шутки. Озабоченно глядя на меня, он прошел к креслу Марины и
уселся.
-- Ты хочешь у меня что-то спросить? -- поинтересовалась
я.
-- Да. Что ты помнишь о вчерашней ночи?
Ни черта не помню, и ты отлично это знаешь, -- я ответила
так не потому, что была на сто процентов уверена в своей
правоте. Просто, кто же еще мог забавляться с моими мозгами?
-- Ты не помнишь, потому что я еще придерживаю кое-какие
из последних пластов памяти, -- пояснил Извеков, немного
расслабляясь. -- И мне очень не хочется восстанавливать тебе
память.
-- Почему?
-- Потому что вместе с памятью о последней ночи
восстановится цельная личностная картина, и твое счастливое
состояние пройдет. Ведь тебе сейчас хорошо?
Да, мне было очень неплохо. Совершенно никаких поводов для
отрицательных эмоций. Поэтому я согласно кивнула.
-- Когда-то я сделал ошибку и восстановил память
Александру. Он три года промучился, вместо того, чтобы спокойно
провести это время, -- горько сказал Валерий, и такое искреннее
сожаление засветилось в его глазах, что я очень удивилась.
-- Кстати, а где Александр? Я сегодня его еще не видела,
-- я вспомнила, что мой новый приятель, все время вертевшийся
где-то рядом, сегодня еще не являлся засвидетельствовать мне
свое почтение.
Извеков повел плечами и ничего не ответил, по его лицу я
поняла, что довольно неприятный ответ на этот вопрос сидит как
раз в тех пластах сознания, которые Валерий "придерживает".
-- И тем не менее, мне хотелось бы знать, как попал сюда
браслет Олега Середы, если самого Олега здесь не было. Или был?
Извеков не отвечал, его глаза снова стали обеспокоенными.
Он явно боролся с желанием промолчать. Но что-то не позволяло
ему вовсе отказаться обсуждать со мной тему изъятых из моей
головы воспоминаний.
-- Валерий! -- окликнула я его издевательски-игривым
тоном.
Он вздрогнул и уставился на меня.
-- Ты же боишься меня, Извеков. Отчего?
Он замялся.
-- Ну, молчи, молчи... А ну как я сама по себе все
вспомню, без твоего участия? Сдается мне, что это будет
пострашнее.
Не успела я это произнести, как Извеков вскочил и забегал
по комнате.
-- Я не оправдала твоих ожиданий? -- я получала огромное
удовольствие от его паники.
-- Ты превзошла все мои ожидания, -- возразил он.
-- Не знаю, откуда, но у меня есть уверенность, что стоит
мне сосредоточиться, как я все вспомню, -- заметила я. -- И еще
мне кажется, что все, что я вспомню, мне не понравится. И уж
тогда...
Я не особо надеялась, что Извеков клюнет на банальный
блефовый шантаж. Но он клюнул. И нехорошие тревожные подозрения
постепенно проявились на беспечном фоне моего утреннего
настроения.
-- Хорошо... Ты права, лучше мне сделать это самому...
Сядь в это кресло и закрой глаза, -- он указал рукой на свое
бывшее место.
Я так и сделала. Извеков продолжал ходить по комнате. Но
постепенно я перестала слышать его возбужденное дыхание, вместо
этого проявились цокающие звуки, издаваемые когтями
пса-оборотня на плитках мостовой. Я едва успевала за черным
пинчером с человеческими глазами...
... Толчки сердца стали тише и реже, и вскоре прекратились
совсем. Стало тепло, тихо, и я, наконец, оказалась в состоянии
дремучего беспробудного сна.
Я открыла глаза. Извеков стоял надо мной, внимательно
глядя мне в глаза.
-- Это все? -- спросила я, очнувшись. Как бы между прочим
промелькнула мысль, что мой голос звучит странно: надтреснуто и
глухо, как у пропойцы. Но не задержавшись, мысль нырнула
куда-то.
-- Все, -- отрезал Валерий.
-- Ложь, -- почти беззвучно прошептала я, чувствуя, как
панический ужас лишает меня возможности соображать. Еще никогда
у меня не было такого страха. Его липкий ледяной сгусток я
ощущала физически. Он рос внутри.
-- Все! -- рявкнул Извеков. Но опустил глаза. Врет. Было
еще что-то. Было. Ну да ладно, главное в другом:
-- Что с Олегом?
-- Он жив, -- сразу же поспешно отозвался Извеков и отошел
от меня подальше.
-- Это правда?! -- я бросилась на него в ярости. Он успел
перехватить мои руки, когда я была уже готова вцепиться ему в
горло.
-- Это правда. Середа и Орешин живы, и я могу представить
доказательства, -- прошипел он прямо мне в лицо. Я вдруг
поняла, что он меня с трудом сдерживает.
-- Если ты лжешь, я убью тебя! -- пообещала я, отходя от
него.
Нет, не я его, а он в любую минуту может избавиться от
меня, как сделал это с Александром, и оставить вместо меня кучу
гниющей протоплазмы. Теперь он может делать со мной все. И
никому до этого нет никакого дела, потому что и меня уже нет.
Ведь на аллее Екатерина Орешина умерла. Умерла от пяти пулевых
ранений.
-- Ты умеешь стрелять, Валерий... Это ведь ты убил меня?
Он кивнул.
-- Зачем?
-- Я же говорил тебе, что Катя устраивает меня больше
остальных, но я был вынужден ею пожертвовать. Не скрою, я очень
об этом сожалею. Теперь целый этап работы нужно начинать
сначала...
Я потрогала штопку на своей шее. Жесткость и совершенное
отсутствие всякой чувствительности. Значит, теперь только
серебро могло причинить мне боль. Даже серебро друга... Я
вспомнила, как Олег яростно боролся с мерзкими псами, и
беспокойство снова липким комком зашевелилось внутри.
-- Откуда здесь браслет Олега? Он был на нем, пока... пока
я была жива. Его можно было снять только с его трупа! --
оборвала я рассуждения Валерия, которые он вел, не замечая, что
я даже не слушаю. Он пожал плечами:
-- Отчего же, возможны варианты. Он сам мог тебе его
надеть. Я же говорю, что Середа жив! -- настойчиво повторил он.
-- А я? Что я теперь такое?
Валерий подошел ко мне и осторожно положил руку мне на
плечо. Кажется, таким образом обычно успокаивают. Но как можно
успокоить существо, внутри которого зреет клубок боли?
-- Ты теперь -- душа Екатерины Орешиной, -- Валерий взял
мои руки в свои, и взгляд его обрел спокойствие и уверенность,
словно до этой секунды он сам сомневался в своей формулировке.
Екатерины Орешиной больше нет. А я теперь только ее душа.
Черт бы побрал этого придурка Извекова!
Я резко вырвалась и бросилась к окну. Сдерживая крик,
который рвался наружу сам по себе и не хотел подчиниться моей
воле, я изо всех сил ударила кулаками по стеклу. Стекло было
небьющимся, по нему, наверное, можно было колотить кувалдой. И
я колотила, как будто там, за окном, было мое спасение, и от
того, разобью я стекло или нет, зависит моя жизнь. Конечно, я
ничего не разбила, да и жизни моей ничего не угрожало, потому
что не было больше объекта для такой угрозы.
-- Хватит, Катя, -- мягко сказал Валерий, когда я
остановилась. -- При чем тут окно?
Окно было не при чем. Я не устала, и моим рукам не было
больно, наверное, ими теперь можно заколачивать гвозди.
Я стояла и смотрела на пасмурный пейзаж за окном, но не
видела его красот, так поразивших меня всего лишь два дня
назад. Я стояла, вслушивалась в собственное тело и ощущала себя
паралитиком. Я стояла, ходила, говорила, но не чувствовала, что
я делала все это. Как же я, проснувшись сегодня, не
заинтересовалась ни происхождением шрамов, ни тем, что эти
шрамы, которых еще вчера не было, нисколечко не болят? Я не
обнаружила и не обеспокоилась отсутствием дыхания,
исчезновением чувствительности кожи...
Да, трепетное отношение Извекова к сознанию оправдывало
себя. Кто бы мог подумать, что по-настоящему счастливым человек
бывает в тот короткий промежуток времени, когда он уже мертв,
но ему еще никто об этом не сказал... Эта мысль, в общем-то,
далекая от того, чтобы быть оригинальной и остроумной,
развеселила меня. Но собственный смех неожиданно напугал меня
еще больше. Настоящий смех приносит облегчение. Мой же лишь
механически сотрясал воздух и мертвые мышцы.
-- Тебе не надо сейчас ни о чем задумываться, -- подсказал
Валерий. -- Не стоит окунаться в переживания. У тебя теперь нет
возможности дать им естественный выход.
-- Я догадалась, -- мрачно ответила я и услышала, как мой
голос стал еще более глухим, чем раньше. -- Но ведь так же
невозможно. Невозможно!
Извеков кивнул:
-- Конечно. Поэтому страх, ностальгия, тоска по близким
могут замучить зомби и свести его с ума прежде, чем он научится
контролировать их. А пока есть один легко осуществимый выход из
положения...
-- Какой?
Валерий оглядел меня с головы до ног и задумчиво вздохнул:
-- Из тебя получится симпатичный коккер-спаниэль, правда,
размерами он будет не меньше взрослой овчарки...
-- Нет! Никогда, запомни! -- я поняла, чем все это может
кончиться, так как хорошо помнила рассказ Александра о том, как
начиналась его "мертвая жизнь". Мысль о том, что мне придется
рыскать по городу вместе с кровожадной стаей, чтобы сохранить
рассудок, уже сама по себе могла свести с ума.
-- Куда ты денешься?! -- засмеялся Валерий. -- Я прослежу,
чтобы ты не могла выбираться из Рая в город иначе, чем на
четырех лапах!
И тут я резко развернулась и ударила его наотмашь,
стараясь попасть в лицо. Рука почувствовала лишь
соприкосновение с его головой и то, как эта голова подалась
назад. Я сбила его с ног. Валерий медленно поднялся, вытирая
кровь с разбитой губы. Он хотел что-то сказать, но я повторила
выпад. Тело было хоть и мертвым, но тренированным, а
бесчувственным мышцам ничто не мешало разгуляться. Извеков
сделал обманное движение, но все равно получил в ухо.
-- Хватит же! Дождись ночи, тогда сможешь поохотиться
вдоволь! -- возмущенно завопил он, и я вдруг поняла, что оба
удара принесли мне разрядку. Настоящую эмоциональную разрядку.
Вид поверженного Извекова, его кровь, его крик принесли мне
облегчение. Напряжение, постоянно подогреваемое моими же
собственными мыслями, спало, и я почувствовала желание остаться
в одиночестве.
-- Уйди, -- коротко попросила я. Валерий хотел что-то
сказать, но махнул рукой и вышел, прижимая к губам ладонь.
Я села в кресло, закрыла глаза и стала медленно перебирать
ворох новых ощущений, в который я с самого моего пробуждения --
или воскрешения -- сваливала все факты, все события, все свои
эмоции. Я помнила предупреждения Валерия о том, что не стоило
зацикливаться на своих переживаниях. Но не думать о себе
теперешней и о той, что умерла на аллее, я не могла. Все ночные
события были теперь так живы в моей голове, что я даже начала
сомневаться, что я могла это забыть: и мгновенную смерть
Александра, и урчащих собак, и Олега.
Если Александра и собак мне удалось относительно
безболезненно "проехать", то ко всему, что касалось Олега,
прикасаться оказалось почти физически больно. Перед моими
глазами встало его окаменевшее лицо, широко распахнутые и
совершенно по-детски беспомощные глаза.
Мне вдруг показалось, что я слишком рано сдалась тогда.
Если бы еще немного продержаться! Впрочем, Извеков все равно
добился бы своей цели.
Значит, Олег видел меня мертвой... И если он жив, то и он,
и Юрка сейчас уже хоронят меня, и что самое смешное, они
совершенно правы. Я постаралась представить себе, что они
сейчас должны чувствовать, и страшное напряжение опять в один
миг скрутило меня. Если бы я не была, ... одним словом, если бы
я была жива, я могла бы горько и громко заплакать. Я ревела бы
в голос над нелепой смертью и над еще более нелепой и жестокой
жизнью после смерти. И слезы помогли бы мне, стало бы легче на
