к воротам. Солдаты ушли
погреться в караулку. Где-то лаяла собака. Минуты текли
томительно медленно. Кругом стояла тишина, и редкие, далекие
звуки собачьего лая не нарушали, а словно подчеркивали эту
глухую ночную тишь.
Внезапно во мраке, где над причалом вздымались мачты
"Окрыленного", раздался окрик. Фернандо силился сквозь щель
вглядеться в темноту. Он попытался кинжалом раздвинуть доски;
крепкое дерево не поддавалось. Свет фонарей замелькал среди
высоких помостов с кораблями. Послышался топот кованых сапог.
Испанец уперся коленом в бревно, ухватился за шипы забора и,
подтянувшись на руках, взглянул поверх ограды. Он увидел
мальчишку, стремительно бежавшего к забору. Но мальчик ошибся в
темноте и спешил, спотыкаясь, прямо на фонарь!
За мальчиком тяжело бежал моряк в широкополой шляпе и
индейской куртке; он держал в руках длинный карабин.
Преследователь был еще далеко от мальчика, но тот заметался
перед забором, не будучи в силах разыскать спасительную дыру.
Фернандо колебался лишь мгновение. Одним прыжком он очутился
внизу, под забором, на той стороне. Мальчишка отпрянул, но,
узнав испанца, бросился к нему. Фернандо успел подхватить
мальчика; он вскинул его на верхний край забора, и Томас Бингль,
перемахнув через острые шипы, в полубеспамятстве скатился в
садик и опрометью пустился бежать по задворкам.
Его спаситель выстрелил из пистолета навстречу
приближающемуся врагу. Тот опустился на одно колено и вскинул
карабин, в то время как испанец, ухватившись за железные шипы,
напрягся, чтобы перескочить через них. В тот же миг в глубине
верфи что-то ухнуло и глухо прокатилось по всей округе. Багровый
сноп поднялся к небесам, и десятки огненных змей заструились в
темноте ночи, озаряя ее вспышками, искрами и жадными языками
пламени. Порывистый ветер подхватил летящие искры.
Первый мартовский рассвет еще не занимался над Бультоном,
когда лондонский дилижанс приблизился к городу.
Норвард откинул занавеску от окна кареты и пристально
всматривался во тьму, где влево от дороги темнели заснеженные
деревья и строения Ченсфильда. Остальные пассажиры дилижанса
мирно похрапывали на тряских сиденьях.
Вдруг встревоженный крик кучера разбудил всех пассажиров.
- В Бультоне опять пожар! Горит либо в порту, либо рядом с
портом!
- Гоните лошадей! - свирепо проговорил Норвард, вглядываясь в
неподвижное зарево, охватившее полгоризонта.
Тяжелая карета покатилась быстрее. Кучер поминутно стегал
бичом по конским спинам, и вскоре под железными шипами дилижанса
загремели камни бультонских мостовых.
Норвард и Блеквуд, предчувствуя грозную беду, выскочили из
кареты при виде первого извозчичьего кэба.
- В порт! - крикнул Норвард.
Заря уже занималась, когда мокрая лошадь, тяжело раздувая
бока, рысью примчала кэб к порту. Пламя гигантского пожара,
полыхавшего рядом с портовыми строениями, превратила ночь в
багровый, страшный день. В море дрожали отсветы пламени.
- Верфь Паттерсона! О черт! К верфи!
Но подъехать к верфи оказалось невозможным.
У ворот стояла густая толпа зевак, с трудом сдерживаемая цепью
полицейских. Трое прибывших, оставив экипаж, бросились к
воротам. Полицейские расступились, и Норвард с Блеквудом вбежали
во двор. Огненный шторм бушевал над верфью. Стапели пылали.
Струи воды от пожарных помп подымались не выше чем до половины
огненных смерчей и фонтанов.
Кучка людей толпилась в стороне, у забора. Под самым забором
лежал, широко раскинув руки, человек с простреленной головой.
Над ним, опершись на карабин, склонился Джозеф Лорн, без шляпы,
в-обгорелой одежде. Голова его была обмотана окровавленной
тряпкой.
Когда Норвард подошел к этой группе, он ясно различил в
багровом отсвете пожара, что на левой руке убитого не хватает
безымянного пальца. Труп лежал вниз лицом; косо срезанные баки
курчавились у висков.
Норвард обвел взглядом верфь. За огненным шквалом нельзя было
различить ни причального пирса, ни берега. От нестерпимого жара
захватывало дыхание и слезились глаза. Ветер гнал в море тучи
искр, и они гасли в свинцовых водах.
- Корабль? - задыхаясь, спросил Норвард, трогая Лорна за
плечо.
Вместо ответа Лорн показал рукой в море. Взглянув туда,
Норвард и Блеквуд не смогли различить ничего, кроме полыхающего
пламени.
В следующий миг резкий порыв ветра отмахнул стену багрового
дыма в сторону; далеко на горизонте все трое разглядели силуэт
корабля, озаренного отсветом пожара.
Через два часа, когда верфь Паттерсона представляла собой
огромную груду тлеющих углей, на "Окрыленном" ожидали прибытия
капитана и его помощника Джозефа Лорна. Их шлюпка качалась на
мелкой волне у причальной стенки в порту. Блеквуд и Джозеф Лорн,
пожав руку Норварду, уже стояли в шлюпке.
Норвард в молчании смотрел ей вслед, пока шлюпка не скрылась
за корпусом корабля. С далекого рейда донеслись звуки выбираемых
якорных цепей. Вымпел взлетел над грот-мачтой.
Корабль ожил, развернулся, и паруса, словно лепестки белых
цветов, один за другим стали распускаться на реях. Наконец,
освещенная первыми лучами солнца, белая громада корабля, покинув
свою догорающую колыбель, тронулась в путь, навстречу неведомой
и неверной судьбе.
8. КОСТЕР НА ВЕТРУ
Декабрьские грозовые ливни мыли палубу "Ориона". Океанские
волны длиною в полгоризонта катились навстречу бригу,
переламывались с шипением и плеском и с размаху ударяли в борт.
Корабль стонал. В его глубоких, темных недрах все скрипело:
дерево терлось о дерево, булькала вода, набиравшаяся в трюмах.
Мачты звенели под многотонным грузом влажных парусов. С
брезентовых курток команды текла вода; у матросов, вязавших на
ветру узлы снастей, обламывались ногти. Но по-прежнему лейтенант
Уэнт ежедневно отмечал на карте десятки миль, пройденных по
курсу к одинокому острову; и по-прежнему бриг "Орион", зарываясь
по самый бушприт в ревущую воду, шел вперед под многозвездными
небесами или под лучами летнего декабрьского солнца, от которых
мокрая палуба начинала парить, а в каютах сразу делалось жарко.
Приближался сочельник. В кают-компании Доротея, Паттерсон и
доктор Грейсвелл готовили рождественский стол. Помещение
украсили коврами. Ветка омелы [омела - род нечнозеленых
кустарников; служила в Англии XVIII века традиционным украшением
рождественского стола], сорванная для рождественского
праздника еще в далекой родной Англии, стояла в серебряной вазе
посреди стола.
Ричард Томпсон редко показывался на палубе. С молодым
адвокатом произошла разительная перемена после памятного ему
"семейного совета" в каюте Грелли. С того дня состояние глубокой
подавленности не покидало Ричарда.
Теперь вся прежняя жизнь казалась адвокату удивительно
простой, чистой и безмятежной. Как изменилось все за такой
короткий срок! С неумолимой ясностью Ричард понял, какую
катастрофу он вызвал бы своими разоблачениями, не сулившими
притом никакого успеха благодаря железной защите, созданной его
противником. С тех пор Ричард стал лишь несколько внимательнее
приглядываться к экипажу корабля, стараясь распознать среди
матросов и офицеров тайных приближенных Грелли.
После стоянки на острове Фернандо-По владелец "Ориона" сам нес
вахту на мостике, заменив Джеффри Мак-Райля. На место выбывшего
Джозефа Лорна Грелли назначил некоего итальянца, Джиованни
Каррачиолу, принятого на бриг в качестве второго штурмана. Этого
широкоплечего разговорчивого субъекта Вудро Крейг рекомендовал
судовладельцу как "надежного и ловкого малого". Два матроса
всегда находились поблизости от Грелли. Один из них - Энрико
Рой, развязный субъект, не боявшийся на бриге никого, кроме
Грелли. Другой, молчаливый и медлительный датчанин Оге Иензен,
выделялся среди экипажа своим атлетическим телосложением,
исключительной физической силой и туповатой исполнительностью.
Однажды марсовый матрос Дик Милльс замахнулся на Иензена
железной штангой толщиною в полдюйма. Датчанин
вырвал штангу, злобно согнул ее, связал в виде
двойного узла и швырнул Милльсу под ноги. Когда боцман показал
этот узел пассажирам "Ориона", никто не хотел поверить, что он
завязан человеческими руками.
Грелли знал, что этот великан у себя на родине убил в драке
четырех человек сразу и бежал от правосудия. Кроме ножа, Оге
носил при себе гирьку на железной цепочке. В его руках это
оружие было грознее шпаги. Такова была свита владельца "Ориона".
...Лежа на своей узкой корабельной койке, мистер
Томпсон-младший смотрел сквозь иллюминатор на разлохмаченную
воду. По стеклу ползли дождевые капли; когда гребень волны
обрушивался на борт, иллюминатор заливало водой, и в каюте
делалось на миг еще темнее. Надоедливо скрипели доски переборок.
Из кают-компании доносились голоса.
Адвокат услышал, как сошедший с мостика Грелли обратился к
доктору Грейсвеллу:
- Ба! Ваши приготовления к празднику просто великолепны!
Остается только положить на место подарки.
- Ваш наследник уже спрашивал меня, что же принесет ему
Санта-Клаус.
- Всей команде нужен отдых и хотя бы маленькое развлечение, -
заметил Грелли нарочито громко. - Люди утомлены. Рейс нелегкий.
- Когда же мы достигнем цели плавания?
- По расчетам Брентлея, около Нового года. Сочельник мы
отпразднуем завтра в открытом море, а наступление 1773 года отметим,
вероятно, уже на острове.
Рождество! Люди с непокрытыми головами теснятся в
кают-компании. Звуки маленьких клавикордов разносятся по
кораблю. Торжественно звучит рождественский хорал: "О блаженная,
радостная, благодатная пора!" Священник в черном облачении с
белыми ленточками, ниспадающими на грудь, держит в руках библию.
Серебряный крест на его груди отражает огни свечей. Священник
читает слова хорала, а команда поет их, куплет за куплетом.
Леди Эмили в длинном бархатном платье сидит за инструментом.
Ее горничная Камилла переворачивает страницы нот. Матросы
сосредоточенны и серьезны. Каждый вспоминает детство, родные
могилы, меньших братьев...
Но не падают за окном хлопья снега, не дрожит в воздухе звон
соборного колокола. Штормовой ветер свистит в снастях, шипят пенные
гребни за бортом, и пол качается под ногами поющих.
...В кубрике убрали подвесные койки и накрыли столы. Свечи озарили
низкое помещение в его немудренном праздничном убранстве. Юнги
разносили блюда. Дамы разливали вино и пригубливали оловянные кружки.
Капитан Брентлей, знавший исстари, как мало интересовали хозяина
нужды экипажа, еще в Бультоне удивлялся приготовлениям к этому рейсу. Были
взяты запасы лучшего продовольствия, мидикоментов, вин; людям обещали
после рейса щедрое вознаграждение сверх жалования. Грелли мягко обращался
с командой, и его плетеная треххвостка, прежде частенько гулявшая по
матросским спинам, за весь рейс не появилась на свет божий.
Затянутая в шелковое платье, леди Эллен Стенфорд, всегда глубоко
равнодушная к "простолюдинам", изображала на празднике "добрую фею"
корабля. Наливая кружки матросам, она шутила с ними, расспрашивала о
семьях, но красивые серо-зеленые глаза ее оставались при этом холодными и
презрительными.
Разрав команде подарки, дамы вместе с офицерами вернулись в салон.
Началась "семейнаая" часть празднества.
Антони ввел за руку маленького Чарли. В черно-синем кителе
фламандского бархата поверх туфельках с золотыми пряжками и белой
горностаевой шапочке на льняных кудряшках мальчик походил на сказачного
принца старинных шотландских легенл.
Ребенок, приведенный из полутемной каюты, жмурился от яркого света.
Кораль качнуло, и маленький принц, не удержавшись на ногах, как мягких
шарик, покатился по ковру. Отец подхватил его на руки. Черты мальчика были
тоньше и красивее отцовских, но сходство их было разительно.
Из-за шелкового занавеса вышел Ольсен, старый боцман, одетый
Санта-Клаусом. Он извлек из мешка великолепные подарки маленькому принцу и
его "пажу" - Антони Ченни.
Пастор Редлинг еще в Капштадте купил для своего крестника толстую
