лежала на смятой траве. Да медленно плыл невысоко над землёй
маленький огненный шарик-родия. Летучий огонёк Вечных Витязей...
А парнишка-масколец таки не сдержал своей клятвы. Что никому,
никогда...И много лет спустя, когда утихли наконец княжеские распри,
появилась на стенев самом главном храме стольного града Вольмара
чудесная фреска с изображением мальчика-заступника, сумевшего
подняться над людской враждой, заслонив от беды пленника, врага. И
многие поколения маскольцев, тавларцев, вольмарцев, приходяв этот
храм, не раз вглядывались потом в чистые глаза мальчика, искали в
нём сходства со своими собственными сыновьями. И многие ранские
мальчишки старались быть похожими на него.
А сам он с весёлой улыбкой смотрел на них, как живой, с картины
славнейшего ранского иконописца, Андри Маскольца.
Алла Кувакина (п. Красноселькуп, Тюменская обл.)
Сумерки
Снова сумерки... Я бреду,
Затуманившись, как в бреду.
День окончился - меркнет свет.
Что так муторно, мочи нет?
Это сумерки. Мутный свет,
Солнца нет уже, звёзд ещё нет.
Разливается всюду мгла...
Если б я уснуть хоть могла!
Но нельзя и спать на закат,
Бабки старые говорят.
И приходится сердце сжать,
Чтобы сумерки переждать.
Алексей Плахонин (г. Благовещенск)
* * *
Поле пахнет сеном,
Скошенной травой.
В поле пахнет летом,
Молнией, грозой.
В море пахнет солью,
Силой склизких глыб.
Море пахнет болью
Умиравших рыб.
Горы пахнут страхом,
Крутизною скал.
Горы пахнут прахом
Тех, кто погибал.
1993
Ночь
Ночь прошла. Закрылись окна.
Тихо соловей поёт.
Бледно-лунные волокна
В темноте луна плетёт.
Ветер ветками играет,
В уголке скребётся мышь.
И Полкан уже не лает -
Знает точно, что ты спишь.
Я ж не сплю. Лежу, мечтаю
В темноте, густой, как мёд.
И как будто улетаю
В мир, где сказка меня ждёт.
1992
И о запахе весны...
Беру кусок бумаги
И пишет ручка штрих.
На листе тетради
Рождает новый стих.
Я пишу о цвете лета
И о запахе весны.
Я пишу о том, что где-то
На деревьях нет листвы.
Что пчела в улей влетает,
Вяжет в воздухе петлю.
Так подружкам сообщает
Где и как найти еду.
Слова ложатся плотно
На канву чувств, души.
И вышиты полотна,
Где быть не может лжи.
Зима
Снег, кружась, как птицы,
Залепил окно.
Греешь рукавицей
Ты лицо своё.
В воздухе морозном
От дыханья пар.
Заявляет грозно
О себе январь.
Новый Год встречая,
Матушка-зима
Снегом убирает
Скверы и дома.
12.09.92.
Евгений Савин (г. Калуга)
"Прокурор страны детства" о её комиссаре
О книге Я.И.Цукерника "Три комиссара детской литературы",М., 1986
(рукопись)
Книга Цукерника (в данной заметке анализируется только та часть книги,
которая относится к В.Крапивину и его произведениям), пожалуй,
наиболее объёмный и полный (не только в смысле физического размера)
труд, посвящённый творчеству В.Крапивина. До сих пор никто не
пробовал с единой позиции рассмотреть весь комплекс крапивинских
произведений как некоторое целое, посвящённое решению одной задачи.
Труд Цукерника - опыт именно такого рода, а поэтому заслуживающий
уважения и внимания.
Прежде чем начать анализировать "Трёх комиссаров...", необходимо
совершенно чётко уяснить авторскую позицию. Речь в данном случае
идёт не о её содержательной стороне, то есть известной совокупности
взглядов на мир и общество, которых придерживается Цукерник; эти
взгляды (специфически коммунистическая ориентация автора, его
приверженность этногенетической концепции Л.Н.Гумилёва, плохо
скрываемый антифеминизм и проч.) достаточно чётко проявлены в книге.
Кроме этого, по отношению к произведениям Крапивина автором занята
позиция, специфическая с её формальной стороны. Это не позиция
критика или литературоведапо отношению к разбираемому им
произведению, хотя Цукерник и пытается "скрыться" под этой маской. Я
приведу лишь два примера в подтверждение этого тезиса. На с. 29 в
списке произведений Крапивина, некотором подобии библиографии, между
прочим сказано, что в книжном издании "Колыбельной..." "осторожный
f%-'.`~ выбросил несколько слов, однако не сказано каких; на с. 42
и, далее, 256, указано, что автор "нашёл" в тексте "Вечного жемчуга"
(на с. 256 "Трое с площади Карронад") целый оборот, группу слов,
"выдранную" из "Трудно быть богом" Стругацких, но, опять-таки, автор
не спешит поделиться с читателем этой своей находкой. В чём же дело?
Можно, конечно, объяснить эти факты простой "небрежностью" автора,
отсутствием редакторской работы с книгой и т.п. На мой взгляд, дело
здесь не в этом. Цукерник не рассматривает произведение Крапивина
как художественное произведение, поэтому факты, которые для критика
или литературоведа были бы весьма значительны, явились бы предметом
гордости и, возможно, послужили бы отправной точкой для достаточно
серьёзного анализа отношений "Крапивин - Стругацкие", автор только
отмечает "мимоходом". Цукерник относится к разбираемому им материалу
не как критик, а как прокурор, обвинитель, использующий этот
материал. Автор обвиняет, обличает, требует наказания виновных, а
как основание использует произведения Крапивина. Там, где Крапивин
лишь показывает какое-то явление (если и высказывая к нему своё
пристрастное отношение, то специфически художественными средствами),
Цукерник указывает потерпевшего и виновника, "своего" и "чужого",
врага, подлежащего наказанию. Это - логика обвинителя, и, не уяснив
себе этого, нельзя понять и специфической точки зрения Цукерника, а
многие из его высказываний покажутся просто шокирующими.
Начиная анализ творчества Крапивина, автор рисует грандиозную картину
"страны Крапивии", то есть мира, созданного писателем. Однако, как
ясно из дальнейшего изложения, это не более чем приём изложения,
никакого "мира Писателя", никакой "страны Крапивии" автор не видит и
не хочет увидеть. Цукерник не рассматривает этот мир как нечто
автономное и, в некоторой степени, независимое,а напротив,
представляет ВП почти как документалиста. Он с лёгкостью переходит
от рассмотрения повестей и романов Крапивина к воспоминанию случаев
из собственной жизни и к анализу постановлений ЦК КПСС. "Вот в каком
мире живём мы и живут герои крапивинских произведений - иного мира
ни у нас, ни у них пока нет" (с. 177), - весьма недвусмысленно
подытоживает Цукерник одну из глав своей книги, показывая, что
никакой "страны Крапивии" нет, а есть всё та же действительность,
где даже в сказочном лесу орудуют злобные меньшевики.
Цукерник читает Крапивина как хроникёра, который в течение долгого времени
собирал досье - факты из области взаимоотношений взрослого и
ребёнка, разнообразных аспектов этих взаимодействий и основных их
результатов. Книга открывается главкой, которая так и называется:
"Когда Крапивин стал Комиссаром". В ней речь идёт о небольшом
инциденте на уроке, описанном ВП в "Палочках для Васькиного
барабана". Это был первый факт, положивший начало грандиозному досье
истории преступлений против мира детства. В подобном ключе Цукерник
анализирует и "Валькины друзья и паруса", в особенности сцену в
пионерской комнате. Уже здесь заметно его пристрастие к подобного
рода сценам, которые автор воспроизводит с протокольной точностью.
Начиная разбор "Мальчика со шпагой", автор замечает, что "если
писатель, обходившийся до этого рассказами и маленькими повестями,
написал целую трилогию, то это значит: у него набралось столько
материала (выделено мной. Е.С.), что хватило на целое полотно" (с.
41). Подобная терминология не случайна. Цукерник рассматривает
Крапивина как следователя (полицейского комиссара), собирающего
материал, ведущего дело.
На материале "Валькиных друзей..." Цукерник впервые обозначает
Врагов взрослых, которых необходимо уничтожить самыми суровыми
методами. В анализе "Мальчика со шпагой" (несомненно, наиболее
удачной части книги) он демонстрирует деяния этих врагов во всей их
красе. Это дядя Серёжи Каховского, начальник лагеря, вожатая
Гортензия Кушкина, завуч школы Елизавета Максимовна, мещане Дзыкины;
$ и многие другие упомянуты автором в этом списке. Все они - враги
мира детей, которых надо "бить смертным боем в прямом и переносном
смысле"(с. 58). Однако, чтобы бить смертным боем, надо уметь это
делать, и это даёт повод Цукернику завести беседу о необходимости
"активного добра", по другой терминологии - "добра с кулаками". Ох
уж это многострадальное "добро с кулаками"! Сколько раз
применительно к Крапивину употреблялось это выражение. Одни ругали
его за отсутствие такового, другие, наоборот, выставляли как
специальную авторскую позицию и обругивали за это. Между тем,
Крапивин ни разу не высказался по этому поводу определённо, и делать
выводы из его произведений следует весьма осмотрительно. Как мне
представляется, в данном случае Цукерник существенно искажает
действительную авторскую позицию.
"Колыбельную для брата" многие критики (например, Ю.Бриль) воспринялив своё
время как самоповтор Крапивина, "ремейк" "Мальчика со шпагой". К
сожалению, в том же духе её рассматривает и Цукерник, отмечая,
однако, бульшую "памфлетность". Действительно, материал в ней
представлен богатый - автор цитирует "Колыбельную..." страницами,
сопровождая комментарием чуть ли не каждое предложение. "На скамье
подсудимых" у автора оказывается достаточно пёстрая компания:
школьные учителя, директор школы, хулиган Дыба. Конечно, больше всех
достаётся Еве Петровне. Она "меньшевичка, оппортунистка, бериевка,
культово порождение, ВРАГ!!!!!" (так у автора, с.122). Здесь же и
вожатая из "Болтика", Римма Васильевна. Характерно, что ей, помимо
всего прочего, вменяется в вину "метод ведения допроса(!) такой, что
Дзержинский сначала уволил бы её из органов, а потом посадил под
арест" (с. 97). Специфическая терминология налицо.
После "Колыбельной..." Цукерник с той же удручающей методичностью
начинает рассматривать "Трое с площади Карронад". Причём "для
непрерывности мысли" прямо с середины. Особый упор делается на то,
чтобы собрать доказательства тезиса, что положение дел на границе
мира взрослых и мира детей, описанноев "Колыбельной...", далеко не
случайно. Если там описывалась ситуация, происходящая в обычной или
даже плохой школе (в своём духе, Цукерник делает ряд
глубокомысленных намёков на некие события, которые имели в масштабе
