едва ли могли иметь отношение к загадочному исчезновению
Бенды.
Тем не менее, получив заверения, что "полиция сделает
все, что в ее силах", и возвращаясь домой, доктор припомнил,
что ему было известно об этой стороне жизни исчезнувшего
приятеля. Сведений оказалось немного:
1. Где-то за границей у Бенды была законная жена, о
которой он, разумеется, не заботился. 2. Бенда содержал
какую-то девушку, жившую в Голешовйце. 3. Бенда имел связь
с Гретой, женой крупного фабриканта Корбела. Эта Грета
бредила артистической карьерой, и поэтому Корбел
финансировал какие-то фильмы, в которых его жена,
разумеется, играла главную роль. В общем, было известно,
что Бенда - любовник Греты и она к нему ездит, пренебрегая
элементарной осторожностью. Но Бенда никогда не
распространялся на эту тему. К женщинам он относился то с
рыцарским благородством, то с цинизмом, от которого
Гольдберга коробило.
- Нет, - безнадежно махнул рукой доктор, - в личных делах
Бенды сам черт не разберется Что ни говори, а я голову даю
на отсечение, здесь какая то темная история. Впрочем,
теперь этим делом займется полиция.
Гольдберг, разумеется, не знал, что предпринимает полиция
и каковы ее успехи. Он лишь с возрастающей тревогой ждал
известий. Но прошел месяц, а новостей не было, и о Яне
Бенде начали уже говорить в прошедшем времени.
Как-то вечером доктор Гольдберг встретил на улице старого
актера Лебдушку. Они разговорились, и, конечно, речь зашла
о Бенде.
- Ах, какой это был актер! - вспоминал старый Лебдушка.
- Я его помню, еще когда ему было двадцать пять лет. Как он
играл Освальда (1), этот мачьчишка! Знаете, студенты-медики
ходили к нам в театр посмотреть, как выглядит человек,
разбитый параличом. А его король Лир, которого он играл
тогда в первый раз! Я даже не знаю, как он играл, потому
что все время смотрел на его руки. Они были как у
восьмидесятилетнего старика - худые, высохшие, озябшие,
жалкие... И посейчас я не понимаю, как он делал это! А
ведь и я умею гримироваться. Но того, что мог делать Бенда,
не сумеет никто! Только актер может по-настоящему оценить
его.
Доктор Гольдберг с грустным удовлетворением слушал этот
профессиональный некролог.
- Да, взыскательный был актер, - со вздохом продолжал
Лебдушка - Как он, бывало, гонял театрального портного! "Не
буду, кричит, играть короля в таких мещанских кружевах.
Дайте другие!" Терпеть не мог бутафорской халтуры. Когда он
взялся, помню, за роль Отелло, то обегал все антикварные
магазины, нашел старинный перстень той эпохи и не
расставался с ним, играя эту роль: "Я, говорит, лучше
играю, когда на мне что-то подлинное". Нет, это была не
игра, это было перевоплощение! - неуверенно произнес
Лебдушка, сомневаясь в правильности выбранных слов. - В
антрактах он бывал угрюмый, как сыч, запирался у себя в
уборной, чтобы никто не портил ему вдохновения. Он и пил
потому, что играл сплошь на нервах, - задумчиво добавил
Лебдушка. - Ну, я в кино, - сказал он, прощаясь.
- Я пойду с вами, - предложил Гольдберг, не зная, как
убить время.
В кино шел какой-то фильм о морских путешественниках, но
доктор Гольдберг почти не смотрел на экран. Чуть ли не со
слезами на глазах слушал он болтовню Лебдушки о Бенде.
- Не актер это был, а настоящий дьявол, - рассказывал
Лебдушка. - Одной жизни ему было мало, вот в чем дело. Жил
он по-свински, доктор, но на сцене это был настоящий король
или настоящий бродяга. Так величественно умел он подать
знак рукой, словно всю свою жизнь сидел на престоле и
повелевал. А ведь он сын бродячего точильщика...
Посмотрите-ка на экран: хорош потерпевший кораблекрушение!
Живет на необитаемом острове, а у самого ногти подстрижены.
Идиот этакий! А борода? Сразу видно, что приклеена. Нет,
если бы эту роль играл Бенда, он отрастил бы настоящую
бороду, а под ногтями у него была бы настоящая грязь... Что
с вами, доктор.
- Извините, - пробормотал доктор Гольдберг, быстро
вставая, - я вспомнил об одном пациенте. Спасибо за
компанию.
И он торопливо вышел из кино, повторяя про себя "Бенда
отпустил бы настоящею бороду. Он так и сделал! Как это мне
раньше не пришло в голову!"
- В полицейское управление! - крикнул он, вскакивая в
первое попавшееся такси.
Проникнув к дежурному офицеру, Гольдберг стал шумно
умолять, чтобы ему во что бы то ни стало, как можно скорее,
немедленно, сообщили, не был ли второго сентября или позднее
найден где-нибудь - все равно где! - труп неизвестного
бродяги. Против всяких ожиданий, дежурный офицер прошел
куда-то посмотреть или спросить. Сделал он это скорее от
нечего делать, чем из предупредительности или из интереса.
В ожидании доктор Гольдберг сидел, обливаясь холодным потом,
осененный страшной догадкой.
- Так вот, - сказал, вернувшись, офицер, - утром второго
сентября лесничий в Кршивопатском лесу обнаружив труп
неизвестного бродяги, лет сорока. Третьего сентября из
Лабы, близ Литомержице, извлечен неопознанный труп мужчины,
лет тридцати, пробывший в воде не меньше двух недель.
Десятого сентября в Немецком Броде обнаружен повесившийся,
личность которого не установлена. Самоубийце около
шестидесяти лет...
- Есть какие-нибудь подробности о бродяге в лесу? -
спросил Гольдберг, затаив дыхание.
- Убийство, - сказал дежурный, пристально глядя на
взволнованного доктора - Согласно рапорту полицейского
поста, череп покойного размозжен тупым орудием. Данные
вскрытия: алкоголик, смерть наступила в результате
повреждения мозга. Вот фотография, - добавил дежурный с
видом знатока. - Здорово его отделали!
На снимке Гольдберг увидел труп, сфотографированный до
пояса, одетый в лохмотья, в расстегнутое холщовой рубахе.
На месте глаз и лба было сплошное кровавое месиво. Лишь в
заросшем колючей щетиной подбородке и полуоткрытых губах
заметно было что-то человеческое Гольдберг дрожал, как в
лихорадке. Неужели это Бенда?
- Были какие-нибудь особые приметы! - с трудом спросил
он.
Офицер заглянул в бумаги.
- Гм... Рост его сто семьдесят шесть сантиметров, волосы
с сединой, гнилые зубы...
Доктор Гольдберг шумно перевел дух.
- Значит, это не он. У Бенды зубы были, как у тигра.
Это не он! Прошу извинения, что затруднил вас, но это не
может быть он. Исключено...
- Исключено! - твердил он с облегчением, возвращаясь
домой. - Может быть, Бенда жив. Может, он сейчас сидит
где-нибудь в "Олимпии" или "Черной утке"...
Ночью доктор Гольдберг совершил еще один рейд по Праге Он
обошел все кабаки и злачные места, где когда-то кутил Бенда,
заглядывал во все укромные уголки, но Бенды нигде не было.
Утром доктор вдруг побледнел, сказал себе, что он идиот, и
бросился в гараж. Вскоре он был в управе одного из
загородных районов и потребовал, чтобы разбудили начальника.
На счастье, оказалось, что тот - пациент Гольдберга: доктор
некогда собственноручно вырезал ему аппендикс и вручил на
память в баночке со спиртом. Это отнюдь не поверхностное
знакомство помогло доктору без задержки получить разрешение
на эксгумацию, и уже через два часа он, вместе с недовольным
всей этой затеей районным врачом, присутствовал при
извлечении из могилы трупа неизвестного бродяги.
- Говорю вам, коллега, - ворчал районный врач, - что им
уже интересовалась пражская полиция. Совершенно исключено,
чтобы этот опустившийся грязный бродяга мог быть Бендой.
- А вши у него были? - с любопытством осведомился доктор
Гольдберг.
- Не знаю, - был сердитый ответ. - Но разве можно
опознать его сейчас, коллега! Ведь он месяц пролежал в
земле...
Когда могила была вскрыта, Гольдбергу пришлось послать за
водкой, иначе нельзя было уговорить могильщиков вытащить и
отнести в покойницкую то невыразимо страшное, зашитое в
мешок, что лежало на дне могилы.
- Идите смотрите сами, - бросил районный врач Гольдбергу
и остался на улице, закурив крепкую сигару.
Через минуту из покойницкой, шатаясь, вышел смертельно
бледный Гольдберг.
- Пойдите посмотрите! - хрипло сказал он и пошел обратно
к телу. Указав на то место, которое когда-то было головой,
он оттянул пинцетом остатки губ, и оба врача увидели
испорченные черные зубы
- Хорошенько смотрите! - сказал Гольдберг, вводя пинцет
между зубов и снимая с них черный слой. Открылись два
безупречно крепких резца. Больше у Гольдберга не хватило
выдержки, и он, схватившись за голову, выбежал из
покойницкой.
Вскоре он вернулся, бледный и невероятно подавленный.
- Вот они - эти "гнилые зубы", - сказал он тихо. -
Черная смола, которую артисты налепляют себе на зубы, когда
играют стариков и бродяг. Этот оборванец был актером,
коллега... Великим актером! - добавил он, безнадежно
махнув рукой.
В тот же день доктор Гольдберг посетил фабриканта
Корбела, крупного мужчину с тяжелым подбородком.
- Сударь, - сказал ему доктор Гольдберг, сосредоточенно
глядя сквозь толстые стекла очков - Я пришел к вам по делу
актера Бенды...
- А! - отозвался фабрикант и заложил руки за спину. -
Значит, он нашелся?
- Отчасти. Я полагаю, вам это будет интересно хотя бы
потому, что вы хотели ставить фильм с его участием...
вернее, финансировали этот фильм.
- Какой фильм? - равнодушно спросил громадный мужчина.
- Ничего об этом не знаю.
- Я говорю о том фильме, - упрямо продолжал Гольдберг, -
в котором Бенда должен был играть бродягу... а ваша жена -
главную женскую роль. Собственно, все это делалось для
госпожи Корбеловой, - добавил он невинно.
- А вам до этого нет никакого дела! - проворчал Корбел.
- Наверное, Бенда наболтал... Пустые разговоры. Что-то в
этом роде, возможно, и предполагалось. Вам Бенда
рассказывал, да?
- Нет, ведь вы велели ему молчать. Все держалось в
полнейшей тайне. Но дело в том, что Бенда в последнюю
неделю своей жизни отращивал бороду и волосы, чтобы
выглядеть настоящим бродягой. Он был взыскателен к таким
деталям, не правда ли?
- Не знаю, - отрезал хозяин. - Что вы еще хотите
сказать?
- Так вот, фильм должны были снимать второго сентября, не
так ли? Первая съемка была назначена в Кршивоклатском лесу
на рассвете. Бродяга просыпается на опушке в утреннем
тумане отряхивается от листьев и игл, прилипших к
лохмотьям... Представляю себе, как мастерски Бенда сыграл
бы это. Он оделся в самое скверное рванье, которое лежало у
него на чердаке в корзине. Потому-то после исчезновения
весь его гардероб и оказался в целости. Удивляюсь, почему
никто не обратил на это внимания. Можно было рассчитывать,
что он выдержит костюм бродяги в точности, вплоть до веревки
вместо пояса. Точность костюмировки - это был его конек.
- Что же дальше? - спросил высокий человек, все больше
отклоняясь в тень. - Я, собственно, не понимаю, зачем вы
все это рассказываете мне.
- Потому что второго сентября часа в три утра вы заехали
за ним на машине, - упрямо продолжал доктор Гольдберг, -
наверное, это был не ваш собственный, а наемный автомобиль и
наверняка лимузин. Правил, мне думается, ваш брат, он
спортсмен и надежный сообщник. Подъехав к дому, вы, как
было условлено с Бендой, не поднялись в квартиру, а дали
сигнал. Вышел Бенда вернее, грязный и заросший оборванец
"Поспешим, - сказали вы ему, - оператор уже должен быть на
месте". И вы поехали в Кршивоклатский лес.
- Номер машины вам, по-видимому, неизвестен? -
иронически осведомился человек в тени.
- Если бы я его знал, вы бы уже сидели за решеткой, -
раздельно сказал доктор Гольдберг. - На рассвете вы прибыли
на место. Там превосходная натура - опушка леса, вековые
дубы. Ваш брат, я думаю, остался у машины и стал возиться с
мотором, а вы повели Бенду в сторону от дороги. Пройдя
шагов четыреста, вы сказали: - "Здесь". - "А где же
оператор?" - спросил Бенда. В этот момент вы нанесли ему
первый удар.
- Чем? - раздался голос в тени.
- Свинцовым кистенем, - сказал Гольдберг. - Разводной
автомобильный ключ был бы слишком легок для такого черепа.
И потом вам надо было обезобразить лицо до неузнаваемости.
