тень. Толпа все растет. Настроение приподнятое,
торжественное. Не понимаю, отчего шофер так сердится, что
мотор заглох.
К сожалению, через час толпа расходится: старики
отправляются брюзжать в трактир, молодые люди - раз уж
собрались! - идут играть в кегли, а Франтишеки разлетаются
во все стороны, как воробьи. Только две женщины стоят и
болтают у колодца, как стояли час тому назад, а может, и
сотки лет...
И вот славная машина, сделав все от нее зависящее, чтобы
развлечь городишко, начинает погромыхивать, обнаруживая
готовность ехать дальше. Последний Франтишек, с выбившейся
сзади рубашкой, бежит за ней, крича:
- Щислив-о-о-о-о!
Но чудесней всего, когда славная машина остановится ночью
где-нибудь в поле или в лесу и - ни с места, и вы по очереди
то толкаете ее, то любуетесь на дивные звезды: это
мгновение, когда вам становится доступна вся красота
мироздания.
Уверяю вас: никогда ни одно путешествие верхом или в
наемном экипаже, пешком или в паланкине не могло и не может
сравниться в смысле романтичности и обилия приключений с
автомобильной поездкой. Надо только, чтоб была славная
машина.
1925
Карел Чапек. О пяти хлебах
Перевод Н. Аросевой
Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
...Что я против Него имею? Я вам скажу прямо, сосед:
против Его учения я не имею ничего. Нет. Как-то слушал я
Его проповедь и, знаете, чуть не стал Его учеником.
Вернулся я тогда домой и говорю двоюродному брату,
седельщику: надо бы тебе Его послушать; Он, знаешь ли,
по-своему пророк. Красиво говорит, что верно, то верно; так
за душу и берет. У меня тогда в глазах слезы стояли, и
больше всего мне хотелось закрыть свою лавочку и идти за
Ним, чтобы никогда уже не терять из виду. "Раздай все, что
имеешь, - говорил Он, - и следуй за мной. Люби ближнего
своего, помогай бедным и прощай тем, кто тебя обидел", и все
такое прочее. Я простой хлебопек, но когда я слушал Его,
то, скажу вам, родилась во мне удивительная радость и боль,
- не знаю, как это объяснить: тяжесть такая, что хоть
опускайся на колени и плачь, - и при этом так чудно и легко,
словно все с меня спадает, понимаете, все заботы, вся злоба.
Я тогда так и сказал двоюродному брату - эх, ты, лопух, хоть
бы постыдился, все сквернословишь, все считаешь, кто и
сколько тебе должен, и сколько тебе надо платить: десятину,
налоги, проценты; роздал бы ты лучше бедным все свое добро,
бросил бы жену, детей, да и пошел бы за Ним...
А за то, что Он исцеляет недужных и безумных, за это я
тоже Его не упрекну. Правда, какая-то странная и
неестественная сила у Него; но ведь всем известно, что наши
лекари - шарлатаны, да и римские ничуть не лучше наших;
денежки брать, это они умеют, а позовите их к умирающему -
только плечами пожмут да скажут, что надо было звать раньше.
Раньше! Моя покойница жена два года страдала кровотечением;
уж я водил-водил ее по докторам; вы и представить себе не
можете, сколько денег выбросил, а так никто и не помог. Вот
если б Он тогда ходил по городам, пал бы я перед Ним на
колени и сказал бы: Господи, исцели эту женщину! И она
дотронулась бы до Его одежды - и поправилась бы. Бедняжка
такого натерпелась, что и не расскажешь... Нет, это хорошо,
что Он исцеляет больных. Ну, конечно, лекаришки шумят,
обман, мол, это и мошенничество, надо бы запретить Ему и все
такое прочее; да что вы хотите, тут столкнулись разные
интересы. Кто хочет помогать людям и спасать мир, тот
всегда натыкается на чей-нибудь интерес; на всех не угодишь,
без этого не обходится. Вот я и говорю - пусть себе
исцеляет, пусть даже воскрешает мертвых, но то, что Он
сделал с пятью хлебами - это уж нехорошо. Как хлебопек,
скажу вам - большая это была несправедливость по отношению к
хлебопекам.
Вы не слыхали об этих пяти хлебах? Странно; все
хлебопеки из себя выходят от этой истории. А было, говорят,
так: пришла к Нему большая толпа в пустынное место, и Он
исцелял больных. А как подошло к вечеру, приблизились к
нему ученики Его, говоря: "Пусто место сие, и время
позднее. Отпусти людей, пусть вернутся в города свои, купят
себе пищи". Он тогда им и говорит: "Им нет нужды уходить,
дайте вы им есть". А они Ему: "Нет у нас здесь ничего,
кроме пяти хлебов и двух рыб". Тогда Он сказал: "Принесите
же мне сюда". И, велев людям сесть на траву и взяв те пять
хлебов и две рыбы, взглянул на небо, благословил их и,
отламывая, стал давать хлеб ученикам, а они - людям. И ели
все и насытились. И собрали после этого крошек - двенадцать
корзин полных. А тех, которые ели, было около пяти тысяч
мужей, не считая детей и женщин.
Согласитесь, сосед, ни одному хлебопеку не придется
этакое по вкусу, да и с какой стати? Если это войдет в
привычку, чтобы каждый мог насытить пять тысяч людей пятью
хлебами и двумя рыбками - тогда хлебопекам по миру идти, что
ли? Ну, рыбы - ладно; сами по себе в воде водятся, и их
может ловить всякий сколько захочет. А хлебопек должен по
дорогой цене муку покупать и дрова, нанимать помощника и
платить ему; надо содержать лавку, надо платить налоги и
мало ли что еще, так что в конце концов он рад бывает, если
останется хоть какой-нибудь грош на жизнь, лишь бы не
побираться. А Этот - Этот только взглянет на небо, и уже у
Него достаточно хлеба, чтобы накормить пять или сколько там
тысяч человек! Мука Ему ничего не стоит, и дрова не надо
невесть откуда возить, и никаких расходов, никаких трудов -
конечно, эдак можно и задаром хлеб раздавать, правда? И Он
не смотрит, что из-за этого окрестные хлебопеки теряют
честно заработанные деньги! Нет, скажу я вам, это -
неравная конкуренция, и надо бы это запретить Пусть тогда
платит налоги, как мы, если вздумал заниматься
хлебопечением! На нас уже наседают люди, говорят: как же
так, экие безбожные деньги вы просите за паршивый хлебец!
Даром надо хлеб раздавать, как Он, да какой еще хлебушек-то
у Него - белый, пышный, ароматный, пальчики оближешь! Нам
уже пришлось снизить цены на булочные изделия; честное
слово, продаем ниже себестоимости, лишь бы не закрывать
торговли; но до чего мы этак докатимся - вот над чем ломают
себе голову хлебопеки! А в другом месте, говорят, Он
насытил четыре тысячи мужей, не считая детей и женщин, семью
хлебами и несколькими рыбами, но там собрали только четыре
корзины крошек; верно, и у Него хуже дело пошло, но нас,
хлебопеков, Он разорит начисто. И я говорю вам: это Он
делает только из вражды к нам, хлебопекам. Рыбные торговцы
тоже кричат, - ну, эти уж и не знают, что запрашивать за
свою рыбу; рыбная ловля далеко не столь почетное ремесло,
как хлебопечение.
Послушайте, сосед: я старый человек и одинок на этом
свете; нет у меня ни жены, ни детей, много ли мне нужно.
Вот на днях только предлагал я своему помощнику - пусть
берет мою пекарню себе на шею. Так что тут дело не в
корысти; честное слово, я предпочел бы раздать свое скромное
имущество и пойти за Ним, чтобы проповедовать любовь к
ближнему и делать все то, что Он велит. Но раз я вижу, как
Он враждебно относится к нам, хлебопекам, то и скажу: "Нет,
нет! Я, как хлебопек, вижу - никакое это не спасение мира,
а просто разорение для нашего брата. Мне очень жаль, но я
этого не позволю. Никак нельзя".
Конечно, мы подали на Него жалобу Ананию и наместнику -
зачем нарушает цеховой устав и бунтует людей. Но вам самому
известно, какая волокита в этих канцеляриях. Вы меня
знаете, сосед; я человек мирный и ни с кем не ищу ссоры. Но
если Он явится в Иерусалим, я стану посреди улицы и буду
кричать: "Распните его! Распните его!"
1937
Карел Чапек. Восток
Перевод Д. Горбова
Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
Выиграли ли вы круглую сумму в лотерею, нашли ли мешок
червонцев, или уступили тайной жажде окружить свои домашние
грезы восточной роскошью, - но только вы решили купить себе
красивый персидский ковер. Такого рода операция с
персидскими коврами уже сама по себе - целое событие:
прежде всего во время покупки вы должны курить, так как это
создает какую-то восточную атмосферу; во-вторых, должны
шагать по грудам драгоценных ковров с таким видом, будто вам
в жизни ни по чему другому шагать не приходилось; должны
держаться специалистом, который каждый ковер потрогает,
пощупает с лица, с изнанки, что-то невнятно бормоча себе под
нос; дальше следует ряд особых церемоний, от специального
персидского жаргона до ожесточенного турецкого торга о цене,
когда вы доводите продавца буквально до слез, причем он
уверяет, что вынужден только из личной симпатии к вам отдать
так дешево, себе в убыток, ну просто даром. Говорю вам, тут
целый ряд острых ощущений. Но пока вы ступили только на
порог Востока. Наконец вы остановили свой выбор на самом
дешевом "казачке" и мчитесь домой, полный розовых мечтаний о
том, как он будет выглядеть перед вашей постелью. Первый
ковер... Это чем-то похоже на первую любовь.
На другой день у вашей двери раздается звонок.
Появляется очень вежливый юркий человечек; он подталкивает
перед собой молчаливого господина и уже в дверях сообщает,
что пришел к вам, как к замечательному, изумительному
знатоку персидских ковров; что привел с собой своего друга,
разъезжающего по торговым делам и вчера только вернувшегося
из этого... как его... из Константинополя - с коврами, -
которые, сударь мой, только для понимающих, что он привел
его прямо к вам, чтоб вы взглянули - о, ничего больше,
только взглянули на его товар, только испытали это
наслаждение. Тут он отворяет дверь и кричит:
- Иди сюда, Вацлав!
Входит слуга с гигантским рулоном ковров на спине. У
господина из Константинополя в самом деле эдакая персидская
физиономия, но он молчит. А юркий человечек с Вацлавом
развертывают первый ковер.
- Славная штучка, а? Вот бы вам такой... Вы
притворяетесь, будто "штучка" вам что-то не по вкусу.
- Я так и знал! - заявляет человечек торжествующе. -
Вы, сударь, исключительный знаток. Так вот вам ширазский.
Прямо для вас. Это может оценить только специалист.
Вам кажется, что этот ширазский дороговат. Тогда юркий
человечек о чем-то шепчется с молчаливым спутником
восточного вида не то по-персидски, не то по-турецки.
- Also meinetwegen (1), - буркает перс.
И юркий человечек объявляет, что его друг отдает вам этот
ковер просто так, совсем даром, только ради вас: всего за
четыре тысячи. Вы устояли против всех соблазнов: не
приняли в подарок ни ширванского, ни генчского, ни
бухарского, ни белуджистанского, не говоря уже о керманах,
циновках и всяких молитвенных; сумели уклониться на этот раз
от всего, ради чего услужливый коротыш уверял вас, что вы -
поразительный знаток и что настоящий товар лежит еще на
таможне, увидите-заплачете от восторга. После чего он
уводит перса с Вацлавом, пообещав опять прийти завтра.
Ладно
Через три часа к вам звонит господин в цилиндре. Подает
визитную карточку и представляется: такой-то и такой-то,
фабрикант, находится временно в стесненном положении, должен
платить по векселям, решил продать свою собственную
коллекцию ковров и... Вот он уже кричит на лестницу:
- Вацлав, komm her! (2)
И Вацлав несет на спине новую груду ковров. Господин в
цилиндре конфиденциально сообщает, что у него семейное
несчастье, он готов отдать эти ковры за любую цену, сколько
дадут, словом, ниже стоимости, но только знатоку,
специалисту, понимающему в коврах; например, вот этот
древний хаммадинский, вздыхает господин в цилиндре, или вот
этот сказочный моссульский. Как ни удивительно, но на всех
коврах, составляющих семейную собственность, оказываются
инвентарные номера и свежие таможенные пломбы.
Вы отклоняете домогательства опечаленного посетителя. На
