обдало холодком, залило чувством радости, восторга.
- Но лучше не думать, лучше не думать... - шепта-
ла она. - Не надо думать об этом.
"Тик-ток... - стучал сторож где-то далеко. - Тик-
ток... тик-ток..."
Часть 3
Саша в середине июня стал вдруг скучать и засоби-
рался в Москву.
- Не могу я жить в этом городе, - говорил он мрач-
но. - Ни водопровода, ни канализации! Я есть за обе-
дом брезгаю: в кухне грязь невозможнейшая...
- Да погоди, блудный сын! - убеждала бабушка
почему-то шепотом, - седьмого числа свадьба!
- Не желаю.
- Хотел ведь у нас до сентября прожить!
- А теперь вот не желаю. Мне работать нужно!
Лето выдалось сырое и холодное, деревья были мок-
рые, все в саду глядело неприветливо, уныло, хотелось
в самом деле работать. В комнатах, внизу и наверху,
слышались незнакомые женские голоса, стучала у ба-
бушки швейная машина: это спешили с приданым.
Одних шуб за Надей давали шесть, и самая дешевая из
них, по словам бабушки, стоила триста рублей! Суета
раздражала Сашу; он сидел у себя в комнате и сердил-
ся; но все же его уговорили остаться, и он дал слово,
что уедет первого июля, не раньше.
Время шло быстро. На петров день после обеда
Андрей Андреич пошел с Надей на Московскую улицу,
чтобы еще раз осмотреть дом, который наняли и давно
уже приготовили для молодых. Дом, двухэтажный, но
убран был пока только верхний этаж. В зале блестя-
щий пол, выкрашенный под паркет, венские стулья,
рояль, пюпитр для скрипки. Пахло краской. На стене
в золотой раме висела большая картина, написанная
красками: нагая дама и около нее лиловая ваза с от-
битой ручкой.
- Чудесная картина, - проговорил Андрей Андре-
ич и из уважения вздохнул. - Это художника Шишма-
чевского.
Дальше была гостиная с круглым столом, диваном
и креслами, обитыми ярко-голубой материей. Над ди-
ваном большой фотографический портрет отца Андрея
в камилавке и в орденах. Потом вошли в столовую с бу-
фетом, потом в спальню; здесь в полумраке стояли рядом
две кровати, и похоже было, что когда обставляли спаль-
ню, то имели в виду, что всегда тут будет очень хорошо
и иначе быть не может. Андрей Андреич водил Надю
по комнатам и все время держал ее за талию; а она чувст-
вовала себя слабой, виноватой, ненавидела все эти ком-
наты, кровати, кресла, ее мутило от нагой дамы. Для
нее уже ясно было, что она разлюбила Андрея Андреи-
ча или, быть может, не любила его никогда; но как это
сказать, кому сказать и для чего, она не понимала и не
могла понять, хотя думала об этом все дни, все ночи...
Он держал ее за талию, говорил так ласково, скромно,
так был счастлив, расхаживая по этой своей квартире;
а она видела во всем одну только пошлость, глупую, на-
ивную, невыносимую пошлость, и его рука, обнимавшая
ее талию, казалась ей жесткой и холодной, как обруч.
И каждую минуту она готова была убежать, зарыдать,
броситься в окно. Андрей Андреич привел ее в ванную и
здесь дотронулся до крана, вделанного в стену, и вдруг
потекла вода.
- Каково? - сказал он и рассмеялся. - Я велел
сделать на чердаке бак на сто ведер, и вот мы с тобой
теперь будем иметь воду.
Прошлись по двору, потом вышли на улицу, взяли
извозчика. Пыль носилась густыми тучами, и казалось,
вот-вот пойдет дождь.
- Тебе не холодно? - спросил Андрей Андреич,
щурясь от пыли.
Она промолчала.
- Вчера Саша, ты помнишь, упрекнул меня в том,
что я ничего не делаю, - сказал он, помолчав немного. -
Что же, он прав! бесконечно прав! Я ничего не делаю и
не могу делать. Дорогая моя, отчего это? Отчего мне
так противна мысль о том, что я когда-нибудь на-
цеплю на лоб кокарду и пойду служить? Отчего мне так
не по себе, когда я вижу адвоката или учителя латин-
ского языка, или члена управы? О матушка Русь!
О матушка Русь, как еще много ты носишь на себе празд-
ных и бесполезных! Как много на тебе таких, как я,
многострадальная!
И то, что он ничего не делал, он обобщал, видел в
этом знамение времени.
- Когда женимся, - продолжал он, - то пойдем
вместе в деревню, дорогая моя, будем там работать!
Мы купим себе небольшой клочок земли с садом, ре-
кой, будем трудиться, наблюдать жизнь... О, как это
будет хорошо!
Он снял шляпу, и волосы развевались у него от ветра,
а она слушала его и думала: "Боже, домой хочу! Боже!"
Почти около самого дома они обогнали отца Андрея.
- А вот и отец идет! - обрадовался Андрей Анд-
реич и замахал шляпой. - Люблю я своего батьку,
право, - сказал он, расплачиваясь с извозчиком. -
Славный старик. Добрый старик.
Вошла Надя в дом сердитая, нездоровая, думая о
том, что весь вечер будут гости, что надо занимать их,
улыбаться, слушать скрипку, слушать всякий вздор и
говорить только о свадьбе. Бабушка, важная, пышная
в своем шелковом платье, надменная, какою она всегда
казалась при гостях, сидела у самовара. Вошел отец
Андрей со своей хитрой улыбкой.
- Имею удовольствие и благодатное утешение ви-
деть вас в добром здоровье, - сказал он бабушке, и
трудно было понять, шутит это он или говорит серьезно.
Часть 4
Ветер стучал в окна, в крышу; слышался свист, и в
печи домовой жалобно и угрюмо напевал свою песенку.
Был первый час ночи. В доме все уже легли, но никто
не спал, и Наде все чуялось, что внизу играют на скрип-
ке. Послышался резкий стук, должно быть, сорвалась
ставня. Через минуту вошла Нина Ивановна в одной
сорочке, со свечой.
- Что это застучало, Надя? - спросила она.
Мать, с волосами, заплетенными в одну косу, с роб-
кой улыбкой, в эту бурную ночь казалась старше, не-
красивее, меньше ростом. Наде вспомнилось, как еще
недавно она считала свою мать необыкновенной и с
гордостью слушала слова, какие она говорила; а теперь
никак не могла вспомнить этих слов; все, что прихо-
дило на память, было так слабо, не нужно.
В печке раздалось пение нескольких басов и даже
послышалось: "А-ах, бо-о-же мой!" Надя села в постели
и вдруг схватила себя крепко за волосы и зарыдала.
- Мама, мама, - проговорила она, - родная моя,
если б ты знала, что со мной делается! Прошу тебя, умо-
ляю, позволь мне уехать! Умоляю!
- Куда? - спросила Нина Ивановна, не понимая,
и села на кровать. - Куда уехать?
Надя долго плакала и не могла выговорить ни
слова.
- Позволь мне уехать из города! - сказала она
наконец. - Свадьбы не должно быть и не будет - пойми!
Я не люблю этого человека... И говорить о нем не могу.
- Нет, родная моя, нет, - заговорила Нина Ива-
новна быстро, страшно испугавшись. - Ты успокойся -
это у тебя от нерасположения духа. Это пройдет. Это
бывает. Вероятно, ты повздорила с Андреем; но милые
бранятся - только тешатся.
- Ну уйди, мама, уйди! - зарыдала Надя.
- Да, - сказала Нина Ивановна, помолчав. - Дав-
но ли ты была ребенком, девочкой, а теперь уже не-
веста. В природе постоянный обмен веществ. И не заме-
тишь, как сама станешь матерью и старухой, и будет
у тебя такая же строптивая дочка, как у меня.
- Милая, добрая моя, ты ведь умна, ты несчастна, -
сказала Надя, - ты очень несчастна, - зачем же ты
говоришь пошлости? Бога ради, зачем?
Нина Ивановна хотела что-то сказать, но не могла
выговорить ни слова, всхлипнула и ушла к себе.
Басы опять загудели в печке, стало вдруг страшно.
Надя вскочила с постели и быстро пошла к матери.
Нина Ивановна, заплаканная, лежала в постели, ук-
рывшись голубым одеялом, и держала в руках книгу.
- Мама, выслушай меня! - проговорила Надя. -
Умоляю тебя, вдумайся и пойми! Ты только пойми,
до какой степени мелка и унизительна наша жизнь.
У меня открылись глаза, я теперь все вижу. И что та-
кое твой Андрей Андреич? Ведь он же не умен, мама!
Господи боже мой! Пойми, мама, он глуп!
Нина Ивановна порывисто села.
- Ты и твоя бабка мучаете меня! - сказала она,
всхлипнув. - Я жить хочу! Жить! - повторила она и
раза два ударила кулачком по груди. - Дайте же мне
свободу! Я еще молода, я жить хочу, а вы из меня ста-
руху сделали!..
Она горько заплакала, легла и свернулась под одея-
лом калачиком, и показалась такой маленькой, жалкой,
глупенькой. Надя пошла к себе, оделась и, севши у окна,
стала поджидать утра. Она всю ночь сидела и думала,
а кто-то со двора все стучал в ставню и насвисты-
вал.
Утром бабушка жаловалась, что в саду ночью вет-
ром посбивало все яблоки и сломало одну старую сливу.
Было серо, тускло, безотрадно, хоть огонь зажигай;
все жаловались на холод, и дождь стучал в окна. После
чаю Надя вошла к Саше и, не сказав ни слова, стала
на колени в углу у кресла и закрыла лицо руками.
- Что? - спросил Саша.
- Не могу, - проговорила она. - Как я могла
жить здесь раньше, не понимаю, не постигаю! Жениха
я презираю, себя презираю, презираю всю эту праздную,
бессмысленную жизнь...
- Ну, ну, - проговорил Саша, не понимая еще,
в чем дело. - Это ничего... Это хорошо.
- Эта жизнь опостылела мне, - продолжала
Надя, - я не вынесу здесь и одного дня. Завтра же я
уеду отсюда. Возьмите меня с собой, бога ради!
Саша минуту смотрел на нее с удивлением; наконец
он понял и обрадовался, как ребенок. Он взмахнул
руками и начал притоптывать туфлями, как бы танцуя
от радости.
- Великолепно! - говорил он, потирая руки. -
Боже, как это хорошо!
А она глядела на него, не мигая, большими, влюблен-
влюбленными глазами, как очарованная, ожидая, что он тотчас
же скажет ей что-нибудь значительное, безграничное
по своей важности; он еще ничего не сказал ей, но уже
ей казалось, что перед нею открывается нечто новое и
широкое, чего она раньше не знала, и уже она смотрела
на него, полная ожиданий, готовая на все, хотя бы на
смерть.
- Завтра я уезжаю, - сказал он, подумав, - и вы
поедете на вокзал провожать меня... Ваш багаж я за-
беру в свой чемодан и билет вам возьму; а во время
третьего звонка вы войдете в вагон, - мы и поедем.
Проводите меня до Москвы, а там вы одни поедете в
Петербург. Паспорт у вас есть?
- Есть.
- Клянусь вам, вы не пожалеете и не раскаетесь, -
сказал Саша с увлечением. - Поедете, будете учиться,
а там пусть вас носит судьба. Когда перевернете вашу
жизнь, то все изменится. Главное - перевернуть жизнь,
а все остальное не важно. Итак, значит, завтра поедем?
- О да! Бога ради!
Наде казалось, что она очень взволнована, что на
душе у нее тяжело, как никогда, что теперь до самого
отъезда придется страдать и мучительно думать; но
едва она пришла к себе и прилегла на постель,
как тотчас же уснула и спала крепко, с заплаканным
лицом, с улыбкой, до самого вечера.
Часть 5
Послали за извозчиком. Надя, уже в шляпе и паль-
то, пошла наверх, чтобы еще раз взглянуть на мать, на
все свое; она постояла в своей комнате около постели,
еще теплой, осмотрелась, потом пошла тихо к матери.
Нина Ивановна спала, в комнате было тихо. Надя по-
целовала мать и поправила ей волосы, постояла мину-
ты две... Потом не спеша вернулась вниз.
На дворе шел сильный дождь. Извозчик с крытым
верхом, весь мокрый, стоял у подъезда.
- Не поместишься с ним, Надя, - сказала бабушка,
когда прислуга стала укладывать чемоданы. - И охота
в такую погоду провожать. Оставалась бы дома. Ишь
ведь дождь какой!
Надя хотела сказать что-то и не могла. Вот Саша
посадил Надю, укрыл ей ноги пледом. Вот и сам он
поместился рядом.
- В добрый час! Господь благословит! - крича-
ла с крыльца бабушка. - Ты же, Саша, пиши нам из
Москвы!
- Ладно. Прощайте, бабуля!
- Сохрани тебя царица небесная!
- Ну, погодка! - проговорил Саша.
Надя теперь только заплакала. Теперь уже для нее
ясно было, что она уедет непременно, чему она все-таки
не верила, когда прощалась с бабушкой, когда глядела
на мать. Прощай, город! И все ей вдруг припомнилось:
и Андрей, и его отец, и новая квартира, и нагая дама
с вазой; и все это уже не пугало, не тяготило, а было
наивно, мелко и уходило все назад и назад. А когда
сели в вагон и поезд тронулся, то все это прошлое, та-
кое большое и серьезное, сжалось в комочек, и разво-
