надеюсь, что он останется при этом жив. Я действительно хочу этого, потому
что мне интересно знать, с чем именно он столкнулся. Не может быть и речи
о том, что мы должны пытаться оказать какую-то помощь твоей жене, не
говоря уже о том, чтобы пожертвовать чем-то.
- Иди ты к черту, - сказал Петр. Он отказывался верить, что Саша мог
сказать что-то подобное, даже если в нем и содержалась хоть какая-то
логика, даже если бы это выглядело так, будто Саша и на самом деле
отправился помогать Ивешке, оставив своего друга в полном неведении об
этом, даже в этом случае не было никаких причин верить Черневогу
настолько, чтобы сообщать ему о своих намерениях.
Разумеется, Черневог старался использовать его, чтобы отыскать Сашу,
как раз это самое он только что и сделал. Черневог постоянно врал ему, и
Петр только молил Бога, что он не причинил Саше большей беды, чем та, в
которой он уже оказался.
- Едва ли это возможно, - заметил Черневог. - Но беда исходит не от
меня. Она исходит даже не от твоей жены, если это хоть как-то успокоит и
облегчит тебя.
Петр почувствовал значительное облегчение и покой от того, что он
только что услышал. Он ненавидел Черневога за то, что тот сказал ему это,
он думал только о том, как снести ему голову, если для этого он мог бы
двинуть хотя бы пальцем.
Черневог же сказал:
- Сова не умела сожалеть о чем-либо. Она никогда не понимала моего
нежного отношения к ней, а любила только мышей.
Это странное ощущение пришло к нему совершенно неожиданно, пока он
читал. Он даже не почувствовал никакого предупреждения и не проявил
настороженности. Просто он вдруг ощутил присутствие Петра... Саша, не
моргнув глазом, тут же подумал о том, что без помощи волшебства Петр
никогда бы не смог привлечь его внимания, а волшебство никак не могло
участвовать здесь без посторонней помощи.
Это означало, если он мог хоть как-то предвидеть события, что это
Черневог интересуется им.
Он оперся локтями на книгу, раздумывая над тем, что он успел раскрыть
Черневогу слишком много всего, что прочитал, и особенно ту часть, где
говорилось о ребенке. Он подумал об этой новости так, будто рассуждал с
Петром, и не задумывался над тем, что все могло быть иначе. Оказалось, что
все это время он беседовал с Черневогом, и теперь спрашивал самого себя,
что же все-таки он сделал и на какие соглашения мог теперь пойти.
"Если ты хочешь заключить сделку", - сказал ему Черневог, - "то
прежде всего пытайся не принимать то, что может предложить водяной: он
большой мастер лишь подсылать оборотней, но есть вещи более серьезные и
недоступные для него".
"Они не будут попусту тратить время", - продолжал Черневог, - "а
просто проглотят его, чтобы добраться до тебя. И если ты собираешься
прибегнуть к волшебству, мой молодой друг, то отбрось всякую скромность и
имей дело только с реальной силой... например, со мной".
После этого Черневог добавил слишком самодовольно и слишком лукаво,
так, что можно было бы увидеть его улыбку: "В конце концов, если ты
думаешь, что я сукин сын, то что же ты скажешь о моих соперниках?"
"Присоединяйся ко мне, или присоединяйся к тем, кто против меня,
только помни, что у нас с тобой есть по крайней мере один общий интерес.
Разве ты не хочешь, чтобы Петр освободился от меня? Я непременно хотел бы
обсудить с тобой и это".
И он ответил ему, возможно достаточно глупо: "Помоги мне, но только
на расстоянии. Я еще не готов, чтобы вступать в соглашение с кем бы то ни
было. Береги Петра, слышишь? И не позволяй ему отправиться следом за
мной".
Он говорил так, зная без всяких сомнений, что Петр при первой же
возможности бросился бы к Ивешке. Он и сам точно так же переживал за нее и
беспокоился о ней...
"Не связывайся с Гвиуром", - продолжал Черневог. "Он на самом деле не
мой хозяин. Он, скорее всего, работает сам на себя. Я имел с ним дело лишь
один раз, и вполне естественно, что у него был при этом свой интерес, но
как далеко этот его интерес распространяется и может ли он включать
кого-то еще... Прими от меня урок, юный друг: никогда не проси помощи у
прислуги".
Вдруг Саша почувствовал, как что-то прикоснулось к его плечу. Он
повернулся и с бьющимся сердцем вгляделся в темноту. Он очень испугался,
решив, что это мог быть призрак Ууламетса, подслушивающий в темноте его
мысли.
Господи, ведь старик ненавидел Черневога. И более того, он ненавидел
и Петра, с которым постоянно враждовал.
Холод пронзил его словно зимняя метель, а память словно разлетелась
на отдельные части, которые закружились перед ним как мозаика, вызывая то
воспоминания о доме, то о молниях, то он вдруг видел перед собой водяного,
то кучу грязных костей и лужу, покрытую сорной травой, сквозь которую
проступала лишь тьма, бесконечно глубокая тьма, где лишь безумными
голосами звучало эхо. Он почувствовал, как его колени стукнулись о палубу,
а стены кладовки ускользают из-под его рук. Он ощущал себя на лодке,
плавающей то взад то вперед поперек реки, а вокруг было множество
странствующих людей, среди которых он норовил затеряться и сбежать от
того, что преследовало его на реке...
Было слишком много обрывочных воспоминаний, которые теснили друг
друга, пронзительно взывая к его вниманию. Но он хотел лишь найти себя,
только себя, и поэтому сел, подобрав под себя ноги и зажав руками уши,
ухватился за то, что все еще было Сашей Мисаровым, едва-едва осознающим,
откуда и куда он попал, а самое главное, почему.
Через некоторое время, когда напряжение обрушившегося на него потока
раздробленных воспоминаний спало, он подумал, что... Черневог был прав,
когда говорил, что сделка должна заключаться лишь с тем, кто владеет
настоящей силой, имея в виду себя.
Но он хотел выйти из этого состояния. Он хотел, чтобы призрак,
посетивший его, разложил все куски его воспоминаний в нужном порядке, так,
как он запомнил их: дом Маленки, Драга, дом у реки...
Но завывающий вихрь, круживший возле него, мгновенно нарушал этот
порядок, с яростью разбрасывая все кусочки в разные стороны, вызывая у
него лишь новые приступы страха... И он закричал, прямо в этот нестихавший
ветер:
- Учитель Ууламетс, у меня и на самом деле нет выхода: вы не хотите
помочь мне, и черт возьми, что же я должен делать?
Он почувствовал, как если бы вдруг Ууламетс схватил его и сильно
ударил в лицо, а затем повторял и повторял свои удары. Саша почувствовал
холод и подступавшую с каждым ударом слабость.
Это было воровство: Саша знал, что делал Ууламетс. Он делал тот же
самый грабеж, которым Саша занимался в лесу, вытягивая силы у деревьев,
тот же, которым занималась русалка, вытягивая жизнь из своих жертв. Он
пожелал, чтобы это прекратилось, но почувствовал лишь, как холод проникает
все глубже и глубже, пока его челюсти не сомкнулись, зубы начали стучать,
а пламя светильника отбрасывало на палубу дико мечущиеся под завывавшим
ветром тени.
- Нет, - бормотал он, - учитель Ууламетс, остановите... остановите
это!
Раскрытая книга упала ему на колени, ее страницы переворачивались под
порывами ветра.
Он хотел, чтобы Саша взглянул на них. Саша едва удерживал ее в
ослабевших руках, изо всех сил прижимая к коленям и судорожно наклоняя к
свету. Ветер перевернул очередную страницу, и трепещущее пламя рассыпало
вокруг легкие быстрые тени.
И тогда Саша прочитал: "Я не вполне уверена, что приняла нужное
решение, но вокруг постоянно что-то происходит ужасное. Мне все время
снится вода. Я все время вижу воду и чувствую, что меня кто-то зовет.
Кто-то хочет меня. По крайней мере, сейчас я спокойна за Петра, который
пока находится в безопасности. Но время, когда беда коснется его, так
близко, что для меня остается единственный выход: я должна пойти и
остановить это сама..."
Холод становился невыносимым. Страницы книги выскальзывали из его
рук, а тем временем ветер потихоньку замирал. Он уже едва удерживал книгу
замерзающими пальцами, и первое слово, на котором в этот момент
остановились его глаза было:
"Драга".
24
Волк, должно быть, был изможден до крайности и еле передвигал ногами,
проделав такой путь с двумя седоками на спине через это проклятое болото.
Так думал Петр, коль скоро он вообще мог думать, но Волк, однако, не
показывал даже признаков усталости, и эта совершенно неестественная
выносливость начинала пугать Петра. Он делал попытки, черт побери, он
действительно делал попытки шевелиться, хотя бы только затем, чтобы
доставить лишнее беспокойство Черневогу, но всякий раз, как только он
начинал двигаться, то тут же засыпал в его объятиях. А Волк тем временем
продолжал свой путь и, насколько знал Петр, лишь медленно убивал этим сам
себя. Но это очень мало заботило Черневога.
Все-таки в конце концов он сказал:
- Нет, нет, я не причиню ему никакого вреда, ни ему, ни кому другому
из нас: это действуют самые черные заклинания, которыми воспользовался бы
старый Ууламетс, или волшебство, в данном случае разницы нет.
- Но лошадь не может идти бесконечно! - едва не закричал Петр.
- Пока я буду желать этого, она сможет, и, обещаю тебе, что с ней не
произойдет ничего страшного.
Он раздумывал над этим некоторое время, пытаясь преодолеть туман,
обволакивающий его мысли, но они разбегались, ненадолго останавливаясь на
разном: то он беспокоился о том, куда они направлялись и где именно сейчас
был Саша, и о том, действительно ли, Саша и Хозяюшка все еще оставались
впереди них...
- Ведь они нужны и мне тоже, - сказал Черневог. - Вспомнил?
Но он сейчас не помнил ничего. Он только думал о том, что это могло
быть очередной проклятой ловушкой. Он вновь чувствовал себя за игральным
столом.
- Все, что от него требуется, - продолжал Черневог, - это быть
благоразумным и честно поступать со мной. Запомни это и ты.
А Петр тем временем пытался думать, ощущая полную путаницу в голове:
"Как это возможно: иметь все, что ты хочешь, тут же, по первому желанию?
Так жестоко обходиться с Сашей, с Ивешкой... и Бог свидетель, как
несчастны и мы с Волком в эту минуту".
Он чувствовал, что силы вновь оставляют его, чувствовал резкое
головокружение, и, казалось, вот-вот упадет.
- Нет, - слабым голосом произнес он, сопротивляясь этому, но
облегчение, однако, не приходило.
Возможно, он заснул, а возможно это было сразу после того, как Волк
остановился, и Черневог сказал, подталкивая его:
- Теперь ты можешь слезть вниз.
Сквозь деревья виднелось что-то большое и белое. Его глаза не сразу
восприняли это, пока он не понял, что это был болтавшийся на ветру
лодочный парус.
Черневог хотел, чтобы он разведал, что было на лодке. Петру не нужно
было дожидаться этого приказа. Он быстро перебросил ногу через шею коня и
спрыгнул на землю, которая была достаточно сухой и твердой, бросил
свободно болтающиеся поводья, полагая, что Черневог все равно взял бы их,
даже если бы Петр и не слезал с лошади. Петр сам был готов подняться на
борт старой лодки в надежде... на избавленье, если Саша все еще был там и
думал о нем. Но в то же время он и опасался Бог знает какого поджидавшего
его ужасного открытия. Но об этом сейчас он старался не думать.
А Черневог продолжал, не торопясь покидать лошадь:
- Парень очень увертлив, если не сказать больше. Его чертовски трудно
проследить, и я не думаю, что он все еще будет здесь. Лови!
Черневог бросил ему меч. Петр поймал его, к удивлению, прямо за
