рукоятку, так что у него возникло мимолетное жестокое желанье выхватить
его из ножен и броситься на Черневога.
Неожиданно его дыханье стало прерывистым и коротким. Черневог же
только сказал:
- Отправляйся, не следует тратить на это целую ночь.
- Будь ты проклят, - пробормотал Петр, продолжая сжимать меч в руках,
затем повернулся и направился прямо к лодке, куда и послал его Черневог.
Ярость душила его, в то время как та самая темная и холодная пустота
внутри него вдруг всколыхнулась, напоминая о себе, будто настойчиво
требовала его повышенного внимания ко всему, что касалось их общей
безопасности.
На земле, около самой воды, виднелись многочисленные следы недавнего
пребывания лошади: он был уверен, что это была Хозяюшка. Саша уже давно
покинул это место, как и предполагал Черневог, но Петр некоторое время
стоял и звал его, хотя с лодки не доносилось ни звука. Он разглядел место,
где можно было забраться на палубу, подтянувшись, ухватил несколько
свисавших ивовых веток и запрыгнул на борт.
Шум от его прыжка мог разбудить любого спящего, так же как и его
громкий голос. Он увидел, что дверь в маленькую кладовку была распахнута,
а немного дальше разглядел и поломанный поручень, значительная часть
которого просто исчезла. Эта картина никак не радовала его.
- Саша? - в очередной раз позвал он, и под влиянием слабо тлеющей
внутри него надежды, добавил: - Ивешка?
Парус хлопал на ветру, палуба поскрипывала, вода плескалась о борта,
но нигде не было ни единого признака присутствия живого существа.
Он бросил рассеянный взгляд в открытую дверь кладовки, но увидев, как
и ожидал, лишь знакомые корзины, завернул на корму и обратил внимание на
прочную веревочную петлю, затянутую на рукоятке, что управляла рулем: это
был обнадеживающий факт. По крайней мере, рука, которая последней
удерживала руль, оставила ее в полном порядке. И при этом было совершенно
неважно, что обломанное носовое крепление могло в любой момент свалиться,
а ослабленные опоры и плохо закрепленная мачта могли раскачать и
освободить лодку: чувствовалось, что она прочно села на мель и теперь лишь
покачивалась на воде, лишенная возможности свободно плыть.
Можно было лишь надеяться... Господи, только надеяться, что этот
расколотый поручень и само положение лодки никак не означали, что Ивешка
покинула лодку прежде, чем все это произошло. Расколотая часть поручня
была почти в два раза длиннее, чем подпруга Волка.
Он опустился на корточки, провел пальцем по кромке борта и лизнул
его: вкус соли, смешанной с пылью, чувствовался совершенно отчетливо.
Значит меры безопасности были приняты.
Черневог ждал его на берегу, Черневог хотел ответов на вопросы.
Теперь Петр убедился, что на лодке, даже случайно, никто не прятался, а
тот факт, что лошади нигде не было видно, означал, что Саша давным-давно
отправился вдоль берега реки.
Черневог желал, чтобы Петр как можно лучше убедился в этом. Поэтому
он подошел к сломанным поручням и заглянул за борт. Там он увидел лишь
водяную рябь и случайные всплески, которые, возможно, могли быть от
случайно взметнувшейся рыбы.
А возможно, и нет. На корпусе лодки не было никаких царапин и сколов,
которые подтверждали бы, что она врезалась в берег прямо бортом. Он очень
внимательно вглядывался в окружавшее его пространство, чувствуя, как
Черневог настойчиво поторапливает его, скорее с беспокойством, нежели с
принуждением.
Только бы сохранить здравый рассудок, думал он. Если Саша попал в
беду, и беду именно такого рода, что она закончилась сломанными поручнями,
то он готов следовать за ним. Задержавшись на этой мысли, Петр пересек
палубу, ухватился все за те же ивовые ветки и спрыгнул на топкую землю,
где его поджидали Черневог и Волк.
- Может быть, ты знаешь, куда он отправился? - спросил он Черневога.
- Я знаю лишь направление, в котором он движется. Да и то, я уверен в
этом лишь относительно.
Возможно, что Петр уже окончательно потерял остатки рассудка,
возможно, что он даже и помыслить не мог о поисках Саши, когда тот явно не
хотел, чтобы его нашли, а возможно, то, что он думал, о власти Черневога
над Сашей, было всего лишь навеяно мыслями самого колдуна, который
обманывал его. Но так или иначе, он протянул свой меч Черневогу, будто
таково было его собственное желание, и сказал:
- Если ты сможешь, Змей, то используй его, а если нет...
- Оставь его у себя, если ты воздержишься от того, чтобы
воспользоваться им против меня. Договорились?
- Я хочу отыскать его. Мне не понравилось то, что я там увидел. - Он
взялся за поводья и оглядел на Черневога, пытаясь не задумываться над тем,
что происходило с Ивешкой... И..
А есть ли у нее хоть какая-то надежда, или лишь была, и достаточно ли
он любил ее, пока на это было время? Он думал и о том, что он сделал или
не сделал, чтобы они все попали в такую ситуацию.
Это были не те секреты, в которые он мог позволить себе посвящать
Черневога. Он не решился бы обсуждать их даже с Сашей. И теперь у него не
было никакой уверенности, что посетившие его сомнения в таких сокровенных
делах, исходят из его собственного сердца, а не вызваны усилиями
Черневога.
Оказывается, она ждала ребенка?
Все, что он мог испытывать при этой мысли, был страх.
- Ты прав, - сказал Черневог. - Ты абсолютно прав. Я не мог даже
предположить, как это могло случиться, но теперь я понял... Ты полностью
уверен, что это не сашин ребенок?
Теперь темная пустота целиком обволокла его сердце. Он и на самом
деле полагал, что это возможно, он на самом деле допускал это, и в один из
мрачных моментов своей жизни со страхом понял, что не был бы ни удивлен,
ни расстроен этим обстоятельством, а скорее просто затаил бы обиду. Он
должен был бы понять это, учитывая, что мальчик рос, превращаясь в
молодого красивого мужчину, а Ивешка частенько ссорилась со своим мужем,
который явно не был (и все жители Воджвода были бы согласны с мнением Ильи
Ууламетса) ей ровней.
А Черневог продолжал:
- И если этот ребенок его...
Черневог заставлял его что-то понять, и все это только пугало его.
Черневог сказал очень осторожно:
- Если это так, Петр Ильич, то есть вполне объяснимая причина тому,
что он избегает нас.
- Это не так, черт побери, ты просто не знаешь его!
- Если же это так, то никто из нас не захочет, чтобы этот ребенок
вырос. Вот в чем заключается правда, Петр Ильич. Очень часто я, само собой
разумеется, просто врал, но на этот раз я говорю сущую правду. Я убил
Ивешку потому, что сам оказался в ловушке, потому что если не я, то тогда
она убила бы меня.
- Ивешка никогда никого не убивала... за всю свою жизнь, - начал было
говорить он, как последний дурак. Ведь это была та самая Ивешка, которая
спасала полевых мышей. Когда же она была мертва, она убивала, Бог тому
свидетель.
- Меня послала ее мать, - продолжал Черневог. - Такой ребенок, как
она, имевший наследственность с обеих сторон, мог стать... очень сильным,
со временем. Драга хотела, чтобы она умерла, после того, как не смогла
забрать ее у отца. Драга пыталась убить ее еще вскоре после рождения. Я
пытался удержать ее сердце, я пытался оградить ее от влияния отца, и ты
знаешь, что случилось потом. И вот теперь мы здесь, в поисках ее, а она
вынашивает ребенка, который, я чертовски надеюсь на это, все-таки твой.
- Но почему? - воскликнул Петр. - Чем может быть опасен ребенок?
Но тут он вспомнил о том, что говорил Саша: "Мать Ивешки была
колдунья, ее отец тоже колдун, и она наследовала этот дар с обеих
сторон..."
Саша говорил, что даже Черневог опасался ее...
Но сейчас он оставил вопрос Петра без ответа. Вместо этого Черневог
хотел, чтобы Петр поскорее садился на лошадь, Черневог хотел, чтобы они
отправлялись без лишних споров и промедлений. Петр закинул поводья на шею
Волка и с болью подумал о том, что если Черневог лгал, то Петр был просто
не состоянии проследить весь лабиринт движения его мыслей. Если Черневог
лгал, эта ложь пугала Петра тем, что в конечном счете он и сам пропадет,
как та сова, до которой Черневогу, по сути, не было никакого дела. Бог
знает, чем все это кончится, если Ивешка на самом деле намеревалась
бороться с Черневогом, а он так и оставался с ним с тех самых пор, как
Саша бросил его, и теперь надеялся лишь на божью милость.
Он помог Черневогу устроиться сзади себя, и тут же почувствовал,
словно лишился желудка, как только тот положил руку ему на плечо,
используя его в качестве опоры: Петр так съехал набок, что даже Волк был
вынужден качнуться и переставить ноги. Не сдержавшись, Петр сказал сквозь
зубы:
- Сделай милость, отодвинься назад, убери руки и не посылай ко мне
своих желаний.
- Все, в чем я нуждаюсь, это всего лишь твоя помощь.
- Черт побери, прекрати это! - закричал он, выравнивая дыханье, и
напомнил самому себе о том, как он был вынужден в первый раз учить Сашу
умению постоять за себя.
Он ощутил боль точно так же, как тогда, когда меч старика-боярина
прошел сквозь него: в первый момент был только шок, и вид укорачивающегося
клинка, исчезавшего в его собственном теле. Он не мог даже сообразить, что
именно ударило его этой ночью, но чувствовал себя точно так же. Когда он
получил тот удар, то боль появилась значительно позже, чем меч вошел в
него. Возможно, так вышло потому, что он был обычным человеком, таким же
бесчувственным, как пустая порода. Он похлопал Волка по шее, и сказал,
когда тот тронулся с места:
- Извини, приятель.
И тут до него вновь дошел голос Черневога:
- Уверяю тебя, что с лошадью ничего не случиться. Я не причиню ей
никакого вреда.
- А что ты скажешь насчет моей жены? - спросил Петр сквозь зубы. - И
что ты скажешь по поводу Саши, черт побери?
Черневог ответил так же коротко:
- Все дело только во времени. Все, черт возьми, заключается только в
нем!
Итак, Волк и все остальное, с чем бы не имел дело Черневог, все было
подвластно ему.
Самому же себе Черневог сказал, что... волшебство все еще
сопротивлялось ему.
25
"Позабудь про все желания, дорогая", - пыталась внушить ей Драга, "и
не пытайся что-либо желать...
Что бы ты ни делала, радость моя, старайся быть подальновидней, не
принимай ни одного решения, пока не поймешь, каковы его настоящие границы.
Отгони прочь случайные мысли, отгони прочь все лишнее. Это будет
самым простым желанием, которое ты хоть когда-нибудь посылала. Оно должно
быть простейшим".
- Иначе не будет будущего, дорогая. Ничего не будет, если ты будешь
вот так сидеть до бесконечности.
Ивешка продолжала сидеть, опустив подбородок на поднятые колени, с
отчаянием глядя в огонь, который Драга обычно оставляла на всю ночь.
Не желай ничего, пока не обретешь уверенность.
Но папа говорил... и эта мысль продолжала кружиться в ее голове. Папа
говорил: "Только последний дурак может пожелать волшебства больше, чем ему
было отпущено от рожденья..."
Папа был с ней на лодке, она искренне верила, что это был именно он,
а не оборотень. Она думала и думала об этом, пока не запуталась в
сомнениях. Папа не смог удержать ее от посещения этого места, папа умер, и
его присутствие в этом мире было очень условным, но он все время ее
путешествия оставался с ней и, изменившись после смерти, стал вновь тем
самым человеком, которого она помнила в своем раннем детстве, все так же
