путешествие по Италии. Этот мой товарищ был родом из Англии и
намеревался вернуться после выпуска на родину. Звали его
Грейсвелл, Рандольф Грейсвелл. Весной 1756 года мы отправились в
Неаполь, намереваясь обозреть города, лежащие у нас на пути, а
также посетить Сицилию.
То верхом на мулах, то пешком с ночлегами в придорожных
тавернах мы двигались по стране в поисках художественных
впечатлений, доброго вина и старинного гостеприимства. Вероятно,
в цепи пережитых мною лет самой счастливой порою останутся эти
два месяца юношеской свободы.
Неподалеку от Сорренто мы набрели на бедную рыбацкую
деревушку. Уже темнело, когда подкрепившись в довольно убогом
трактире, мы решили поискать другого пристанища на ночь, ибо
обилие блох в предложенном нам помещении смутило даже нашу
юношескую отвагу. Проходя под окнами какого-то домика, мы
явственно услышали стоны, доносившиеся изнутри. Стонала женщина,
и спутник мой сразу распознал, что какая-то страдалица
освобождается от бремени. Из домика в страхе выбежала девочка и,
завидев двух незнакомых путников, пустилась было дальше, но
мистер Грейсвелл поймал ее за косичку и участливо спросил, не
нужно ли помочь больной. Как только девочка узнала, что перед
нею врач, она тотчас потащила его в дом, причитая и плача. Мне
осталось только последовать за ними.
Роженицу мы застали почти при смерти, а повивальную бабку,
хлопотавшую вторые сутки, - окончательно потерявшей голову. В
дорожном мешке моего товарища имелись некоторые инструменты.
Беспомощную бабку он выпроводил и храбро приступил к операции.
Благодаря его спокойствию, искусству и смелости роды окончились
сравнительно благополучно.
На другой день у больной наступило ухудшение, появились
признаки послеродовой лихорадки, и молодой врач провел у постели
роженицы еще одну бессонную ночь, проявив настойчивость и
терпение, которые могли бы порадовать его учителей. Он твердо
задался целью спасти эту миловидную рыбачку и ее ребенка. Мы
прожили неделю в ее домике, и больная рассказала доброму
целителю всю свою немудреную жизнь. Звали эту рыбачку Анжелика
Ченни. Я оказался невольным слушателем ее сбивчивого рассказа и
пытался облегчить душевные муки женщины с таким же усердием, с
каким мой друг трудился над облегчением мук физических. Анжелика
Ченни горько оплакивала недавнюю смерть мужа, смелого Родольфо,
простого рыбака с острова Капри. С душевной болью она вспомнила
также о своем приемном сыне, выросшем у них в доме. Этот юноша
бежал из приюта святой Маддалены и был еще в тринадцатилетнем
возрасте принят в семью Ченни; после смерти своего приемного
отца он оставался последней опорой бедной Анжелики...
- Простите, доктор Буотти, этот юноша и был...
- Вы правильно изволили догадаться, эччеленца, ибо юноша,
воспитанный в семье Ченни, и был синьор Джакомо. Только фамилии
его Анжелика не смогла назвать, ибо, по ее мнению, у Джакомо
таковой вообще не имелось.
Из бесхитростного рассказа Анжелики Ченни мы услышали далее,
что приютский беглец Джакомо, уже давно превратившийся в рослого
молодого человека, вскоре после смерти Родольфо, в 1755 году,
ушел на шведском корабле, оставив вдове весь свой заработок. Мы
дали женщине немного денег и привели к ней капеллана тамошней
часовни, отца Бенедикта, который и окрестил новорожденного
именем Антонио. На этом мы и расстались с окрестностями Сорренто.
Случай мне этот запомнился, вероятно, так же, как и моему
спутнику, доктору Грейсвеллу, с которым я навсегда разлучился
после нашего совместного путешествия. Оставленный при болонском
университете, я защитил магистерскую диссертацию и в 1769 году,
через тринадцать лет после нашего приключения близ Сорренто,
оказался в Ливорно. Я побывал в монастырской библиотеке и
посетил приют святой Маддалены, где сразу вспомнил рассказы
Анжелики Ченни о муже и приемном сыне. Старик привратник еще
помнил мальчика-беглеца Джакомо. Он рассказал мне, что этого
ребенка, сына осужденной тосканской певицы Франчески Молла,
направил в приют полицейский чиновник Габриэль Молетти. Мальчик
бежал из приюта в 1751 году, а лет пять спустя в приют явился
монах по имени отец Бенедикт, получивший от привратника те же
сведения, что и я. О дальнейшей судьбе мальчика ничего в
монастыре не знали. Уже здесь, под вашим кровом, эччеленца, я
узнал о происхождении этого мальчика. Вот и все, что мне
пришлось слышать о судьбе вашего сына, синьор Паоло.
- Значит, отъезд из Италии в 1755 году на шведском корабле -
это последние о нем сведения? - тихо спросил граф.
- Да, это все...
Граф обхватил голову руками.
Неожиданно из угла зала, где, притихший и совершенно позабытый
собеседниками, сидел слуга Джиованни Полеста, раздался его
просящий голос:
- Пошлите меня в Сорренто, эччеленца. Я разобьюсь в лепешку,
но привезу вам свежие вести об этих людях.
- Пожалуй и синьора Габриэля Молетти, полицейского чиновника
из Ливорно, тоже следовало бы разыскать, - добавил доктор Буотти.
- Последнее бесполезно, - бесстрастным голосом произнес патер
ди Граччиолани. - Это имя нам известно. Этот низкий человек
присвоил себе имущество Франчески Молла и отправил мальчика в
приют. Два года назад Молетти умер.
- Но мысль отправиться в Сорренто я нахожу правильной! -
воскликнул доктор Буотти, воодушевляясь. - Быть может, Анжелика
Ченни с дочерью и сыном благополучно живут там до сих пор? Быть
может, они за эти долгие годы получили новые вести о синьоре
Джакомо. Семью Ченни необходимо разыскать! Я охотно приму на
себя эту миссию, если вы мне доверите ее, эччеленца!
- С радостью принимаю ваше предложение, с великой радостью!
Джиованни, готовься ехать вместе с синьором. Сколько дней займут
ваши сборы, мой дорогой доктор Буотти?
- О, мои сборы весьма несложны. Я готов отправиться хоть
завтра.
Лицо патера Фульвио приняло весьма напряженное выражение.
Поразмыслив, он произнес внушительно и веско:
- Со своей стороны, я полагал бы, что синьору Буотти все же
сначала следовало бы отправиться в Ливорно. Там необходимо еще
раз просмотреть бумаги, оставленные Габриэлем Молетти. Наконец,
в Марселе следовало бы расспросить соседей покойной синьоры
Франчески. Я сам отправлюсь в Марсель одновременно с выездом
синьора Буотти в Ливорно.
- Но, ваше преподобие, Ливорно я могу посетить и после
поездки в Сорренто. Кроме старых полицейских бумаг, путешествие
в Ливорно не обещает ничего утешительного и нового. Между тем из
Сорренто я, быть может, вернусь с новыми вестями о Джакомо.
- Друзья мои, я не имею слов, чтобы выразить вам обоим мою
благодарность! Старость и недуги обрекают меня на бездействие,
но синьор Буотти вновь заронил мне в сердце луч надежды. Быть
может, бог сподобит меня еще благословить внуков... О, друзья
мои, с какими чувствами я буду ожидать ваших вестей!
Патер Фульвио, казалось, весьма рассеянно слушал графа. Он
прошелся по залу, морща лоб, словно в поисках какого-то важного
решения. Наконец натер повернулся к служителю:
- Джиованни, поезжай сейчас же в лагуну и узнай там, отходит
ли в ближайшие дни какое-нибудь судно на юг. Полагаю, что для
синьора Буотти морское путешествие будет гораздо удобнее
сухопутного.
- Вы совершенно правы, святой отец! Разумеется, покойная,
поместительная каюта будет для доктора Буотти удобнее, чем
тряская карета и изнуряющие ночлеги в придорожных трактирах. Мне
самому следовало подумать об этом, но голова моя идет кругом.
Позвольте мне обнять вас обоих, господа!
Через несколько дней, ранним майским утром, две гондолы прошли
под аркой горбатого моста через канал, вдоль набережной которого
вытянулся главный фасад Мраморного палаццо. Граф д'Эльяно с
порога напутствовал отъезжающих. В обеих гондолах находились по
два пассажира.
Первая из этих черных лодок пошла по направлению к лагуне:
венецианский галеот "Ла белла венециана" принял на борт доктора
богословия Томазо Буотти и его слугу Джиованни Полесту. Через
несколько часов корабль снялся с якоря и взял курс на Бриндизи.
Во второй гондоле вместе с его преподобием Фульвио находился
другой обитатель Мраморного палаццо - служка домашней церкви
Луиджи Гринелли.
Гондола достигла венецианского пригорода, где на грязной
площади перед старой гостиницей стояло несколько дилижансов и
карет, готовых отправиться в разные города Италии. Патер
собирался в Геную, ибо, по наведенным справкам, оттуда в
ближайшие дни должно было отплыть французское судно прямо в
Марсель, - так патер Фульвио объяснил графу свои намерения.
Однако в номере гостиницы, который был снят патером всего на
несколько часов, в костюме и наружности этого духовного лица
произошли весьма удивительные перемены. Сложив с себя одежду
духовного лица, патер наклеил под носом офицерские усы и облекся
в костюм воина, которому предстоит дальний путь верхом. Он надел
кожаные рейтузы, натянул сапоги с отворотами чуть ли не до
середины икр и прицепил шпоры, способные устрашить любого коня.
Наконец, преображенный патер сунул за пояс два пистолета и скрыл
под залихватски загнутыми полями шляпы свои седые кудри и
тонзуру. Луиджи Гринелли принял не менее воинственный, но более
скромный облик офицерского денщика.
Перед вечером Луиджи привел к воротам гостиницы двух свежих
вороных коней. Однако оба всадника поскакали отнюдь не в Геную.
Весьма поспешно, сменив по дороге лошадей, они добрались до
Рима. Здесь, почти не дав себе времени для отдыха, всадники
вновь пересели на свежих коней и тронулись дальше, в Неаполь, по
прямой и оживленной аппиевой дороге, сооруженной еще при древних
римлянах...
Отец Бенедикт Морсини жил поблизости от своей придорожной
часовни, прихожанами которой были рыбаки и крестьяне из
окрестностей Сорренто.
Помолившись перед сном, отец Бенедикт уже задремал в своей
низкой, душной горнице. Полночь миновала. Но сон "Христова
воина" был чутким... Сквозь дрему он различил стук подков.
Всадники спешивались перед его крыльцом. Потом в дверь
постучали: два медленных, три очень быстрых, осторожных удара.
Монах вздрогнул, мгновенно стряхнул с себя сон, торопливо зажег
свечу о лампаду и пошел открывать.
Сперва он не узнал было двух запыленных путников воинственного
вида и в испуге отступил в сени, решив, что ночные грабители
обманули его условным стуком и удостоили визитом. Но когда пламя
свечи озарило лицо старшего из путников и с верхней губы его
волшебным образом исчезли лихо закрученные усы, отец Бенедикт
склонился в почтительном поклоне и подобострастно облобызал
руку, только что освободившуюся от кожаной рейтарской перчатки.
Патер Фульвио деловито осведомился, плотны ли оконные ставни,
надежны ли стены и нет ли поблизости любопытных соседей. Наконец
он велел запереть дверь и присел у маленького столика с
распятием.
- Брат Луиджи, ты можешь вкусить отдых, - разрешил он своему
спутнику, который, однако, остался у дверей. - Почему ты давно не
посылал мне вестей, брат Бенедикт?
- Ничего существенного здесь не произошло со времени
последней исповеди Анжелики Ченни, ваше преподобие, -
пробормотал монах, явно трепетавший перед старшим иезуитом.
- Ты исповедовал ее повторно?
- Трижды, святой отец. Она облегчила свою душу полным
иризнанием, но не прибавила ничего нового к тому, что вам уже
известно.
- Джакомо Грелли, то есть виконт Ченсфильд, не присылал
кого-либо в Сорренто, чтобы проведать Анжелику?
- Ни один из его кораблей не заходил в Неаполь, и ни одно
новое лицо не появлялось в доме Анжелики.
- Скажи мне, брат Бенедикт, этот Джакомо мог бы припомнить
твое имя и узнать тебя в лицо?
- В этом не может быть сомнений, святой отец! Он видел меня
не раз в часовне, дважды у меня причащался и называл меня по
имени. Друзья его, Джузеппе и Вудро, тоже бывали в часовне и
знают меня в лицо.
- Брат Бенедикт, господь избрал тебя орудием его воли.
Нашему делу грозит новая опасность. Само провидение устранило
