. Вспоминался шприц-тюбик со следами буфотоксина,
упоминавшийся следователем - тот, который нашли в квартире Х. Шприц-тюбик,
разумеется, подбросили. Кто? Не хотелось бы думать о людях настолько
скверно, но...
Он проехался несколько раз мимо своего дома, пытаясь понять
обстановку. Затем остановился поодаль и долго сидел в машине, томительно
высматривая опасность. Действительно ли многочисленные враги уверены, что
он далеко от города, или сомневаются? Постороннего движения не
наблюдалось, хотя, это вряд ли что-то означало. Водитель все-таки решился,
припарковался возле подъезда, по привычке поставив машину на сигнализацию.
Чуть сзади осталась другая машина, которую он только что объехал. Там
помещался мужик очень уж широкого вида, попросту толстяк - впрочем,
никакой опасности все это не таило. Мужик простодушно спал, разметавшись
на кресле водителя, прилепившись затылком к мягкому подголовнику и шумно
дыша пухлым ртом. Лицо его было красным, взмокшим. Смотреть на него было
завидно...
Х. поднялся на свой пятый этаж. К себе он действительно не собирался
заходить, мало ли что его там ждало? Тем более, дверь квартиры оказалась
опечатанной. Он позвонил в квартиру напротив - к продавщице. Он был
настроен твердо, безжалостно.
Однако с лестничной площадки выше этажом вдруг скатился некто -
легко, упруго, на полусогнутых. Совсем еще молодой парень. Очевидно, давно
и утомительно он стоял там, чего-то ждал. И дождался. Не учел Х., что
засада была отнюдь не в квартире, опыта не хватило, терпение подвело. В
вытянутых руках парня темнел пистолет. Он скомандовал яростным шепотом: "К
стене! Оружие на пол!" Кто это, бандит или наоборот? - заметалось,
заметалось между стенами встревоженное человеческое сердце... И звуки
заметались гулким эхом по лестничной шахте, потому что Х. закричал изо
всех сил, не собираясь шептаться в ответ: "Да не убийца я, нет у меня
никакого оружия!" И застучал ногой в каменный пол - мгновенно обезумев, -
и сжал дрожащие кулаки.
Дверь неуверенно открылась, выглянула испуганная женщина. Вот и
встретились, - ошалело покосился на нее Х. Человек с пистолетом немного
растерялся, но все же отработанно ударил пойманного преступника о стену,
развернул, зашипел: "А ну, говорят, бросай оружие!" Женщина заторможенно
смотрела.
Она смотрела... И неожиданно - для самой себя также, - выскочила на
лестницу. Изо всех сил она толкнула страшного незнакомца и закричала,
перекрыв все остальные звуки: "Что вы все от него хотите! Что он вам
сделал!" Парень взмахнул руками, уронив пистолет, оступился и неловко
повалился по ступеням, растопырив пальцы, врезался в батарею парового
отопления, осел и замер. Перестал шевелиться.
Вообще, некоторое время никто не шевелился.
Потом женщина заплакала. Очнулся и Х. - подобрал пистолет.
Решительными движениями была вскрыта запечатанная дверь. Безвольное тело
втащено вверх по лестнице, в опальную квартиру, и брошено в прихожей. Жив
или нет? - думал Х., обыскивая гостя. - Бандит или наоборот? В кармане
рубашки у того обнаружилось удостоверение сотрудника оперативно-розыскной
службы. "Юный полисмен", значит. Узнать бы теперь, хорошо это или плохо...
Из-под брючного ремня поверженного оперативника неуместно торчала толстая
газета, сломанная пополам - Х. изъял ее, не сдержав любопытства. Издание
называлось "Ширь". Русский еженедельник. Сверху, на полях, было торопливо
чиркнуто карандашом: "Р.-Корс. 99-26". Вероятно, какой-нибудь сортировщик
в почтовом отделении написал адрес подписчика, чтобы почтальону легче было
работать, а молодой лейтенант, то бишь подписчик, прихватил текущую прессу
с собой, полагая свой задание скучным и бесполезным. Забавно...
Соседка вошла следом, пугливо, словно бы на цыпочках.
Хозяин квартиры посмотрел на нее, выпрямившись. Она - на него. Они
смотрели друг на друга, даже не пытаясь что-либо сказать, и тут Х. понял,
что верит этой женщине. Абсолютно верит. Она - не предатель. Она -
искренняя, не фальшивая. Она - ЕГО ЖЕНЩИНА, ничья другая, какими бы
чувствами не руководствовалась в своих отношениях с отцом-одиночкой.
Возможно, любит, возможно, просто не хочет быть одна, какая разница? В ее
взгляде - тоска и радость одновременно... Мужчина отвернулся и спросил:
"Сколько их было?"
Она сразу догадалась, о чем он.
Приходили трое. "Что они с тобой делали?" Ничего плохого, не
волнуйся... Он упорствовал: "Почему же ты им тогда рассказала про
Токсово?" Она вымученно улыбнулась: "А ты хотел бы, чтобы я им этого не
рассказала?" И вопросы кончились.
Тем более, что оперативник начал стонать, приходя в себя. Все-таки
жив. Следовало поторопиться: гость уже возился, елозил по полу прихожей.
Х. засуетился, забегал - нашел два зимних шарфа. Детским скрутил пленнику
руки, взрослым - ноги. Тот вывернул вбок мужественное лицо, желая что-то
сказать, что-то вроде: "А где Брагин...", но Х. опередил: "Как фамилия
убитого работника почты?" - "Ты что, идиот?" - застонал поверженный
соперник. - Что ты сделал с Брагиным?" "С каким Брагиным? Мне нужны
фамилия и адрес убитого работника почты." - "Слушай, ты, семью хоть не
трогай, это же несчастные люди, зачем они тебе?" - "Потому что я не
убивал." - "Тем более, зачем?" Хозяин квартиры рассердился: "Я хочу
наконец узнать, чем меня собирались шантажировать! Чем меня вообще можно
шантажировать!"
Молодой человек трудно думал, прежде чем ответить. Даже испариной
покрылся от напряжения. Ответ же его оказался прост: он не знает, где
находится семья сотрудника почтового отделения, а знал бы, все равно бы не
признался. Было ясно видно, что реплика эта потребовала от него изрядной
доблести. Он закрыл глаза и стал чего-то ждать, рефлекторно подрагивая.
Вероятно, прокручивал напоследок кадры из своей короткой жизни, полной
ослепительных приключений... "Нет у меня никакого оружия, - горько сказал
ему опасный преступник Х., - не бойся, герой", - и ушел из прихожей в
комнату.
Тут же вернулся, чтобы сунуть продавщице в руки выпускной фотоальбом.
Видела ли она когда-нибудь этого мерзавца? - указывая на Петра Романова по
кличке "Царь". Лицо выпускника техникума было совсем еще мальчишечьим,
непохожим на себя. Ну? Ну же! "Ой..." - прошептала она и чуть не выронила
альбом.
Быстро одеваться, - скомандовал Х. Пора ехать - вместе. Опознание
состоялось. Только еды взять, чтобы с голоду не подохнуть из-за всех этих
придурков. Соседка отправилась к себе, ватно ступая, а хозяин квартиры
остался, приступив к торопливым сборам. Консервы, одежда, деньги, еще
какие-то мелочи. Комнаты, выдержавшие два обыска, демонстрировали полный
разгром. Невозможно смотреть. Больно вспоминать, как хорошо здесь было
раньше. Однако - не отвлекаться... "Вот тебе и отпуск, вот и отдохнули..."
- громко бормотал он, перешагивая через раскиданные повсюду вещи.
Когда Х. направился прочь из собственной квартиры, парень окликнул
его: "Дурной ты какой-то." Беглец оглянулся: "До сегодняшнего дня был
нормальным. Это вы, шизики, меня под дверями ловите, а бандитов к людям
пускаете."
Оперативнику явно было плохо, все-таки травма головы не способствует
мозговой деятельности, поэтому он отреагировал соответственно: каких
бандитов, к каким людям?
А очень просто: соседку напротив незваные гости пару часов назад
посещали. Именно что бандиты, почему бы на них было с пистолетом не
кинуться?.. Да, парень видел троих. Но ведь его ориентировали на квартиру
Х., и еще на фотокарточку Х. "Вот из-за таких, как ты, и думай теперь, что
там с ней делали", - подытожил беглец, возобновляя путь.
"Ты куда?" - не сдавался парень. "Куда?" - притормозил Х. Неужели был
задан вопрос - куда?..
Неожиданно для всех наступило время шума и ярости, потому что опасный
преступник дал волю чувствам. Его лишили дома! Мало того, его честное
прошлое накачали чужим дерьмом! И теперь вместо извинений или элементарных
объяснений его спрашивают о планах на будущее, прекрасно зная, что
будущего не существует! Обложили человека, как дикого зверя. Гады.
Естественно, Х. знает не хуже вас, что прятаться ему негде, но если бы эта
несчастная разгромленная квартира была под настоящим колпаком у
компетентных органов, то за стукнутого по голове стражника давно бы
вступились. Логично? Новые действующие лица не появились, это хорошо.
Товарищи, к счастью, оставили юного охранника в одиночестве, не веря в
глупость преступника. Поэтому Х. сейчас беспрепятственно выйдет на улицу,
пришпорит автомобиль и помчится по некоему адресочку, пользуясь тем, что
нынешние компетентные органы далеки от прежних. Да, дорогие лейтенанты,
кончились ваши золотые времена - то ли командирам перестало хватать денег,
то ли подчиненным патриотизма... По какому "адресочку" собрался Х.? А вот
по этому - "Р.-Корс. 99-26", - который начертан рукой почтальона на
замечательном русском еженедельнике "Ширь". "Р.-Корс.", очевидно, означает
проспект Римского-Корсакова, не так ли? "99-26" - дом и квартира. Может,
там найдется кто-нибудь не капризный, кто захочет и сумеет ответить на
простые вопросы? Если же не захочет и не сумеет, тогда, может, хотя бы
развлечет загнанного зверя в его последнюю минуту...
Монолог остановился, взойдя на вершину. Впрочем, отчаянный блеф
победителя в соединении с растерянностью побежденного - не самая
устойчивая конструкция. И покатились, набирая ход, угловатые
подпрыгивающие реплики:
"Ты что, серьезно?" - "А ты думаешь, шучу?" - "Слушай, мои-то здесь
причем, что они тебе ответят?" - "А пусть попробуют ничего не ответить.
Ведь обидно - в тюрьме даже нечем похвастаться будет..." - "Мстить хочешь?
Мне-то за что!" - "Я понять хочу." - "Слушай, мужик, я вообще в этом деле
никто, у меня приказ..." - "А у меня сын, которого твои начальнички
грозятся застрелить при попытке к бегству." - "Я честно ничего не знаю про
Салова!" - прокричал связанный герой.
Про Салова?
Свершилось. Герой наконец разговорился - голос его был явно недостоин
русского офицера, однако это ничуть не мешало пониманию сути. Оказывается,
жил-был почтовый клерк с отвратительной фамилией Салов, работал в отделе
доставки здешнего почтового отделения - на абонентских ящиках, раскладывал
по ячейкам корреспонденцию. И было у него хобби - изредка вскрывать
приглянувшиеся конверты. Однажды он вскрыл письмо, адресованное на
абонентский ящик Х., чисто случайно, от большой скуки, и обнаружил
фотографию одного известного человека с напечатанными на обратной стороне
фамилией и адресом. А через пару дней услышал по телевизору, что того
убили. Заинтригованный клерк принялся уже целенаправленно следить за
корреспонденцией, поступающей на эту ячейку, и когда пришло письмо с
данными на директора аэропорта, он все бумаги аккуратно сфотографировал.
Когда же директор аэропорта погиб, всякие сомнения отпали. Сообразительный
молодой человек подкинул в тот же ящик записку: мол, нам все известно, вот
фотографии на память, деньги за наше молчание положите сюда же. И еще
приписал: не ищите нас, а если найдете, то помните, что в надежном месте
спрятано письмо с исчерпывающими сведениями о вас и вашей неблаговидной
деятельности. Однако его, разумеется, нашли и прикончили... - завершился
сбивчивый рассказ.
"Нашли и прикончили..." - взметнулись индикаторы в перегретой голове
слушателя. Взметнулись и опали.
"Короче, ничего интересного не могу тебе сообщить, - тоскливо
пробормотал оперативник, пытаясь сесть. - Только то, что все и так знают.
Если "мясник", которого мы ищем, это не ты, лучше сдайся поскорее, ребята
обязательно разберутся, что к чему..."
"Со мной-то разберутся, - согласился Х. - А ребенка куда денут?" Он
проверил надежность узлов на шарфах и добавил, прежде чем оставить
пленника одного в разоренной квартире: "Спасибо, друг, что хоть чуть-чуть
мне помог. Извини, но твой пистолет я возьму, своего-то нет."
Как обращаться с оружием, он помнил, в армии крепко научили.
И это умение пригодилось уже через несколько секунд. "Сергей! - вяло
позвал кто-то, шаркая по лестнице. - Не бойся, это я. Слушай, у меня,
кажется, температура поднялась, перед глазами все плывет..." Первым
среагировал связанный оперативник - сквозь распахнутую дверь квартиры, в
спины убегавшим, донесся срывающийся вопль: "Он уходит, кладите его, он
уходит!" В поле зрения появился новый персонаж - тот самый широкий мужик,
что болезненно спал в салоне припаркованной машины. Очевидно, это и был
"Брагин". Может, "товарищ", может, "господин". Лейтенант или капитан -
тоже неважно, потому что в штатском. Важно, что оружие в руке беглеца уже
было готово к работе, в то время как проснувшийся участник засады еще
соображал, что к чему.
"На пол! - заорал Х. с явным избытком мощности и передернул затвор.
Туша распластавшегося офицера заняла почти всю лестничную площадку.
Человека бурно знобило. "Вытащи у него пистолет! - скомандовал Х., толкая
продавщицу. - В кобуре, под мышкой!" Та исполнила, хоть и двигалась
странно, замороженно. "Брось в мусоропровод!" Пистолет гневно прогремел по
стенам трубы, оставив своего хозяина в одиночестве. Беглецы осторожно
обогнули вспотевшую преграду (мужчина тащил женщину за руку) и затопали
вниз по ступенькам, ускользая от правосудия.
Связанный герой бесновался где-то наверху: "...кладите их, ну же...
уйдут ведь... где же вы были, не понимаю..."
"...не понимаю, как он проскочил, гад! Через двор, что ли, через
чью-то квартиру..." - стонал чуть ниже командир, лихорадочным честным
голосом - чтобы напарник услышал, - и громко пытался организовать
преследование...
Через минуту вишневого цвета "Лада" вновь мчалась по ночному городу.
Куда? Водитель объяснил пассажирке: хочет показать ей несколько морд (рож,
рыл), вдруг она узнает чью-нибудь? В частности, из тех, что приходили к
ней домой с нескромными вопросами - как в первый, так и во второй раз.
Живьем показать, чтобы без ошибки. Все понятно?
Все было понятно. Только вот где Антон? Что с мальчиком, говори, с
ним что-то случилось, да? Х. продолжил объяснения: Антон остался в
Токсово, на соседской даче, страшно было брать его с собой, к тому же -
ночь, ребенку спать надо. Ребенок брошен? - причитала продавщица. - Один?
Что же теперь будет, о Господи, во что же ты вляпался, дурак, с ума с вами
можно сойти, а меня-то за что, меня-то... - причитала и причитала, поэтому
Х. быстро отключился.
Абонентский ящик, подумал он. Кто-то приспособил абонентский ящик для
своих целей, пользуясь тем, что настоящий хозяин довольно редко в него
заглядывал. Но почему этот мерзавец не боялся, что Х. случайно вытащит
секретную корреспонденцию? Совсем обнаглели, убивать за такое мало... -
водитель отнял правую руку от руля, притянул к себе пассажирку и поцеловал
ее, замолчавшую на полуслове.
Она сразу успокоилась.
Спросила: что у тебя с рукой? Порезался, да?
"Приехали", - сообщил он. Аккуратно припарковавшись (как всегда), Х.
вытащил гвоздодер, который до сих пор не участвовал в этой истории, позвал
свою подругу и вошел в подъезд. Ломику предстояла ответственная, но не
очень трудная работа. "Прекрасная сталь..." - в очередной раз подумал
герой. - Давно нужно было купить такой же..."
Владелец гаража жил на первом этаже, так что высоко подниматься не
пришлось. И дверь у него была дряхлая, давно не крашенная, и замок был
ригельный, выполнявший чисто психологическую функцию. Короче говоря, Х. не
стал пользоваться звонком, просто отжал смехотворное препятствие ломиком -
в три движения. Было темно. Люди спали, набираясь сил перед дневной
суетой. Впрочем, темнота мгновенно спряталась по углам - кто-то включил
свет, проснувшись от страшного чужеродного звука, - и люди в панике
повскакивали, полусонные, взвизгивающие. В малогабаритной квартире, помимо
хозяина, обнаружилось поразительно много других обитателей: женщины, дети,
тещи, бабки, даже кошка. Замелькали несвежие простыни, потрепанное нижнее
белье, взмокшие от духоты тела. Взметнулись рты, перекошенные одним
воплем: "Что вам нужно!" Да, этот немолодой, измученный вечными вопросами
мужчина бедно жил, трудно ему было содержать столь большую семью, оттого,
наверное, и сдавал первому встречному свой гараж в аренду, тем более,
машину давно продал... Х. понял, что ошибся, что все бесполезно, однако
безумная ночь властно влекла действие за собой, подчиняя мир собственным
законам, поэтому он втащил перепугавшуюся свидетельницу в квартиру:
"Знаешь здесь кого-нибудь?" Продавщица отрицательно мотнула головой и
выскочила прочь, прочь, прочь. Страшный гость, к сожалению, не последовал
за ней. Наоборот: принялся требовать, чтобы ему немедленно признались, кто
из посторонних имеет ключ от гаража, кому и зачем понадобилось
рассказывать про Х. всяким бандюгам, иначе говоря, безобразная сцена
продолжалась еще некоторое время.
Когда Х. наконец удалился, оставив несчастную квартиру в покое,
женщина ждала его возле машины. "Мимо", - констатировал он. Ему не было
стыдно. Он вообще не испытывал ничего, кроме желания поскорее сесть за
руль.
Водитель дал с места разгон под восемьдесят километров и зачем-то
объяснил: "Знаешь, почему этот мужик не сообщил про меня в органы? Он
просто никогда не смотрит новости. Бывают же такие люди. Ну и, во-вторых,
вчера работал в вечернюю смену. Мы с ним, между прочим, на одном заводе,
потому он и не побоялся отдать мне свой гараж попользоваться..."
Следующей точкой маршрута был дом сокурсника. Двадцать минут бешеной
гонки, наполненные космическим безмолвием, и путешественники прибыли на
место. "Ну, этого гада ты точно узнаешь", - предупреждал Х., волоча
возлюбленную вверх по лестнице. "Послушаем, что он скажет..." - предвкушал
Х., целеустремленно сжимая в руке гвоздодер. Однако здесь оказалась
настоящая дверь, с настоящими замками, которую было не взять с помощью
детских приемов, поэтому пришлось воспользоваться звонком. "Кто?" - вяло
поинтересовался женский голос. "Петр дома?" - "Муж на работе." - "Где его
можно найти, очень срочное дело..." Увы, на этом диалог прервался - то ли
хозяйка квартиры испугалась, то ли ее совершенно не интересовали гости,
приходящие ночью в отсутствие мужа. Тогда Х., слегка разгневавшись от
столь явного неуважения к своей личности, решил все-таки проверить дверь
на прочность.
С тягучим хрустом отскочило несколько реек. Под лакированным деревом
открылась стальная основа, ничуть не менее твердая, чем ломик. Хорошая
была дверь, надежная. Женщина по ту сторону срочно пользовалась телефоном,
истерично взвизгивая: "Кир, у тебя нет Петра? А куда он уехал? Тут к нам
какой-то сумасшедший ломится!.." Гость между тем и в самом деле обезумел -
колотил в дверь заостренной частью лома и выкрикивал: "Не нужно открывать!
Скажите, где Петр, и я уйду!" Продавщица оттащила его, потому что...
Потому что - как ты не понимаешь! - сейчас сюда примчится или патруль, или
те, в куртках!
Она была права. Х. покорно спустился к машине, бормоча с глухой
ненавистью: "Кир... Кир... Кир..." И вновь призрачные магистрали пустого
города легли под нетерпеливые колеса.
Очевидно, Кирилл. Есть у Петра по кличке "Царь" такой приятель. А
может, друг. (Или любовник? - усмехнулся Х., вписываясь в очередной
поворот.) Кирилл - тоже сокурсник, мало того, из той же группы. Они с
Царем всегда вместе ходили, и полгода назад, кстати, на традиционном
сборе, устроенном в квартире Х., они по обыкновению были вместе.
Случайность? Правильный ли маршрут в этот раз выбрал водитель вишневой
"Лады"?
На улице возле подъезда стоял "Вольво" Кирилла - Х. знал его
автомобиль, обратил профессиональное внимание как раз во время пресловутой
вечеринки полугодовой давности. "Сиди, не вылезай! - распорядился Х.,
обращаясь к продавщице. - Я сам справлюсь, ты не понадобишься." Затем было
так: он начал выкручивать ниппеля из колес чужой любимицы (сразу
включилась сигнализация - омерзительно завыла, сволочь, - но
злоумышленник, полный невозмутимой убежденности, быстро завершил начатое),
и шикарный "Вольво", четырежды вздохнув, грузно осел на брюхо. Х. рванулся
ко входу в подъезд и спрятался, ожидая. Кирилл выскочил на улицу,
несколько ошалевший от неожиданно возникшей проблемы - с пистолетом в
руке. Он был хорошо и правильно одет - значит, до сих пор не ложился.
Снова случайность? Х. прицелился ему в голову из собственного "Макарова" и
попросил, четко выговаривая слова: "Пистолет на асфальт, и вперед.
Выключай сигнализацию."
Владелец "Вольво" обернулся, подпрыгнув. Несколько мгновений длилась
немая сцена, полная внутреннего драматизма. После чего все сказанное было
исполнено - без единого возражения. Бортовая сирена заткнулась, оставив
только скверные навязчивые отзвуки в ушах зрителей и участников. Кирилл,
повинуясь новому приказу, вернулся в подъезд. Х. неотступно следовал за
ним, подобрав по пути брошенное оружие. Женщина, сидящая в "Ладе", не
вмешивалась - настоящая подруга одинокого воина.
Светское общение старый знакомых началось еще на лестнице. "У тебя
газовый, а у меня настоящий." (Это Х. рассмотрел чужой пистолет.) "Ты с
ума сошел, что ты задумал?" (Если на улице Кирилл просто струсил, то
теперь испугался всерьез.) "Не бойся, не убью..." В квартире разговор
продолжился, и некому было помешать ночному выяснению отношений: сокурсник
жил один.
"Что за девка у тебя в машине?" - "Я хотел, чтобы она опознала
ублюдков, которые ее допрашивали." - "Почему ты ее в машине оставил?" - "А
незачем ей видеть и слышать все это." - "Что ЭТО? - (Кирилл запаниковал,
заметался прерывистым взглядом по лицу гостя.) - Что ты задумал! Позови
ее, пусть придет!" Крохотное пламя азарта погасло в душе гостя, оставив
только тление, только разъедающие плоть угольки ярости. Он рявкнул
раздраженно: "Да не бойся ты, говорят же, не убийца я!" Хозяин квартиры
откровенно не поверил. Откуда тогда у Х. пистолет? Очень просто: одолжил у
сотрудника уголовного розыска, который в обысканной квартире лежит...
Кирилл затрясся, заходил ходуном - очевидно, представил вдруг и себя
лежащим, - окончательно изломал контур рта сиплыми вопросами: зачем Х.
пришел, что задумал, что ему нужно...
Нужны объяснения.
Какие еще объяснения, что за чушь?
Например, кто на самом деле пытал и зарезал парня, работавшего в
почтовом отделении?
Кирилл ничего не знает и знать не хочет. Впрочем, разумеется, ему
известно о неприятностях, в которые вляпался Х., он прекрасно понимает,
что с любопытным клерком нужно было срочно что-то делать, но пусть Х. не
впутывает в свои проблемы солидных чистых людей! В конце концов принятая
система передачи заказов для того и существовала, чтобы обезопасить обе
стороны, чтобы обеспечить полную независимость и секретность! В конце
концов именно Х. и предложил осуществлять связь через абонентский ящик,
сам ведь решил поиграть в профессионала - сам, все сам! И если уж совсем
откровенно, то не сравнить столь банальную неприятность с бурей всеобщего
интереса, которую поднял Х., с грозой высокопоставленного непонимания,
которую он вызвал своим идиотским поступком. Зачем понадобилось забирать у
директора аэропорта портфель? Ну, абсолютный идиот! В результате - весь
город теперь шевелится. Пришли в движение такие киты, что простым
коммерсантам лучше забиться в щель поглубже и закрыть голову руками.
Гроза непонимания... - несуразная метафора отозвалась приливом крови
к сосудам мозга. - Гроза скоро начнется...
"Ага! - заорал Х., с долгожданным наслаждением взбесившись. Он едва
не запрыгал по комнате, он действительно стал идиотом - от радости.
Значит, Кирилл все-таки знает ответы! Значит, правильный адрес выбран -
второй приятель-сокурсник тоже сидит в этом дерьме по уши! Наконец хоть
какой-то след ухвачен, хоть что-то реальное получено!.. Когда гость снова
потребовал объяснений, удвоив мощность своих вопросов, хозяин квартиры с
плачем упал на колени: "Не надо! Я же ничего плохого тебе не сделал, ты
чего-то там напутал, ошибся!.." Кирилл бессмысленно дергал конечностями,
агонизируя, словно бы готовясь к переходу в новое качество. "Я не убийца",
- с усталым равнодушием повторил Х. В тысячный раз. Неужели трудно в это
поверить? Неужели трудно хотя бы предположить, что Х. ничего плохого пока
не сделал, и поведать об обстоятельствах дела, исходя из этого
невероятного допущения? Он обещает быть благодарным слушателем, лишь бы
кошмар рассеялся, лишь бы духота ушла из мозга...
Говорить под дулом пистолета очень трудно, никак не собраться с
мыслями. Тем более, когда ясно понимаешь: тебя допрашивает псих, которому
спустить курок, что моргнуть. Это предсмертное понимание сочилось из
Кирилла мутными капельками пота. Разумеется, сокурсник не забивал свой
мыслительный аппарат проблемой "верить или не верить", поскольку искомые
"обстоятельства дела" казались ему более чем очевидными. С полгода назад
Царь получил письмо следующего содержания: мол, я согласен работать в
фирме "Рука Москвы", заказы присылайте на такой-то абонентский ящик, а
деньги - на такие-то банковские реквизиты. За каждый заказ, мол, я хочу
столько-то. Сокурсники-бандиты, получив письмо, прежде всего озадачились:
кто это предлагает свои услуги? Потому что они пока не приступали к
реализации указанного проекта, и мало того, даже не обдумывали его
всерьез. Был у Кирилла с Царем всего лишь полушутейный разговор - как раз
на традиционном сборе, случившемся в квартире у Х. Покурить куда-то вышли,
и заодно обменялись нетрезвыми мнениями. О том, что давно пора им
расширяться, осваивать новую сферу деятельности, а именно - организовать
спецслужбу по особо деликатным поручениям. Только для респектабельных
клиентов. Чем крупнее люди, тем крупнее возникающие между ними проблемы -
из тех, что изрядно нарушают мировую гармонию. Почему бы не помочь
какой-либо из сторон в восстановлении гармонии, воспользовавшись
испытанным временем принципом: "нет человека - нет проблемы"? Разумеется,
"помощники" твердо собирались оставить при этом свои руки и свои души
чистыми, то есть не переходить грань простого посредничества. Вклиниться в
подобный бизнес непросто, даже при наличии "незасвеченных" исполнителей,
однако у новичков есть серьезное преимущество - действительные гарантии
конфиденциальности... Короче, друзья-коллеги курили и смеялись - давай-ка
мы назовем нашу новую службу "Рука Москвы", чтобы все было красиво,
солидно...
Неужели кто-то подслушал тот разговор?
Они плохо помнили вечеринку, оба выпившие были. И зачем вообще
поехали туда? Ностальгия замучила, детство захотелось вспомнить? Вот так и
закрутилась эта история... Прежде чем принимать решение, друзья решили
проверить всех присутствовавших на вечере встречи. Начали с хозяина
квартиры, то есть с Х. Загадка сразу и разгадалась: абонентский ящик с
указанным в письме номером был на его почте и арендовался непосредственно
им. Само письмо было напечатано на пишущей машинке в его конторе, это
обстоятельство они тоже выяснили. Как? До смешного просто: в квартире Х.
(квартиру обшарили прежде всего) нашелся кое-какой бумажный хлам,
принесенный хозяином с завода и отданный ребенку для поделок. Копии
устаревших заявок, планов-заданий и прочая служебная дребедень.
Машинописный шрифт оказался тот же - все сошлось. Некоторое время Петр с
Кириллом размышляли, как следует отнестись к необычному предложению,
родившемуся подобным образом. Как к шантажу, как к искреннему желанию
подзаработать, как к утонченной шутке? Собственно, они ничем не рисковали
при любом варианте. Взяли да и послали заказ для пробы - без денег,
разумеется, чтобы не пришлось потом их выколачивать из хорошего веселого
мужика. Этот первый заказ исходил лично от Петра, он давно хотел
избавиться от одного знакомого, который ему кровь портил. И когда был
получен результат, ничего не оставалось, кроме как отправить гонорар за
выполненную работу, а затем продолжить сотрудничество. Кто бы мог
подумать, что тихий незаметный Х. окажется таким крутым, таким безотказным
и надежным? Надежным... Кстати, о гонораре. Если Х. помнит, то первая
сумма была гораздо меньше, чем последующие. Кирилл с Петром даже смеялись
поначалу, что лопух неопытный запросил слишком уж мало, но впоследствии
повысили расценки - по собственной инициативе, заметь, - чтобы никаких
обид не было. ("Ведь никаких обид, правда? Убери пистолет, а?") И когда Х.
переслал недавно записку с просьбой положить деньги за последний заказ -
ну, за директора аэропорта, - не в "Интер-Амикус", а на его расчетный
счет, они выполнили, хоть и не поняли, зачем это могло понадобиться. И
вообще они не понимали, что за блажь такая была - связываться с банком,
вместо того, чтобы получать наличными, - но в чужие мозги не лезли.
Короче, до последнего времени все было прекрасно - ни разу не встретившись
лично, делали общее дело...
Бурлящий поток новых кошмаров едва не сбил Х. с ног. Он устоял,
однако потерял вдруг способность спрашивать о чем-либо. Потому что
сомневаться не приходилось - вибрирующий от ужаса Кирилл сказал правду.
Силы нашлись только на отвлеченный, не имеющий никакого значения вопрос:
кому и чем помешал директор аэропорта?
Сокурснику становилось все труднее и труднее говорить. Из-за
ежесекундного ожидания выстрела он беспрерывно проваливался в спасительное
ирреальное состояние.
Директор аэропорта... - наморщил он лоб. Последний заказ... Кто-то из
руководства портом решил сыграть ва-банк, через своих холуев, естественно.
В крупные фирмы или к известным индивидуалам они не захотели обращаться,
очевидно, чтобы максимально снизить риск утечки информации. Короче, войны
побоялись. Убрать такую фигуру, как директор аэропорта - это серьезный
политический шаг. А с новичками - дело сделано, и концов не найти... Что
еще сообщить? Вообще-то с портом Петр контактировал, это его канал, так
что больше - ничего определенного...
Х. взял себя в руки. Попытался собраться с мыслями. Изнуренно прикрыл
глаза и вспомнил: чей номер телефона оставили соседке?
"Какой соседке?" - "Ну, которая внизу в машине." - Какой номер
телефона?" - "К ней непонятные сволочи приходили, еще до вас, все
перерыли, хорошо хоть саму не тронули..." - "А-а, ну так ясно, "авиаторы"
тоже дергаются..."
"Порт", "авиаторы", портфель, - неотступный сюрреалистический бред!
Спустя мгновение Х. уже тыкал пальцем в кнопки телефонного аппарата,
висящего на стене, второй раз за ночь набирая поганый бандитский номер.
Когда знакомый голос закопошился возле его туго натянутого уха, он сильно
и спокойно известил криминальный мир о свершившемся. Содержимое вашего
сраного портфеля найдено. Все разъяснилось: кто-то подбросил доллары в
гараж, законсервированный на время отпуска. Разумеется, валюта будет
отдана, но при одном условии... Докладчика грубо перебили: мол, оставь
баксы себе на память, подотрись ими, ха-ха, это ведь очень мягкие бумажки.
Главное - верни косметичку с расписками. Х. злобно напоминает, что у него
есть условие. Ха-ха, какие могут быть условия в его положении? Смешно...
Да, есть! Он желает знать, кто подставил невиновного человека, он
решительно требует, чтобы это подлец был назван громко и внятно - фамилия,
адрес, должность!
В трубке удивленно замолчали. Затем ушла реплика в сторону: "Ты
слышал, что он говорит?" Донесся слабый отклик: Может, больной?" И голос
вновь вернулся, чтобы подарить собеседнику равнодушный совет: с такими
вопросиками, мужик, обращайся к своим посредникам, а нам отдай то, что
взял по глупости. Эй, мужик, ты хорошо понял или еще раз повторить?
Разговор стремительно затухал, тогда Х. отчаянно поинтересовался,
пытаясь хоть немного продлить звуковые колебания: "Зачем вам расписки? Что
вообще оно такое, которое в косметичке?"
Опять был голос в сторону: "Странный какой-то парень." Впрочем,
ответили: расписки - это и есть расписки. Твои наниматели мечтали, чтобы
косметичка попала в милицию и двинулась по инстанциям. Ублюдки не знали,
что главный авиатор, параноик наш дорогой, ха-ха, постоянно таскал
расписки с собой! Короче, твоя жадность до чужих портфелей с баксами
сломала им всю комбинацию... "Бред! - вдруг вытолкнул Х. из груди и сунул
телефонную трубку обратно в аппарат. - Бред, бред, бред... - он повернулся
к Кириллу, пребывая в состоянии бездонной опустошенности. - Подставили,
вот ведь как подставили..."
"Ты что, дурак? - удивился тот, на секунду осмелев. - Что значит
"подставили"? Деньги тебе посылались, заказы выполнялись. У тебя провал в
памяти?"
"Хватит мне мозги пачкать! - проорал Х., обретая целительную
ненависть. - Не хотите ничего объяснять, не надо! Где Петр! Где Царь, я
тебя спрашиваю!"
Действительно, время объяснений и связанных с ними воспоминаний
закончилось. Потому что Кирилл тихо сказал, переводя допрос в колею грубой
грязной реальности: "Петр, между прочим, в Токсово поехал, искать тебя и
твоего сына." - "Сын-то вам зачем?" - "Это не мы, это заказчики приказали.
Чтобы ты не размышлял, отдавать бумаги или не отдавать. С нами у них
разговор простой - если напортачили, то исправьте." - "Вы подлецы." -
"Подожди, не горячись. Ты мальчика-то хорошо спрятал, успел вывезти из
поселка?"
Было очевидно, что сокурсник пытается угрожать - осторожно,
пристрелочно, напялив трусливую маску сочувствия. Надо же, как он
приободрился, пока длилась телефонная пауза! Увидел наконец соломинку, за
которую можно уцепиться: Имей в виду, - торопливо добавил, - Петр очень
ловко умеет искать, у Петра большой опыт по этой части..."
- Да уж, - согласился Х., - несчастных хозяев дачи бандиты быстро
нашли. Непостижимо быстро, до сих пор непонятно, как им удалось достичь
такой скорости реакции. В общем, два трупа уже есть. А теперь они смеют
утверждать, что убийца - это Х.! Поразительное коварство...
- Подожди, подожди, подожди! - остановил Кирилл поток словесной
желчи, готовый залить чистенькую квартиру целиком. - Петр в Токсово
кого-то убил? Не может быть. Он полный идиот, что ли? Нет, не может быть,
когда он успел?
Бывшие сокурсники молча смотрели друг на друга: оба ничего не
понимали, оба были в нокдауне. И тут зазвонил телефон - как в детской
книжке. Частый сигнал, междугородный звонок. Человек с пистолетом,
напружинившись, разрешил снять трубку, но честно предупредил абонента, что
если тот начнет болтать лишнее, мгновенно получит пулю в рот. "В рот"
звучало гораздо убедительнее, чем, например, "в лоб". Вероятно, поэтому
разговор не получился. Кирилл только слушал, мелко подрагивая, а когда
сеанс связи окончился, он ошарашенно сообщил: "Это Петр. Из Токсово.
Ребята нашли тот дом, который твоя подруга описала, но тебя с мальчишкой
не было, вы успели удрать..." Он обхватил голову руками, сполз вдоль стены
на корточки и почему-то зашептал: "Его людей прикончили, всех троих. Пока
они дачу обшаривали. А самого его ранило. Ты охрану нанял, что ли? Кто за
тобой стоит - не понимаю, сука, до сих пор не понимаю, не понимаю... - он
вновь повалился на колени и застонал. - Спрячь ствол, а? Не могу я больше,
зачем ты так, а?"
Троих убрали... - думал Х., гулко скатываясь по лестнице. -
Вернулись... "Мужики в ботинках", о которых говорил Антон - вернулись,
сволочи... Пистолет трепыхался в кармане куртки, тупо бил в бок.
Ослабевшие ноги мешали друг другу, отказывались бежать. Перед глазами
всплывали кровавые пузырящиеся картины. Только бы его не разбудили, только
бы он не высунулся из сарая... - молился Х., врываясь в салон своего
автомобиля.
Отец испугался за сына. Нестерпимая, сумасшедшая, ни с чем не
сравнимая боль.
Взвинченная ожиданием пассажирка испытывала сильнейшую потребность в
обсуждении происходящего, однако не получила и полслова в награду за
терпение. Ее молча домчали до дома, нарушая разнообразные правила
движения, высадили возле подъезда и оставили одну - вышвырнули, словно
ненужную вещь. Впрочем, женщина действительно была лишней, потому что
водитель помчался дальше - к Рябовскому шоссе, прочь из города.
Я больше никогда не буду его ругать, - продолжал молиться Х.,
сражаясь со слезами, обжигающими горло. - Нельзя было бросать ребенка в
такой ситуации! Боже, какая неосторожность, какая непоправимая глупость...
Я буду прощать все его капризы и заскоки, лишь бы не вылез из сарая на
улицу, потому что крик и грубость - вовсе не метод воспитания, лишь бы его
не нашли, лишь бы не нашли...
Начинало светать. Ночь, похоже, кончалась. Но километров за десять до
Токсово вновь настала темнота: простая туча сменилась грозовой, абсолютно
черной, настоящей. Угрожающе взрыкивал гром, небо изредка вспыхивало - как
раз впереди. Водитель остановился на шоссе, не доезжая до станции. Съехал
на обочину, вылез и растворился в лесопарке. Появляться с машиной в
поселке он посчитал опасным, слишком заметным. Чтобы попасть к Той Улице,
к Тому Дому, нужно было преодолеть около трехсот метров паркового
пространства, занятого ничем не стесненной флорой. К счастью, человек
прекрасно ориентировался в здешних местах. Его план отличался изящной
незамысловатостью формы - забрать сына, вернуться к машине, затем уносить
колеса, бежать, куда угодно, главное - скорей, без претензий на геройство,
- главное, чтобы не заметили, чтобы все обошлось...
Его заметили, когда он уже подкрадывался к калитке. Обидно, в самом
конце пути. Чужой участок, где прятался сын, был в двух прыжках, однако
отец бросился назад, рассчитывая отвлечь внимание бандитов от этого
хрупкого убежища. Несколько сопящих фигур уложили его на землю,
навалившись мускулистыми телами. Мгновенно были обшарены карманы, изъят
пистолет, прозвучала деловитая реплика: "Расписок у него нет, у гада."
Сверху донесся веселый ответ: "Ничего, сам сейчас отдаст." Голос...
Голос Кирилла!
Лопух по фамилии Х. думал, что Петр звонил из Токсово на жизнь
пожаловаться? - торжествовал, упивался своей победой сокурсник. - А Петр,
наоборот, хотел, чтобы все ребята собрались и приехали к нему на помощь!
Х. думал, если спустил у "Вольво" колеса, то его не догонят? А во дворе
запасные "Жигули" стояли, специально для такой вот грязной работы! Х.
думал, что ему простится сегодняшний вечерок? Никогда!.. Бандит счастливо
захихикал, приводя в движение мертвую тишину улицы. Скрывать ему было
нечего, зато было чем гордиться - "...ты слушай, падаль, слушай!.." - как
Кирилл, неожиданно для себя ставший Героем, устремился по следам
взбесившегося наемного убийцы, как заглянул в гости к Х. и никого там не
обнаружил, но, о чудо, наша возлюбленная соседка вновь была у себя дома!
Женщина, разумеется, поделилась свежей информацией - оказывается, сыночка
Х. не вывез, а спрятал где-то у соседей, рядом с местом летнего отдыха.
Так что Герою оставалось только постараться опередить вишневую "Ладу" -
опередить, осмотреться и подождать. "А ты, небось, был уверен, что я
совсем в штаны понаклал? - щедро рассыпались по душному кинозалу
триумфальные ноты. - Нет, падаль. И с женщинами, к твоему сожалению, я
умею разговаривать не хуже, чем Царь. Значит, говоришь, в этом вонючем
домишке и спит твой наследник?"
Что ж, придется разбудить мальчишку...
Нет, только не это! - забился отец под смявшей его тяжестью. Не надо
было осторожничать, тайком пробираться через лесопарк! Надо было
подкатывать на полном ходу к дому, хватать ребенка на руки - и в машину!
Тогда бы отец не опоздал, тогда бы никто не смог его опередить!..
Мускулистый холуй, молча прижимавший жертву к земле, усилил хватку, и
живительный порыв отчаяния мгновенно оказался задушен.
А гроза летела уже над Токсово, точно над участниками
раскручивающегося фильма. Начало капать - крупными твердыми каплями.
Упираясь лицом в холодный гравий, Х. вдруг понял, что все это ему снится.
Мир был тягостно нереален. Сейчас жертве выстрелят в затылок, и фильм
кончится. Стало очень жарко. Несколько ног двинулись в сторону калитки -
будить спящего мальчишку. Кирилл напутствовал удаляющихся храбрецов:
"Только осторожно, этих ублюдков кто-то охраняет. Вон в той даче сразу
троих шлепнули - приятелей Царя..." - голос начальника потерял праздничную
звонкость, сделался озабоченным, блеклым... Итак, опасный преступник Х.
спит и видит сон. Но когда он заснул - еще вечером, убаюканный
телевизором, не дослушав новости, с кроссвордом в руке? И газета выпала из
ослабевших пальцев, и под расслабленными веками заклубился кровавый
туман... Или позже, ночью, после многочисленных звонков в город? Истратив
монетки, вернулся в чужой дом, уложил сына спать, и сам незаметно для себя
заснул, так никуда и не поехав...
"Ты пока не знаешь главного", - негромко заговорил Кирилл. Хоть и
оставался он напряженным, нервным, ждущим, безрассудной злобы уже не было
в нем. Даже на корточки присел рядом с лежащим. - "Теперь я могу открыть
тебе секрет, а то противно смотреть, как ты идиотом прикидываешься. Дело в
том, что директор аэропорта не подох, это все "дурочка", пущенная ментами.
Как же ты его не добил, раззява, не проверил качество работы? Сорвал такой
заказ. Из-за твоего прокола каша и заварилась... - бандит прервался и
вдруг странно зашипел. - Подожди, что происходит?.. - он резко выпрямился.
- Подожди, ничего не понимаю...
Оглушительно бахнул гром.
3. СОН (ВНЕ ПРАВИЛ)
Ночь замирает на мгновение, эффектно зависает в очередном прыжке.
Казалось бы, ночь давно должна уйти, уступить сцену свету и овациям.
Может, подступающий ливень сумеет вымыть из воздуха, прибить обратно к
земле эту дьявольскую черную муть? Да, крайне неудачно было выбрано время
для действия! Время, когда спит разум, и жизнью управляют иные силы,
скрытые в каждом из нас.
Итак, оглушительно бьет гром. Еще раз - гром; и мгновенно, без паузы
- еще раз. Очень странный гром, слишком уж конкретный, удивительно
близкий. Молний нет - ни одной. Зато есть крики, переходящие в вопли.
Распрямившийся было Кирилл пригибается, грязно ругаясь. Снова трескуче
грохает, и этот очередной странный удар выталкивает разум из топкого
безумия.
Герой с трудной фамилией Х. понимает все и сразу.
Он понимает, что на дачном участке стреляют. Что кто-то бегает - он
чувствует топот лицом. И тогда человек рвется изо всех сил, кричит: "Я
отдам! Отда-а-ам!", однако его уложили на землю крепко, профессионально.
Дождь вдруг раскалывается. Гром бьет совсем рядом, нечеловечески жутко,
теперь уже со вспышкой. Гора мускулов, сидящая на обездвиженной жертве,
крупно вздрагивает, всхлипывает басом, тоскливо говорит: "Ой..." и валится
- валится на землю рядом. Медвежья хватка ослабевает. Отвратительная
хрипящая пасть - рядом с человеческим ухом. Оттолкнув слюнявую морду
зверя, Х. выползает из-под громоздкого тела и садится, затем встает на
колени. Бесформенно темный бандит корчится под его ногами, пытается
приподняться следом, но тщетно... Х. ошалело озирается. Видит Кирилла,
который трусливо пятится. Слышит детский голосок...
- Папа! - отчетливо зовет Антон. - Ты меня слышишь? Я ничего не
слышу, в ушах звенит!
Этот чудесный звук выплескивается из придорожных кустов.
- Папа, там еще какой-то мужик рядом с тобой! - звонко продолжает
мальчик. - Ляг обратно, ты мне его загораживаешь!
Лечь обратно? Х. недоуменно оглядывается на Кирилла, с трудом
проникая в смысл услышанного. Сокурсник исступленно шепчет: "Счет в
"Интер-Амикус"! Как я раньше не допер! Единственный банк в городе, где
обслуживают детей!" - "Ну и что?" - заторможенно спрашивает Х. "А то,
придурок, - пятится Кирилл, - что только одна тварь могла нас с Царем на
твоей чертовой вечеринке подслушать!" - уже не пятится, просто бежит.
Убегает...
Из канавы вылезает Антон. Ребенок полностью одет, мало того, за
спиной ладно сидит его любимый рюкзачок, с которым он приехал сюда.
- Где ты взял пистолет? - с истеричной строгостью кричит отец. -
Брось, это тебе не игрушка!
Х. до сих пор "не допер", в отличие от сообразительного сокурсника,
до сих пор не пришел в себя. Он даже не успел встать с колен. Сын
неестественно громко объясняет ему, изредка потряхивая головой и ковыряясь
в ушах, что пистолет взят у одного мужика - из тех, предыдущих, которые
час назад к убитым старикам приезжали. Сын с гордостью сообщает, что хоть
и не стрелял он никогда раньше - ничего сложного, получается. Посидел в
соседском сарае и разобрался с этой штукой. Вот только пистолет оказался
тяжелым, надо же, да еще дрыгается сильно, двумя руками и то трудно
удержать.
Отец берется руками за голову, стонет: "М-м-м, как болит...", - потом
обращает внимание на человека, лежащего на земле.
- Кто в него выстрелил? - с ужасом вспоминает отец. - Ты видел,
Антон?"
Вспугнутые мысли вновь запутались, вновь мельтешат, как микробы на
предметном стеклышке микроскопа, потому что подстреленный бандит уже
умер... Мальчик не успевает ответить. Из-за поворота выворачивает машина.
"Прячься! - шипит отец. - Назад в кусты, быстро!", и мальчика сразу нет.
Сам же он поднимается на ватных ногах медленно, слишком медленно.
Автомобиль уже здесь. Модель из тех, что "Удовольствие за рулем", то
есть "БМВ". На месте водителя - Петр Романов по кличке Царь. Рыжеватый и с
реденькими усиками на рябом лице - именно такой, каким запомнила этого
мерзавца обиженная им женщина. Встретились. Наконец-то встретились! - Х.
угрожающе распрямляется, впитывая из воздуха ненависть пополам с дождем.
Кроме сокурсника, в автомобиле еще находится - трепыхается на заднем
сидении, связанная... Соседка Х. по лестнице! Возлюбленная продавщица!
Петр говорит в открытое боковое окно: "Смотри внимательно, куда я целюсь",
- причем, пистолет его направлен на женщину. Он торопится предупредить, не
давая собеседнику слова, что если сейчас же не будут отданы расписки,
изъятые у директора аэропорта, то случится досадный выстрел. Ведь эта
красотка по какой-то причине дорога Х., не правда ли? Хитрющий Кирилл
отлично придумал, захватив ее с собой. А чтобы спустить курок, требуется
лишь легкое усилие, незначительное движение пальчиком... В густом басе
бандита колышется абсолютная искренность. "Зачем вы убили директора
аэропорта!" - нелепо кричит Х. "Мы убили?" - изумляется Петр, пытается
расхохотаться и вдруг сипло стонет. Некоторое время держится молчание. В
машине горит тусклая лампочка. Видно, что Петру плохо. Белое лицо его
словно фосфоресцирует, потому что обильно вспотело, руки болезненно
дрожат. "Чем директор аэропорта помешал руководству пароходства?" -
уточняет Х. вопрос. "Не пароходства, а порта... - морщится, страдает Петр.
- Перестань, нашел время ерундой мозги пачкать. Скорей надо, наверняка
кто-нибудь на тебя уже настучал, козел, ты же кругом засвеченный, со всех
сторон..." Х. беснуется: "Пока не объяснишь, ничего не получишь!" -
"Тихо", - шипит Петр, кривясь то ли от боли, то ли от страха. В самом
деле: перепуганные жители поселка и так из-за шума давным-давно не спят,
небось, телефоны обрывают. "Ну и что, пусть обрывают!" А то, козел ты
вонючий, что неизвестно, кто раньше приедет - группы захвата или холуи
директора аэропорта. Расписки им нужны позарез, и они тоже все-все знают
про наемника по фамилии Х. "Пусть все едут, плевать!.."
Царь раздражен, но вынужден смириться с козлиным любопытством своего
собеседника. Он торопится объяснить: да просто "авиаторы" начали деньги
возить. Правда, мелкими партиями, но "портовики" были не согласны,
наличность испокон веков через порт ходила - не только на ввоз, но и на
вывоз, тем более транзитом. Конкуренция, врубился? Через аэропорт обычно
документы туда-сюда летали, разные срочные бумажки. Например, компромат -
вроде этих расписок. Ну, еще камушки... Петр стонет басом, закончив
объяснения. Но тут же находит в себе силы, чтобы напомнить: "Говори, где
косметичка! Я ведь не шучу насчет твоей девки..." - "Ты ранен, что ли? -
догадывается Х. - Кто это тебя?" - "Ой, ну хватит придуриваться! Будто сам
не знаешь, кто! Времени же нет, козел ты, гегемон недоструганный!"
Шелестят кусты, скрипит гравий.
- Папа, - говорит Антон, дергая отца за руку, - мне надоело
прятаться, пошли скорей."
На лице Петра - вспышка ужаса. Он видит мальчика. Он дергается на
сидении, кричит, забыв про собственную просьбу не шуметь: "Убери его
отсюда, прикажи ему уйти!.." - и срывает ствол с головы женщины, и
неловким движением сует оружие в раскрытое окно. Крик его оборван. Потому
что ребенок очень быстро, но без суеты вскидывает обе руки и что-то
делает. Гремит гром - одновременно с коротенькой молнией, вылетающей из
рук ребенка. Пронзительный звук вонзается в уши. И наступает пустота.
Антон устало опускает потрудившийся пистолет: эта игрушка для него
действительно тяжеловата. Неожиданно сверкает настоящая молния,
разламывает мир надвое, затем снова гром - тоже настоящий, - и крупные
твердые капли начинают штурмовать пригород всерьез. Наконец хлынул ливень!
Петр проваливается куда-то под руль, оставив на всеобщее обозрение
заляпанное кровью место водителя. Визжит женщина. Ей не нравится на заднем
сидении, она колотит головой в запертую дверцу... А скучный надежный Х. на
удивление легко выходит из ступора. Он прижимает мальчика к себе и
бормочет: "Антошенька, маленький мой, спокойно, успокойся, у тебя случайно
получилось, мой хороший, не смотри туда, не надо смотреть..."
- Еще кто-то едет, - дергает сын отца. - Бежим?
Действительно, к безудержному шуму дождя примешивается рокот
нескольких моторов. Х. открывает заднюю дверцу чужого "БМВ", выдергивает
оттуда свою подругу. Ноги и руки у нее связаны.
- На ножик, - мальчик что-то протягивает, - у меня есть.
Похоже, он отнюдь не нуждается в том, чтобы его успокаивали. Отец
разрезает школьным перочинным ножом веревки, стягивающие женщину. Та
бессмысленно бьется в крепких мужских руках. Вдруг с ужасающей ясностью
слышны голоса: "...где стреляли?.. по-моему, там... грядки чертовы!.."
Людей подбрасывает, словно пружиной. Мальчик тянет мужчину: "Через
участки, папа! С той стороны к ручью спустимся, и сразу в парк!" Мужчина
тянет женщину - без слов. Взявшись за руки, втроем, они вбегают на
территорию только что закончившейся битвы. В спину их толкают еле слышные,
выпущенные издалека реплики: "...Алекс и Гонококк, обойдите со стороны
дороги... Пень, свяжись с ребятами, пусть блокируют лесопарк..."
Беглецы пересекают соседский участок, натыкаясь на трупы и на зреющие
кабачки, минуют времянку, в которой отец и сын отдыхали вечность назад
(возле домика также лежит бесформенное тело), прокрадываются мимо ветхого
хозяйского парника, и затем, через боковой проход в ограде, выскакивают из
благоустроенного пространства. Лишь бы не на улицу, лишь бы не оказаться
на виду! Спускаются по заросшему кустарником склону к ручью, перебираются
на другую сторону, шагая по воде - замочив ноги и не заметив этого.
Женщина непрерывно всхлипывает: "Куда мы, а? Где мы, а?" Мужчина очень
кстати вспоминает: "Там на шоссе машина оставлена!", и конечная цель
маршрута определена.
К машине!
Беглецы просачиваются в лесопарк. Дождя здесь ощутимо меньше, идти не
так противно. Вокруг черные сюрреалистические формы: Черное на Темном. До
сих пор не светает, хотя, казалось бы, белые ночи - оттого, что грозовая
туча настолько низка, что едва не задевает головы людей. Аллеи и тропинки
угадываются с трудом. Дорогу находит Антон, он ведет взрослых уверенно и
безошибочно, он словно видит в темноте. Может, и вправду видит? Цель
близка, однако мужчина вдруг останавливается, чтобы ошарашенно произнести:
- Подождите, кто стрелял в громилу, который меня к земле прижимал?
Все останавливаются вместе с ним.
- Кто вообще тебя защищал на участке, не понимаю...
Ответа нет. Ответить способен только мальчик, а он молчит.
- Не понимаю, - оповещает мир отец. - Кто же тогда убил стариков на
даче? Если не Кирилл с Петром, и не мафия из аэропорта...
- Вот бумажка, - Антон вкладывает отцу в руки мятый клочок.
- Что это? - удивляется тот.
В темноте невозможно рассмотреть, что это. Тогда мальчик смущенно
признается: все очень просто, дед Сергей записал телефон, который по
телевизору передавали, вот и пришлось эту бумажку забрать. "Дед Сергей" -
именно так звали старика, одного из хозяев дачи. Х. молчит, не находя
следующего вопроса, и с места не двигается, потому что неожиданно
вспоминает некую несуразность.
Откуда Антон знает, что хозяев дачи убили?
- Папа, он собирался куда-то идти, сразу после тебя. Взял и пошел,
дурак такой. Наверное, звонить по этой бумажке...
Очередная молния вспарывает пространство - ярко белые лица
сфотографированы Небом. От грохота содрогается рассудок. Отец молчит, а
сын продолжает:
- ...кроме них, никто тебя в Токсово не видел, только дед и бабка,
точно говорю...
Впрочем, отец уже заставил себя открыть рот: "Прекрати, что ты
мелешь!" - он пятится так же, как недавно пятился бандит Кирилл. Он
открывает глаза сверх возможного, словно пытается разорвать веками брови -
почти как Петр за мгновение до... Темно. Проклятая ночь никак не уходит на
запад, но человек наконец прозрел.
- Честное слово, - волнуется ребенок, - я просто бутылочку не успел
достать, а ножами я еще плохо умею. Он ведь на улицу пошел, папа! А я
сначала ему сзади...
Дед Сергей шел звонить по телефону, который записал на дурацкой
бумажке. Тогда юный герой взял кухонный нож, который удачно лежал возле
плиты, и ударил старичка под коленками. Прием такой есть, чтобы
обездвижить - подрезать врагу сухожилия, он после этого ни стоять, ни
сидеть не сможет, только лежать. Дед Сергей был хорошим хозяином, в их
доме все кухонные ножи остро заточены. И сразу кастрюлю с кипятком ему на
голову - у них суп удачно на плите варился. Потом лезвие в шею - хряк. А
бабка услышала, выскочила на кухню... "Да что же ты такое болтаешь,
мерзавец! - ужасается слушатель. - Книжек своих начитался!"
"Он тебе признается, дурак", - булькает горлом женщина...
Оказывается, отец и сын в этом мире не одни.
- Хватит, идем к машине, - решает Х., - там разберемся, - однако не
двигается с места.
Ужас прожигает солнечное сплетение. Кто убил сотрудника почтового
отделения? Ведь с тем любознательным парнем разделались точно таким же
способом, знакомый из прокуратуры ясно нарисовал кровавую картинку!
Давным-давно Х. выяснил это - еще во время сеанса отчаянных междугородных
переговоров. Почему раньше не сопоставил, почему не удивился такому
совпадению? Кто-то подкараулил парня на лестнице, вошел следом, подрезал
ему сухожилия под коленками... Какое мерзкое слово - сухожилия!.. Кто-то
пытал жертву, желая выяснить, действительно ли тот приготовил
разоблачительное письмо... А может, у кого-то просто не получалось убить с
первого раза, вот он и тыкал неумело ножом - кто-то неопытный, совершенно
непохожий на страшного "мясника-затыкалу", если уж ввязавшийся в эти дела
человек не насторожился, вздумал открывать квартиру при постороннем...
Нет, новый вопрос так и не звучит: Х. еще не готов навсегда пересечь черту
между реальностью и кошмарным сном.
Зато продавщица готова: "А что за бутылочка, Антон?" - ласково
спрашивает она.
И вдруг трясет мальчика за воротник курточки: "Что за бутылочка! -
визгливо шипит. - Отвечай немедленно, что за бутылочка, ну?" Ей отвечают
далекие голоса - увы, невпопад: "...ты слышал?.. по-моему на центральной
аллее... ты - к спортшколе... а если к станции?.." Голоса близко. Женщина,
ойкнув, хватается руками за лицо. Забыв про все, она отходит мелкими
шажками, постепенно переходит на рысь, затем на галоп, и мгновенно
исчезает в дожде.
Наконец отец и сын остаются вдвоем.
- Скорей! - психует Х., таща ребенка за руку. - Что ты ногами еле
шевелишь?
- Подожди, - азартно шепчет тот, - давай их задержим. Смотри, как я
умею, - он увлекает отца с тропинки вбок, за деревья, за кусты. - Ну,
папа, - обиженно просит он, - ну, чего ты?
Х. покоряется. Антон дает отцу фонарик, отобранный, как и пистолет, у
одного из бандитов, и просит посветить. Он снимает с плеч свой рюкзачок,
засовывает внутрь руку и осторожно достает откуда-то со дна маленький
пластмассовый флакон. Затем - дротик из игрового комплекта "дартс". Он
вздыхает с сожалением:
- Всего две стрелы осталось. Там на даче некогда было их вынимать
обратно.
Впечатляюще выглядят эти дротики, особенно в дрожащем свете фонарика.
Свет дрожит вместе с рукой мужчины. Страшненькие игрушки - длинная толстая
игла из каленой стали, полированное древко, разноцветное оперение.
Прекрасно летают, хоть и самодельные, ведь у Антона умелые талантливые
руки, Антон тщательно сбалансировал каждый спортивный снаряд. Игла
снабжена несколькими некрасивыми выемками, портящими внешний вид
изделия... Между тем, вскрыт пластмассовый флакончик - талантливыми руками
ребенка. Распространяется пронзительный, душераздирающий запах тухлятины,
словно бы все тухлое, что придумано природой, оказалось собрано вместе.
Антон окунает в бутылочку иглу дротика. Вот зачем понадобились выемки...
Бред! - содрогается Х., роняя фонарик. Его одолевает чувство нереальности.
Сон продолжается, никак не удается проснуться, нет выхода в унылую мирную
реальность...
Место для засады выбрано профессионально - возле больших деревянных
фигур, предназначенных для украшения паркового пространства. Человек за
ними прячется легко и надежно, тем более, когда человеку - девять лет от
роду. Впрочем, отягощенный годами взрослый так же незаметен с аллеи, если
присядет вот сюда, за деревянную Белоснежку в широкой резной юбке до
земли. Антон выглядывает из-за гнома по имени Ворчун. Преодолевая шелест
дождя, в ночи ползут, тихо струятся хвастливые мальчишечьи россказни: как
трое мужиков, направляемые бандитом Петром Романовым, прибыли на дачу - в
гости к семейству Х., - ходили по участку, топтали грядки, и юный герой
заметил их, потому что отнюдь не спал в сарае на соседском участке. Он был
готов к битве, он подобрался к ограде и сразил дротиком Первого. На крик
подбежал Второй и тоже получил иглой в шею. Третий затаился возле
времянки, трусливо водя пистолетом туда-сюда, но этот мужик плохо видел в
темноте из-за своего дурацкого фонарика, гораздо хуже настоящих индейцев,
даже выстрелил наугад, со страху, а возмездие настигло его совсем с другой
стороны - храбрый воин зашел с тыла, в несколько отточенных движений
забрался на крышу времянки, как много раз проделывал это раньше, и бросил
стрелу сверху. Позже, когда из машины возле калитки вылез их главарь - ну,
который был с усами, рыжий, - новые дротики оказались еще не приготовлены.
Но герой не растерялся, вытащил из руки поверженного Третьего пистолет,
подпустил главаря поближе и выстрелил. Попал или нет, не понял, тот сразу
удрал...
Все правильно, - эхом откликаются мысли любящего отца. Мальчик -
хороший гимнаст, способен забраться куда угодно, тренер его всегда хвалил.
И в "дартс" играет с изумительной точностью, во дворе дома у него попросту
нет соперников. А когда в квартире тренируется с дротиками, то любит
представлять, будто подлые враги окружили справедливых индейцев - смешно
так, с нелепыми фразами из фильмов. Маленький еще, обязательно ему нужно
превратить работу в игру... Антон не прерывает воспоминаний. Он гордится
тем, что не сплоховал и в следующей битве, успел подготовиться, не зря
просидел полчаса на дереве возле сарая, поджидая новых гостей ("...
гибкость у мальчика отличная, так скрючивается, что перешагнешь его и не
заметишь..."). Юный воин снова и снова смакует свою победу, однако Х. уже
не пытается что-либо понять. Чувство нереальности происходящего становится
все более изнурительным, нестерпимо вещественным. Понять - значит
спросить, спросить - значит сойти с ума от очевидного ответа... Неужели не
существовало никаких "мужиков в ботинках"? Давно, еще в самом начале ночи?
Которые якобы приходили, когда Х. звонил по междугородному телефону,
которые якобы зарезали хозяев дачи и, не обнаружив постояльцев, поспешили
ловить их на железнодорожную станцию? Зачем сыну понадобилось врать, а
перед этим инсценировать обыск времянки? Чтобы заставить отца немедленно
убежать? Существуют ли иные объяснения?.. Не хватает воздуха. Не
вздохнуть. В глазах - вода и мрак. Задыхаясь, Х. пытается выплюнуть,
выхаркнуть застрявшие в горле вопросы, но...
- Он идет! - изменившимся шепотом сообщает Антон. - Всего один, я его
вижу.
Как мальчик может видеть в такой темноте, где даже время неразличимо?
Сколько еще осталось до спасительного рассвета? Х. хочет что-нибудь
предпринять, потому что Антон уже на аллее. Человек, опасливо бредущий по
страшному ночному парку, немедленно ощупывает беззащитную фигурку ярким
лучом света, полным косой мороси, и удивляется: "Мальчик? Ты что,
заблудился?" Мальчик аккуратно кидает дротик и прыгает в сторону. Человек
успевает крякнуть от боли, угрожающе сказать: "Ну, ты..." и сразу хрипит,
схватившись за грудь, валится на колени, выпускает все из рук - в том
числе огнестрельное оружие, - потом валится совсем, с сухим хрустом
опрокидывается на гравий.
- Буфотоксин... - извлекает Х. звуки мертвыми губами. - Достаточно
царапины...
Антон вытягивает стрелу из упавшего человека и тихо зовет:
- Папа! Где ты поставил машину, с той стороны или с этой?
Да-да, конечно, надо скорей идти к шоссе! Надо торопиться, но ребенок
дрожит от холода, двигается с трудом - устал, мой маленький. И несмотря на
усталость, он героически шепчет, тратит силы на пустые слова, чтобы
успокоить спятившего отца. Мол, ты не беспокойся, папа, маленьким детям
ничего не бывает за _т_а_к_о_е_, никто не имеет права детей в тюрьму
сажать или, например, расстреливать. Даже если поймают - ну, максимум, в
колонию засадят, но это не страшно. Мол, ты не сомневайся - он все вызнал
у опытных людей, прежде чем за Такую Работу взяться. Отец внимательно
слушает и кивает дождю: "...жабий яд, Антошенька... индейцы травят им свои
стрелы, все правильно..." Только когда неподалеку затеваются крики, к
мужчине возвращается разум.
"Стой! - командует кто-то кому-то. - А ну стой, сука!" Выстрел
логически завершает крик. Вновь обретя волю и ужас, Х. ломится сквозь
мокрую растительность. Он бежит почему-то именно на выстрел, хотя,
рассуждая здраво, следовало бы в противоположную сторону. И вдруг
спотыкается о распростертое на траве тело. Чей-то бас удовлетворенно
произносит: "Ага, вот и клиент!" В лицо Х. обрушивается удар света -
концентрированный луч пронзает мозг до затылка. Бас радуется: "Все-таки
нашли тебя, все-таки попался, ворюга..."
Происходит еще один выстрел, и мир становится привычным, черным.
Бандит лежит. Или это не бандит? Плоский фонарик светит в землю. Кто
стрелял?
- Опять не успел дротиком, - застенчиво сообщает мальчик,
запыхавшись. - Из пистолета мне, кстати, не нравится, слишком громко. Тем
более, патроны кончились... - он бросает оружие рядом с фонарем. Он с
интересом склоняется над упавшим человеком...
А сон продолжается. "Илья, это ты?" - шепчет продавщица. Вот,
оказывается, о кого споткнулся неосторожный бегун, вот к кому спешил на
помощь потерявший рассудок герой. "Я здесь, не бойся! - шепчет в ответ Х.,
упав к возлюбленной женщине, обхватив ее руками. - Возьмись за меня,
пойдем к машине. Идти сможешь?"
"Жарко, - жалуется она, - где вода?.." Х. растерянно озирается. Дождь
все еще силен, воды вокруг отвратительно много. "Антон, - зовет женщина, -
ты здесь? Это ведь ты мою собачку отравил, да? Такая здоровая была, и
вдруг сдохла. Зимой, помнишь?" - "Не разговаривай, - умоляет ее мужчина. -
Береги силы." - "Да где же вода?.. - пытается она крикнуть. - Жарко. Где
море?.."
- ...где море? - задыхается продавщица. - Ты уже вернулся из Ялты или
пока нет?
И больше не разговаривает, выполняя просьбу мужчины. "Алена! - трясет
ее тот. - Ты что? Что молчишь?" - забыв о необходимости беречь силы.
- Не плачь, папа, - включается в разговор Антон. - Я за нее уже
отомстил.
У автомеханика Х. была двухкомнатная квартира. У соседки - отдельная
однокомнатная. Так и не удалось соединить лестничную площадку в одно
целое... "...по-моему, вон там стреляли, - слышны бесцеремонные голоса, -
или там?.."
Отец и сын бегут к шоссе. Осталось недалеко. Мальчик хромает, еле
тащится, но не жалуется. Настоящий воин, отец может им гордиться. Воина
никто ни о чем не спрашивает, однако он считает своим долгом объясниться.
Да, яд был проверен как раз на соседской собаке, именно на том
шикарном колли. А что такого? Не на самой же соседке было проверять?
Бутылочку не украл, нет. Можно сказать, заработал. Подружился с одним
мальчиком из класса, у которого папа химическую фирму организовал.
(Точнее, фирмочку - при каком-то химическом институте.) Обычное дело,
ученые дяди и тети таскали с работы любые вещества задаром, чтобы потом
другие вещества делать и официально продавать за границу. Дома у этого
мальчика настоящий склад устроен, два лишних холодильника стоят - с
кодовыми замками, похожие на сейфы, так просто не откроешь. Но он,
конечно, знает коды (подумаешь, тайна!). И в химии, кстати, здорово
разбирается, у своего папы научился. Чтобы подружиться с ним, пришлось
подарить ракету на резиновом моторчике, ну да ладно, для дела не жалко...
Так вот, сын-химик и отлил ядовитую тухлятину из какой-то отцовской
бутылочки, совсем чуть-чуть, а взамен долил туда другую фигню, кажется,
спирт. Ровно столько же долил, и сказал, что всего лишь слабенько уменьшил
концентрацию, поэтому никто ничего не заметит. В холодильнике,
оказывается, хранилась не готовая продукция, а "ингредиенты" - смешное
слово... Фирмочку, между прочим, закрыли и опечатали - после того, как
тухлятина была применена в настоящем деле. И отца этого мальчика забирали,
допрашивали. Но попробуй докажи, что именно он яд кому-то продал, ведь
таких "фирмочек" ужасно много. У отца, тем более, учет был хорошо
организован, как положено, а количество "тьфу-токсина" (или как там его
правильно называть?) сошлось до миллиграмма. В конце концов от человека
отстали, особенно, когда откинулся этот зануда-телевизионщик (ну, короче,
после следующего заказа). Другие химические институты, наверное, точно так
же трясли, но, само собой, ничего не вытрясли - уроды ушастые в
фуражках...
Нет, папа, мальчик из класса никогда бы не признался! Потому что
очень хорошо знает, что бывает за предательство. Тем более, он тоже
мечтает начать деньги зарабатывать, уже сделал себе такую же бутылочку -
сначала хочет попробовать на дворовой кошке, потом еще на ком-нибудь, - но
до сих пор боится. Хотя, чего тут бояться?
Антон, например, не испугался, когда слушал разговор двух сокурсников
- на папином празднике в ноябре. Подвыпившие мужики зашли в детскую
комнату, думали, что пусто. И прямо там же курить начали, гады. А ребенок
играл, прятался в "домике" за шкафом. Он догадливый, он сразу ухватил,
КАКУЮ службу те собрались организовывать, КАКИХ исполнителей решили
подбирать. Было жутко интересно! Поэтому через несколько дней будущий воин
отправил одному из этих людей письмо - по адресу, который нашел в записной
книжке папы. Письмо было не написано, а напечатано на пишущей машинке в
конторе отца. Сын ведь часто ходил к отцу на службу, был там своим. Кроме
как на этой машинке, ребенку негде было напечатать историческое
послание... А предварительно он открыл себе счет в банке, который
обслуживает детей наравне со взрослыми - по специальной карточке с
фотографией. Вот только за последний заказ, ну, за директора аэропорта, он
потребовал послать деньги на счет отца в сберкассе. Этакий подарок от
неизвестного доброжелателя. Мечтал, что отец все-таки съездит с ним в
Ялту, надеялся, что суммы "подарка" хватит. Он очень хотел на море, вот и
размечтался, дурачок...
Антон всхлипывает. А может начинает плакать - неожиданно и по-мужски
скупо. Он ведь не знал, что из-за него подумают на папу, - "опасный
преступник" и все такое, - он старался все предусмотреть, а такое ему даже
в голову не пришло. Он ведь любит папу (странно это прозвучало, диковато,
зато искренне), и честное слово - он не нарочно! Он больше не будет...
Конечно, мой маленький. Если не всякий взрослый умеет предусмотреть хоть
что-нибудь, что же говорить о ребенке? Не расстраивайся, мой родной,
побеждать учатся в боях... Отец снимает с себя рубашку, оставшись в одной
майке, и набрасывает ее на плечи сыну. Это совершенно бессмысленно - ткань
насквозь состоит из дождя и пота. Впрочем, она хранит тепло мужского тела.
"Зачем?" - несчастно спрашивает отец. Снова: "Зачем?", и ничего кроме
этого слова выжать из себя не может.
Х. воспитал догадливого сына. Мальчик мгновенно ухватывает смысл
вспорхнувшего над парком вопроса, и объяснения его столь же естественны,
сколь и просты. Заработать денег, накопив достаточную сумму - чтобы, когда
вырасти, быть богатым. Это раз. (Потому счет в банке и открыл - пусть
проценты накручиваются.) Помочь папе - два. Съездить на море - три...
Каждый день он бегал в сберкассу, проверял папин счет, но вознаграждение
никак не приходило. Так и сорвалась его мечта - следующие за Токсово две
недели августа пожить в Ялте. Вдобавок этот дурак с почты объявился.
Сплошные невезения... А вообще, он очень любил Работать. Причем, он
Работал, только когда отец был на заводе - иногда по ночам, если Х. уходил
в ночную смену, или днем вместо уроков. Но в последнем случае допущенный
прогул обязательно компенсировался усиленными домашними занятиями. Вот
почему на каждое из происшествий Х. имел алиби - к удивлению следственных
органов... Что еще? Исполнять Такую Работу предпочтительнее всего на
пустынных лестницах. Действительно, психически здоровому человеку в голову
не придет, что маленький мальчик, бесцельно околачивающийся возле
лестничных подоконников, может быть смертельно опасен. Человек, очевидно,
его попросту не заметит, протопает по ступеням мимо и не оглянется... Ну,
что еще? До последнего времени использовался шприц-тюбик, это очень
удобно, однако сегодня выяснилось, что дротики не менее эффективны,
особенно, если никак не удается подойти к врагу вплотную. Так же недавно
была опробована новая система - ножиком. Как раз на том дураке с почты,
который по чужим письмам шарил...
Отец пытается что-то спросить, и опять получается только одно слово:
"Почему..."
Почему? Так ведь это самый нормальный способ заработать деньги!
Потому что самый легкий. Проще простого, папа, - сообразительный Антон
давным-давно успел осознать столь очевидную вещь. Всего-то хлопот -
подвернулась скамеечка, и готово. После Того Случая у него полная ясность
в мозгах настала, вот так.
- Какая скамеечка? - неестественно шепчет отец, обретя вдруг подобие
голоса. Он с ужасом чувствует, что трясина ночного бреда засосала его
целиком.
- Ну, скамеечка... - хлюпает носом сын. - Не нарочно получилось... Я
мячиком играл-играл, и попал ей в спину. Несильно, честное слово. А она
почему-то из окна упала...
- Кто - упала? - в который раз не понимает Х. Этой ночью он вообще
трудно понимает человеческую речь. Наверное, очень устал и хочет спать.
Или до сих пор не проснулся...
Беглецы наконец выбираются к шоссе. И удачно - прямо к автомобилю.
Открыть дверь водителя, привычно отключить сигнализацию, снять со стопора
противоположные дверцы салона - быстрее, еще быстрее. "Значит, мячиком
играл и случайно попал?.. - яростно жует Х. жилистые фразы, не в силах
проглотить все это. - А я, значит, во дворе машиной занимался?.. Дура ты,
идиотка - опять, по-твоему, я виноват получаюсь?.. Зачем ты на эту чертову
скамейку взгромоздилась, при ребенке-то?.." Впрочем, дело не прерывается
ни на секунду, движения Х. доведены до совершенства многолетней
водительской практикой. Вот-вот кошмар должен закончиться - благополучно,
как в хорошем кино или пьесе. Но тут появляется Кирилл.
Он появляется чрезвычайно эффектно - из канавы рядом с шоссе, с
хрустом прорывается сквозь черную стену низенького кустарника, - он хапает
одной рукой мальчика, а другой направляет пистолет на застрявшего в дверце
водителя. Мальчик остро вскрикивает от боли, хватка у дяди Кирилла
жестокая, без скидок на возраст. Сокурсник прижимает его к себе и
предупреждает отца: "Спокойно, а то сверну шею твоему петушку." - "Что?" -
непонятливый Х. выбирается из салона. "Видишь это? - показывает бандит
пистолет. - Раньше у меня был газовый, а теперь настоящий. Садись за руль,
поехали." - "Куда?" - "Покажешь, где спрятал расписки, лопух." -
"Расписки?" - спрашивает Х. и тут же лезет обратно в салон. Кирилл
взвизгивает шепотом: "Куда! Стоять!" Х. обращает к нему сумасшедшие глаза:
"Я же отдам, сейчас отдам, они же в "бардачке" лежат..." - "В бардачке?" -
бандит болезненно веселится. - Здесь, в машине? Какого хрена я тебя ждал?"
Ломик лежит на сидении, под рулем, мешается, впивается в колено.
Косметичка, разумеется, на месте, но ей суждено покинуть временное убежище
- спящая вещица выдернута дрожащими пальцами из прочего хлама. Кирилл
томится в нетерпении, развлекая себя и общество возбужденным монологом: "Я
не убийца, ребята, но у меня нет другого выхода. Ведь вы не знаете
главного, лопухи. Я уже начинал об этом говорить, там, возле вашей
дачи..."
Главное состоит в том, что директор аэропорта действительно остался
жив. Кирилл все выяснил, давно взял ситуацию на карандаш. Дело в том, что
антагонистом яда кардиотоксического действия (попросту противоядием) могут
служить вполне обычные сердечные препараты. Ты понял, бездарь? Клиент
лечиться вздумал, то ли от аритмии, то ли от брадикардии - как будто
чувствовал, - ему каждый день внутримышечно уколы делали. И вот из-за
такого совпадения буфотоксин оказался сильно ослаблен. Короче, покушение
не привело к желаемому результату. Директор аэропорта сейчас в реанимации,
а госбезопасность "дурочку" пустила, чтобы ввести в заблуждение
заинтересованных лиц. В настоящее время клиент без сознания, но его
обязательно откачают, и, вероятно, заставят поделиться наболевшим. Значит,
неудачливого исполнителя заказа следует убрать. Впрочем, трудовая династия
Х. и так уже расшифрована всеми, кому не лень, поэтому они перестанут
существовать в любом случае. Но дело не в этом, а в том, что поскольку шеф
"авиаторов" не подох", его холуям позарез нужно спасти расписки, его
холуи, судя по количеству и качеству проехавших мимо автомашин, уже весь
поселок обложили. Вопрос лишь, кто добудет их раньше, "авиаторы" или
"портовики". Или я...
Кирилл ловит брошенную ему косметичку, заметно волнуясь. Он сует
вожделенный предмет в карман, отвлекшись на мгновение, но Х. упускает это
подаренное ему мгновение. Взгляд бандита вновь крепнет - так же, как рука
с оружием. Никаких шансов застать врага врасплох. Прерванный монолог
возобновляется: "Хороший у тебя сынишка, редкостный, - напряженная ладонь
ласкает шею ребенка. - А ведь он талант, настоящий вундеркинд. Я, правда,
не предполагал, что такого рода таланты возможны в природе..."
Х. плавает в невесомости. Он физически ощущает неотвратимое
приближение конца этой ночи, он отчетливо видит подробности того, что еще
не произошло. Он отворачивается. Только бы ночь продолжалась, пусть без
единой искорки света, без единой звездочки, пусть холодная и пустая,
только бы не закончилась... Кирилл все насмехается, говорит и говорит -
вероятно, никак не может решиться. Вероятно, он тоже видит неизбежное и
пока не разобрал, с кого ЭТО начнется. С отца или сына? С сына или отца?
Бандит размышляет вслух: а вот интересно, осознает ли Х., что посылал
своего выродка не просто убивать - это, конечно, жутковато, но бывает, - а
сделал именно наемным убийцей, то есть мясником-профессионалом? Понимает
ли Х., что его гениального выродка обязательно надо уничтожить - придавить
без всяких причин и объяснений, чтобы всем нам потом жилось спокойнее. И
разве сам Х. не думает точно так же, разве не согласен со столь бесспорной
необходимостью?
Когда пистолет в руке бандита, как бы существуя самостоятельно,
обращается с отца на сына, когда ствол оружия беспощадно утыкается в темя
притихшего ребенка, Х. вдруг замечает: "Тут какая-то бумажка выпала", - и
суется в раскрытую дверь вишневой "Лады". "Из косметички, что ли?" -
озабоченно спрашивает Кирилл. Пистолет перемещается обратно - медленно,
очень медленно. Никакой бумажки на сидении нет, есть ломик. Инструмент
вытаскивается - и сразу с размахом, с амплитудой, - страшно вылетает из
дверцы, превратившись в снаряд. Пистолет опаздывает, запутавшись в сложных
мыслях хозяина. Х. бьет сокурсника загнутой частью гвоздодера в голову.
Заточенные стальные лепестки легко входят в препятствие по самое
основание, что-то там сминают, выворачивают наружу - Х. не смотрит. Он
смотрит на Антона. Все в порядке: сын вырывается, прыгает к машине,
забирается в салон. Пистолет безумца так и не выстрелил. Все в порядке...
Отец долго и странно кашляет, не может остановиться: у него что-то
происходит с дыхательными путями. Впервые в жизни он убил человека, а этот
раздражитель оказывается покрепче табачного дыма.
Отец заставляет себя придти в чувство, ибо не время раскисать. В
несколько приемов он спихивает тело с обочины в канаву и залезает в
машину.
- А куда мы поедем? - спрашивает сын.
Водитель уверенно кладет руки на руль. Он отвечает, не задумываясь,
будто решил этот вопрос давным-давно:
- Поедем в Ялту.
- Прямо на машине? - восхищается сын.
- Прямо на машине. Ты же мечтал в Ялту? - он пусто смотрит сквозь
лобовое стекло - вперед. Он заводит мотор и добавляет. - Хрен нас в Крыму
найдут, да и искать там уже не будут. Долларов куча есть, не пропадем.
Доллары кончатся - придумаем, как ваши сраные расписки продавать...
Мимо с воем проносится патрульная машина. Потрепанная "Нива", в
которой сидят не менее потрепанные, уставшие за ночь сотрудники. Трое.
Если трое - значит, не группа захвата, - облегченно вздыхает опасный
преступник Х. - Если "Нива", значит, не госбезопасность... Страшная машина
метров через пятьдесят вдруг тормозит, разворачивается и начинает
неторопливо возвращаться.
Приближается...
Водитель вишневой "Лады" заторможенно наблюдает за этими
перемещениями, вновь попав в состояние невесомости. Бежать? Срываться с
места и уходить на полном газу? Устраивать безобразные гонки на скользком
сумеречном шоссе? Но ведь двигатель еще не прогрелся... Что предпринять,
как спастись?
- Пускай они тебя обыскивают, если хотят, - тоненько говорит Антон. -
А на меня им плевать, вот увидишь. Я сзади буду...
Водитель с бессмертной фамилией Х. смотрит на пассажира, сразу поняв
его простую мысль. Отец и сын встречаются взглядами - впервые за эту ночь.
Впрочем, на востоке уже разгорается завтрашний день.
- Папа, ты не бойся, мне никто ничего не сделает.
Мальчик привычным жестом вытаскивает из рюкзачка свою бутылочку и два
оставшихся дротика.
Александр ЩЕГОЛЕВ
ДРАМА ЗАМКНУТОГО ПРОСТРАНСТВА
1
Телефон.
Человек удивился. Из охраны, что ли? Нет, звонит городской. Секретный
сигнал? Или проверка?... Осторожно взял трубку.
- Саша! - обрадовался незнакомый женский голос. Слышимость была не
очень хорошая.
- Да. Это я.
- Сашенька... - голос нежный, интимный, пробирающий до самых
низменных мужских глубин. - Сашуля, странно ты как-то говоришь. У тебя все
в порядке?
- Все в порядке, - промямлил он, вспотев от неловкости. - А вы кто?
Голос резко изменился. Стал вдруг хищным, страшным.
- Тебе что, неудобно говорить?
- Почему? Удобно.
- Ты не один? А-а? Ответь! Не один?
Он повесил трубку. Ошибка, не туда попали. Телефон немедленно
затрезвонил вновь - решительно, требовательно, жадно.
- Ты чего трубку бросаешь?
- Вы куда звоните? - вежливо просил он. Женщина встревожилась:
- Алло! Это Институт средств производства?
- Да.
- Отдел "Управляющие микро-системы"?
- Да.
- Сашенька, кончай валять дурака, - устало вздохнул голосок. - Я так
волнуюсь, придумываю себе неизвестно что. Ты же знаешь... я соскучилась...
Терпение - это талант. У него, к счастью, не было талантов.
- Послушайте, - сказал он твердо. - Зачем вы сюда звоните?
И тогда его атаковали. Это было что-то невообразимое: рычание, слезы,
хохот. Стук зубов о трубку. Сквозь буйство звуков прорывались стыдные
утробные стоны: "Мерзавец! Я так и знала! Ты там не один! Я знала это,
знала!" Очевидная, классическая истерика, высшей пробы, как в лучших
домах.
Чужие страдания - заразная штука. Начинаешь почему-то думать о смысле
жизни. Не колеблясь, человек освободил уши и мозги от всего лишнего -
телефон только слабо звякнул.
2
Началось дежурство с того, что я его принял. В семнадцать ноль-ноль я
спустился с третьего этажа к проходной и познакомился со стрелками
военизированной охраны. Охрана - это пять бабушек, объединившихся волей
служебного долга в сплоченный караул. Слова "стрелок" и "военизированная"
- не моя ирония, просто у бабушек такая должность. Я получил под расписку
документацию, затем вернулся в лабораторию, на рабочее место. Вообще-то
ночной дежурный должен размещаться в приемной замдиректора: там его боевой
пост, а никак не в провинциальном, забытом всеми отделе. Но мне объяснили,
что так можно. Если понадоблюсь, найдут. И я понял. У нас многое можно,
пока все тихо. Поужинаю, поработаю, посплю, получу за это два выстраданных
отгула, а утром в восемь ноль-ноль дежурство закончится.
Выданная мне документация состояла из журнала и разнообразных
инструкций. Я внимательно прочитал то, что было написано в журнале до
меня, и постарался не ударить в грязь лицом. Придумал первую фразу:
"17.00. Инженер отдела "Управляющие микросистемы" дежурство по институту
принял!" Так прямо и написал, это была чистая правда. Поставил фамилию,
инициалы, подпись, и тем завершил ритуал принятия дежурства.
Из инструкций я узнал, что мне категорически запрещается спать. Иначе
говоря, надувной матрац, который заботливая мама подвезла мне к проходной,
свидетельствует о моей безнадежной идейной незрелости. В конце рабочего
дня я позвонил домой, сообщил о дежурстве, мама и примчалась, собрав
заодно легкий ужин. Неплохо, а? Я человек молодой, но основательный... Еще
мне запрещалось передавать дежурство постороннему лицу - той же маме,
например. Зато я имел кучу прав. В случае чрезвычайных обстоятельств я
мог, скажем, запросто вытащить директора из объятий жены, если он,
конечно, ночует дома. Кроме того я почерпнул массу бесценных сведений о
том, как надлежит принимать пакеты от курьеров, а также: что полагается
делать при получении таинственного сигнала "Земля" или кого и в какой
последовательности оповещать при получении еще более таинственного сигнала
"Весть". Дохнуло из этих документов жутковатой революционной романтикой, и
я понял, что дежурство на самом деле - поручение серьезное, взрослое.
Задание. Хотя лично я в шпионов не верю. Вот злые духи - другой разговор.
3
Он ужинал. Он закончил с вареным яйцом и развернул бутерброды с
сыром. Впился зубами. Хорошо. Отхлебнул из термоса чаю... Удобный стол у
начальника отдела, - мельком подумал он, - большой, вместительный. Ему,
молодому специалисту, до такого еще ползать и ползать...
Вокруг была тишина. За окном - черный институтский двор, в коридорах
- тьма, полная враждебности. Впрочем, дверь прочна, замок надежен, да и
какие опасности могут быть в пустом институте? Человек сбросил с
начальнического стола крошки и, в меру благоговея, развернул журнал
ответственного дежурного. Предстояло вновь осквернить проштампованные
страницы.
"22.00 - 23.00. Совместно с начальником караула произведен обход
территории института. Отмеченные недостатки: 1. В помещении РИО не
выключен свет. У охраны ключей не оказалось, поэтому пришлось вскрыть
дверь. Внутри обнаружены пустые бутылки, недоеденный торт, окурки.
Сотрудниц не обнаружено. 2. В приемной всех шести замдиректоров оставлена
включенной радиотрансляция. 3. В мужском туалете найдены документы с
грифом "Служебное", относящиеся к отделу кадров".
Действительно, в 22.00, на пару с наиболее молодой из
бабушек-стрелков, он отправился по маршруту. В строгом соответствии с
инструкцией. Вдвоем они бродили по пустому зданию, по внутренним дворам,
выгоняли заработавшихся допоздна сотрудников, проверяли на опечатанность
двери особо важных помещений, остальные двери проверяли просто на
закрытость, свет - на выключенность, в общем, занимались делом нужным,
государственным. Дежурный лихо светил фонариком и гордился. А потом обход
закончился, и он вернулся к себе в лабораторию. Это был тяжкий, полный
мрака путь: освещения нигде нет, в институте космический вакуум, слух
напряжен до предела чувствительности, мышцы на боевом взводе. К сожалению,
полагалось совершить еще один обход, утренний, затем зафиксировать
результаты в журнале, но ему в охране шепнули, что нормальные люди вполне
обходятся без. Главное, не забыть отразить факт письменно.
Ну и влепят завтра кое-кому! - хихикнул он, схлопнув картонные
створки. И за невыключенный свет, и за незакрытую дверь, а за винные
бутылки - страшно представить. Как ему в свое время, когда он оставил
открытым окно в лаборатории. Чугунным кулаком порядка по сытой ротозейской
морде. Кому положено, те умеют...
Было 23.15 вечера. Или ночи?
4
Он вздрогнул. Вскочил. Чуть не умер. Вдруг послышалось, будто из
коридора донесся... Померещилось?
Нет. Через пару секунд женский смех повторился. Гулкое кваканье.
Очевидно, женщина обнаружила что-то крайне забавное, женщина искренне
развеселилась - очень простое объяснение... Он прыгнул к выключателю и
сделал темно. В ушах стучало, руки почему-то были холодными. Хоть бы
померещилось, - подумал он, и тут стали слышны шаги. Мощное уверенное
топанье. Кто-то хозяйски шел по коридору, бренчал ключами, сопел носом.
Остановился точно у двери отдела - с той стороны обшарпанной деревяшки.
Боже мой... Дежурный по институту опустился на корточки, затем на
четвереньки, и затаился, уже ничего не соображая. Он ясно услышал: кто-то
пытается открыть замок. Ничего не получилось: замок был хитрый,
предусмотрительно застопоренный им изнутри. Кто-то нерешительно подергал
дверь, прошептал мужским голосом: "Что за дела?", постоял в растерянности
и удалился. Дежурный уткнулся лбом в паркет. И вдруг понял, что он жив,
что наконец он может дышать. Оказывается он давно не дышал.
Он бестолково пополз к телефону, натыкаясь в темноте на предметы.
Сердце отплясывало разудалую чечетку. Позвонить в охрану? Нельзя, в
коридоре услышат. И вообще, что охране сообщить? "На связи дежурный.
Нечистая сила рвется ко мне в гости, разговаривает голосом мужским,
смеется женским, спасите меня, пожалуйста." Стыд. Опытная бабушка-стрелок
смекнет: парень неосторожно обращался со спиртом, украденным из запасников
завлаба - забыл разбавить. Или резонно предложит: "Гражданин ответственный
дежурный, почему бы вам не выйти в коридор и не потребовать у посторонней
силы пропуск?" Стыд, стыд...
Телефон ударил первым. Это было неслыханным вероломством. Как выстрел
в ночи, как нападение на спящего. Дежурный вскочил с пола: брать? не
брать?
Взял.
"Да!" В трубке была зыбкая тишина, подрагивающая от чьего-то дыхания.
"Алло, алло, дежурный слушает!" Тишина. Внимательная, чуткая, живая -
ничего кроме. "Кто вы?" - он взмолился последний разок и осторожно опустил
трубку. Пустота, царящая вокруг, мгновенно всосала отзвуки бессмысленных
вопросов.
Теперь звонили по местному, из института.
Дежурный сел куда-то, - вероятно, за стол начальника отдела, - держа
потными пальцами телефон. Тот почему-то дергался. Дежурный окинул взглядом
поймавшую его черную чужую комнату и понял, что теперь не сможет заставить
себя включить свет. Мало того, не рискнет пойти в туалет, даже если будет
гибнуть от распирающего организм желания... Тем временем кто-то
неторопливо подошел к двери и спросил:
- Шура, это ты, что ли?
5
Наш отдел представляет собой тупик. Не в социальном смысле,
разумеется, а в архитектурном. Главный институтский коридор имеет
небольшое ответвление, в котором располагаются: аудитория с партами и
доской, дисплейный класс, машинный зал, агрегатная и, наконец,
лаборатория, где тружусь я. Коридорчик с перечисленными комнатами и есть
отдел "Управляющие микросистемы". Коридорчик упирается в дверь. За ней -
последняя комната, главное помещение отдела. Здесь резиденция нашего
начальника, оборудованная секретаршей, сейфом, телефоном - все, как у
людей, - здесь же и мой нынешний пост. Короче, описываемое место - это
аппендикс в чреве прославленного учреждения. Ловушка.
Нет, я не струсил. Просто распсиховался, что тут странного?
Выработанная эволюцией физиологическая реакция. Другой молодой специалист
на моем месте бы спятил. Вот почему когда я снимал замок со стопора, у
меня примитивно тряслись руки. Ощущение гадкое, настоящий отходняк.
- Подожди, - сказал я. - Сейчас открою.
Гость мощно шагнул - большой, квадратный, - вдвинулся, словно поршень
- с неудержимой легкостью. Он включил свет и спросил, морщась:
- Чего сидишь в темноте?
- Сплю, - соврал я, спрятав дергающиеся руки в карманах.
Это был Лбов. Коллега Лбов. Его рабочий стол стоит в лаборатории
рядом с моим, мы понемногу приятельствуем, мы оба - просто инженеры. Он
пришел сюда по распределению года на два раньше. Спортсмен, хотя и бывший.
Уже повесил штангу на гвоздь.
- Ну, ты меня напугал, - сказал он, гоготнув истинно по-спортсменски.
- Чего это, думаю, дверь изнутри закрыта?
- Это ты звонил? - спросил я его. Фраза была непомерно длинна. Чтобы
справиться с ней, пришлось сосредоточиться, потому что предательская дрожь
еще рвалась на волю.
- Я звонил. А что? Выяснял. Зато как твои "Алло!" в трубке услыхал,
так сразу все и понял. Дежуришь?
- Дежурю.
- Ну и дурак.
Я очнулся. Я посмотрел в его ухмыляющуюся рожу. Все нормально,
обыкновенный Лбов. Только глаза почему-то томились ожиданием - ожидание
стояло в глазах неподвижно, молча, как трясина, - и тогда я вспомнил свои
обязанности. Я задал резонный вопрос:
- Почему ты в институте?
- Что, расстреляешь на месте? - это Лбов так пошутил. - Не бойся, у
меня есть разрешение на работу в ночь. Служебная записка лежит в охране.
- У нас в отделе нет ночных работ.
- Причем здесь отдел? Я записался в вычцентр.
Он плавно проследовал мимо, сдвинув с места застоявшийся воздух, сел
за начальнический стол:
- Слушай, почему ты спишь не в лаборатории? Я когда дежурю, всегда
сплю там.
- Здесь телефоны, - объяснил я ситуацию. - Может поступить
какой-нибудь секретный сигнал.
Про надувной матрац ничего не сказал, естественно. Незачем ему знать
мои маленькие хитрости - он парень хороший, но обожает неудачно острить.
Пусть думает, что я сплю сидя.
- А зачем ты сюда поднялся? - продолжил я серию резонных вопросов. -
Ворвался, мешаешь тут.
Лбов спохватился. Пробежал суетливым взглядом по мне, по телефону, по
циферблату часов, и вдруг рявкнул: "Тьфу!" Замолчал, думая. Лицо его ясно
показало: думать ему приходится, мягко говоря, о чем-то неприятном. Лицо
сослуживца Лбова всегда было откровенным до неприличия.
- Спасибо, что напомнил, - выдал он наконец. Затем тревожно спросил,
- Шура, сюда никто кроме меня не звонил?
- Какая-то женщина по городскому телефону. Выпытывала, один я здесь
сижу или нет.
Бывший спортсмен издал вздох. Это было похоже на тепловоз. Выпустив
пар, он возложил растопыренную пятерню на телефонный аппарат прямо перед
собой:
- Ясно, это она.
- Кто?
- Шура, я шел сюда, чтобы позвонить жене. Теперь ты успокоился? - и
принялся остервенело терзать диск.
- Приветик, - сказал он через минуту, - это я. Как где? На работе.
Подожди, не хами. Не хами, я сказал. Ты не со мной говорила, дура! Да
подожди ты! Мы с ним вместе работаем, он сегодня дежурит. Его тоже Сашей
зовут, поняла?.. - гримаса была неописуема. - Не реви. Не реви, я сказал.
Кончай реветь, дура...
Смотреть на лицо Лбова было явной бестактностью. Все равно, что
читать чужие письма. И я отвернулся. Странные, однако, у них с женой
отношения, мне такого не понять.
- Тезка, скажи ей, как тебя зовут, - попросил Лбов.
- Александр, - громко назвался я. - Талантливый инженер.
- Ну перезвони, если хочешь, - равнодушно произнес Лбов и разжал
пальцы. Трубка попала точно на рычаг. - Хвали себя сам, ругать тебя будет
жена, - задумчиво изрек он дежурную мудрость, невпопад, по обыкновению. -
Слушай, талантливый инженер, зачем ты ей ляпнул, что ты Саша?
Я удивился.
- Так я же действительно Саша.
- Ну и дурак, - заржал.
Телефон вякнул.
- Я, - дохнул Лбов в трубку. - Убедилась? Да. Нет, следующей ночью
тоже. Нет, не перестал ночевать дома, просто очень много работы. Да,
кошмарно соскучился. Спокойной ночи, маленькая.
Мне все это надоело. Время бездарно тратилось, а ведь у меня был
такой план, такая мечта, и как раз я поужинал, в моем распоряжении имелись
полтора полновесных часа, а тут пугают, хамят...
- Ладно, поговорил с женой и проваливай. Саня, ты мне в самом деле
мешаешь, я тут собирался еще поработать.
- Ты же спал, - сразу сказал он. Будто ждал. И посмотрел мне в глаза.
Посмотрел нехорошо, недобро - решал в уме уравнение, где я был в качестве
неизвестной. Лицо его... Я отчетливо понял: все-таки что-то не так. Не так
просто. И вдруг вспомнил. Женский смех в коридоре!
- Да, я же не извинился! - неожиданно улыбнулся мне Лбов. - Я ведь
тебя разбудил, - он встал. - Слушай, я хотел попросить...
Было видно, что мысль его беспорядочно мечется, ищет неотразимые
слова. Но тут явственно зацокали каблучки. Звук быстро приближался: кто-то
шел, направляясь сюда же, в конец тупика-аппендикса. Лбов сел. Я в
очередной раз покрылся потом и придвинулся к бывшему спортсмену. Цокот
стих, напряженный голос еле слышно позвал:
- Саша, ты здесь?
6
Опасливо заглянула, щурясь от света, вошла и остановилась. Вроде бы
молодая. Хотя кто их разберет, они сейчас все молодые. Вот невезуха, -
подумал дежурный, оправляя пиджак. - Девицы здесь только не хватало...
Полновата, правда. Я таких мягоньких люблю, впрочем, я всяких люблю,
жалко, они об этом не знают...
- Ты чего приперлась? - первым вступил в беседу инженер Лбов.
- Здравствуйте, - сказала девица дежурному - персонально.
- Чего приперлась, говорю? - повторился Лбов. Иногда он становился
назойлив. Гостья распрямилась, хотя и так была, казалось бы, строго
вертикальной.
- А ты чего застрял? Бросил меня там!
Лбов с горечью констатировал:
- Маленькой страшно.
Сегодня всем страшно, - мысленно усмехнулся дежурный.
- Вы кто? - спросил он. - Здравствуйте.
- Я ее в нашей лаборатории оставил, - начал объяснять Лбов. - Чтобы
ты лишний раз слюни не пускал. Это студентка, она у нас на практике.
Покажи дяде пропуск, маленькая... Все в порядке, Шура, она не шпионка,
только вот разрешения на работу в ночь у нее, естественно, нет. Так что
звони, докладывай.
- Ага, - сказал дежурный. - Сволочь ты. Знаешь же, что не позвоню.
Коллега заулыбался.
- Понимаешь, она в общаге живет. А сегодня никак не может там
ночевать, кое-какие обстоятельства. Вот я и помог человеку. Это очень
печальная история, Шурик.
Диван, - подумал дежурный. В лаборатории имеется диван. Они шли в
лабораторию... Неужели настолько банально? Неужели суть этой возни стара,
как история грехов человеческих?
- И кроме того, - продолжал Лбов, - ей ужасно хочется... - он сипло
хмыкнул, - ...как следует поработать в сети. А студенточкам время не
очень-то дают. Да и днем каналы дефицит, сам знаешь. Это главная причина
ее присутствия здесь.
- Да! - подтвердила студентка. Громко, вызывающе. В нежном голоске
прорезалась сталь. Лбов коротко глянул на нее и снова хмыкнул.
- Отличница, - сделал он последнее пояснение.
Хватит, - решил дежурный, - надоело вранье.
И нанес сокрушительный удар.
- Значит, пришли в ночь работать? - едко уточнил. - В сети? А я ведь,
Саня, совершал обход. Около вычцентра был, там все закрыто, ни техника
нет, ни системщика. Плохо ты продумал легенду, Саня.
Бывший спортсмен умел держать удары, даже не покачнулся. Обрадовался:
- Шура, я как раз начал тебе признаваться, да вот отличница, - он
кивнул, - заявилась, перебила. Попросить тебя хотел. Конечно, ихние
железяки мне на фиг не нужны, просто я... В общем, я собирался на "Жуке"
поработать.
- На "Жуке"? - вскинулся дежурный. - Ты тоже?
- Почему тоже? - Лбов удивился. - А кто еще?
Дежурный опустил взгляд.
- Никто...
- У меня все отлажено, Шура, я уже несколько вечеров сюда прихожу и
работаю. Мне нравится... Короче, пустишь в лабораторию? Ты сегодня
начальство.
Дежурный яростно жевал губы. Что-то ему не нравилось в просьбе
сослуживца, чем-то он был откровенно недоволен. Испоганили план, -
тоскливо думал дежурный. Как быть? Плюнуть, смириться?
- Про разрешение ты мне, конечно, наврал, - зачем-то сказал дежурный.
Лбов наивно улыбнулся. - Ясно, прятались где-нибудь в сортире... -
дежурный пусто посмотрел на девушку. - Ой, извините... Ладно, плевать мне,
где вы прятались. Только зачем ты студентку привел? Очень прошу, не ври.
- Меня зовут Лариса, - звенящим голосом сообщила девица. Оказалось
вдруг, что она стоит совершенно пунцовая. - Я могу и сама вам объяснить,
Александр-простите-не-знаю-отчества. Дело в том, что меня тоже интересует
микросерф марки "Жук", и ваш друг Александр Владимирович любезно
согласился продемонстрировать аппаратуру в действии.
- Ты же понимаешь, - добавил Лбов. - Днем "Жук" не включишь.
- Я понимаю, - сухо сказал дежурный.
Он действительно понимал. Теперь-то ему все стало ясно. Собрались
работать! Ночью! Вдвоем! Этой "отличнице", видно совсем-совсем нечего
терять... Дежурный здорово злился. Хотя, неизвестно, чего в нем было
больше - раздражения или зависти. Одновременно он ощущал смутное
облегчение, потому что оказался прав: никакие микросерфы Лбова явно не
интересовали. Бывшему спортсмену всегда требовалось от жизни только одно.
Знаем, знаем. И это по-человечески так понятно.
- Ладно, - сказал дежурный. - Но только на полчаса, не больше! Имей в
виду, Саня, через полчаса я приду в лабораторию.
- Можешь пойти с нами, - скривился на миг Лбов. И махом встал.
Заметно было, что его одолевает жесточайшее нетерпение: суетились руки,
играли глаза. - Лора, маленькая, за мной! - гаркнул он. - Дядя сегодня
добрый.
7
Я не умею беседовать с привлекательными женщинами. Я временно
становлюсь придурком. Мне почему-то начинает казаться, что мои реплики
невыносимо фальшивы, что со стороны совершенно ясно - на самом-то деле в
мыслях у меня гнусность. Причем собеседница прекрасно понимает, что именно
у меня в мыслях. Но голову мою, и это самое противное, действительно
одолевают не вполне чистые фантазии - то ли по причине навязчивого
опасения не иметь их, то ли потому, что привлекательная женщина извечно
освобождает низменное в мужских головах. Есть в этом что-то болезненное.
Короче, я боюсь привлекательных женщин.
И вообще я женщин боюсь.
Ну, а в такой двусмысленной ситуации было просто безумием -
беседовать. Однако я справился. В чем дело? - спросил я для начала, желая
рассеять недоумение. - Зачем пожаловали, сударыня? Она объяснила: ей
слегка не по себе. Она ничего не понимает. Лбов привел ее к "Жуку", усадил
рядом, врубил аппаратуру, начал показывать, растолковывать, но делал он
это крайне путано, попросту невразумительно, с каким-то оскорбительным
равнодушием, будто думал о чем-то гораздо более важном. А дальше и вовсе
повел себя дико. Он выключился. Натурально. Лбов забыл о том, что рядом
сидит гостья: перестал реагировать на вопросы, вообще перестал
разговаривать, только стучал пальцами по клавиатуре и экран разглядывал.
Наверное, увлекся работой. Или обиделся, а? Даже не обернулся, когда она
встала и ушла. В самом деле, зачем ей там было оставаться? Твой друг
странный парень, - добавила Лора. - Какой-то он... Лора - это
уменьшительное имя, исключительно для друзей. И тоже можно на "ты". А мое
имя - Шура, исключительно для подруг... Да, она учится в Промышленном
институте, готовится стать видным инженером. Зачем, разве ее не тревожит
компьютеризация? Нет, не тревожит. В условиях нашей экономики
информационная война невозможна, следовательно размах компьютерной
преступности и прочих газетных ужасов вряд ли достигнет и четверти
западного уровня. И вообще неизвестно, угрожает ли нашему обществу такое
технологическое чудо, как "всеобщая компьютеризация". Так она полагает. По
крайней мере, в обозримом будущем чудес не ожидается, поскольку за пяток
лет учебы в ВУЗе она вдоволь насмотрелась на наших подрастающих
специалистов и наелась по горло работой на технике отечественного
производства, поэтому радужные перспективы склонна оценивать трезво,
спокойно, с юмором...
Беседа с привлекательной женщиной получалась - никакой вам
двусмысленности! Лора оказалась девочкой серьезной, увлеченной нашей с ней
специальностью, одним словом - отличницей. Что скрывать, во многих
вопросах она явно разбиралась лучше меня. Впрочем, тс-с! - зароем это
малоприятное наблюдение поглубже. Я был не прочь подарить ей свою любовь,
и немедленно, если бы не Лбов, конечно... А что Лбов, ну что такое - Лбов!
Мне, разумеется, плевать на подробности их отношений, но познакомились они
всего неделю назад. Ее засунули практиковаться в отдел ГАСов, а у этого
жлоба там друг детства трудится, этот жлоб ходит туда в рулетку играть, ну
и сошлись они с Лорочкой на обсуждении персональных ЭВМ. Он, кстати, сразу
показался ей странным. Хотя, если честно, она чуть не спятила от счастья,
когда узнала, что в нашем аппендиксе есть настоящий фирменный "Жук". Лбов
- это типичное знакомство по расчету... Кстати, Саша, "Жук" мощная система
(ты ведь знаешь, да?), в него даже встроен флэш-модем для телефонной
сети... Почему мощная, обыкновенная, - я тоже показывал эрудицию. - Только
другая элементная база, и все. Ну и плюс новомодный сервис... В общежитии
- нет, она никак не могла остаться на ночь! Как на зло, сегодня ни одной
из соседок, а там комендант - противный мужик - клеится (понимаешь, да?),
устроил бы вечерок отдыха, только и ждет момент. Она раньше уже два раза
не ночевала, боится коменданта. А тут как раз Александр Владимирович
подвернулся... Лбов? Нет, его она не боится (что ты, что ты!), культурный
же человек... Да! - она мило посмеялась над моим остроумным замечанием. -
Действительно, "Саш" нынче развелось, как котов, действительно, "Саша"
нынче не имя, а обозначение особи мужского пола, вроде "молодого
человека". Кстати, анекдот из серии о молодой семье...
Я совсем забыл про время. Когда опомнился - обнаружил, что полчаса,
щедро подаренные мной, давно канули. Лбов не появлялся, тогда я храбро
встал.
8
За окном черно. Мерцает экран дисплея. Необъятная фигура на крохотном
стуле - спиной к дверям. Под рубашкой равномерно перемещаются каменные
бугры, тренированные руки парят над панелью. Тишина: "Жук" как всегда
бесшумен. Кадр из фильма ужасов.
- Я же говорила! - прошелестела студентка, вдруг прижавшись к
дежурному. Одуряюще повеяло теплым, и тот на миг застыл - не от страха
перед увиденным, от нежданной близости. Затем решительно шагнул, сломав
все.
- Ну, хватит! Саня, давай выметайся.
Лбов молча работал.
- Кончай, - предложил дежурный еще раз. Но коллега и не думал
пользоваться навыками устной речи, он зачарованно следил за мелькающими на
экране строками, пальцы же его стремительно порхали по клавишам.
Действительно работал! Поразительно. Было в его облике что-то поэтическое,
одухотворенное - Лбов творил. Что с ним? Дежурный заглянул ему в лицо: там
напряженно пульсировала творческая мысль. Впрочем, поведение спортсмена
было настолько непонятным, что у дежурного не получилось раздражения или
злости. Получилось беспокойство. Он осторожно тронул приятеля за плечо.
Тот не удостоил его вниманием, даже бровью не повел - просто работал -
тогда дежурный закрыл ладонью экран. Спортсмен вздрогнул и грубым, очень
естественным движением убрал помеху, так и не повернув головы.
- Ты что? - растерянно спросил дежурный. Оглянулся. Студентка
заглядывала в дверь, почему-то не решаясь войти внутрь, глаза ее были
совершенно круглыми. Он постоял несколько мгновений, подождал неизвестно
чего... И повернул на пульте ключ - туда и обратно.
Экран вспыхнул. Затем стал чистым.
Тут же - неодолимая сила скрутила дежурного узлом, протащила к
дверям, швырнула наружу, он успел только заметить, как выдуло из дверного
проема вновь обретенную приятельницу, услышал ее девчоночье: "Мамочка!" -
а может быть собственное? - и страстно обнял стену в коридоре, влепив
губами в крашеную штукатурку.
Александр Владимирович Лбов появился через минуту. Имел абсолютно
нормальный вид, правда, слегка встрепанный. Разминал кисти рук. Озабоченно
жевал губы.
- О-о, вы здесь! Чего в коридоре топчетесь, не заходите?
Стесняетесь?.. У меня что-то произошло, память вдруг очистилась.
Напряжение упало, наверное. Шура, лампочка не мигала, не заметил?
Сказал все это - будто ничего такого.
- Сволочь! - закричал дежурный, косясь на студентку. - Чего дерешься,
то? Обещал полчаса, а сам!
- Ошалел? - теперь удивился Лбов.
Студентка водила глазами - с одного сотрудника на другого. Дежурный
продолжил крик:
- Катись в свой вычцентр! Или в свой сортир, куда хочешь! Приперся
тут, жить мешаешь!
- Подожди, Шура, не ори, - очень спокойно сказал Лбов. - Не понимаю,
чем я тебе мешаю? Сиди себе в отделе, дежурь, а лучше всего надуй матрац и
спи.
Дежурный осекся.
- Какой матрац?..
- Да ладно тебе, не бомба же в твоей сумище. Я сам такой притаскиваю,
когда дежурю... Короче, чего ты бесишься, объясни?
- Думаешь, ты один умный? - высокомерно предположил дежурный, вновь
отдаваясь клокочущей ярости. - Думаешь ты один умеешь и любишь работать? Я
между прочим специально напросился на ночь вне графика, чтобы...
- Не ори, дурак, - повторил Лбов.
- ...чтобы начать, наконец, заниматься делом! Днем ведь к "Жуку" и
таракан не подберется - отгородили, опечатали! Может я только и ждал
десяти вечера, когда институт закроют, а потом - обход дурацкий, а теперь
- ты!
Лбов заметно сузился. Будто сдулся. И стал тихим.
- Так, - сказал он. - Ясно, тебя тоже "Жук" интересует. Я
чувствовал... Значит, ты разлюбил нормальные персоналки?
Он внимательно посмотрел на дежурного, затем на студентку - абсолютно
пустым взглядом, - и снова на дежурного. С вязким, нехорошим любопытством.
И задумался. Затем он посмотрел на дверь лаборатории, голодно и
нетерпеливо.
- Тебя, кстати, девушка ждет, - заметил дежурный, уже вполне мирно.
- Инструкция по программированию знаешь где лежит? - с подозрительной
покорностью спросил Лбов.
- А как же! У завлаба в столе. Я ее смотрел, там операционная система
стандартная, - он взялся за дверную ручку, потянул дверь на себя.
Но тут случилось.
Лбов сгреб дежурного в охапку и потащил в конец тупика, хихикая
басом, бормоча всякие глупости, что-то вроде: "а еще очки одел... а еще в
шляпе..." Тот рвался, брыкался, впрочем, сопротивляться было бесполезно,
потому что сил у спортсмена хватило бы на пяток подобных жеребцов. Он
засунул дежурного в помещение отдела, навалился на дверь, всунул ключ в
замок, провернул до упора. Со стороны это выглядело так, будто школьники
резвятся на перемене. Забавно и трогательно.
- Пусти, придурок, я позвоню в охрану! - взвизгнул дежурный.
- Звони, - разрешил Лбов, доставая перочинный ножик. По стене не
слишком высоко тянулась пара двужильных проводов - беззащитные, розовые -
от местного и городского телефонов. Он аккуратно надрезал изоляцию, поле
чего закоротил каждый канцелярской скрепкой. Как и дежурный, он был
человек запасливый. Выцедил в дверь:
- Конкурент недоношенный. Конкурентишко. Подумаешь, герой, вне
графика дежурит. А я вообще дома не ночую, понял! Жена бесится, стерва
деревянная...
- Пошел ты на!!! - харкнула дверь.
Лбов пошел, ухмыляясь.
- Что с телефоном сделал, ты, лошадь! - заорала неугомонная дверь. И
вновь настала тишина.
9
Критическая статья о проституции под названием "Легкотрудницы". Очерк
"Право голоса" - о молодом, но уже талантливом певце. Письмо школьников
младших классов с требованием ввести прямые выборы руководящего состава
Министерства образования... Я зевнул. Еще зевнул. И еще. Жутко хотелось
спать... Буровая вышка установлена на Северном полюсе, в Выборге проходит
первый чемпионат по спортивному программированию, полиция Нью-Йорка
разоблачила очередную международную группу женщин-фанатиков, уничтожавших
вычислительные машины... Проклятая зевота. Проклятая газета. Проклятое
дежурство.
Газета была не моей. Когда те двое убрались в свою - то есть в мою! -
лабораторию, я понял, что надо срочно успокоиться. И тогда я обшарил стол
начальника отдела. Просто так. Ничего особенного не искал - ну там
фотографии жены или любовницы секретного свойства, какие-нибудь
интересненькие бумаги, или еще что-нибудь этакое. Некоторые мужчины хранят
у себя на работе то, что не могут хранить дома, как я уже неоднократно
убеждался. Да, понимаю, шарить по столам не интеллигентно. Но... Сидит у
меня в крови какая-то поискомания, наверное, от мамы перешла.
- ...возвращаясь к проблеме компьютерной преступности, компьютерного
терроризма, вредительства в вычислительных сетях, необходимо добавить, что
все это связано с неким страшным процессом, - скучно бубнило радио. - Дело
в том, что в среде технической интеллигенции появилась новая прослойка,
так сказать, романтиков с большой дороги. Доступность, "чистота"
деятельности за дисплеем значительно сдвинули общепринятые границы
безнравственного...
Итак, я продолжал нести героическую вахту. Только дверь в помещение
отдела закрыта была теперь не изнутри, а снаружи. На двери два замка:
верхний - обычный накладной, а нижний наглухо врезан в дерево, причем
имеет отверстие для ключа только со стороны коридора. Дурацкая система.
Нормальные люди нижним замком не пользуются.
Лбов закрыл на нижний.
- ...прошу прощения, - продолжало радио. - Хотелось бы расставить
точки. Разумеется, проблемы преступности существуют и сами по себе, но
война, разразившаяся в сфере информационного бизнеса, придает им особую
остроту. Вот примеры. Многочисленные организации компьютерных хулиганов и
авантюристов, судя по сообщениям прессы, имеют централизованное
управление. А управляющие нити, как ни странно, ведут либо в фирмы,
производящие вычислительную технику, либо в правления сетей. Это раз. В
фирмах существуют специальные отделы, занимающиеся изучением и разработкой
компьютерных диверсий и готовящие соответствующих специалистов. Там же
исследуются вредные воздействия работы за дисплеем, конечно, не только для
их нейтрализации, изучаются и наиболее азартные компьютерные игры. В
общем, примеров много. В сущности, информационная война сводится к
яростной конкуренции по всевозможным направлениям, и формы ее традиционны
- протекционизм, дискриминация, и как следствие - шпионаж и вредительство.
В той или иной степени она велась всегда. Первопричина же нынешнего
обострения, как все мы прекрасно понимаем, законы большого бизнеса.
Следует упомянуть и о том, что до сих пор отсутствует надежная, единая
система патентования алгоритмов, такая же бесспорная, как, например,
принятая в отношении изобретений или промышленных образцов...
Лбов явно родился мускульно переразвитым - обратно пропорционально
интеллекту. Охамевший, набухший силой мужик. Что ему на самом деле нужно в
институте? Фиг его знает. Врет, ведет себя странно. А что нужно этой
студентке? Ну, с ее-то желаниями полная ясность, достаточно хоть раз
увидеть Лбова без рубашки... В общем, темная история. Ночь.
- А сейчас новости культуры. Людочка вышла замуж за бармена, ее дочка
от третьего брака развелась с проректором столичной консерватории. На
фирме "Аккомпанемент" выпущена пластинка Валериного племянника. В столице
организована труппа бывших солистов Главного театра, по разным причинам не
вернувшихся из зарубежных гастролей и впоследствии приехавших обратно.
Труппа сразу отправилась в турне по Европе. Невиданным провалом
закончились выступления Бродвейского мюзик-холла в районах Сибири и
Дальнего Востока. Небывалый успех сопутствовал мастерам отечественного
брейк-данса в поездке по центральноафриканским странам...
Впрочем, возможно, вот этого как раз и не было сказано. Может быть я
сам это выдумал, чтобы взбодрить дух. Все может быть. Просто я сидел за
чужим столом, читая чужую газету, я смотрелся в черное зеркало окна,
размышляя, матерясь, слушая радио, а было уже - половина первого. Было уже
"завтра".
10
Из-под запертой двери в комнату вполз шорох. И зловещий вздох. Я
лениво встал, приглушил радиоточку и гавкнул:
- Лбов, это ты?
- Это я, - донесся нежный шепоток.
Сюрприз. Я трусливо швырнул газету на место, задвинул торчащий ящик
обратно в стол и сухо поинтересовался:
- Пришла пожелать спокойной ночи?
- Я уже давно стою в коридоре.
- Извини, не могу пригласить в гости.
Студентка изобразила целую серию вздохов.
- Саша, мне страшно.
Если честно, я не очень удивился. Лбов без рубашки, это в самом деле
испытание не для впечатлительных натур.
- Ничем не могу помочь, - сказал я. - Ты же видишь.
Она не ответила - молча терлась о дверь.
А меня вдруг осенило. Я даже затрепетал от радости. Вытащил из
кармана связку ключей, звеня на весь институт, отыскал требуемый и сорвал
его с кольца. Хорошо быть таким находчивым.
- Держи ключ, - воскликнул я, стараясь унять в голосе триумфальные
колокола. - Здесь, под дверью.
Упал на корточки.
- Зачем? - слабо спросила студентка.
- Сможешь открыть? Изнутри никак, только снаружи.
По ту сторону стало шумно: женщины не умеют без возни.
11
Она действительно боялась, это было видно без приборов. Чуть ли не
зашкаливала.
- Ты чего? - спросил дежурный. Вместо ответа студентка открыла кран.
Хлынул пенистый монолог:
- Слушай, он ненормальный! Опять сидит, не откликается! Понимаешь, я
волновалась, что он будет ко мне приставать, он ведь красавчик, а я, между
прочим, терпеть не могу красавчиков! Лучше бы он ко мне приставал, честное
слово!..
Дежурный выслушал. Заниматься утешением не стал - молча покопался в
стенном шкафу, молча нашел запасные ключи, молча покинул помещение,
оставив гостью в одиночестве. Затем проследовал по коридору мимо
лаборатории, не заглянув вовнутрь - старательно оберегал в себе злость. Он
открыл найденным ключом дверь агрегатной, некоторое время разбирался с
пакетными переключателями и вернулся к отделу, удовлетворенный. Перед тем,
как войти, он вытащил из телефонных проводов лбовские скрепки,
расправившись таким образом с хитроумной неисправностью.
Телефон тут же зазвонил.
- Алло! - сразу откликнулась студентка. - Да, это институт.
Минуты три она беззвучно внимала телефонной трубке, потом сухо
стукнула ее о рычаг и повернулась. Точеное ухоженное личико почему-то
сплошь было в красных пятнах.
- Что такое? - поразился вошедший дежурный.
- Там какая-то пьяная, - растерянно объяснила студентка. Плачет...
Просила тебе передать, что... что прямо сейчас выпьет кислоту.
- Кому передать?
- Сказала - Сашке.
Дежурный тупо смотрел на оживший аппарат.
- Еще она меня обозвала... - студентка пошевелила губами и не
решилась повторить вслух. Культурная была барышня.
- Да это Лбову звонили! - наконец догадался дежурный. - Это его
психованная жена, - он представил себе ситуацию в объеме, в цвете и вдруг
неприлично гоготнул. - Бедолага! Ну влип, так влип.
Теперь студентка удивилась:
- Он же в разводе!
- И ты поверила? А еще отличница.
- Он кольцо на левой руке носит. Я даже подумала сначала, что он
католик.
- Лбов левша, - серьезно сказал дежурный. - К тому же бывший
спортсмен. Все бывшие спортсмены носят кольца на левой руке и говорят, что
в разводе.
Искреннее девичье удивление улетучилось.
- Подожди, как же он тогда по ночам сюда ходит, если у него жена? -
она опять заметно испугалась. - Про жену наврал... Саша, у вас в самом
деле не разрешают на "Жуке" работать? Он мне сказал, что тут какие-то
интриги. Может, тоже врал?
И дежурный в свою очередь прекратил веселиться.
- Все точно. Только не интриги, а обыкновенное жлобство. Устроили,
понимаешь, экспонат. Чтобы с него пыль вытирать и показывать начальству,
какие интересные штучки американцы делают. Пускают только детишек
начальства - пусть, мол, подрастающее поколение потешится. Память
сенсорными игрушками забита, и стирать их не разрешают. Зачем,
спрашивается, валюту тратили?
- Саша, а ты тоже хотел ночью на "Жуке" работать?
- Не ночью, а поздним вечером. Ночью я сплю.
Студентка странно посмотрела на дежурного. В ее мерцающих глазищах
мелькнуло несколько коротких, внезапных импульсов ужаса. Да, она
продолжала бояться, она боялась все более зримо. Чего? Или кого?
Напряженно спросила:
- Ты что, раньше уже работал на нем?
- Знаешь, - стыдливо признался дежурный, - только один раз. Поймал
момент - вчера, когда в вечернюю смену оставался. Нашел в столе завлаба
инструкцию, случайно, конечно. Там же ключ от машины лежал... Ощущение в
пальцах у меня до их пор осталось. Легкость, нет, скорее удовольствие...
Хотя, тебе не понять.
Секунду-другую дежурный мечтал, расслабившись. Но, очевидно, слово
"удовольствие" заставило его вспомнить о главном.
- Ладно, кончаем болтать. Пошли, поможешь мне.
И целеустремленно шагнул вовне. Студентка тоскливо глянула на часики,
зачем-то оправила нечто под блузкой, огладила рвущееся из тряпочной ткани
гузно. Оглянулась. Все было в порядке: брюки на месте, кроме того, никто
ею тайно не любовался. Тогда она шагнула следом.
- Будь другом, - распорядился дежурный, доведя гостью до агрегатной.
- Сейчас я пойду обратно в отдел, а ты подожди немного и дерни вот эту
штуку, - он распростер палец, указуя на одну из пластмассовых коробок в
блоке пакетных переключателей. - Только не раньше, чем я буду в отделе,
ладно?
- Почему? - спросила гостья. Она явно оробела: здесь было слишком
много скверного, грубого, немытого железа.
- Потому что в коридор выскочит твой Лбов. Ты обесточишь ему "Жук",
поняла?
- А как же... - студентка растерялась.
- Ничего, ему пора сделать перекур.
- Хорошо, - согласилась она, предав Александра Владимировича легко,
чисто по-женски.
План удался. Едва дежурный закрылся в отделе, оставив для наблюдения
крохотную амбразуру, как прозвучал далекий выстрел переключателя, дверь
лаборатории мотнулась, и в коридоре возник ураган. Ураган покрутился на
месте, щедро разбрасывая междометия, вдруг заметил в конце
коридора-аппендикса распахнутую настежь дверь агрегатной и двинулся туда,
стремительно набирая мощь. Дежурный чуть выждал, затем неслышными скачками
бросился в атаку. Ураган немедленно развернулся в обратном направлении, но
дежурный успел раньше. Он свернул в лабораторию - взвизгнули тормоза -
подбежал к иностранному компьютеру, выдернул из пульта ключ, а тут и
бушующая стихия ворвалась следом, тогда дежурный, проявив смекалку,
прыгнул к распахнутой форточке и совершил акт бросания. Маленький
серебристый предмет, коротко сверкнув за окном, полетел в черную бездну.
Ураган сразу рассыпался.
- Ты что сделал? - тихо спросил Лбов.
Дежурный показал пустые руки.
- А где ключ от машины?
Дежурный смирно улыбнулся.
- Идиот! - заорал Лбов. - И-ди-от!
И в явном помрачении ума замолотил каблучищем в пол.
12
Хорошо я его наколол, мне понравилось. Хрусть! - булавкой к паркету,
и он мой. Как бывший спортсмен он, конечно, не умел проигрывать, но
ничего, я потерпел. Он раскричался, разнервничался! Объяснил мне, что я
есть такое, какие неприятности нас с ним теперь ожидают - особенно налегал
на мои неприятности. Мне даже пришлось его успокаивать. Не волнуйся,
говорю, это ведь ты работал на "Жуке", а не я, это ты украл из стола
завлаба ключ от машины, ты без разрешения находился в режимном учреждении,
ты привел постороннюю женщину. Это, говорю, твои цели неясны и
подозрительны. Сдам я тебя в охрану, мне, конечно, объявят выговор, и
заслуженно, а с тобой пусть служба порядка разбирается. Сеанс психотерапии
оказал на спортсмена целебное действие: он вспомнил, что в русском языке
есть и цензурные слова. Пришла отличница, в меру испуганная, попыталась
встрять в мужской разговор, так ее Лбов успокоил самостоятельно. "А ты
вообще молчи, с-с-су..." - начал он лечение словом, но решил не
продолжать, поскольку этого хватило. Потом в разговоре наступила пауза.
Лбов смотрел в окно и думал, я наслаждался игрой его лица, студентка
держала себя в руках, стараясь не испортить компанию. Было весело.
Наконец, Лбов устал думать и обратился к своей пухленькой подружке. Та,
внимательно выслушав, забилась в истерике, потому что ей предложили
спуститься в институтский двор и поискать там ключ от "Жука". Лбов бы сам
пошел, но увы, не может - надо присмотреть за этим идиотом (я небрежно
покивал, понимая его проблемы). А ключ надо найти обязательно, иначе...
(он повторил ранее изложенные соображения, теперь уже в рамках
общепринятого словаря). Поиск ключа, по мнению Лбова - дело вовсе не
безнадежное, ключ наверняка валяется точно под этим окном... Короче, не
знаю, как он уговорил студентку. Вероятно, она боялась темной лестницы и
пустого двора значительно меньше, чем нас с ним. Кроме того, мужики вроде
Лбова легко добиваются от женщин всего, что им угодно - этот закон бесит
меня еще со времен достижения половой зрелости. Я проявил душевную
щедрость - сознался, что мне выдан казенный фонарик, который в данную
минуту находится на столе начальника. Лбов обрадовался и мы перебрались из
лаборатории в помещение отдела. Сопровождаемый недремлющим оком (шаг
влево, шаг вправо считался попыткой позвонить в охрану), я выдал девушке
фонарик, и та удалилась, неся на ватных ногах груз опрометчивого согласия.
- Ну все, Шура, - объявил мне Лбов. - Услали стерву, теперь займемся
тобой.
Его голос был почти интеллигентен. Но на этой ровной глади плавала
угроза такой густоты и концентрации, что я вдруг многое понял. Я понял:
веселиться мне рано. Или поздно.
- Почему "стерва"? - задал я нейтральный вопрос. - Ты ее уже не
любишь?
- Это только ты, девственник наш, всех стерв подряд любишь. В снах на
рабочем месте.
Он не улыбался. Он сканировал взглядом поверхность моего лица.
- Что?! - спросил я. - Что ты сказал?!
- Девственник, говорю. Знаю я таких - громче всех кричат о работе, а
сами вместо программ голых баб распечатывают. Зачем тебе "Жук"? Спал бы
себе с распечаткой.
Оскорбил. Он меня оскорбил. Он. Меня...
- Погоди, не визжи, - скривился Лбов. - Я серьезно. Расстелил бы эту
отличницу вместо матраца, и вперед. Тебе же ее отдали. Зачем ты другим
хочешь вечер испортить?
Я, наконец, восстановил дыхание, чтобы сказать ему правду:
- Сам ты!!! Инженер торсоголовый!!!
Он прочистил уши:
- Ладно, надоел ты мне, - и внезапно стал снимать с себя подтяжки.
Это было так странно, что я даже рот забыл закрыть. Опомнился, когда Лбов
шагнул ко мне вплотную, дружески обнял. - Возьми-ка руки за спину и сцепи
пальцы.
- Зачем?
- Вспомним армию.
Тогда я рванулся вон. Но Лбов что-то такое сделал, что-то чуждое
нашему образу жизни, и я с размаху врезался в твердое. Мир содрогнулся,
вокруг отвратительно зазвенело. Спустя вечность я догадался, что звенит у
меня под черепом, что тело мое нелепо распростерто посреди отдела, и что
положение это не свойственно специалисту моего уровня. Сверху по мне
топтались, вытаскивали из-под меня руки, неразборчиво сипели, и я сдался.
Тупая стихия трудилась недолго - меня рывком подняло в воздух, швырнуло в
кресло.
- Что ты делаешь? - слабо спросил я. Было больно, внутри ощутимо
стонал сорванный крепеж. Мерзко торчали углы выбитых деталей.
- Вяжу тебя, идиота, - с удовольствием откликнулся Лбов. - Чтобы и в
мечтах у тебя не было звонить на вахту.
Гладкий, розовый, классически правильный, отдыхал он возле кресла.
- Закрою тебя сейчас, и сиди, смотри на телефон. Или можешь с
Лорочкой сквозь дверь болтать. А я найду во дворе ключ, куда он денется...
включу "Жук", начну работать... - взгляд его потеплел, наполнился
чувством. Он переместился к окну, распахнул раму, высунулся.
- Послушная девочка, - Лбов причмокнул. - Ходит, фонариком светит.
Вернулся.
- Ладно, пойду ей помогать.
Протянул переднюю конечность, усеянную мускулистыми отростками, и
расстегнул ремень на моих брюках. Затем с хрустом выдрал его из петель.
Почему-то ничего не порвалось. Крепкие у меня брюки, отечественного
пошива. После чего скрутил мне ноги - моим же ремнем! - очень умело,
добротно, у самых ступней. Проверил качество работы и собрался удалиться,
даже ключ от нижнего замка приготовил, тогда я честно сказал ему:
- Ты придурок, Лбов. Ничего ты во дворе не найдешь.
- Почему это? - браво усмехнулся Лбов.
- Потому что я выбросил в форточку совсем не то, что тебя интересует.
Он заметно поглупел.
- А что?
- Свой ключ от почтового ящика. У меня еще один есть.
Лбов плавно менялся в лице. Опять стало весело.
- Простейшая манипуляция, - объяснил я. - А твой любимый ключ от
"Жука" я спрятал там же, в лаборатории, пока ты орал.
Очевидно, Лбов никогда не сталкивался с фокусниками, поскольку лицо
его в конце концов сделалось натурально, изумительно лбовским.
- Где спрятал?
Я внес конкретное предложение:
- Развяжешь, отдам.
Развязывал он меня гораздо дольше, чем вязал. Наверное, ему было
жалко результатов проделанной работы. Возможно, мешало высокое качество
фирменных подтяжек. Закончив дело, он поставил меня на ноги и в нетерпении
спросил:
- Идти можешь?
- Ключ под пультом "Жука", - сказал я. - Сходи сам.
После чего - было так. Когда Лбов повернулся спиной, я не стал ждать,
пока он исчезнет в коридоре, я взял с журнального столика цветочный
горшок, в котором общественный кактус вел героическую борьбу за
существование, догнал спортсмена и с размаху воткнул орудие возмездия в
стриженый затылок.
Каюсь, это было слишком. Неправильно бить зарвавшегося инженера по
голове, есть более удобное место - карман. Но я ударил. Я ненавидел Лбова
всего лишь несколько минут, зато по-настоящему. Злость копилась во мне уже
больше часа, вот в чем дело. Просто произошел выброс злости, и удержать
этот протуберанец было невозможно. Хотя, если откровенно, раньше я ни разу
не бил коллег, даже когда меня оскорбляли. Они меня били - особенно в
средней школе.
Лбов обнял дверь, издал недоуменное "А"?, оглянулся и принялся ползти
вниз. Сначала опустился на колени, потом на четвереньки и, наконец, боком
улегся между стульями. Он держал руками голову и выдавливал из желудка
хриплые безразличные стоны. Меня замутило. Стало вдруг очень страшно:
неужели убил? Цветочный горшок, как ни странно, остался цел, даже
спрессованная веками земля не просыпалась. Я машинально поднял его,
поставил на место и тоскливо позвал:
- Саня!
- Больно, дурак... - тут же отозвался Лбов, не вполне владея голосом.
Бывший спортсмен бестолково заерзал, явно желая подняться, тогда я
опомнился. Схватил лбовские подтяжки, свой ремень, навалился на него и
начал воссоздавать кадры из популярных фильмов. Опыта у меня, естественно,
не было, но Лбов оказался вялым, мягким, восхитительно покорным, он только
хрюкал что-то утробное и пытался высвободить руки, чтобы снова подержаться
за голову. Я с ним справился. Скрутил этого борова, применив методику,
чуть ранее опробованную на мне же. Дотащить его до кресла было нереально,
пришлось оставить тело на полу. Я сел на стул возле, отдыхая душой,
посмотрел на укрощенную стихию под ногами и понял, что мне Александра
Владимировича жалко. Он лежал - скрючившись, прикрыв глаза, думая о смысле
жизни, - он тихо страдал. Это было дико. Все происходящее нынешней ночью
было дико!
Что со мной? - подумал я.
- Дурак, - родил спортсмен в муках, - дурак, дурак... Ты ничего не
знаешь. Ты же все испортил.
- Чего не знаю?
- Эта студентка... - он запинался на каждом слове, - ...отличница
эта... она не та, за кого себя выдает...
Бредит, - догадался я.
- ...познакомилась со мной специально... напросилась, чтобы взял с
собой, наврала про коменданта общежития... между прочим Витька, комендант
то есть, в глаза ее не видел, никогда к ней не клеился, а мы с ним
корешки, в одной команде играли... она не просто отличница, она же
разбирается в вычислительной технике лучше нас двоих вместе взятых
понимаешь?..
- Думаешь, шпионка? - прервал я его. - Надо было заявить, а не тащить
ее сюда.
Лбов попытался рассмеяться. Попытка не удалась.
- О чем заявлять? О том, что у нее в зачетке одни пятерки? Шура, она
действительно учится в Промышленном, я проверял.
- А зачем ты привел ее в отдел? Да еще ночью?
- Хотел прояснить ситуацию. Я же чувствую, ей что-то надо, она не
просто так... - Лбов открыл один глаз, вывернул шею и глянул на меня. Как
петух. В глазу полыхнуло. Да он же врет! - обнаружил я с удивлением. -
Вовсе он не бредит... Краткие спазмы злости вернулись на миг и утихли.
Но зачем врать так глупо?
- Развяжи меня скорей, - проговорил Лбов в паркет. - Она сейчас
вернется, увидит.
Вот оно! Вот зачем ему понадобилось напрягать контуженную фантазию!
- Тоже мне, поймал диверсантку, - бросил я в его опухшую от мускулов
спину. И встал. - Тоже мне, герой невидимого фронта. - И пошел.
- Стой, - взвизгнул Лбов сипло. Застонал, забился на полу. - Я просто
хотел переспать с ней, неужели не понял! Не мог же я... если за стенкой
сидит посторонний мужик вроде тебя...
Эта легенда казалась гораздо правдоподобнее. Жалко было ее топтать. Я
осведомился:
- Вчера ты зачем сюда приходил? И позавчера? С распечаткой переспать?
Он открыл второй глаз. Снова посмотрел на меня - будто ошпарил.
Крутосваренный человек. Потом губы его стали капризно расползаться,
затрепетали, глаза подернулись влагой, но он не заплакал, он мужественно
сдержал слезы.
- Я работаю, - признался он. - Я же говорил, а ты все равно не
веришь. Тебе этого не понять, Шура.
Отвернулся. Я ударил лежачего:
- Над чем ты работаешь?
- Программу одну делаю, - возмутился Лбов. - На "Жуке".
- Какую программу?
Этот наивный вопрос вызвал в стане противника замешательство. Там не
знали, какую программу делает Лбов на "Жуке". Не знали, и все тут. Не
могли хрюкнуть в ответ ничего вразумительного. Опять круг замкнулся. Я
вздохнул, подошел к распахнутому Лбовым окну и выглянул. Внизу никого не
наблюдалось: послушная девочка, устав быть таковой, уже покинула сцену.
- Развяжи, гнида очкастая, - зарычал Лбов, плача кипятком. Я
проворчал, ныряя в коридор:
- Грубый ты, как Витька Корнеев.
- Какой Корнеев?! - достал меня истерический всплеск эмоций.
- Классику надо знать. А еще инженер.
- Зараза! - выкрикнул бывший спортсмен, очевидно, имея в виду общее
состояние своих дел.
13
Он встретил ее в коридоре. Он представил себе, злорадствуя, как она
брела во мраке - шарахаясь от стен, поминутно оглядываясь, изо всех
девичьих сил стараясь не цокать каблучками - и неожиданно успокоился. Она
подбежала, виляя хвостом:
- Я не нашла! Там темно, ничего не видно.
- Извини, что так получилось, - заулыбался дежурный. - Оказывается,
ключ от "Жука" лежал у меня в кармане. Я перепутал, случайно выбросил ключ
от почтового ящика.
Он достал из кармана искомый предмет, продемонстрировал обществу.
Студентка вытаращилась.
- Крикнуть не могли, что ли! Я целый час под вашими окнами болталась!
Дежурный взглянул на часы и восстановил справедливость:
- Шестнадцать минут.
- Какая разница?
Она вдруг замолчала, словно что-то вспомнив. Напряглась. Даже дыхание
затаила.
- А где Саша?
Дежурный тоже кое-что вспомнил.
- Саша? - спросил он после зловещей паузы и взял гостью за
предплечье. Ладонь его наполнилась мягким - непередаваемое ощущение. - Вот
что, Лариса, пойдем-ка в лабораторию.
- Он там? - испугалась студентка.
- Лбов в отделе. Не волнуйся, он теперь работает над собой.
Дежурный распахнул дверь лаборатории, загородив дальнейший путь.
Ничего не оставалось, кроме как принять приглашение, и студентка вошла,
снова став послушной, оглянулась, кротко мяукнула:
- Ну?
- Признавайся, - предложил дежурный, закрывая дверь. - Зачем ты
наврала про общежитие и коменданта?
- Я? - воскликнула отличница. - А откуда ты...
- Оттуда, - прозвучал веский ответ. - Знаю.
Отличница помялась, попереминалась, потупилась.
- Понимаешь, я хотела, чтобы Саша меня сюда привел.
- Так, - удовлетворился дежурный. - Хорошо, продолжим. Почему вдруг
тебе захотелось, чтобы Саша привел тебя в режимное учреждение ночью?
- Я... - пискнула подозреваемая.
- Только не ври, что ты влюблена в Лбова!
- "Жук"... - сказала тогда студентка потерянно. Дежурный обрадовался.
- А зачем тебе микросерф?! В отделе ГАСов полно персоналок, тоже,
кстати, не каких-нибудь там наших.
Вопрос был поставлен верно. Студентка еще немного пострадала, вздыхая
и потея, а затем, не придумав ничего толкового, начала давать правдивые
показания.
- Статья, - сообщила она.
- Что - статья?
- Да ну... Ты все равно не поверишь. Мой очень хороший знакомый...
хотя, это не важно... короче, один парень работает переводчиком, регулярно
читает французские журналы и недавно нашел интересную статью...
Она сунула носик в сумочку, достала несколько вырванных журнальных
страниц. Текст был импортный.
- ...он же и перевел. На, посмотри. Здесь говорится про фирму,
которая изготавливает компьютеры торговой марки "Жук". Какой-то сотрудник
сбежал из этой фирмы, встретился с журналистом, потом его упрятали в
сумасшедший дом... В общем, не суть. Здесь приведены разные слухи. Будто
бы в рамках информационной войны фирмой создана системная программа,
имитирующая процесс работы. Будто бы даже есть опытные образцы машин,
которые имеют в операционной системе такую программу.
- Не понял, - честно признался дежурный. - Какую программу?
- Ну, понимаешь... Имитирующая работу. Примерно по такой схеме:
входишь в нее, она выдает текст ее же самой на каком-нибудь языке, потом
транслируешь, строишь образ задачи, отправляешь задачу на решение, а
решение заключается в том, что опять вызывается она же сама. Замкнутый
круг. Системная программа позволяет работать со своим файлом, примерно
так. Я тоже ничего не поняла, потому что тот парень, который переводил, он
ведь не инженер... Там написано, что в результате получилась супер-игрушка
для программистов. Программист думает, что работает, а на самом деле все
это имитация. Обычные электронные игры - чепуха, трудолюбивому человеку на
них наплевать, правильно? А тут бесконечная иллюзия работы. Чем
программист терпеливее, тем легче он попадает во власть иллюзии, парадокс.
Там так написано, честное слово.
Дежурный не выдержал, засмеялся.
- А причем здесь наш отдел?
- Я сначала прочитала статью... то есть мне ее прочитали... потом
случайно узнала, что у вас есть "Жук", ну и заинтересовалась. От Саши,
кстати, узнала.
- Ясно, - сказал дежурный. - Чисто женская логика поступков.
Во-первых, зачем солидной фирме разрабатывать такую странную систему,
пусть даже для пресловутой "информационной войны"? Полная бессмыслица.
Во-вторых, машина, которая стоит перед тобой, куплена через Академию наук
в рамках каких-то международных договоров. Как к нам мог попасть опытный
образец? В третьих, при чем тут французский журнал? Фирма-то американская.
По-моему, твой "хороший знакомый" тебя разыграл.
- Нет, не разыграл, - капризно скривилась отличница. - В Париже есть
филиал фирмы, а тот программист, который сбежал, он француз...
- Хорошо, хорошо, пусть не разыграл. Тогда пошутила редакция журнала.
Никогда не поверю, что человека можно убедить, что он напряженно трудится,
если он ни фига не делает.
Дежурный снова бодро засмеялся. Студентка с надеждой посмотрела ему в
рот и признала:
- Да, возможно. А я уж думал, что Саша Лбов...
Дежурный расхохотался просто неприлично. Поигрывая серебристым ключом
на ладони, он подошел к компьютеру торговой марки "Жук", начал неспешно
включать аппаратуру - блочок питания, телевизор, дисководы, процессор. Он
приговаривал: "А вообще-то жалко, что твоя статейка не на английском. Я
его хорошо знаю. Кто лучше всех знает английский? Программисты и фаны
рок-музыки. Я и тот и другой, между прочим. Что мне всякие переводчики? Я
крут в английском, даже круче, чем фарцовщики..."
Аппаратура с готовностью оживала. Запела тихонько, заморгала.
Дежурный порадовался собственной предусмотрительности: перед тем, как
встретить возвращающуюся со двора студентку, он наведался в агрегатную и
поставил переключатель в исходное положение.
- Что ты делаешь? - спросила студентка.
- Хочу проверить твои страхи. Иди сюда, не бойся.
Он легким движением руки залез в стол завлаба, вытащил броско
раскрашенную книжицу и пояснил:
- Инструкция по программированию. Это только Лбов, анархист, работает
без инструкций. Садись, смотри, - сел сам и нежно возложил пальцы на
панель. - Вот, вошли в операционную систему... Смотри, откликается, видишь
подсказку? Забавная подсказка... Вошли в редактор, здесь, кстати забавный
редактор...
Как я люблю работать! - подумал дежурный, устраивая поудобнее ноги. -
Невозможно описать. А если опишешь, не поверят, - продолжил он мысль,
осторожно укладывая локти на стол. Отговаривали меня, советовали - иди в
музыканты ты же талант. Восклицали - иди в поэты, ты же талант. Убеждали -
иди в шахматисты. А я выбрал работу. И не ошибся. Когда сидишь перед
дисплеем, ненавидя машину, когда ползаешь по распечатке, ненавидя себя,
когда точно знаешь что все должно быть правильно, а ОНА выдает туфту, ты
человек... Нет, нет, невозможно описать! Когда вдруг понимаешь, какую
смехотворную мелочь ты упустил, когда исправляешь эту микроскопическую
ошибку, и программа успешно проходит заколдованное место, но тут же
утыкается в новое, куда более нелепое, и отчаяние туманит мозг, ты как
никто другой - человек. Зато когда выдано решение, соответствующее
контрольному примеру, когда перед глазами светятся вожделенные цифры,
означающие ЕЕ покорность, ты перестаешь им быть, становишься сгустком
счастья... Ненавижу прозу: проза всегда тосклива. Если уж ты сел за
дисплей, изволь заниматься поэзией. Я люблю поэзию, я вообще романтик, а
строфы алгоритмических стихов и вовсе вызывают во мне удивительные приливы
чувства. Приливы, потом отливы, приливы, отливы. В точности, как сейчас.
Так и живем - работаем, мучаемся, творим. Программисты-человеки. Я люблю
работать, люблю творить, это ведь легко и приятно, легко и приятно, в
точности, как сейчас...
Что-то случилось. Лора сидела рядом, восхитительно растекаясь бедрами
по стулу, смотрела на меня и часто моргала. Было тихо. Ее профиль
отражался в матовой поверхности экрана, и я сообразил, что же именно
случилось.
- Зачем ты это сделала? - спросил я.
На пару секунд она прервала процесс моргания. Встала, потешно теребя
сумочку, затем возобновила пульсацию крашеных ресниц. Моргала она мелко и
пугающе неритмично. Во мне привычно закипело раздражение - пошло, пошло
через край, шипя, мгновенно испаряясь, - и я не стал удерживать это святое
чувство:
- Сдурела, что ли! Зачем ключ повернула?
Она молчала. Стерва, как сказал бы Лбов.
- Я понимаю, тебе самой хочется! Ну подожди немного, посмотри, как
надо работать, инструкцию почитай!
Она молчала.
- Ладно, - я взял себя в руки. - Садись и больше не дури.
Тут на отличницу накатило.
- Этот тоже! - оглушительно крикнула она. Бессмысленно заметалась по
лаборатории. - Господи, этот тоже! - у нее случилось что-то вроде
припадка. Она отыскала, наконец, выход наружу, но я уже вскочил. Зачем, и
сам не знал - просто, чтобы поймать, успокоить. Схватил ее за рукав - она
вырвалась, прыгнула в коридор, продолжая сотрясать воздух непонятными
выкриками, и мне стало ясно, что ее дикое поведение есть не что иное, как
усталость, одновременно физическая и психическая, ведь подобная бессонная
ночь может сломать и не такое тепличное растение. Я прыгнул следом. Она
неловко побежала в сторону отдела, тряся тем, что щедро тряслось у нее под
блузкой, уперлась в запертую дверь, панически обернулась, будто ожидала
увидеть нечто ужасающее, но сзади был только я.
- Не надо, - попросила она, собрала разбегающиеся глазищи в кучу и
заплакала.
- Хорошо, не буду, - я легко согласился.
О чем она просила, было не совсем понятно. Но я не стал уточнять.
Открыл дверь в помещение отдела и сделал гостеприимный жест. Студентка
послушно вошла, я же, не навязываясь со своим обществом, закрыл за ней
дверь и провернул ключ обратно. До упора. И прижался щекой к холодной
стене.
Изнутри раздался колоратурный визг - очевидно, студентка обнаружила
Лбова.
- Разберитесь сначала друг с другом, - гулко сказал я им обоим. - А
то понавешали мне лапшу на уши.
- Выпустите меня! - завизжала студентка чуть более членораздельно. -
Вы, психи!
Я, не обратив внимания, завершил анализ ситуации:
- В общем, вы сидите тихо. Утром выпущу. Охране ничего не сообщу, не
беспокойтесь, и в журнал ничего не запишу. Лора, если Лбову будет плохо с
головой, звони мне в лабораторию. Телефон пять-два-три. Если хочешь,
можешь развязать его и приласкать, он так долго об этом мечтал... Жлоб
паршивый. Слышишь, Лбов? Ты жив? Может тебе удастся, наконец, с ней
переспать?..
Оттолкнулся от стены и пошел обратно.
Сзади было шумно.
- Психи! - рыдала отличница. - Пустите меня!
Она билась в дверь чем-то мягким, шуршащим.
14
Дежурный сел за пульт.
Какая ерунда, - подумал он, имея в виду бредовые россказни девицы. -
Игрушка для программистов... Пошлятина. Придумают же глупости, лишь бы
потешить обывателя ужасинкой! Впрочем, даже если бы это было правдой, нам
ихние "Жуки" не страшны. Подобные системы просто-напросто ничего не
изменят. По большому счету у нас и так сплошная иллюзия работы. Инженеры
либо ничего не делают - это из тех, кто ничего и не желает делать, - либо
трудятся впустую - те, кто умеет и любит трудиться. Так что простите за
правду.
Дежурный запустил аппаратуру.
15
Он не знал, что студентка, не развязывая пострадавшего коллегу, уже
обзванивала по местному телефону всевозможные номера, начинающиеся с нуля.
Она пыталась таким образом дозвониться в охрану, телефон, который был ей
неизвестен. На цифрах "037" к ней пришла удача.
Дежурный не знал, что всего лишь через час в результате бурных
переговоров студентке удастся убедить бабушек в том, что она не пьяная,
что глупые шутки здесь ни при чем, и упросить великовозрастных стрелков
подняться в отдел.
Он не знал, что Лбову действительно станет худо, и прямо из отдела
его на "Скорой помощи" увезут в больницу.
Он не знал, что жена Лбова, не сумев совладеть с обидой и тоской,
все-таки сдержит данное студентке обещание, выпьет какую-то дрянь, затем
выскочит из комнаты, поднимет вой, испугавшись своего поступка, а соседи
по коммунальной квартире вызовут "Скорую помощь", которая также увезет ее
в больницу.
Не знал, что жена Лбова любила мужа всегда, вплоть до нынешней ночи.
Не знал, что и Лбов тоже когда-то любил жену.
Не знал и того, что студентка-отличница любила в этой жизни только
свои незаурядные знания, и что однажды она имела близость с мужчиной, но
этот нормальный в общем-то процесс показался ей таким отвратным и
болезненным, что впредь она подпустит к себе мужчину не скоро. Следующим
счастливчиком станет ее научный руководитель, и свершится это в ночь после
защиты ее диссертации.
Дежурный многого не знал и многого не мог предвидеть. Он был увлечен
работой - что тут странного?
Не услышал он также и финальную фразу, которой завершилась
радиопередача, посвященная некоторым аспектам информационной войны.
Политический обозреватель сказал, что волны компьютерного безумия до нас
пока не докатились, и этот факт является единственным из всех
представленных, который имеет обнадеживающий оттенок.
