порождения сатаны. Они питаются человеческой кровью. Жертвы их
неисчислимы. Следом за машинами крадутся голод, нищета, увечье.
Сокрушим изделия Вельзевула! Вперед, храбрецы, вперед, братья,
за мной!
Пока оратор с жаром обращался к толпе, небольшой смуглый
человек в сопровождении нескольких ловких мальчишек быстро
перелез через ограду и оттолкнул приказчика от ворот. Человек
одним ударом лома отодвинул тяжелый засов. Констебль и его
помощники были сбиты с ног толпой, ринувшейся в ворота.
Несколько клерков и мастеров выскочили было из конторы на
помощь констеблю и старшему приказчику, но в нерешительности
остановились на полдороге. Приказчик, потерявший лорнет и
тетрадь, благоразумно ретировался за их спины и теперь криками
побуждал их к наступательным действиям. Помощник констебля
вынырнул из толпы, вскочил на верховую лошадь и помчался галопом
вверх по Соборной улице.
Люди уже взламывали двери цехов. Звенели выбитые стекла,
сыпалась штукатурка, трещали двери. Послышались удары по металлу
и треск разрываемых тканей, еще натянутых на станочные рамы.
Машины, ящики, двери, даже скамьи и табуреты - все разлеталось
под ударами молотов.
Тем временем смуглый человек, открывший ворота, ловко
взобрался на чердак суконного цеха и, склонившись над грудой
тряпья, высек огонь. Вскоре из чердачных
окон вырвались красные языки огня с чадным, черным дымом.
В этот миг пара взмыленных храпящих лошадей внесла в ворота
легкий желтый шарабан. Не дожидаясь, пока кучер перехватит вожжи
и остановит экипаж, седок соскочил на землю. Глазам его
представились испуганные клерки, прижавшиеся к стене конторы, и
объятые яростью женщины и дети во дворе.
- Норвард! Управляющий! Смерть ему, смерть! - послышались
крики.
В управляющего полетели камни.
Вообразив, что перед ним только эти слабые противники, Норвард
ринулся со шпагой в толпу и, нанося направо и налево свистящие
удары по головам, ворвался в дверь кирпичной пристройки
прядильного цеха, откуда доносился треск ломаемых машин. Здесь
суровые, молчаливые люди били молотами по рычагам и кривошипам
передаточных механизмов. Увидев их, Норвард стал пятиться к
двери. Перед ним выросла фигура длинноволосого проповедника.
Управляющий выхватил пистолет... Рабочие подались вперед,
прикрывая своего вожака. В дюйме от головы Норварда просвистел
топор. Пронзительно завизжав, управляющий на четвереньках, с
обезьяньей ловкостью выскочил из пристройки.
Очутившись снова на дворе, он увидел толпу женщин, бегущих из
суконного цеха, уже охваченного пламенем. По соседству пылал
канатный завод. Три конные упряжки пожарной команды, подминая и
расталкивая встречных, влетели в открытые ворота, а за оградой
уже заблистали штыки и мундиры королевских драгун. Солдаты
окружили весь участок и хватали разбегавшихся рабочих. Норвард
осыпал их бранью и проклятиями.
В глубине двора, у здания красильной, группа самых
непримиримых разрушителей еще продолжала размахивать молотами.
Заметив их, офицер подал команду своим стрелкам. Щелкнули курки.
Грянул залп. Снег окрасился кровью. Отчаянно вскрикнули женщины,
кто-то застонал... Солдаты перезаряжали ружья. Несколько драгун
бросились преследовать последнюю группу рабочих; отстреливаясь
из охотничьих ружей, они отходили к реке. Их вожак показал рукой
на баржу у причала. Взбежав на нее, человек десять - двенадцать
кинулись с баржи в ледяную воду. Вслед им раздался повторный
ружейный залп, но беглецы уже достигли противоположного берега и
скрылись в ночном мраке.
Во дворе валялись части исковерканных машин, ломы, топоры,
охотничьи ружья, шляпы, обрывки холста, тлеющая пряжа. Громко
стонали раненые. Драгуны повели к воротам хмурую толпу
арестованных - по неумолимому королевскому закону
[королевский закон 1769 года карал смертной казнью за
разрушение цехов и машин], этих людей ждала виселица...
Смуглый человек, успевший поджечь несколько строений
"Бультонской мануфактуры", услыхал первый залп, сидя под
стропилами красильного цеха. Пора было и ему подумать о
спасении! Он быстро сорвал с себя тлевшую куртку и передник
ремесленника. Под ними оказался нарядный камзол, перехваченный
поясом с дорогим испанским кинжалом и тяжелым пистолетом. Из-за
пазухи он достал бархатный берет и прикрыл им свои волнистые
волосы, а на левую руку надел свинцовую перчатку.
Констебль уже взбирался на чердак, где ремесленник только что
закончил свое превращение в нарядного джентльмена. Три помощника
констебля стояли внизу, под стремянной лестницей.
Едва полицейский, нагнувшись, полез в темноте под стропила,
переодетый человек нанес ему удар рукоятью пистолета. Тело
полицейского неподвижно растянулось на чердачном полу. Человек в
камзоле высунулся в окно.
- Спешите сюда, - крикнул он вниз, - здесь еще кто-то прячется!
Трое полицейских заторопились наверх. Как только последний из
них взобрался по лестнице, человек в камзоле соскочил вниз и,
оттолкнув лестницу, подошел прямо к Норварду.
- Сэр, - указал он пистолетом на покинутый чердак, - пошлите
туда солдат. Там еще прячутся эти разбойники.
Пока Норвард распоряжался, незнакомец спокойно вышел из ворот,
властно раздвинул цепь солдат и уже на улице обернулся. По
чердачному окну залпами стреляли солдаты...
Незнакомец завернул в переулок и заметил во дворе какого-то
дома несколько оседланных лошадей под охраной солдата. Беглец
подошел к коновязи и резко приказал солдату подвести его коня.
- Вашего коня? Вы ошиблись, я вас не знаю, ваша честь!
В следующее мгновение солдат лежал на земле, сбитый с ног
ударом свинцовой перчатки. Незнакомец выбрал коня, подтянул
спущенную подпругу и взнуздал лошадь. Выехав на темную боковую
улицу, он погнал коня галопом и скакал несколько миль до
гостиницы "Белый медведь". Сдав во дворе лошадь, как знатный
путешественник, незнакомец не зашел в гостиницу, а отправился дальше
пешком и добрался до противоположной окраины города. Он постучал
в окно первого этажа большого кирпичного дома на Чарджент-стрит.
- Это вы, мистер Ханслоу? - спросил его женский голос. - О,
какой на вас сегодня красивый камзол!
- Скажите, миссис Бингль, когда возвращается из школы ваш
Томас?
- В субботу он приходит в полдень, а утром в понедельник
опять уходит в пансион мистера Чейзвика на целую неделю. Завтра
суббота, он придет. Зачем он вам понадобился, сэр?
- Хочу дать ему одно поручение. Я прошу, отпустите его завтра
со мной на весь день. Кстати, если утром явится один старик,
разбудите меня, пожалуйста!
Постоялец миссис Бингль не успел проспать и трех часов, как
среди ночи раздался стук в наружную дверь.
Мистер Ханслоу, по-видимому, привык спать с чуткостью лесного
зверя: он сразу вскочил с постели и облачился в темноте с
необычайной быстротой. Только вместо нарядного камзола он надел
поношенный, выцветший и латаный костюм старьевщика и торопливо
обмотал тряпкой кисть левой руки.
- Проснитесь, мистер Ханслоу! - крикнула хозяйка не совсем
довольным тоном. - Старик, которого вы ожидали, уже явился...
Сейчас пять часов утра, - добавила она укоризненно.
- Нет, меня ты не ждал, Ханслоу! - произнес уже в комнате
жильца чей-то осипший голос. Вошедший прикрыл дверь и тяжело
опустился на стул. - Зажги-ка свет, мистер Ханслоу, да принеси
мне поесть и переодеться.
- Как, это вы, Меджерсон? - удивился хозяин. Он зажег свечу
и поставил ее на стол. - В хорошеньком же, однако, виде! Как вы
пробрались по улицам незамеченным? Нет ли погони?
- Да, мне, конечно, не следовало идти к тебе, Ханслоу, но
ищеек я обманул; кажется, хвоста за мной нет. Рассвет
занимается, я не мог оставаться дольше на улице в этом наряде.
Кроме того, я голоден и страшно озяб.
Хозяин поставил перед гостем тарелку с холодной бараниной и
налил из фляжки стакан тодди [шотландский напиток: водка,
подслащенная сахаром и разбавленная кипятком]. Кастрюлю
с горячей водой для этого напитка он вытащил из полупотухшего
камина. Гость с жадностью принялся за еду.
Перед хозяином комнаты сидел изможденный, худой старик с
длинными седыми волосами, падавшими на плечи. Впалые щеки были
покрыты глубокими морщинами, две резкие борозды спускались от
носа к подбородку. Глазницы Меджерсона были необычайно глубоки,
и в суровом взгляде, горевшем из-под густых, нависших бровей,
чудилась непреклонная решимость борца.
- Куда вы скрылись вчера, Меджерсон? Я видел, как вы с
ребятами переправились вплавь через речонку.
- Благодарение богу, с одним делом покончено! Ты, Ханслоу,
хорошо помог нам вчера расправиться с извергами: проклятые
машины преданы огню, и честным труженикам теперь станет легче.
Люди будут спокойно трудиться в лоне семьи или в общих цехах;
свои изделия, плоды искусного ремесла, они смогут продавать по
прежним ценам; малые дети тружеников снова предадутся
младенческим забавам и играм, ибо отцы и матери смогут сами
кормить ребятишек, не продавая их безбожным фабрикантам... В
Бультоне умолк шум машин, значит в Бультоне высохнут детские
слезы! Ты сделал вчера доброе дело, друг Ханслоу, бог наградит
тебя за помощь беднякам. Скажи, хочешь ли ты помогать нам и
впредь?
- Как, разве вы, Меджерсон, намерены остаться здесь, в
Бультоне? Это слишком опасно. Если вас схватят, то...
- ...еще раз осудят на смерть, хочешь ты сказать? Судьба моя
- бороться со злом и защищать обездоленных. Во имя сего благого
дела я приму другой облик, какой подскажет мне разум, и снова,
препоясавшись мечом господним, буду сражаться с мучителями
народа. Аминь!
Суровый фанатизм Меджерсона, непреклонная воля и страстная
ненависть, прозвучавшая в его словах, поразили мистера Ханслоу.
Он глядел на собеседника с уважением.
- Откуда вы родом, Меджерсон, и давно ли вы ведете эту
вашу... войну со злом? - спросил он тихо.
Меджерсон пристально поглядел в глаза хозяину:
- Об этом не следует спрашивать, Ханслоу, но... ты честен с
нами, я знаю... Родом я из Ланкашира. Мне пятьдесят лет, и
двадцать из них я отдал борьбе за правду. Меня еще помнят в
Ланкашире. Там бедняки оказали мне честь: я был выбран в первый
стачечный комитет еще четырнадцать лет назад. За это меня
приговорили к смерти, но рабочие напали на полицейский возок и
вырвали нас, пятерых осужденных, из рук палачей. Потом я
перебрался в Спитфильд, близ Лондона. Почти десять лет мы
боролись там за наши права, за свободу детей, проданных в
фабричное рабство, за уничтожение главного зла - машин. В нас
стреляли солдаты - мы не сдавались. Многих схватили и повесили -
мы продолжали сопротивляться и уничтожать машины. Наконец мы
были побеждены, но я снова спасся от неминуемой петли и ушел
сюда, в Бультон, чтобы бороться дальше. Ненависть моя к палачам,
к богачам неправедным священна и неистощима. Я спрашиваю тебя:
хочешь ли ты и впредь помогать нашему правому делу?
- Что же вы намерены еще затеять здесь, мистер Меджерсон?
- Пока в Северном графстве не сгорит последняя фабричная
прялка, я не покину своих братьев по этой священной войне.
- Хм! Прялки меня, правду говоря, не слишком интересуют,
пусть себе крутятся! Мне нужно сделать кое-кого сговорчивым. У
нас, то есть у меня и у вашего братства, есть общий враг, мистер
Меджерсон. Зовут его, как вы догадываетесь...
- ...Фредрик Джонатан Райленд, виконт Ченсфильд, сын
Вельзевула! Самое имя его проклято: он хочет машинами заменить
всех людей на своих гнусных фабриках. Райленд - продавец
человеческого мяса. Но его машины вчера сгинули в огненной
геенне...
- Можете не сомневаться, мистер Меджерсон, что он построит
новые, и очень быстро. Нет, нужно нанести ему еще один удар,
такой, от которого ни он, ни его друзья уж никогда бы не смогли
оправиться. Бультонская верфь строит ему корабли. Вот ее и нужно
уничтожить. Это убьет насмерть всю компанию Райленда и...
заставит его отдать то, что принадлежит другим по праву.
В глазах Меджерсона, скрытых нависшими бровями, зажглись огни.
