свет, и о призраках, подобным тому, которого они собирались отыскать
здесь.
Это еще ничего не означает, что старик появлялся ненадолго.
Что-то холодное задело его по лицу и тут же унеслось прочь.
Черневог продолжал упорствовать. Он не был согласен с тем, чтобы
привлечь к этому Ууламетса. Нет и нет. Сашины доводы не имели для него
никакого смысла: старик не потерпит присутствия Черневога.
Саша подумал, что тот просто боится, а может быть и подслушивает его
мысли. Во всяком случае, тот бросил на Сашу обиженный взгляд. Но ведь это
было правдой, именно страх охватил Черневога при упоминании Ууламетса, так
же как страх охватывал Сашу от предложений Черневога:
"Освободись от своего сердца. Послушай меня, ведь позже ты сможешь
вернуть его. Ради Бога, не думай, что это безвозвратная потеря... вот,
взгляни на меня. Волшебство и сердце... они не могут быть рядом. Ты не
сможешь ничего поделать с ней, пока не разрешишь этот вопрос!"
Саша подумал, испуганно прислушиваясь к недальним раскатам грома, о
том, что говорил учитель Ууламетс: "Никогда не пытайся причинить вред
своими желаниями..."
- Господи, - на этот раз в полный голос воскликнул Черневог, - тебе
не следует слушаться этого старого дурака. Колдовство не поможет нам,
малый, не поможет, и оно не может защитить твоего друга...
"Прекрати", - тут же пожелал в его сторону Саша, испугавшись, что их
разговор может услышать Петр: он прекрасно понимал, о чем еще думал
Черневог. О том, что колдовство не сможет преодолеть все то, что случилось
с Ивешкой.
"И как долго ты собираешься не говорить ему об этом?" - спросил
Черневог, направляя эту же мысль и Петру. "Не забывай, приятель, что у
него находится мое сердце, а я знаю всю правду. Мне не известно, что может
произойти, ведь до сих пор я имел дело только с Совой, а она ничего не
понимала в происходящем".
Это означало, что Черневог не доволен тем, что Саша поддерживал
благодушное настроение Петра. Поэтому он возразил ему: "Ведь для него не
будет ничего хорошего в том, что он потеряет меня? Сам ты никого и ничего
не любишь, и никогда не любил. И поэтому ты не понимаешь, как сильно это
ранит".
"...И слава Богу, что не знаю", - воскликнул Черневог. "Ты тоже не
должен знать. Послушайся меня, Саша Васильевич!"
"Нет!"
На мгновенье ему показалось, что он не может дышать. Он почувствовал,
что выходит из себя, погружаясь в охвативший его гнев. Но Саша пожелал:
нет, никаких ссор, и Черневог так же сильно пожелал им обоим оставаться
спокойными, добавив при этом:
"Проклятый упрямец! Ты хочешь нас всех погубить! Замолчи!"
По крайней мере они выяснили, с кем сейчас объединилась Ивешка: это
можно было учуять на расстоянии, это можно было легко распознать. Черневог
сказал, вспоминая свои ощущения о ее присутствии:
"Это волки, и их гораздо больше двадцати. Это волки, направляемые
Драгой". Черневог припомнил очень отчетливо этих созданий, каждое из
которых имело свое собственное имя и было очень сообразительным, намного
сообразительней, чем они...
"Одно лишь плохо", - заметил Черневог, неожиданно вздрогнув, "это
существо думает, хотя всю их массу в общем нельзя считать сколько-нибудь
разумной. И если поместить в них свое сердце... один Бог знает... ведь
Ивешка никогда не принимала собственных решений. Я боюсь, что она нашла
среди них какое-нибудь созданье, которое могло устраивать ее".
Саша почувствовал злость и потребность защитить Ивешку. Но, при всем
том, это было правдой.
А Черневог продолжал развивать все ту же мысль. Он начал без
остановки: "Послушай меня, приятель. Если Драга жива в некоем физическом
обличье, ее сила ничто по сравнению с той, которую она может получить
через Ивешку. Я уверяю тебя, что простое колдовство не сможет остановить
ее. Клянусь тебе, что не сможет. Ты просто вынужден прибегнуть к
волшебству, а ты бежишь от него. Разве можно лишь одним умом справиться
этим? Разве может естество помочь в этом? Неужели ты так чертовски, так по
глупому слеп, что готов сражаться с этим голыми руками?"
На что Саша сказал, возвращаясь вновь к месту их разногласий: "А
теперь послушай меня. Окажи мне свою помощь..."
Черневог же заметил, несмотря на уязвленное самолюбие:
"Ты хочешь получить от меня выгоду? Парень, ты чего-то не расслышал!
Если ты хочешь, чтобы твой друг остался живым и свободным... то на это
есть цена, и это не я прошу о помощи, и не я, находясь в полной
безнадежности, собираюсь вытаскивать глупую девчонку из ее собственных
затруднений!"
Саша взглянул на него и скрипнул зубами.
"...Нет, это ты безнадежно пытаешься получить мою помощь, Кави
Черневог, потому что Ивешка имеет все причины добраться до тебя. Драга уже
пыталась однажды заполучить тебя, и теперь она хочет вернуть тебя назад. И
если я погибну, Кави Черневог, если мы погибнем, то по крайней мере,
сейчас мне не безразличны люди, о которых я забочусь, и мне не хочется их
гибели..."
"Нет", - тут же возразил ему Черневог, - "...разумеется, нет! Тебе
наплевать, что твой друг будет принадлежать ей, такой, каковой она стала
сейчас, будет принадлежать до тех пор, пока она сможет сохранять его
живым, что равносильно тому, сколько она сможет удерживать его от рук
Драги, которая, между нами говоря, не будет тянуть с этим! Если ты
думаешь, что эта любящая, слегка сумасшедшая жена - сущий дьявол, то Бог
тебе в помощь, когда встретишься с ее матерью. Я - это не самый худший
твой выбор, а у тебя их всего только два".
Петр сделал очередной глоток, а Волк и Хозяюшка тем временем начали
понемногу беспокоиться. Приближающаяся гроза расстраивала их. Слава Богу,
что для беспокойства не было других причин. Петр заранее привязал их. Он
не надеялся, что сейчас сашино внимание будет обращено на мелочи, и больше
всего на свете хотел, чтобы наконец-то появился Малыш. Он не стал бы
возражать даже против Ууламетса. Хотя он и не думал, что холодное
прикосновение, время от времени беспокоившее его, имеет какое-то отношение
к старику, если только это не был тот самый проклятый ворон. Иначе что бы
еще могло летать вокруг него, вызывая подобные ощущения. И по мере того,
как падавший с небосклона свет становился все слабее и слабее, а
человеческий глаз все меньше и меньше отвлекался на исчезавшие в сумраке
мелкие детали, оставляя разум в покое, он наконец-то разглядел очертания
широко раскинутых крыльев...
Теперь он чувствовал почти постоянное, доходившее до него прямо со
стороны костра, волнение Черневога, мгновенно отражавшееся на его сердце.
Он чувствовал, что там происходила ссора, и весьма опасная.
Во время обратной дороги сюда Саша очень мало рассказывал ему: он
лишь упомянул про водяного, да про сломанный поручень на лодке. Он сказал
несколько слов об Ууламетсе, о том, как старик листал страницы книги, и о
своей уверенности в том, что старик действительно сделал все что мог...
Саша убеждал его, что старик ни в чем не походил на Ивешку. "Я не
знаю", - сказал ему Саша, "мог ли старик сделать то, что делала она. Я не
уверен, что он смог бы. Ведь он всегда защищал этот лес. А то, что делала
она, только выводило его из душевного равновесия. И я не думаю, что он
смог бы заставить себя делать это, окажись на ее месте".
И еще Саша сказал ему: "И я не думаю, что старик так держался за свою
жизнь, как она. Я думаю, что недостаточно лишь поверить в собственную
смерть, это условие реализует лишь призраков. То, из чего возникает
русалка, является, я думаю, предметом, недоступным после пятнадцати или
шестнадцати лет..."
"Как тот кувшин", - сказал он, - "делая, может быть, не совсем
удачное сравнение".
"Нет, если быть точным, именно как кувшин", - поправился он. После
этого они некоторое время молчали.
После паузы он заговорил снова: "Я думаю, что после смерти Ууламетс
обнаружил такое множество сомнений, так много, что он перестал думать так,
как прежде..."
И после следующей: "Все, что я хотел бы сказать Черневогу, не
развеселит его. Он просто был обманут, если только не врал нам все время".
Петр спросил его тогда, расстроенный всем этим разговором: "Врал нам
насчет Драги? Он бы не должен. Если бы он был с ней заодно, он бы давно
передал нас ей. Он мог сделать это той самой ночью, в сгоревшем доме..."
"Не обязательно", - возразил Саша, и продолжил: "Я сильнее, чем это
может показаться. Я знаю себе цену".
Но так или иначе, в тот момент это не утешило Петра. "Ты хочешь
сказать, что так же силен, как и он?" - спросил Петр.
И тогда Саша сказал ему очень мягким и очень слабым голосом: "То, что
происходит с Черневогом, имеет своим корнем сомнения. То, что происходит
со мной - уверенность. Я знаю вполне определенные вещи, и я знаю, чего
именно я хочу. Вот почему я не откажусь от своего сердца, вот почему я не
могу расстаться с ним. Вот чего именно захочет он, и чего никогда не
сделаю я".
И тогда Петр спросил, очень осторожно, опасаясь, что Черневог может
подслушивать: "Можешь ли ты захотеть, чтобы я был свободен?"
И Саша ответил ему так же осторожно: "Я не могу решиться на это. Ты
находишься под его защитой. А это весьма нешуточное дело".
Это очень расстроило Петра. И он до сих пор не мог прийти в себя.
"Черт побери? Так, значит, у меня нет выхода?" - подумал он. Он не
собирался жить вместе с этим. Он не собирался позволять, чтобы Змей всякий
раз укладывал его спать, когда ему было удобно. И что подумает Ивешка,
когда встретиться со мной? Ведь все, до чего она дотронется, будет лишь
всего-навсего Кави Черневог... Может быть, она уже так и думает, может
быть, она думает, что мы уже на его стороне, что мы уже всего-навсего лишь
его созданья...
А разве не так? Разве не так все складывается сейчас? Мы сражаемся на
его стороне, мы поддерживаем его жизнь, мы в точности следуем всем его
желаниям, и Ивешка сейчас такой же наш враг, как и Драга.
Ведь мне не следовало ехать на поиски Саши. Я должен был бы оказать
сопротивление на этот раз. Черневог использовал меня именно так, как
когда-то предупреждал. Саша сейчас уселся играть с ним в эту проклятую
игру, и в любой момент Змей готов подменить кости, я просто уверен в этом.
Я хорошо изучил его скользкое сердце. Он не с нами... он не то, чем
прикидывается, и он знает лишь одно: как подчинить нас себе, ему просто
нужна компания и ему нужны мы...
Боже мой, ему нужна компания, он хочет держать нас с Сашей при себе,
обоих вместе, а это означает, черт побери, владеть нами, вплоть до нашего
последнего дыхания... Но только все-таки он не Саша, он не тот
добросердечный конюх из "Петушка".
Он вновь почувствовал на своем лице прикосновение холодных крыльев.
На этот раз он отчетливо смог разглядеть крылатую тень, уносившуюся прочь
от него: у нее были широкие, очень широкие светлые крылья...
Сова, догадался он.
А сзади костра он разглядел темную тень со светящимися глазами, за
которой последовали сменяющие друг друга картины.
Сначала это были оскалившиеся волки...
Среди них он смог разглядеть лицо Ивешки, холодное и спокойное...
Он тут же выхватил меч и вскочил на ноги, в то время как лошади
захрапели и начали дергать свою привязь.
И вновь появилось лицо. Теперь это было лицо Драги...
Он почувствовал как сердце рванулось с такой силой, что он едва не
задохнулся.
- Петр! - услышал он сашин крик, как далекий и слабый голос. Он
перевел дыханье и услышал многоголосый вихрь, закруживший его, зовущий
