ученых-богословов.
- Синьор Буотти, позвольте представить вас нашему
высокоученому патеру Фульвио ди Граччиолани; его неустанным
заботам я всецело обязан порядком, царящим в этих
собраниях, - сказал владелец дворца, подводя доктора к своему
духовнику.
Тот с лучезарной улыбкой приветствовал вновь прибывшего
ученого.
- Дорогой коллега, - учтиво произнес доктор богословия, -
месяц назад я имел смелость обратиться с письмом к графу,
прося позволения посетить его библиотеку для изучения ее
драгоценного рукописного фонда. Граф был так любезен, что
пригласил меня провести у него в доме столько времени,
сколько этого потребует работа над моим трактатом. И я очень
боюсь наскучить вам своим присутствием, ибо ранее чем в две
недели трудно исчерпать здешние богатства даже самым
поверхностным образом... Эччеленца, - продолжал ученый,
обращаясь к хозяину, - одно перечисление рукописей, сделанное
вами по памяти, побуждает меня благословлять вас как
собирателя этой коллекции!
- Не заставляйте меня краснеть, доктор, ибо я ничтожно
мало прибавил к научному собранию деда и отца. Сам я в
молодости был увлечен искусством и собирал преимущественно
картины, мрамор, фарфор и чеканку. Я счастлив видеть в вашем
лице и ученого и подлинного знатока искусств и твердо
намерен сделать вас пленником этих стен по меньшей мере на
полгода... А теперь вам надо подумать об отдыхе после
утомительного пути. Джиованни, проводи синьора в
предназначенные ему покои.
Когда доктор Буотти удалился, граф Паоло заметил облачко
неудовольствия на высоком челе патера и решил, что и отец
Фульвио, пользовавшийся репутацией ученейшего мужа, не
совсем чужд легкому чувству зависти и ревности. Эта мысль
втайне позабавила графа.
Перед наступлением вечера все трое вновь сошлись в
столовой графа. За стаканом кьянти синьор Томазо Буотти
успел познакомить слушателей с некоторыми эпизодами своей
студенческой и университетской жизни, развеселил старика и
вызвал улыбку даже на тонко изогнутых устах патера Фульвио
ди Граччиолани.
Через неделю после прибытия синьора Буотти граф д'Эльяно уже
успел проникнуться к добродушному доктору искренним чувством
симпатии. Полюбили его и все домочадцы графа, уже попросту
величая его "синьором Томазо". А сам он, убедившись в
неподдельной страсти графа к науке и искусствам, почувствовал к
старому венецианскому вельможе настоящее душевное расположение.
Их беседы вдвоем или в присутствии патера Фульвио затягивались
за полночь.
К тому же оказалось, что порядок в рукописных, книжных и
художественных коллекциях дворца, которым так гордился граф,
приписывая его заслугам отца Фульвио, оказался весьма
сомнительным. Бедность каталогов, путаница в классификации и
дилетантское ведение библиотечных описей поразили доктора.
Небрежность хранения рукописей привела к порче целых страниц
драгоценных древних пергаментов. Когда вместо одной из
древнееврейских рукописей доктор Буотти обнаружил лишь
изъеденные крысами доски переплета, он не смог сдержать свое
негодование и сообщил графу о печальном положении дел в его
домашнем музее.
Большая часть художественного собрания, накопленного
несколькими поколениями владельцев Мраморного палаццо, походила
на груз корабельного трюма, упакованный не слишком тщательно, но
глубоко скрытый от человеческого глаза. В подвалах дворца
пребывали в рогоже и опилках полотна мастеров, мраморные статуи,
гравюры, изделия из фарфора и бронзы, венецианское стекло и
чеканное серебро Востока.
"Суетные предметы искусства, - говаривал патер Фульвио графу,
отдавая распоряжение убрать из какой-нибудь залы то целомудренно
нагого ангела Донателло, то непорочную деву фра Беато Анжелико,
то кинжал с чеканкой Челлини, - отвлекают душу от созерцания
сокровищ вечных, открываемых нам верой, молитвой и таинствами
церкви".
После подобных поучений граф покорно провожал глазами уносимый
ящик, находивший приют где-нибудь под лестницей или на чердаке.
У патера Фульвио были веские причины для столь непреклонной
борьбы с "суетными предметами". Он решительно противился робким
попыткам владельца выставить ценности для всеобщего
обозрения, потому что это бесспорно привело бы во дворец тысячи
сограждан и поощрило бы графа к безрассудной благотворительности
в пользу родного города, то есть в направлении, совершенно
нежелательном для ордена Иисуса. Тем недружелюбнее встречал он
все попытки доктора Буотти хотя бы бегло познакомиться с
художественными богатствами дворца.
Однажды, бродя по пустынной анфиладе десяти нижних залов
палаццо, доктор Буотти довольно рассеянно слушал болтовню
старого дворцового служителя Джиованни Полесты, который был
приставлен графом в услужение "синьору Томазо".
- Скажи мне, Джиованни, - прервал богослов разглагольствования
слуги, - почему сокровища дворца не выставляются на свет божий
здесь, в этих светлых, просторных залах? Смотри, какие они
пустынные и запущенные!
Джиованни перешел на шепот и поведал "синьору Томазо" свои
догадки. Доктор Буотти покачал головой и замолчал. Уже покидая
последний зал, он задержался около портрета необыкновенно
красивой дамы, изображенной художником в полный рост, во всем
блеске ее молодости и ослепительной красоты. Очень старый
траурный креп облекал выпуклые золотые цветы рамы.
- Кто эта дама? - спросил доктор у служителя.
- Мадонна дель Кассо, покойная графиня Беатриса д'Эльяно.
- Погибшая от руки ревнивицы?
- Да.
- Как звали эту несчастную?
- Синьора Франческа Молла. Я знал ее, ваша милость. Она едва
не стала женой графа Паоло. Шесть лет она прожила здесь, и мы
все привыкли к ней. Если бы старый граф не пригрозил синьору
Паоло лишить его наследства, Франческа Молла стала бы здесь
хозяйкой, и у графа Паоло был бы сейчас взрослый сын, синьор
Джакомо.
- Не сохранилось ли где-нибудь изображения этой женщины?
- Была одна эмаль, но едва ли она уцелела...
- А мальчик?.. Какова его дальнейшая участь?
- Не знаю, сударь. Поговаривали, что он бежал из детского
приюта...
- Постой, постой, Джиованни! Как, ты сказал, было имя этого
синьорито?
- Его звали Джакомо... Джакомо Молла.
- Скажи мне, вспоминает ли отец об этом мальчике Или самое
имя его стало ненавистно графу?
- Да нет, что вы, синьор Томазо! Напротив, я знаю, что граф
по всему свету разыскивал сына. Патер Фульвио как будто помогал
графу в этих розысках, только, видите ли, у него свои цели,
божественные... - Слуга замолчал и покосился на оба выхода из
зала.
- Кажется, я тебя понимаю, Джиованни. Едва ли я приобрел
благожелателя в лице патера Фульвио, но и сам я не могу, прости
господи, преодолеть... некоторого предубеждения против
отцов-иезуитов!
В тот же вечер доктор Томазо Буотти решительно попросил у
графа позволения осмотреть художественные фонды дворца. В
течение четырех дней подряд пятеро дюжих слуг,
предводительствуемых Джиованни Полестой, разбирали в подвалах,
кладовых и чердачных помещениях "суетные" предметы искусства,
извлекая их из ящиков и свертков, стряхивая с них стружки, сор и
пыль.
Доктор Буотти предавался этим своеобразным раскопкам с
увлечением истинного знатока. Он с таким жаром рисовал графу
заманчивые картины превращения Мраморного палаццо в дворец
искусства, что граф в конце концов победил привычный трепет
перед своим духовником и предложил доктору Томазо поступить к
нему на службу, чтобы принять на себя заботу обо всех научных и
художественных богатствах дома. При этом граф сослался на обилие
духовных забот у отца Фульвио, не позволяющих ему посвящать себя
в должной мере заботам светским. Доктор Томазо подумал, крепко
пожал протянутую ему руку синьора Паоло и... согласился!
Через месяц после вступления доктора Буотти в должность
ученого хранителя библиотеки и художественного собрания
Мраморное палаццо стало неузнаваемым.
Собрание миниатюр, эмалей и камей было разобрано доктором
Буотти в последнюю очередь.
Поздним майским вечером 1778 года доктор, очень оживленный
и радостно озабоченный, хлопотал в главном зале библиотеки. Граф
Паоло сидел рядом с ним, зябко кутаясь в плед. Его преподобие
Фульвио ди Граччиолани с поджатыми губами и насмешливым
выражением глаз находился тут же, наблюдая за работой доктора.
Извлеченные из ящиков, лежали на столах сотни персидских,
итальянских и французских миниатюр, египетские скарабеи из
разграбленных пирамид, древнегреческие камеи, римские геммы
[геммы - резные, часто полудрагоценные камни с
врезанными художественными изображениями; камеи - резные
камни с выпуклыми изображениями; скарабей - священный,
почитаемый в Древнем Египте жук, изображения которого делались
из золота и драгоценных камней],
изделия индусских и китайских резчиков по камню и мелкие
священные предметы из кости, исполненные суровыми аскетами
первых веков христианства, грубоватые, примитивные и
трогательные.
Джиованни Полеста обмывал все эти предметы теплой водой,
просушивал и раскладывал на столах, застланных полотном. Доктор
Буотти сортировал коллекции, делал записи и обменивался с графом
замечаниями...
Овальная портретная эмаль, охваченная тонким золотым
ободком, легла рядом с персидской миниатюрой, посвященной
эпизоду из поэмы Фирдоуси. Заметив эмаль, граф замолчал на
полуслове.
Доктор взял лупу и лишь с ее помощью смог прочесть надпись,
вплетенную в узор виньетки: "Синьора Франческа Молла с сыном
Джакомо. Исполнил мастер Виченце Антонио Кардозо из Милана.
Венеция, 2 апреля 1743 года".
С портрета глядела на доктора красивая женщина с пышными
волосами; она прижимала к лицу кудрявого пятилетнего мальчика.
Тонкое личико ребенка уже изобличало будущий характер человека -
себялюбивый, упрямый и жестокий.
Заметив, что доктор рассматривает эмаль долго и пристально,
граф спросил тихо:
- Известна ли вам, синьор Буотти, роль этой женщины в моей
жизни?
- Да, эччеленца, я осведомлен... Смею ли я спросить о
дальнейшей судьбе этой дамы?
- Она была осуждена в Ливорно, впоследствии оказалась в
изгнании и много лет спустя вышла в Марселе замуж за одного
иностранца. В 1762 году она умерла почти одновременно со своим
мужем. Лишь настойчивым поискам патера ди Граччиолани я обязан
тем, что эти подробности дошли до меня.
- Но участь ребенка?
- Осталась неизвестной. Мальчик, чье изображение вы держите
в руках, попал после суда над матерью в монастырский приют
святой Маддалены. Оттуда он бежал, и с тех пор следы его
безнадежно потеряны, хотя отец Фульвио потратил много усилий,
чтобы установить его судьбу. В течение долгих лет розыски этого
мальчика составляли главную цель моей жизни, но слишком поздно я
принялся за них! После гибели жены я эгоистически утешался в
моем горе лаской Джеронимо и Лауры, детей, подаренных мне
Беатрисой, и не протянул вовремя руку своему несчастному
первенцу. За этот грех справедливое небо не только отняло у меня
обоих малюток, но и лишило надежды отыскать дитя, так
легкомысленно забытое мною...
- Эччеленца, - с некоторым усилием произнес доктор, искоса
посматривая на длинный профиль иезуита, - я боюсь вселять в ваше
сердце, быть может, напрасную надежду, но позвольте поведать
вам, что мне кое-что известно о судьбе одного юноши по имени
Джакомо, сына осужденной артистки и беглеца из приюта святой
Маддалены в Ливорно. Я встречал людей, близко знавших этого
подростка... Правда, это было очень, очень давно.
Граф Паоло, патер Фульвио и служитель Джиованни с волнением
обратили взоры на болонского доктора.
- Ради создателя, - простонал старик, хватаясь за сердце, -
синьор Томазо, не томите меня неизвестностью, расскажите все,
что вы слышали про Джакомо!
- Эччеленца, поведать я могу очень немного. Но, быть может,
это немногое даст вам нить для продолжения розысков.
- Говорите, синьор, и считайте меня в неоплатном долгу перед
вами!
- Я был студентом последнего курса теологического факультета
Болоньи, когда мой друг, студент-медик, предложил мне совершить
