долгого раздумья, коверкая свой почерк и изобретая
грамматические ошибки, написал следующее: "Купцу
Дулинову. Милостивый Государь! Если к шести часам
находица в городском саду налево от виноградной
беседки, не будит положено вами двести рублей, то вы
будете убиты и ваша галантерейная лавка взлетит на
воздух". Написав такое письмо, Лев Саввич подскочил
от восторга.
- Каково придумано, а?- бормотал он, потирая руки.-
Шикарно! Лучшей мести сам сатана не придумает!
Естественно, купчина струсит и сейчас же донесет
полиции, а полиция засядет к шести часам в кусты
- и цап-царап его, голубчика, когда он за письмом
полезет!.. То-то струсит! Пока дело выяснится,
так успеет, каналья, и натерпеться и насидеться...
Браво!
Лев Саввич прилепил марку к письму и сам снес его
в почтовый ящик. Уснул он с блаженнейшей улыбкой
и спал так сладко, как давно уже не спал. Проснувшись
утром и вспомнивши свою выдумку, он весело замурлыкал
и даже потрогал неверную жену за подбородочек.
Отправляясь на службу и потом сидя в канцелярии, он
все время улыбался и воображал себе ужас Дегтярева,
когда тот попадет в западню...
В шестом часу он не выдержал и побежал в городской
сад, чтобы воочию полюбоваться отчаянным положением
врага.
"Ага!"- подумал он, встретив городового.
Дойдя до виноградной беседки, он сел под куст и,
устремив жадные взоры на вазу, принялся ждать. Нетерпение
его не имело пределов.
Ровно в шесть часов показался Дегтярев. Молодой
человек был, по-видимому, в отличнейшем расположении
духа. Цилиндр его ухарски сидел на затылке, и из-за
распахнувшегося пальто вместе с жилеткой, казалось,
выглядывала сама душа. Он насвистывал и курил
сигару...
"Вот сейчас узнаешь индюка да Собакевича!- злорадствовал
Турманов.- Погоди!"
Дегтярев подошел к вазе и лениво сунул в нее руку...
Лев Саввич приподнялся и впился в него глазами...
Молодой человек вытащил из вазы небольшой пакет,
оглядел его со всех сторон и пожал плечами, потом нерешительно
распечатал, опять пожал плечами и изобразил
на лице своем крайнее недоумение: в пакете были
две радужные бумажки!
Долго осматривал Дегтярев эти бумажки. В конце
концов, не переставая пожимать плечами, он сунул их
в карман и произнес: "Merci".
Несчастный Лев Саввич слышал это "merci". Целый
вечер потом стоял он против лавки Дулинова, грозился
на вывеску кулаком и бормотал в негодовании:
- Трррус! Купчишка! Презренный Кит Китыч!
Трррус! Заяц толстопузый!...
МЕСТЬ ЖЕНЩИНЫ
Кто-то рванул за звонок. Надежда Петровна, хозяйка
квартиры, в которой происходила описываемая
история, вскочила с дивана и побежала отворить
дверь.
"Должно быть, муж..." - подумала она.
Но, отворив дверь, она увидела не мужа. Перед ней
стоял высокий, красивый мужчина в дорогой
медвежьей шубе и золотых очках. Лоб его был
нахмурен и сонные глаза глядели на мир божий
равнодушно-лениво.
- Что вам угодно? - спросила Надежда Петровна.
- Я доктор, сударыня. Меня звали сюда какие-то...
э-э-э... Челобитьевы... Вы Челобитьевы?
- Мы Челобитьевы, но... ради бога, извините,
доктор. У моего мужа флюс и лихорадка. Он послал
вам письмо, но вы так долго не приезжали, что он
потерял всякое терпение и побежал к зубному врачу.
- Гм... Он мог бы сходить к зубному врачу и не
беспокоя меня...
Доктор нахмурился. Прошла минута в молчании.
- Извините, доктор, что мы вас обеспокоили и
заставили даром проехаться... Если бы мой муж
знал, что вы приедете, то, верьте, он не побежал
бы к дантисту... Извините...
Прошла еще одна минута в молчании. Надежда
Петровна почесала себе затылок.
"Чего же он ждет, не понимаю?" - подумала она,
косясь на дверь.
- Отпустите меня, сударыня! - пробормотал доктор.
- Не держите меня. Время так дорого, знаете, что...
- То есть... Я, то есть... Я не держу вас...
- Но, сударыня, не могу же я уехать, не получив за
свой труд!
- За труд? Ах, да... - залепетала Надежда
Петровна, сильно покраснев. - Вы правы... За визит
нужно заплатить, это верно... Вы трудились,
ехали... Но, доктор... мне даже совестно... муж
мой пошел из дому и взял с собой все наши
деньги... Дома у меня теперь решительно ничего нет.
- Гм... Странно... Как же быть? Не дожидаться же
мне вашего мужа! Да вы поищите, может быть,
найдется что-нибудь... Сумма, в сущности,
ничтожная...
- Но уверяю вас, что муж все унес... Мне
совестно... Не стала бы я из-за какого-нибудь
рубля переживать подобное... глупое положение...
- Странный у вас, у публики, взгляд на труд
врачей... ей-богу, странный... Словно мы и не
люди, словно наш труд не труд... Ведь я ехал к
вам, терял время... трудился....
- Да я это очень хорошо понимаю, но, согласитесь,
бывают же такие случаи, когда в доме нет ни
копейки!
- Ах, да какое же мне дело до этих случаев? Вы,
сударыня, просто... наивны и нелогичны... Не
заплатить человеку... это даже нечестно... Пользуетесь
тем, что я не могу подать на вас мировому и... так
бесцеремонно, ей-богу... Больше, чем странно!
Доктор замялся. Ему стало стыдно за
человечество... Надежда Петровна вспыхнула. Ее
покоробило...
- Хорошо! - сказала она резким тоном. -
Постойте... Я пошлю в лавочку, и там, может быть,
мне дадут денег... Я вам заплачу.
Надежда Петровна пошла в гостиную и села писать
записку к лавочнику. Доктор снял шубу, вошел в
гостиную и развалился в кресле. В ожидании ответа
от лавочника, оба сидели и молчали. Минут через
пять пришел ответ. Надежда Петровна вынула из
записочки рубль и сунула его доктору. У доктора
вспыхнули глаза.
- Вы смеетесь, сударыня, - сказал он, кладя рубль
на стол. - Мой человек, пожалуй, возьмет рубль, но
я... нет-с, извините-с!
- Сколько же вам нужно?
- Обыкновенно я беру десять... С вас же, пожалуй,
я возьму и пять, если хотите.
- Ну, пяти вы от меня не дождетесь... У меня нет
для вас денег.
- Пошлите к лавочнику. Если он мог дать вам рубль,
то почему же ему не дать вам и пяти? Не все ли
равно? Я прошу вас, сударыня, не задерживать меня.
Мне некогда.
- Послушайте, доктор... Вы не любезны, если... не
дерзки! Нет, вы грубы, бесчеловечны! Понимаете?
Вы... гадки!
Надежда Петровна повернулась к окну и прикусила
губу. На ее глазах выступили крупные слезы.
"Подлец! Мерзавец! - думала она. - Животное! Он
смеет... смеет! Не может понять моего ужасного,
обидного положения! Ну, подождите же... черт!"
И, немного подумав, она повернула свое лицо к
доктору. На этот раз на лице ее выражалось
страдание, мольба.
- Доктор! - сказала она тихим, умоляющим голосом.
- Доктор! Если бы у вас было сердце, если бы вы
захотели понять... вы не стали бы мучить мен из-за
этих денег... И без того много муки, много пыток.
Надежда Петровна сжала себе виски и словно сдавила
пружину: волосы прядями посыпались на ее плечи...
- Страдаешь от невежды мужа... выносишь эту
жуткую, тяжелую среду, а тут еще образованный
человек позволяет себе бросать упрек. Боже мой!
Это невыносимо!
- Но поймите же, сударыня, что специальное
положение нашего сословия...
Но доктор должен был прервать свою речь. Надежда
Петровна пошатнулась и упала без чувств на
протянутые им руки... Голова ее склонилась к нему
на плечо.
- Сюда, к камину, доктор... - шептала она через
минуту. - Поближе... Я вас все расскажу... все...
Через час доктор выходил из квартиры Челобитьевых.
Ему было и досадно, и совестно, и приятно...
"Черт возьми... - думал он, садясь в свои сани. -
Никогда не следует брать с собой из дому много
денег! Того и гляди, что нарвешься!"
МСТИТЕЛЬ
Федор Федорович Сигаев вскоре после того, как
застал свою жену на месте преступления, стоял в
оружейном магазине Шмукс и Ко и выбирал себе
подходящий револьвер. Лицо его выражало гнев,
скорбь и бесповоротную решимость.
"Я знаю, что мне делать...- думал он.- Семейные
основы поруганы, честь затоптана в грязь, порок
торжествует, а потому я, как гражданин и честный
человек, должен явиться мстителем. Сначала убью ее
и любовника, а потом себя..."
Он еще не выбрал револьвера и никого еще не убил,
но его воображение уже рисовало три окровавленных
трупа, разможженные черепа, текущий мозг,
сумятицу, толпу зевак, вскрытие... С злорадством
оскорбленного человека он воображал себе ужас
родни и публики, агонию изменницы и мысленно уже
читал передовые статьи, трактующие о разложении
семейных основ.
Приказчик магазина - подвижная, французистая
фигурка с брюшком и в белом жилете - раскладывал
перед ним револьверы и, почтительно улыбаясь,
шаркая ножками, говорил:
- Я советовал бы вам, мсье, взять вот этот
прекрасный револьвер. Система Смит и Вессон.
Последнее слово огнестрельный науки. Тройного
действия, с экстрактором, бьет на шестьсот шагов,
центрального боя. Обращаю, мсье, ваше внимание на
чистоту отделки. Самая модная система, мсье...
Ежедневно продаем по десятку для разбойников,
волков и любовников. Очень верный и сильный бой,
бьет на большой дистанции и
убивает навылет жену и любовника. Что касается
самоубийц, то, мсье, я не знаю лучшей системы...
Приказчик поднимал и опускал курки, дышал на
стволы, прицеливался и делал вид, что задыхается
от восторга. Глядя на его восхищенное лицо, можно
было подумать, что сам он охотно пустил бы себе
пулю в лоб, если бы только обладал револьвером
такой прекрасной системы, как Смит и Вессон.
- А какая цена?- спросил Сигаев.
- Сорок пять рублей, мсье.
- Гм!.. Для меня это дорого!
- В таком случае, мсье, я предложу вам другой
системы, подешевле. Вот, не угодно ли посмотреть?
Выбор у нас громадный, на разные цены... Например,
этот револьвер системы Лефоше стоит только
восемнадцать рублей, но... (приказчик презрительно
поморщился)... но, мсье, эта система уже устарела.
Ее покупают теперь только умственные пролетарии и
психопатки. Застрелиться или убить жену из Лефоше
считается теперь знаком дурного тона. Хороший тон
признает только Смита и Вессон.
- Мне нет надобности ни стреляться, ни убивать,-
угрюмо солгал Сигаев.- Я покупаю это просто для
дачи... пугать воров...
- Нам нет дела, для чего вы покупаете,- улыбнулся
приказчик, скромно опуская глаза.- Если бы в
каждом случае мы доискивались причин, то нам,
мсье, пришлось бы закрыть магазин. Для пуганья
воров Лефоше не годится, мсье, потому что он
издает негромкий, глухой звук, а я предложил бы
вам обыкновенный капсюльный пистолет Мортимера,
так называемый дуэльный...
"А не вызвать ли мне его на дуэль?- мелькнуло в
голове Сигаева.- Впрочем, много чести... Таких
скотов убивают, как собак..."
Приказчик, грациозно поворачиваясь и семеня
ножками, не переставая улыбаться и болтать,
положил перед ним целую кучу револьверов.
Аппетитнее и внушительнее всех выглядел Смит и
Вессон. Сигаев взял в руки один револьвер этой
системы, тупо уставился на него и погрузился в
раздумье. Воображение его рисовало,
как он размозжает черепа, как кровь рекою течет по
ковру и паркету, как дрыгает ногой умирающая
изменница... Но для его негодующей души было мало
этого. Кровавые картины, вопль и ужас его не
удовлетворяли... Нужно было придумать что-нибудь
более ужасное.
"Вот что, я убью его и себя,- придумал он,- а ее
оставлю жить. Пусть она чахнет от угрызений
совести и презрения окружающих. Это для такой
нервной натуры, как она, гораздо мучительнее
смерти..."
И он представил себе свои похороны: он,
оскорбленный, лежит в гробу, с кроткой улыбкой на
устах, а она, бледная, замученная угрызениями
совести, идет за гробом, как Ниобея, и не знает,
куда деваться от уничтожающих, презрительных
взглядов, какие бросает на нее возмущенная толпа...
- Я вижу, мсье, что вам нравится Смит и Вессон,-
перебил приказчик его мечтания.- Если он кажется
вам дорог, то извольте, я уступлю пять рублей...
Впрочем, у нас еще есть другие системы, подешевле.
Французистая фигурка грациозно повернулась и
достала с полок еще дюжину футляров с револьверами.
