Томпсон раскрыл мне под величайшим секретом всю жуткую
ченсфильдскую тайну...
Помню, поздним вечером я вернулся в Ченсфильд из конторы
Томпсона под свежим впечатлением открывшейся мне тайны. Моя
годовалая дочь спала в колыбельке рядом с постелью матери. Я
заговорил с женой таким страшным шепотом, что бедняжка Мери
вскочила, споткнулась о колыбельку, и дитя расплакалось. Жена
прижала ребенка к себе, и я опомнился.
Без обиняков я открыл ей все, что услышал от Томпсонов, не
умолчав и о роли ее отца. Мери тут же начала собирать вещи и
одевать ребенка. Бледная и решительная, она сказала мне, что
оставляет этот дом навсегда. Утром мы переехали в гостиницу
"Белый медведь", и Мери послала записку Томасу Мортону: "Отец!
Передо мною и моим мужем открылась истина, искаженная в вашей
постыдной рукописи. Мы навсегда покинули Ченсфильд. Прощайте.
Мери".
Я немедленно отправился к капитану Брентлею и потребовал
отставки. Тон мой был столь решительным, что я получил согласие
сразу. Брентлей понял - случилось нечто серьезное, и
отговаривать меня не стал. Злополучный Мортон, получив записку
дочери, не посмел нас разыскивать. Мы больше его не видели, так
же как и Грелли... Семью я перевез во Францию, нанял для нее
домик в окрестностях Руана, а сам верхом отправился через всю
Францию в Тулон, чтобы с первым попутным судном отплыть из этого
порта в Пирей. Вели меня туда, как вы, конечно, догадываетесь,
самые неотложные заботы о семье капитана Бернардито.
Рассказчик замолчал и вынул из кармана пустую трубку. Когда он
полез в карман за табакеркой, Мюррей остановил его и протянул
красивый кожаный кисет, украшенный красным индейским узором, -
подарок вождя шауниев, Горного Орла. Уэнт с интересом осмотрел
шитый бисером узор и неторопливо набил трубку. Угольком из
камина он зажег ее и пустил к потолку колечко душистого дыма.
- Превосходно! - заявил он. - Не хуже турецкого и покрепче!
Вижу, что по части табака ваши друзья-индейцы действительно
молодцы!.. Итак, господа, не стану утомлять вас подробностями,
каким образом дошла до лжевиконта весть о том, что где-то в
Пирее растет маленький сын капитана Бернардито Луиса. Весть эта
сильно взволновала злодея, ибо в лице мальчика рос мститель,
знавший от Фернандо Диаса, чьи руки обагрены в крови Бернардито.
Грелли услыхал об этом мальчике благодаря целой цепи
случайностей: моя Мери пооткровенничала с отцом, тот сразу
уведомил Грелли. Самозванец посоветовался с Паттерсоном... Ну, а
этот, на наше счастье, проболтался Томпсонам о мерах, какие
намерен был предпринять лжевиконт... Конечно, это были обычные
меры для Грелли: он решил послать в Пирей своего доверенного
Каррачиолу с заданием разыскать и уничтожить мальчика. Простите,
синьора Луис, что я так открыто говорю об этих ужасных вещах.
Мне об этом рассказали Томпсоны, когда я сообщил им, что намерен
поискать счастья в Голубой долине. Они от души пожелали мне
обрести это счастье, поручили доставить вам пакет Фернандо Диаса
и посоветовали поторопиться в Пирей, если я принимаю к сердцу
судьбу маленького Диего. Разыскать и доставить мальчика в
Голубую долину я давно обещал вам, мистер Мюррей, еще в письмах
из Англии, но мне долгое время не удавалось узнать пирейский
адрес синьоры Эстреллы. Получив у Томпсонов пакет от Фернандо, я
с радостью увидел этот адрес на конверте... К счастью, агентам
Грелли он не был известен!
Итак, прибыв в Пирей, я прежде всего осмотрелся в порту. К
большой своей тревоге, я сразу увидел знакомую корму шхуны
"Удача". Но оказалось, что судно Каррачиолы лишь накануне
бросило якорь в Пирее, и это несколько успокоило меня.
Я благополучно миновал стоянку шхуны, не будучи узнан с нее
никем, и пошел в город, расположенный на склонах гор. Впрочем,
синьора Эстрелла может гораздо лучше меня описать живописный
порт древней столицы эллинов, ныне жестоко страдающей под
турецким игом. Местонахождение дома купца Каридаса я выяснил еще
в порту, у полицейского чиновника.
Дом купца находился далеко от гавани, по дороге в Афины. Я
отправился туда уже под вечер, в наемном фаэтоне. Разумеется, по
дороге я тщательно рассматривал остатки "длинных стен" и в
каждом битом черепке предполагал реликвию Перикловой эпохи.
Очень скоро я, однако, заметил, что от самой окраины Пирея
следом за моим экипажем едет на муле какой-то маленький человек
в турецкой феске. "Если это переодетый полицейский, - подумал я, -
то мне нечего опасаться осложнений: турецкие власти в Греции
благожелательно относятся к британским офицерам". Поэтому я и не
пытался ускользнуть от моего непрошеного спутника. Каррачиола не
знал о связи семьи Бернардито с купцом Каридасом, и мелькнувшую
было мысль о том, что за мною следит агент Грелли, я отбросил.
Однако мой возница частенько поглядывал назад на трусившего
рысцою всадника на муле, и заметно нервничал. Едва добравшись до
предместья, извозчик поглубже спрятал полученные деньги,
огляделся по сторонам и галопом погнал лошадей в гору. Видимо, у
него были свои взгляды насчет безопасности греческих больших
дорог!
Уже в сумерках я отыскал нужный мне дом и постучал в закрытый
ставень. Дом был окружен постройками, изгородями и кустами
виноградника, так что человечка на муле я потерял из виду. На
мой стук долго никто не отвечал. Наконец ставень приоткрылся, и
какая-то старуха, толстая и растрепанная, выглянула из окна. Она
быстро проговорила несколько слов, которых я не понял, и уж было
закрыла окно, но я в отчаянии ухватился за ставень и просто
назвал имя синьоры Эстреллы. Тогда старуха засветила свечу и
поднесла ее к окну. В глубине комнаты я успел разглядеть клетку
с мартышкой. Старуха, видимо, не прониклась доверием к моей
особе, ибо замахала руками, произнесла что-то длинное и
решительно заклопнула окно. В доме все стихло. В полной темноте
я сделал несколько шагов и наткнулся на что-то теплое и
мохнатое. Вздрогнув от неожиданности, я отдернул руку, но тут же
расслышал глубокий вздох вместе с хрустом челюстей,
пережевывавших жвачку; нетрудно было сообразить, что передо мною
лежит мул моего преследователя.
Размышляя, куда же мог деваться наездник, я стоял около
животного, как вдруг во дворе хлопнула дверь и послышались
приглушенные голоса. В одном из них я узнал голос старухи,
другой мог принадлежать только подростку. Говорили они
по-гречески, причем подросток подбирал слова с трудом. Я уловил
два слова из их разговора, но эти два слова - "синьора" и
"Марсель" - заставили меня насторожиться.
Вскоре я расслышал в темноте шаги, и маленькая фигурка
приблизилась ко мне. Подошедший пинком толкнул мула, побуждая
его встать, и при этом издал мальчишеским голосом чисто
англо-саксонское междометие с поминанием рук, ног и крови
предков! Я сразу почувствовал в этом юноше земляка. В темноте он
что-то приторачивал к седлу, вроде ящика или клетки, и после
долгих усилий взобрался наконец на спину упрямого животного.
Брыкаясь и фыркая, мул попытался сбросить седока. Я шагнул
вперед, схватил мула под уздцы и хотел было заговорить, но в тот
же миг сноп огня ослепил меня, пистолетный выстрел сбил с головы
шляпу и рванувшийся мул опрокинул меня на землю. Через мгновение
его дробный топот уже слышался на дороге.
"Сегодня мне чертовски везет", - заключил я и, отыскав свою
шляпу, побрел к городу. На пути мне иногда казалось, что
какие-то тени то приближаются, то удаляются от меня. Болел ушиб,
да и пуля, пролетевшая на дюйм от лба, несколько вывела меня из
душевного равновесия. Поэтому я приписал эти смутные видения
своему расстроенному воображению. Только на самой окраине Пирея
меня обогнали два человека в плащах.
Я достиг улицы, спускавшейся в порт с каменистого холма.
Впереди, под уличным фонарем, я увидел трех подвыпивших
греческих матросов.
"Не знаете ли вы, - спросил я по-французски, - отходит нынче
какое-нибудь судно в Марсель?"
"Уже ушло", - отвечал один из них.
"Что же это было за судно?"
Матросы посмотрели на меня, и мой потрепанный вид вкупе с
простреленной шляпой расположил их в мою пользу.
"Это калоша старого Каридаса, - пояснил мой собеседник, - с
позволения сказать, шхуна. При Александре Македонском была еще
совсем как новенькая. Называется "Светозарная".
"Если тебе нужно навострить лыжи, - добавил второй матрос, - то,
может быть, ты еще застанешь ее в Малой бухте. Она берет там
каких-то пассажиров".
Матросы объяснили, что неподалеку от большой гавани имеется
еще маленькая укрытая бухта, куда заходят лишь мелкие суда.
Несмотря на сильную усталость, я зашагал в указанном мне
направлении. Матросы снова меня окликнули:
"Эй, друг, в бухте ты можешь не найти шлюпки! Иди в порт и
отправляйся на какой-нибудь шаланде".
Я последовал доброму совету и вскоре на неимоверно грязной
греческой шаланде под рваным парусом уже огибал портовый мол
древней афинской пристани. Ветер у берегов был слаб, и мы
двигались медленно. Среди выступов скалистого побережья я
временами различал темнеющий мыс, за которым и была бухта.
Против нее, в море, стояло небольшое судно с двумя фонарями на
мачтах. До него оставалось уже менее двух кабельтовых, как вдруг
из-за мыса показался силуэт лодки. Два человека сидели на
веслах, а на корме чернели еще какие-то фигуры и узлы. Лодка
держала к судну с двумя огнями. Вслед за ней из глубины темной
бухты вынырнула вторая лодка. В ней сидел только один гребец,
работавший веслами изо всех сил. Гребец громко окликнул первую
лодку, приказывая ей остановиться.
Голос я узнал сразу. Это был Каррачиола! С передней лодки ему
ничего не ответили. Она пошла еще быстрее, преодолевая последние
ярды до судна. Тогда одиночный гребец бросил весла и вскинул
ружье. Одновременно со звуком выстрела кто-то охнул, и передняя
лодка завертелась на месте. Я видел, как преследователь опять
налег на весла, а на носу его шлюпки поднялась вторая фигура с
ружьем, до сих пор скрывавшаяся. Спутник Каррачиолы тоже
выстрелил по беглецам. Вспышка озарила лицо датчанина Оге
Иензена. В ответ раздался пистолетный выстрел с большой лодки.
Я тоже выхватил пистолет и с расстояния в сотню футов
скомандовал: "Руки вверх!". По-видимому, трехлетняя привычка
слышать в темноте мой голос с мостика "Ориона" и беспрекословно
подчиняться ему подействовала на обоих преследователей
автоматически. Иензен бросил ружье, а Каррачиола оставил весла.
"Лейтенант Уэнт, это вы? - крикнул итальянец изумленно. - Не
стреляйте, помогите мне задержать бандитов!"
"Сам ты бандит! - вырвалось у меня. - Стой, негодяй!"
Однако Каррачиола предпочел избежать объяснений и пустился
наутек. Тем временем суденышко Каридаса приняло на борт всех
пассажиров с первой лодки и, поставив паруса, стало быстро
удаляться от берега. Преследовать Каррачиолу было бесполезно, но
и догнать шхуну Каридаса уже не было возможности...
Я сунул в карман бесполезный теперь пистолет и велел своему
греку править назад, к гавани Пирея. Здесь я не дал себе ни часу
отдыха, нашел более поместительную шаланду, погрузил на нее свой
единственный чемодан и в полдень отплыл на нанятом суденышке в
Марсель...
Рассказчик умолк... Трубка его давно погасла, и Уэнт
машинально пожевал остывший мундштук. Эмили Мюррей осторожно
гладила руки старой синьоры. Никто не пошевелился, не проронил
ни слова. Уэнт внял этой молчаливой просьбе и вынул пустую
трубку изо рта...
- Что ж, - продолжал рассказчик, - смею заверить вас, господа,
что плавание по морю на рыболовной шаланде - занятие, не похожее
на свадебное морское путешествие... Но не стану утомлять вас
подробностями. После короткой стоянки у берегов Сицилии мы
пересекли Тирренское море, и здесь - увы! - нас обогнала шхуна
"Удача". На одиннадцатые сутки после выхода из Пирея мы
пришвартовались у марсельского пирса.
Я осведомился, не стоит ли здесь "Удача", и с беспокойством
узнал, что шхуна пробыла в Марселе часа два, взяла пресной воды
и отбыла на запад. Справки о шхуне "Светозарная" результатов не
