откормленную плоть, отвернулся и вновь посмотрел наверх. Туда, где сквозь
узенькие лазейки в броне листвы просачивались струйки ослепительного
света. Туда, где плясали отблески жутких, к счастью, невидимых отсюда
вспышек. Полуденное солнце буйствовало вовсю. Однако властвовать над миром
ему осталось всего несколько мгновений. Оно утихнет, раствориться в небе,
как это бывало каждый день - вчера, позавчера, год назад, вечность назад.
- Извини, конечно, - весело говорил Пузырь, - но ты весь в своего
отца. Он ведь у тебя тоже был каким-то повернутым. Вроде бы и работал, а
жили вы хуже всех в деревне. Правильное тебе прозвище дали. Такой же тощий
он был, как и ты. И ясное дело, ничего полезного не мог открыть перед
смертью, какие там у него клады! Правда, Оборвыш? Или ты наврал мне,
признайся! Молчишь... Бездельник ты, парень, и отец твой был бездельником
оттого и умер...
Пузырь продолжал самозабвенно хамить, смакуя каждый звук. Он
ухмылялся и почесывал трепещущий от удовольствия живот. Оборвыш тем
временем, ладошкой прикрываясь от брызг, все смотрел и смотрел наверх - и
размышлял о чем-то приятном, значительном, важном. А когда иссяк поток
обвинений и вопросов, когда горечь неутоленного любопытства в глазах
бывшего друга превратилась в сладостное презрение, он тихонько сказал:
- Как красиво...
Ухмылка медленно покинула пухлые уста.
- Что красиво? - напряженно спросил Пузырь.
- Там, на небесной тверди.
- Где?
Оборвыш терпеливо показал рукой на огненную фантасмагорию.
Пузырь удивился:
- Это же полуденное сияние!
- Странно, правда? - задумчиво сказал Оборвыш. - Дикая штука в небе
беснуется, поливает нас дьявольским пламенем, посмотришь на нее,
вдумаешься, представишь размах - трепет душу охватывает. Чудовищная
штука... И однако красива, сил нет! Настоящая красота. Страшная красота,
нечеловеческая.
- Ну ты даешь, мыслитель! - Пузырь облегченно хохотнул и выразительно
похлопал себя ладонью по макушке. Смысл жеста был кристально ясен. -
Сияния никогда не видел, что ли?
Оборвыш улыбнулся.
- В том-то и странность. Каждый день от него прячусь под деревьями, а
вот красоту его понял только сейчас. Как раз в то время, когда ты
перемешивал меня с дорожной пылью.
- Нашел чем восхищаться! - выплюнул Пузырь. - Вместо того, чтобы
торчать в лесу, я бы уже успел дотащить повозку до следующий деревни! А ты
говоришь... Ты выйди, выйди из тени, пройдись-ка по дороге, полюбуйся на
свою красоту! А потом, у тебя волосы повылазят и зубы повыпадают. Твое
замечательное сияние людей губит, путники разбегаются кто-куда, а ты его
тут расхваливаешь.
Сполохи озаряли небесную твердь все реже и реже, стихия постепенно
изнемогала, корчилась в судорогах, отступала. Полдень благополучно
миновал, и отдохнувшие путники вокруг засобирались, дружно повставали с
пеньков и подстилок, дожевывая лепешки, отряхивая рубахи. Пузырь
огляделся, нетерпеливо посмотрел на оживающую дорогу, и порыв его
красноречия вскоре угас - так же неумолимо, как полуденное сияние.
- Ладно, - сказал бывший друг покровительственно. - Ты в самом деле
дурачок. И мысли у тебя, оказывается глупые.
Повернулся, степенно пошел прочь, впрягся в повозку, потащил ее в
сторону дороги.
- Удачной перекупки, - пробормотал Оборвыш.
Он улыбался. Наконец-то он остался один. В заплечнике лежит бумага,
драгоценнее которой нет ничего в этом мире - что там Пузыревы клады! - из
голова рвутся фразы, и он возьмет нетронутый лист, обнимет нежными
пальцами перо, и небылица послушно ляжет перед ним, рассыплет по его
коленям пушистые строки, такая желанная, восхитительно покорная, и душу
оставят утомительные видения - душа успокоится...
Когда дорога вновь наполниться деловой суетой и привычным
многозвучием, когда окончательно обезлюдел спасительный придорожный лес,
Оборвыш достал бумагу, письменные принадлежности и с наслаждением забыл о
существовании этого пыльного, скучного, надоевшего ему мира.
В небылице, выдуманной Оборвышем, рассказывалось про великана,
который смыслом своего существования считал служение меньшим братьям. Был
он так высок, что легко мог перешагивать через деревни, леса, реки. Он
издалека видел, кто из людей попал в беду и нуждается в срочной помощи.
Одним махом переносил великан огромное тело, протягивал не знающие
усталости руки, и приходило к отчаявшимся людям спасение. Он всегда
вовремя успевал туда, где в нем нуждались, творил добро бескорыстно и
самоотверженно, и люди любили великана - каждая деревня, каждая семья
отдавали ежедневно часть скудных обедов, чтобы накормить его досыта. И все
было прекрасно, если бы не досадное обстоятельство: великана постоянно
терзал страх. Нет, он не был трусом, он знал, что не существует в природе
опасности, с которой он не смог бы справиться, а боялся великан только
одного. Вырастет, - думал он, - другой великан из какого-нибудь младенца,
что копается нынче в речном песочке, ведь давным-давно и он сам был таким
же малюсеньким и слабеньким, и этот новый великан окажется выше, но тогда
ему удастся творить добро лучше, и перестанут люди любить старого
великана. Подобные опасения не давали покоя неутомимому стражу людского
счастья.
Однажды герой небылицы спас от верной гибели некоего мудреца.
Переполненный благодарностью, мудрец спросил: нуждается ли столь могучий
рост в услугах его знаний? Великан, не задумываясь, ответил, что очень
хотел бы еще вырасти, да не знает, как это сделать. Нет ничего проще, -
уверил его мудрец. Нужно только желание и терпение. Затем объяснил, что в
каждом из живущих сокрыта какая-нибудь способность - у великана, например,
это способность расти - а чтобы способность проявилась в полную силу, надо
ее развивать. Способность великана расти проявилась у него в молодости, и
он быстро стал выше всех, а потом спряталась, замерла, растворилась в
неотложных делах. Пробудить ее можно, - утверждал мудрец. Сделать это
помогут специальные упражнения. И он показал великану, какие именно
движения тот должен производить каждое утро, чтобы разбудить спящий
организм, заставить его вновь тянуться ввысь.
Великан принялся усердно выполнить указания мудреца, и вскоре
обнаружил, что начал увеличиваться в росте. Поначалу он радовался, как в
пору юности, помогал людям с особенным удовольствием, потому что перестал
бояться. Он поверил: отныне никто не сможет сравниться с ним в умении
вершить добро. Но постепенно помогать людям делалось все трудней и
трудней. Это было очень странно и страшно. Чем выше становился великан,
тем мельче и незначительнее казались ему люди, тем сложнее разглядеть
маленькое несчастье маленького человека. Теперь ему трудно было даже
ходить, поскольку он запросто мог кого-нибудь раздавить. В конце концов
великан понял, что больше он ничем не может быть полезен этим букашкам,
испуганно разбегающимся из-под его ног. И тогда он выбрал самое пустынное
место встал там осторожно, решив, что если уж добро у него не получается,
то хоть вреда не будет. Ведь он превратился в настоящего исполина, размеры
которого не умещаются в воображении, и неловким движением ноги легко мог
бы снести целый город.
Небылица заканчивается трагично. Так и стоял великан неподвижно,
продолжая между тем неудержимо расти. Головой он уже подпирал небесную
твердь. И в один жуткий миг твердь не выдержала, подалась его напору,
треснула. В ней образовалась дыра, и великан, не долго думая просунул туда
голову. Что он там увидел, никому не ведомо. Оказалось по ту сторону Неба
нечто такое, что человеку знать не положено, каким бы высоким он ни был.
Подкосились у великана могучие ноги, и упал он замертво, принеся
неисчислимые беды любимому им миру. Глаза у него были выжжены. С тех пор
каждый день ровно в полдень сквозь дыру в небесной тверди Неведомое
осматривает мир ослепительным взглядом, напоминая всем живущим суровый
закон соизмерения.
Такую вот странную небылицу лихорадочно записывал Оборвыш.
ВТОРАЯ
Когда день заканчивался, когда в голове стало пусть и легко, когда
пришло время полюбоваться сделанным, знакомый голос окликнул Оборвыша:
- Эй, мыслитель!
Оборвыш с болью оторвал взгляд от исписанных листов бумаги. Пузырь
уверенно шел к нему, топча башмаками траву, жуя на ходу лепешку, сплевывая
шелуху вместе с излишками слюны, привычно ухмыляясь, а позади степенно
вышагивал топтун, волоча груженую повозку, и Оборвыш суетливо спрятал
творение рук своих. Пузырь остановился рядом.
- Вот это да! - изумился он. - Ты так и не слезал с пня целый день?
- Слезал, - ответил Оборвыш. - За лиственник прятался, когда нужда
одолевала.
- А я думал, ты в город идешь. Наврал мне?
- Я иду в город.
Пузырь оскалился: ему было весело.
- Этак ты всю жизнь будешь идти, и не дойдешь! А я вон успел в
деревеньку местную сходить, - он почмокал губами, делая многозначительную
паузу. - Удачно сходил, весь товар обменял. Решил возвращаться в город.
- Поздравляю, - сказал Оборвыш.
- Кстати, я топтуна купил, - похвастался Пузырь. - Очень дешево,
опять же повезло. Хороший топтун, послушный.
Животное мирно стояло чуть поодаль. Оно ужинало - обдирало шершавым
языком кору с ближайшего дерева. Его бока, покрытые редкими кустиками
шерсти, ритмично вздымались и опадали. Животное было уверено в завтрашнем
дне - точно так же, как его новый хозяин.
- А что ты тут делал? - хитро спросил Пузырь. - Я заметил, как ты
что-то там прятал.
- Я прятал? - удивился Оборвыш. - Зачем, Пузырь? Тебе, наверное,
показалось.
Бывший друг возмутился.
- Вот еще! Ничего не показалось! Я собственными глазами видел, как ты
под тощий зад что-то сунул. Давай, показывай, мыслитель, не будь
иноверцем!
- Нет! - сказал Оборвыш твердо. Тогда Пузырь нежно обнял его, легко
приподнял и пересадил на траву. Трава была влажной.
На пне лежала небылица.
- Бумага, - тихо произнес Пузырь. С благоговейным трепетом взял
жалобно зашелестевшие листики. - Настоящая...
Оборвыш медленно поднялся, мрачный, как вечернее небо, и вынул плод
своей фантазии из рук бывшего друга. Тот не сопротивлялся - зачарованно
смотрел на драгоценный предмет.
- Бумага, - повторил Пузырь, пораженный. - Неужто настоящая?
- Настоящая, - буркнул Оборвыш.
- Откуда она у тебя?
- Нашел, - он аккуратно сложил рукопись в заплечник.
- Ты знаешь, сколько она стоит?
- Знаю.
Пузырь долго молчал. В глазах его мерцала зависть.
- А зачем ты ее исчиркал?
Оборвыш криво улыбнулся. Легкое раздражение, на миг посетившее
сознание, быстро отступало.
- Писал, - объяснил он. - Записывал небылицу.
- Писа-ал? - протянул Пузырь. И чуть не выронил лепешку от изумления.
- Ты умеешь писать?
- Да.
- Как жрец, что ли?
- Это не запрещено.
- Ну, мыслитель... - Пузырь не знал, что и сказать, какое
ругательство найти. - Где обучился-то?
- На пнях.
- Понятно... От нечего делать.
- Да, ты прав, - Оборвыш зевнул, потянулся, неторопливо надел
заплечник и, не оглядываясь, пошел вглубь леса.
- Эй, погоди! - окликнул его Пузырь. Он остановился. - Ты куда?
Давай, вместе заночуем!
- Я подумал, что ты захочешь ужинать в одиночестве.
Пузырь добродушно посмеялся.
- Ничего, поделюсь с тобой. Земляк как-никак. Интересно ведь, второй
