менее опасен".
- Ваше превосходительство, трудно было предположить, что в Памплоне
случится такое, - это был Примо Касадо, генеральный директор службы
национальной безопасности. - Хайме Миро, он...
- Я знаю, кто он, - оборвал премьер-министр. - Меня интересует, где
он.
Он повернулся к полковнику Акоке.
- Я напал на его след, - сказал полковник. От его голоса в комнате
повеяло холодом. - Я бы хотел напомнить вам, ваше превосходительство, что
мы боремся не с одним человеком. Против нас все баски. Они снабжают Хайме
Миро и его террористов едой, оружием, предоставляют им убежище. Этот
человек для них герой. Однако не стоит беспокоиться. Скоро этот герой
будет повешен. Конечно, после того как я предам его справедливому суду.
"Не мы, а я. Интересно, заметили ли это остальные. Да, - нервно
подумал премьер-министр, - с этим полковником надо будет что-то делать".
Премьер-министр встал.
- На сегодня все, господа.
Поднявшись, все стали уходить, кроме полковника Акоки.
Леопольдо Мартинес принялся расхаживать по кабинету.
- Проклятые баски! Почему им мало быть просто испанцами? Что им еще
надо?
- Они жаждут власти, - сказал Акока. - Им нужна автономия, свой язык,
свой флаг...
- Ну нет. По крайней мере, пока я занимаю свой пост, этому не бывать.
Я им не позволю растаскивать Испанию по кускам. Правительство решает, что
они могут иметь и что не могут. Они - лишь толпа, которая...
В кабинет вошел один из его помощников.
- Простите, ваше превосходительство, - сказал он извиняющимся тоном.
- Приехал епископ Ибанес.
- Пусть войдет.
Глаза полковника сузились.
- Уверяю вас, что за всем этим стоит церковь. Пора их проучить.
"На церковь вообще нельзя полагаться, как показывает вся наша
история", - с горечью подумал полковник Акока.
В начале гражданской войны католическая церковь была на стороне
националистов. Папа римский поддерживал генерала Франко и позволял ему
заявлять, что Бог на его стороне. Но когда гонениям стали подвергаться
баскские церкви, монастыри и священники, Церковь тут же изменила свою
позицию.
Церковь потребовала предоставить баскам и каталонцам больше свободы.
"Вы должны прекратить казни баскских священников", - заявила она.
Генерал Франко пришел в ярость. Как смеет церковь указывать
правительству?
Началась изнурительная война. Войска Франко нападали на церкви и
монастыри, убивали монахов и священников. Епископов сажали под домашний
арест, а священники по всей Испании штрафовались правительством за
бунтарские проповеди. И только когда церковь пригрозила Франко отлучением,
он прекратил свои нападки на нее.
"Проклятая церковь! - думал Акока. - После смерти Франко она опять
стала всюду совать свой нос".
- Пора показать церкви, кто управляет Испанией, - сказал он,
повернувшись к премьер-министру.
Епископ Кальво Ибанес, тощий и хилый, с облачком белых волос,
обрамлявших его голову, внимательно посмотрел на присутствовавших в
кабинете сквозь стекла своего пенсне.
- Buenas tardes. - Добрый вечер.
Полковник Акока почувствовал, как переполнявшее его раздражение
готово было выплеснуться наружу. От одного вида духовников его начинало
подташнивать. Он считал их иудиными козлами, ведущими своих глупых козлят
на бойню.
Епископ стоял, ожидая, когда ему предложат сесть. Но этого не
произошло. Его даже не представили полковнику. Ему выказывалось нарочитое
пренебрежение.
Премьер-министр взглянул на полковника, предлагая начать ему.
- До нас дошла тревожная информация, - резко заговорил Акока. - Нам
сообщили, что баскские мятежники устраивают сборища в католических
монастырях. Нам сообщили также, что с позволения церкви в монастырях
хранится оружие повстанцев, - продолжал он стальным голосом. - Помогая
врагам Испании, вы сами превращаетесь в ее врагов.
Внимательно посмотрев на него, епископ повернулся к премьер-министру
Мартинесу.
- Ваше превосходительство, при всем уважении к вам должен заметить,
что все мы - дети Испании. Баски не являются вашими врагами. Все, что они
просят, - это свободы...
- Они не просят, - прорычал Акока. - Они требуют! Они разбойничают,
грабят банки и убивают полицейских по всей стране. И вы осмеливаетесь
говорить, что они нам не враги?
- Я признаю, что непозволительные эксцессы имели место. Но иногда в
борьбе за свою веру...
- Они ни во что не верят, кроме самих себя. Им все равно, что станет
с Испанией. Как сказал один из наших великих писателей: "Никого в Испании
не заботит общее благо. Каждая сторона преследует свои интересы - и
церковь, и баски, и каталонцы. И всем наплевать на остальных".
Епископ заметил, что полковник Акока несколько исказил высказывание
Ортеги-и-Гассета - в оригинале упоминались еще армия и правительство, - но
он благоразумно промолчал. Он вновь обратился к премьер-министру в надежде
на более конструктивную беседу.
- Ваше превосходительство, католическая Церковь...
Премьер-министр почувствовал, что Акока перестарался.
- Не поймите нас превратно, епископ. В принципе, конечно,
правительство полностью поддерживает католическую церковь.
Полковник Акока не унимался.
- Но мы не можем допустить, чтобы церкви и монастыри использовались
против нас. И если баски будут продолжать прятать там оружие и устраивать
свои сборища, вам придется отвечать за последствия.
- Я уверен, что полученные вами сведения недостоверны, - спокойно
сказал епископ. - Однако я непременно и незамедлительно проверю это.
- Благодарю вас, епископ, - буркнул премьер-министр. - На этом и
порешим.
Премьер-министр Мартинес и полковник Акока подождали, пока епископ
ушел.
- Что вы скажете? - спросил Мартинес.
- Ему известно, что происходит.
Премьер-министр вздохнул. "У меня сейчас хватает проблем и без того,
чтобы портить отношения еще и с церковью".
- Если церковь на стороне басков, то она против нас, - жестко сказал
полковник. - Я хотел бы проучить этого епископа, с вашего позволения.
Премьер-министр был поражен фанатизмом, блеснувшим в глазах этого
человека.
- А вы действительно располагаете сведениями, что церковь помогает
повстанцам? - спросил он несколько осторожнее.
- Разумеется, ваше превосходительство.
Невозможно было определить, насколько этот человек говорил правду.
Премьер-министру было известно, как сильно Акока ненавидел церковь. "А
может, и неплохо было бы поставить церковь на место при условии, что
полковник Акока не переусердствует". Премьер-министр Мартинес стоял
задумавшись.
Молчание нарушил Акока.
- Раз церковь укрывает террористов, значит, церковь должна быть
наказана.
Премьер-министр неохотно кивнул.
- Где думаете начать поиски?
- Вчера Хайме Миро и его людей видели в Авиле. Они, вероятно,
скрываются там в местном монастыре.
Премьер-министр принял решение.
- Обыщите его! - сказал он.
Это решение послужило началом цепи событий, которые потрясли не
только Испанию, но и весь мир.
3. АВИЛА
Ничто не нарушало тишины, мягкой и спокойной, подобной легкому
снегопаду, ласковой, как шепот летнего ветерка, безмолвной, как звезды.
Цистерцианский монастырь строгого послушания располагался у стен
Авилы - самого высокогорного города Испании, в 112 километрах от Мадрида.
Монастырь был построен как хранилище безмолвия. Устав его был принят в
1601 году и оставался неизменным на протяжении веков: литургия,
религиозные обряды, строгое уединение, епитимья и безмолвие. Постоянное
безмолвие.
Монастырь представлял собой простое сооружение, состоявшее из группы
сложенных из неотесанного камня домов вокруг главного здания с
возвышавшейся над ним церковью. Свет, проникавший через открытые арки на
центральный дворик, падал на выложенный большими каменными плитами пол, по
которому бесшумно скользили монахини. В монастыре было сорок монахинь, они
жили в кельях и молились в церкви. Это был один из семи монастырей,
сохранившихся в Испании, в то время как сотни других были разрушены
гражданской войной, когда Церковь в очередной раз подвергалась гонениям,
что уже не раз случалось в Испании на протяжении многих веков.
Жизнь в цистерцианском монастыре строгого послушания была целиком
посвящена молитвам. Это было место, где не существовало ни времен года, ни
времени как такового, и те, кто попадали сюда, навсегда удалялись от
внешнего мира. Цистерцианская жизнь заключалась в созерцании и покаянии,
богослужения совершались ежедневно, и уединение было абсолютным и полным.
Все сестры одевались одинаково, и их одежда, как и все в монастыре,
была частью вековой символики. Плащ с капюшоном символизировал невинность
и простоту; холщовая туника - отказ от мирских забот и смирение; наплечник
- небольшой кусок шерстяной ткани, накинутый на плечи, - готовность
трудиться. Довершал облачение монахини апостольник - льняное покрывало,
накинутое на голову, обрамляющее лицо и складками спускающееся на шею.
В обнесенном стеной монастыре система лестниц и коридоров соединяла
между собой трапезную, молельную, кельи и часовню. Повсюду царила
атмосфера холодной и чистой пустоты. Решетчатые, с толстым стеклом окна
выходили в сад, окруженный высокой стеной. Каждое окно было за железной
решеткой и находилось выше уровня глаз, чтобы ничто не отвлекало
затворниц. Трапезная была длинной и строгой, ее окна всегда были закрыты
ставнями и занавешены. Свечи в старинных подсвечниках бросали причудливые
тени на стены и потолок.
В течение четырех столетий ничто не менялось в стенах монастыря,
кроме лиц его обитательниц. У сестер не было никаких личных вещей: следуя
примеру Христа, они желали быть неимущими. И сама церковь была лишена
какого-либо убранства, если не считать бесценного креста из чистого
золота, подаренного ей много лет назад неким богатеем, готовившимся в то
время к вступлению в орден. Поскольку этот крест никак не сочетался с
общей строгостью обстановки, его хранили в шкафчике трапезной. Над главным
престолом церкви висел простой деревянный крест.
Женщины, посвятившие свою жизнь Господу, вместе жили, вместе
работали, вместе ели, вместе молились, но никогда не касались друг друга и
никогда не произносили ни слова, за исключением тех случаев, когда они
слушали литургию или же когда преподобная мать-настоятельница Бетина
обращалась к ним в уединении своего кабинета. Но даже там, насколько это
было возможно, использовался древний язык жестов.
Преподобной матери уже минуло семьдесят, но у нее было живое лицо,
она сохранила бодрость и силы и наслаждалась счастливой и мирной жизнью в
монастыре, жизнью, посвященной Господу. Она была ревностной
покровительницей своих монахинь и, когда приходилось прибегать к
наказаниям, сама испытывала большие страдания, чем наказуемые.
Монахини ходили по коридорам и галереям с опущенными глазами, сложив
на груди спрятанные в рукава руки, помногу раз проходя мимо своих сестер,
не произнося ни слова и не выказывая никаких знаков внимания. И только
звон колоколов нарушал тишину монастыря - звон, который Виктор Гюго
называл "оперой колоколен".
Разные дороги привели сюда сестер. Они были из семей аристократов,
фермеров, военных... Из разных стран пришли они в монастырь. Богатые и
бедные, образованные и невежественные, ничтожные и благородные - все они
