государственная общая школа, куда ребёнок может прийти в первом
классе, и его не прогонят, его примут без всякого тестирования,
без отфутболивания в другую школу, чтобы он мог прийти по месту
жительства и учиться там в обязательном порядке и бесплатно 10
лет. Как бы ни ругали нашу советскую систему образования, но она
была одной из лучших в мире, когда она была бесплатной,
обязательной и давала прекрасные результаты. И вузы наши были
прекрасные. А то стали бороться с идеологизацией образования и
выплеснули всё. Мол, и вся школа плохая. А ведь и знания давали
неплохие, и главное, что люди-то выходили образованные, и общество
было образованным. А сейчас пожалуйста, сколько их болтается,
неучащихся ребят? Мы же растим целый класс люмпенов.
Ю.Н. Образование, конечно, я согласен, было хорошее. Но вот в плане
воспитания много ли оно давало?
В.К. В плане воспитания, конечно, брешей хватало. Но как ни странно,
может быть, в силу того, что коллективы ребячьи вынуждены были
солидаризироваться в своей борьбе с тупоумными наставниками,
классы были дружнее, и не было там ни рвачества, ни спекуляции, ни
предательства, и никто не брал деньги за подсказку на уроках. И не
давали в обиду хулиганам своих одноклассников, и дружба была какая-
то, и была романтика школьных вечеров. Всё это тоже было.
Ю.Н. По моим воспоминаниям, деньги за подсказки не брали, но насчёт
большой дружбы...
В.К. Это, понимаете, разные года, я-то имею в виду пятидесятые годы.
И.Г. Это всё индивидуально было. И по школам по-разному...
В.К. В любом случае, были дружнее, и как-то... того кошмара не было,
такого, как сейчас. По крайней мере, не приходилось дежурных
милиционеров в вестибюлях выставлять.
Ю.Н. Насчёт наставников: каким должен быть учитель в школе? Сейчас
большинство учителей, похоже, недостойно носить это имя, если с
большой буквы писать.
В.К. Ну, какой учитель... Разбирать, что ли, целую схему его
психологических, профессиональных, душевных и прочих качеств?
Хороший человек должен быть, должен относиться по-доброму к детям.
Не обязательна так называемая любовь к детям, сентиментальная, над
которой любят квохтать критики детских книг. Он должен понимать,
что ученики - люди, что это многогранные личности, что их надо
уважать, что надо понимать их, что они люди со своей жизнью, со
своими интересами, со своим настроением. И что главная его задача
- дать ту сумму знаний, которая у него есть. И научить чему-то
хорошему, что сам умеет. Это всё достаточно просто. Я вспоминаю
своих учителей в школе - не всех, некоторых я ненавидел - но вот
наша классная руководительница, о которой я не раз говорил,
Надежда Герасимовна Мусько, с которой я перезваниваюсь до сих пор
- она очень добрый человек, хотя, может быть, в чём-то слегка и
консервативный, как требовали тогдашние времена и тогдашняя
система. Тем не менее она ко всем нам относилась по-человечески,
до сих пор её помнят, любят, навещают.
Ю.Н. Что побудило вас писать на тему детства: ностальгия по детству
или тревога за детей? Или то и другое, и в какой степени?
В.К. Ну сначала всё-таки, конечно, ностальгия по детству. Тревога
пришла где-то позднее, с возрастом, когда пришлось глубже
раскапывать эти темы, глубже влезать в современную жизнь, писать
уже не о собственном, а о современном детстве, и сталкиваться с
тем, что происходит в жизни детей, когда возникла необходимость
как-то защищать их.
Ю.Н. Егор Петров - персонаж, который не похож на других. Был ли
какой-то случай, послуживший толчком тому, что вы написали именно
о таком мальчишке? Есть ли у него прототипы?
В.К. Ну есть сразу несколько прототипов. А толчком... толчком было
то, что я всё время с такими ребятами встречался. Знаете, вот вы
задаёте вопросы, и возникает такое впечатление, как будто вы ждёте
от меня, что я дам сейчас какие-то глобальные рецепты, составлю
вам формулу на все случаи жизни...
Ю.Н. Просто вы всё-таки один из немногих писателей, которые пишут на
такие темы.
В.К. Ну беспокоит меня это, тревожит, близко это мне. Помню, как сам
был мальчишкой. Много занимался с ребятами, насмотрелся на их
жизнь. Привык я об этом писать, это мой мир, это то, что я знаю.
Если я сейчас начну писать о сталеварах, скажем, или о мафиози, то
у меня ничего не получится, я не знаю этого мира. А детство -
просто сфера моего обитания.
И.Г. По-моему, Симон Соловейчик пытался рецепты найти...
В.К. Я очень давно его знаю, где-то ещё с шестидесятого года, по-
моему... Понимаете, если бы люди не только говорили, но и
делали... Соловейчик, кстати, многое ведь и делал, ему надо отдать
должное. Где-то, может быть, и ошибался, но что-то он успел
сделать. А то ведь многие же просто говорят и находят какие-то
рецепты и преподносят их обществу, а потом обижаются, что общество
эти рецепты не использует. А если использует, то они не действуют.
Ю.Н. У вас большинство героев не могут перешагнуть через
определённый возраст - тот возраст, когда человек взрослеет, когда
особо отчетливо начинает осознавать себя как человека, своё
положение в окружающем мире, когда подросток особо остро нуждается
в понимании. Таких героев у вас не так много: Егор Петров, в
первую очередь. Сейчас Данька Рафалов появился, ну и отчасти ещё -
Сергей Каховский, Кирилл...
В.К. Видите, не так уж и мало.
Ю.Н. Но это не большинство героев... То есть с чем это связано, что
вы меньше пишете о подростках и их проблемах, чем о детях более
младшего возраста?
В.К. Я не знаю, чем это объяснить. Наверно, тем, что у каждого
автора есть свой круг героев, которые ему более интересны и
близки, которых он больше знает и понимает. Кто-то же должен
писать и о таких героях. Кстати говоря, большинство писателей для
юношеско-подросткового возраста как раз пытается писать о
старшеклассниках, видимо считая, что это даёт более широкое поле
для писания - и переживания, и проблемы, и т.д. А мне казалось,
что дети младшего, среднего возраста - это тоже целый мир, и у них
тоже масса переживаний, и проблем, и вопросов, и ломка там тоже
часто происходит. И первая ломка, говорят, происходит где-то в
семилетнем возрасте. Но вот вы перечислили героев более старшего
возраста - их ведь, согласитесь, тоже немало.
Ю.Н. Это всё к вопросу о духовном одиночестве, оно как-то больше
обостряется к этому возрасту, старшему.
В.К. Ой, да по-всякому оно обостряется.
Ю.Н. Кого из детских писателей - наших и зарубежных - вы можете
выделить, какие их произведения?
В.К. Я не знаю хорошо зарубежной детской литературы. То, что я
читал, представляется мне достаточно прямолинейным и даже
примитивным, может быть, потому, что у них образ жизни более
благополучный. Я имею в виду те книги, которые я читал о
школьниках, о реальной жизни. Всё там как-то разложено по
полочкам. Больше всего я люблю, конечно, Астрид Линдгрен, и не за
её забавность, сказочность сюжета, а за попытку как-то прорваться
в детскую душу. Взять "Мио, мой Мио!" - там ведь тоже духовное
одиночество. И "Братья Львиное Сердце". А из наших - всё-таки на
голову стоящим выше остальных мне представляется Радий Погодин со
своим "Ожиданием", с его последними вещами. Владимир Железников
писал много и хорошо, но его последних вещей я не знаю.
Ю.Н. Тут ещё вопрос такой общий: состояние дел в российской детской
литературе?
В.К. Хорошая была литература, детская советская литература. Несмотря
на излишнюю пропаганду коммунистических идей, она всё-таки была
очень психологична, очень богата проблемами, очень богата
интересными героями. По своему литературному уровню, чисто
профессиональному, она, мне кажется, была гораздо выше детских
литератур других стран. Но у нас же как пойдут крушить-ломать...
То храмы, то театры, то не знаю что... Так же и тут - начали
бороться с социалистическими идеями, а покрушили и всё остальное.
Где она сейчас, наша российская детская литература? Я не могу
всерьёз воспринимать произведения... а, впрочем, не буду называть
авторов, Бог с ними.
Ю.Н. Выключить? (Имеется в виду магнитофон. - Прим. ред.)
В.К. Нет, не надо выключать. Нет, но при всей остроумности, при
всей, так сказать, силе иронии, вот эти вот "Задачники" Остера,
например, ну извините, но... Это в каком-то случае хорошо, но
нельзя же это ставить во главу угла литературы. И при всей моей
любви к Крокодилу Гене и Чебурашке - нельзя же к этому сводить
российскую детскую литературу.
Ю.Н. Наверно, издают в основном такое, потому что для маленьких
детей родители скорее купят такие книги.
В.К. Ну, наверно. Сейчас же совершенно нет книг для среднего
возраста...
Ю.Н. Пока ребёнок маленький, о нём вроде бы заботятся, книжки ему
покупают. А подрос...
В.К. А потом пожалуйста - читайте Чейза.
М.С. У меня часто спрашивают книжки для подростков. Мы вот закупили
два ваших тома "Нижкниги" и говорим: вот единственное, что есть
для подростков. (Максим работает в некой конторе, торгующей
книгами. - Прим. ред.)
В.К. Да и то, это всё-таки фантастика, там тоже своя специфика.
Может быть, лучше было бы "Острова и капитаны"...
Ю.Н. Вообще-то спорный вопрос, можно ли назвать фантастикой те вещи,
что вы пишете.
В.К. Ну в какой-то степени всё-таки фантастика.
Ю.Н. Тут ещё по некоторым конкретным писателям... Есть такой
сборник: в одной книге Брэдбери "Вино из одуванчиков", Ли "Убить
пересмешника", Сэлинджер "Над пропастью в ржи". Как вы относитесь
к этим произведениям?
В.К. Знаете, "Убить пересмешника" я не смог прочитать до конца. Мне
всё-таки кажется, что это достаточно дамская литература. Вам не
кажется?
И.Г. Мне кажется.
М.С. И мне кажется.
В.К. "Над пропастью во ржи"... Мне кажется, они объединены чисто по
какому-то внешнему признаку. Хорошая книга, конечно. Кто спорит?
Но всё-таки, так ли много общего с "Вином из одуванчиков"? А "Вино
из одуванчиков" я перечитываю постоянно, вот на полке стоит рядом,
в разных изданиях. Когда почему-либо пакостно на душе, берёшь...
Ю.Н. То есть из этой книги ближе всего "Вино из одуванчиков"...
В.К. Да, оно мне ближе, конечно. Оно ближе хотя бы потому, что я там
во многом вспоминаю и вижу себя. Вплоть до этого городка...
Казалось бы, что общего между моей Тюменью и городком мальчика
Дугласа. Но у нас тоже был тёмный овраг, звучали страшные истории,
были всякие загадки. Конечно, детство у меня было не таким
благополучным и комфортабельным.
Ю.Н. Тут ещё несколько писателей называются - Сергей Иванов,
Анатолий Алексин, Лия Симонова.
В.К. Ну, о Лие Симоновой мне трудно говорить, потому что я читал-
перечитывал... Это вы имеете в виду её "Лабиринт"? Я писал
рецензию для издательства, в нескольких вариантах читал, помогал
ей редактировать - ещё в застойные времена. И по правде говоря,
мне казалось всегда, что в ней больше злости и надрыва, чем
литературных достоинств. Больше декларированности. Что касается
Алексина... Мне нравятся вещи Алексина, я ничего не могу сказать
против таких вещей. Но не совсем согласен, что это детские вещи;
это книги, написанные для взрослых о детстве. Сергей Иванов: есть
хорошие вещи у него. Мне кажется, у Сергея Иванова только один
недостаток - недостаточно динамичное построение сюжета. То есть у
него интересны герои, психология, переживания, но где-то он, по-
моему, чересчур "повествователен".
