следует, что Райленд не является даже законным наследником
Ченсфильда!
- Ну, это уже слепая оскорбленная ревность! Она сделала
вашего сына явно пристрастным.
- Возможно. Для меня законность вступления Райленда в права
наследства не оставляет сомнений. Тем не менее Ричард прямо
советует мне прекратить всякие отношения с "Северобританской
компанией" и ее главой.
- Чепуха! Райленд - крупный делец, быть может, не всегда
разборчивый в средствах, но человек широкого размаха. Я связан с
ним серьезными делами. Читали вы в последнем номере "Монитора",
как возросли дивиденды компании и какой масштаб принимают
заокеанские торговые операции? Кроме того, Райленд подарил
городу крупные суммы на благоустройство и церкви - на
богоугодные дела.
- Все это так. Но где источники этих средств? Он расходует по
меньшей мере в полтора раза больше суммы дивидендов,
опубликованных в "Мониторе". За словами Ричарда что-то кроется,
я убежден в этом!
Ленди хотел возразить, но махнул рукой и вздохнул. Мистер
Уильям продолжал:
- Помните, Ленди, тот уютный летний вечер, когда я огласил в
узком кругу друзей подробности спасения Райленда? Так вот,
рукопись Мортона, по-видимому, умалчивает о существенных
подробностях этих событий. Я обязался хранить в тайне один
эпизод, случившийся как раз накануне этого вечера, но дела так
осложнились, что я обязан быть вполне откровенным с вами. В этот
день ко мне явился незнакомец. Он назвал себя Роджерсом...
Старый Ленди, весь обратившись в слух, не произносил ни слова.
В настороженной тишине только сухо потрескивали дрова да сверчок
время от времени подавал из угла свой голосок. Мистер Томпсон
перешел на полушепот.
- Человек этот искал следы похищенных драгоценностей и
больше всего интересовался обстоятельствами гибели "Черной
стрелы" и спасения Райленда. Роджерс высказал предположение, что
Райленд убил капитана Бернардито Луиса и овладел сокровищем
этого пирата - драгоценными камнями, оцененными в шестьдесят
тысяч фунтов стерлингов!
Замолчал даже сверчок. Только Френсис шаркал в столовой
подагрическими ногами в войлочных туфлях.
- Скажите, мистер Томпсон, - многозначительно спросил
банкир, - вам известен агент Райленда, бывший моряк Джеффри
Мак-Райль?
- Я слышал это имя минувшим летом... Какая-то история о
нападении бандита на его квартиру...
- А вы не поставили эту историю в связь с вашим загадочным
посетителем Роджерсом?
- Нет, это не приходило мне в голову.
- Так ведь именно ваш Роджерс и был тем самым бандитом... Он
ограбил Мак-Райля и чуть не убил его.
- Боже мой!
- Удар несомненно был нацелен в Райленда. И, быть может,
именно вы, Уильям, косвенно помогли нанести этот удар по
интересам вашего важнейшего клиента.
- Но, Ленди, если подозрения Роджерса справедливы, то он,
вероятно, искал свою долю добычи в сокровище Бернардито. Мой
уважаемый клиент, овладевший ворованными драгоценностями, сам
навлек на себя риск встретить других претендентов на это
краденное богатство.
- Ваш Роджерс - просто ловкий бандит! Ему понадобилась ваша
помощь, чтобы найти способ обокрасть сэра Фредрика.
- Послушайте, Ленди, с каких пор сами вы превратились в
такого горячего защитника Райленда? Чем вас околдовал этот
человек? Что за поветрие охватило умы самых почтенных старожилов
Бультона? Паттерсон стал его компаньоном. Вы вступили с ним, по
вашим словам, в серьезные деловые отношения. Леди Стенфорд
вверила ему все свои свободные средства. "Монитор" его
превозносит, и поговаривают, что редактор даже стал акционером
компании. Бультонский мэр принял от Райленда крупную сумму для
нужд города. Портовые и таможенные власти оказывают ему широкую
поддержку. Государственные контролеры сукон что-то подозрительно
легко ставят пломбы на изделия "Бультонской мануфактуры". Даже
церковь... Вы слышали, какие похвалы воздались жертвователю во
время последней проповеди в соборе? Наконец, сотни мелких
держателей акций... Нет, это даже не поветрие, это какая-то
дьявольская паутина, черт побери! Но я могу смело утверждать,
что деловые отношения с этим клиентом не лишили меня
независимости. Мне выгодно вести дела компании, но я могу в
любую минуту прекратить их, как того желает мой сын. Почему вы
молчите, Сэмюэль?
- Уильям! Откровенность за откровенность! Лучше вам узнать
правду, прежде чем следовать бредовым советам вашего
ослепленного сына... Вам в точности известно, что главные
средства моего банка составляют вклады Паттерсона, еще
нескольких фабрикантов, ваши собственные, наконец средства
страхового общества...
- Боже мой, к чему это предисловие? Дела банка я знаю лучше,
чем свои! Не пугайте меня, Ленди!
- Так послушайте, Уильям. Во время летней паники на бирже я
скупил на крупную сумму падавшие в цене бумаги - и
просчитался... Подошли срочные платежи, я нуждался в немедленном
займе. Я метался, как в лихорадке, ибо при малейшем признаке
беспокойства вкладчиков я должен был бы объявить себя банкротом.
Я тщательно скрывал положение дел даже от ближайших друзей, но
Мак-Райль знал о моем просчете, ибо часть бумаг я купил через
него. Он-то и познакомил меня с мистером Райлендом, и мы быстро
нашли с этим джентльменом общий язык. И вот в самый критический
для "Бультонс-банка" момент Райленд бегло проверил мой баланс и
пошел на крупный риск, ссудив меня под вексель шестьюдесятью
тысячами фунтов, правда под высокие проценты.
- Дальше, Ленди, дальше!
- Я вывернулся с платежами и ожил. Банк выстоял благодаря
этой поддержке. Но, дорогой мой Уильям, эти шестьдесят тысяч
были... не в денежных купюрах. Это были крупные бриллианты,
которые агенты Райленда негласно продали в Голландии от моего
имени. Райленд предложил мне камни и услуги агентов, с тем чтобы
его имя не упоминалось при продаже камней. Что мне оставалось
делать? Мог ли я тогда задумываться о происхождении этих камней?
Да и можно ли считать несовместимым с джентльменской честью
присвоение средств мертвого пирата?
Мистер Томпсон тяжело дышал.
- У меня дрожат колени, - простонал он. - Сэмюэль, вы не
должны сердиться, но я буду вынужден перевести свои долады...
- Уильям, это, увы, невозможно. После того как банк устоял, я
вложил, по настойчивому совету Паттерсона, все новые вклады в
бумаги "Северобританской компании" и жду от них быстрого
оборота. Свободных денег, чтобы вернуть такой крупный вклад, как
ваш, у меня нет. Теперь судьба - и моя и ваша - всецело связана
с процветанием компании Райленда.
- Боже мой! Значит, любой удар по репутации этой фирмы или
пятно на имени ее владельца...
- ...сделает нас нищими, мой старый друг! Наше благополучие -
в чужих руках, Уильям!
В глубоком молчании, воцарившемся в кабинете, из затемненного
угла вновь, еще явственнее, чем прежде, зазвучало редкое, сухое
и будто насмешливое: цвирк! цвирк! цвирк!
И вдруг среди этой тягостной тишины старый Френсис,
поправлявший оконную штору, испуганно всплеснул руками и
опрокинул фарфоровую вазу.
- Мистер Уильям, смотрите в окно... На Соборной улице горят
новые фабрики мистера Райленда!
Оба старых джентльмена бросились к окну. Над городскими
крышами полыхало багровое зарево. Даже сквозь двойные стекла в
кабинет проникал отдаленный звук набата и дважды донесся
нестройный звук ружейных залпов.
Вниз по Соборной улице, начинавшейся у Ольдпортсквера и
терявшейся под конец в дымной неразберихе окраинных трущоб,
двигалась серая, молчаливая толпа мужчин, женщин и детей, одетых
в рабочие блузы и передники. Многие шли с непокрытыми головами.
У иных на плечах виднелись ломы и молоты, кое-где над плечом
идущего в толпе колыхался и ружейный ствол. Издали вся процессия
походила на погребальную.
Почти третью часть толпы составляли дети. В неуклюжих
деревянных башмаках, они тяжело шагали, держась за руки старших
товарищей. Некоторые, самые юные, по извечной детской привычке,
еще хватались за юбки женщин, бредущих в лохмотьях, с каменными,
суровыми лицами. Сбывалось предчувствие бультонского адвоката:
море скорби и отчаяния выплеснулось на городскую улицу и билось
о ее каменные берега!
Над первой шеренгой колыхался плакат, написанный черной
краской по белой полосе холста:
"ПРОЧЬ МАШИНЫ!"
У некоторых участников процессии на груди были прикреплена
дощечки с надписями: "Я искалечен машиной", "Машина работает - я
голодаю".
Когда процессия, миновав два-три перекрестка, стала
приближаться к окраине, высокий человек в плаще, похожий на
пуританского [пуритане - в период английской буржуазной революции
XVII века приверженцы религиозно-политических группировок
буржуазии, выступавших против королевского абсолютизма и
официальной англиканской церкви; пуританизм - суровая, часто
показная нравственность] проповедника кромвельских
времен, затянул диким голосом песню, подхваченную всей толпой.
Мотив звучал, как церковный хорал, однообразно и торжественно.
Прохожие на улицах останавливались и провожали процессию то
сочувственными, то испуганными взглядами. На самой окраине
демонстрантов все чаще встречали приветственные возгласы из окон
и с тротуаров.
Процессия приближалась к длинной глухой ограде, за которой
виднелись кирпичные здания цехов "Бультонской мануфактуры" и
соседнего с нею канатного завода. В глубине, вдоль северной
границы всего промышленного участка, протекала речка;
незамерзшая вода ее с маслянистыми пятнами на поверхности
чернела среди заснеженных берегов. Две баржи стояли у причала.
На самом берегу высилось здание красильной. Выше по течению
речку перегораживала плотина. Вода недовольно шумела в отводном
рукаве, встречая позеленевшие склизкие лопасти больших
деревянных колес, укрепленных меж кирпичных стен. Эти колеса, со
скрипом ворочаясь, двигали громоздкие рычаги передаточных
механизмов и крутили станки в мастерских и цехах "Бультонской
мануфактуры". Впрочем, большая часть колес находилась сейчас в
покое. Вода лишь чуть-чуть покачивала их и с бульканьем бежала
под лопасти...
Приводы, машины, станки... Плохо стало при них настоящему
рабочему человеку! Хозяин не хочет платить ему, если эту работу
выполняет машина. К ней можно приставить семилетнего парнишку
или девчонку, и они отлично будут помогать машине по шестнадцать
часов в сутки за жалкий фартинг и десяток тумаков в придачу.
Стыдно сказать: господа в парламенте разрешили брать на фабрики
детей с пятилетнего возраста... И все это наделали чертовы
машины!
Толпа глухо шумела, подходя к главным воротам. Здесь, у этих
знакомых, ненавистных ворот, шествие остановилось. Обширный двор
и цехи всех фабрик были как вымершие. С неба падали снежинки,
постепенно превращавшие двор в ровную нехоженую целину. Ворота
были заперты изнутри. Во дворе перед воротами расхаживали
толстый констебль и два его помощника.
Люди забарабанили в чугунные ворота. Констебль вышел из
калитки на улицу и обратился к рабочим. Вместо общепринятых слов
человеческой речи он издал несколько лающих звуков, означавших,
что народу следует разойтись по домам и что на фабрику их
сегодня не пустят.
Из фабричной конторы спешил к воротам маленький человечек в
парике с косицей. В руках он держал лорнет [очки, которые приставляют
к глазам, держа за ручку, прикрепленную к оправе] и тетрадь с
какими-то списками.
- Старший приказчик хозяина, - зашептали в толпе, - тот, кто
хочет заменить наши руки железными машинами!
Высоким, тонким голосом, приложив лорнет к глазам, приказчик
закричал собравшимся:
- Что за сборище? Если вы решили работать, приходите утром,
по одному. Скопом я вас не пущу. А сейчас будьте благоразумны,
расходитесь по домам!
Внезапно перед воротами выросла фигура человека, похожего на
кромвелевского проповедника. Снежинки падали на его седые
всклокоченные волосы.
- Люди! - закричал он пронзительно. - Не слушайте изверга!
Это он вместо божьих душ ставит в цехи железные машины, эти
