было прочесть на ее лице, кроме разве того, что она как бы разговаривала
сама с собой. Я был чем-то абстрактным, и мой голос был почти что ее
собственным внутренним голосом.
Потом на меня снизошло одно из странных - и зачастую обманчивых -
озарений.
- Послушайте, - сказал я, - а среди вашего окружения нет ли человека,
который производит на вас то же впечатление? Больше, чем все остальные?
Она испуганно осмотрелась по сторонам. И я вместе с ней. Комната была
пуста - никто не прятался под стулом и не подглядывал в дверь или окно.
- Почему я должна говорить вам? - выдохнула она.
- Вы не должны. Вы поступите как захотите.
- Вы обещаете никому не говорить - никому на свете, даже миссис
Мердок?
- Ей в последнюю очередь, - сказал я. - Обещаю.
Она открыла рот, и на лице ее появилось подобие робкой доверительной
улыбки... и потом что-то не получилось.
Слова застряли у нее в горле. Она издала какой-то хриплый, сдавленный
звук. И зубы ее застучали просто оглушительно.
Я хотел было крепко встряхнуть девушку, но побоялся до нее
дотронуться. Мы стояли. Ничего не происходило. Мы стояли. И проку от меня
было как от пятого колеса в телеге.
Потом она повернулась и бросилась прочь. Я слышал ее удаляющиеся по
коридору шаги. Потом хлопнула дверь.
Я пошел к канцелярии. Она рыдала за дверью. Я стоял и слушал ее
рыдания.
И ничего не мог поделать. И вряд ли кто-нибудь мог что-нибудь здесь
поделать.
Я вернулся к застекленной двери, стукнул и просунул в нее голову.
Миссис Мердок сидела в той же позе, в какой я ее оставил.
- Кто нагнал страху на девочку? - спросил я.
- Убирайтесь из моего дома, - процедила она, не разжимая толстых губ.
Я не пошевелился. Тогда она хрипло расхохоталась:
- Вы считаете себя умным человеком, мистер Марлоу?
- Я не задавался этим вопросом.
- Ну а если зададитесь?
- За ваш счет.
Она пожала мощными плечами:
- Возможно, и так.
- Вы ничего не добились, - сказал я. - Я все-таки должен буду все
рассказать в полиции.
- Я ничего не добилась, но и ни за что не заплатила. А монета
возвращена. Будем считать, это мне стоило тех денег, которые я отдала вам,
- это меня устраивает. Теперь уходите. Вы мне надоели. До предела.
Я закрыл дверь и пошел обратно. За дверью канцелярии никто не рыдал.
Было очень тихо. Я прошел мимо.
Я вышел из дома, остановился у двери и послушал, как солнечные лучи
сжигают траву. Поодаль заработал мотор, и из-за угла показался серый
"Меркурий". За рулем сидел мистер Лесли Мердок. Увидев меня, он
остановился, вышел из машины и торопливо подошел ко мне. Он был премило
одет - во все новенькое: габардиновые штаны кремового цвета, черно-белые
ботинки с блестящими белыми носками, спортивную куртку в очень мелкую
черную и белую клеточку, кремовую рубашку без галстука; из кармана рубашки
торчал черно-белый носовой платок. На носу у мистера Мердока были зеленые
солнцезащитные очки.
Он остановился рядом и сказал как-то тихо и застенчиво:
- Вы, наверное, думаете, что я страшный подлец.
- Из-за вашей истории с дублоном?
- Да.
- Эта история нисколько не повлияла на мое суждение о вас.
- Значит...
- Что вы хотите услышать от меня?
Он заискивающе пожал плечами. Его дурацкие рыжие усики просто сияли
на солнце.
- Наверное, мне просто нравится всем нравиться.
- Виноват, мистер Мердок. Мне очень нравится ваша преданность жене.
Вы это хотели услышать?
- О, вы полагаете, я лгал? Вы думаете, я рассказывал все это только
для того, чтобы защитить ее?
- Я нахожу это возможным.
- Понимаю, - он вставил сигарету в длинный черный мундштук, который
извлек из-за щегольского платка. - Значит... я могу понимать это как то,
что я вам совсем не нравлюсь. - За зелеными стеклами очков было заметно
смутное движение его зрачков - словно движение рыб в глубине пруда.
- Глупый разговор, - сказал я. - И чертовски бесполезный. Для нас
обоих.
Он поднес спичку к сигарете и затянулся.
- Я понимаю, - сказал он. - Извините, я был настолько невежлив, что
начал его.
Он повернулся на пятках и направился к машине. Я стоял неподвижно и
наблюдал, как он отъезжает. Потом я пошел вдоль стены и на прощание
потрепал по голове маленького нарисованного негритенка.
- Сынок, - сказал я ему, - ты единственный в этом доме, кто еще не
спятил.
23
Следователь лейтенант Джесси Бриз высоко поднял руки, потянулся,
зевнул и сказал:
- Ну что, припоздал на пару часиков, а?
- Да, - ответил я. - Но я просил передать вам, что задержусь. Мне
нужно было сходить к зубному врачу.
- Садись.
Его заваленный хламом стол стоял в углу наискосок. Слева от Бриза
находилось высокое окно без занавесок, а справа - пришпиленный к стене
большой календарь. Дни, канувышие в небытие, были старательно зачеркнуты
мягким черным карандашом, очевидно для того, чтобы Бриз, взглянув на
календарь, всегда мог точно знать, какое сегодня число.
Спрэнглер сидел в стороне за столом значительно меньших размеров и
значительно более аккуратном. На столе лежал зеленый регистрационный
журнал, ониксовая подставка для ручек, настольный календарь и морская
раковина, полная спичек, пепла и окурков. Спрэнглер швырял стальные
перышки в прислоненное к противоположной стене войлочное сиденье от стула,
беря их по одному из пригорошни, - настоящий мексиканский метатель ножей у
мишени. Перышки втыкаться не хотели.
В комнате стоял какой-то нежилой, не то что бы затхлый, не то что бы
свежий, но какой-то не человеческий запах - как правило, свойственный
подобным помещениям. Дайте полицейскому управлению совершенно новое здание
- и через три месяца оно насквозь будет пропитано этим запахом. В этом
есть что-то символичсеское.
Один нью-йоркский репортер написал однажды, что, проезжая за зеленые
огни полицейского участка, словно выезжаешь из этого мира в другой,
находящийся по ту сторону закона.
Я сел. Бриз достал из кармана сигарету в целлофановой обертке и начал
исполнять заведенный ритуал - жест за жестом, неизменно и педантично.
Наконец он затянулся, помахал спичкой, аккуратно положил ее в черную
пепельницу и сказал:
- Эй, Спрэнглер!
Спрэнглер повернул голову к Бризу, и Бриз повернул голову к
Спрэнглеру. Они ухмыльнулись друг другу. Бриз указал на меня сигарой:
- Смотри, как он потеет.
Спрэнглер должен был развернуться всем телом в мою сторону, чтобы
увидеть, как я потею. Если, конечно, я потел. Не могу сказать.
- Вы, ребята, остроумны, как пара стоптанных сандалий. Как это у вас,
черт возьми, получается? - восхитился я.
- Кончай острить, - сказал Бриз. - Что, хлопотное было утречко?
- Точно.
Он все еще ухмылялся. И Спрэнглер все еще ухмылялся. И что бы там
Бриз ни катал языком во рту - он явно не торопился это глотать.
Наконец он откашлялся, придал веснушчатому лицу серьезное выражение,
чуть отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на меня в упор, но все-таки
видеть боковым зрением, и сказал отсутствующим голосом:
- Хенч признался.
Спрэнглер резко развернулся, чтобы увидеть мою реакцию. Он подался
вперед, чуть не упав со стула, и губы его приоткрылись в почти что
неприличной экстатической улыбочке.
- Чем это вы на него воздействовали? - поинтересовался я. -
Киркомотыгой?
Оба молчали, пожирая меня глазами.
- Этот итальяшка, - произнес наконец Бриз.
- Этот - что?
- Ты рад, парень?
- Вы собираетесь рассказать мне, в чем дело? Или собираетесь сидеть
тут - жирные и самодовольные - и наблюдать за тем, как я радуюсь?
- Нам нравится наблюдать, как кто-то радуется, - сказал Бриз. - Нам
не часто представляется такая возможность.
Я сунул сигарету в зубы и пожевал ее.
- Мы на него воздействовали итальяшкой, - сказал Бриз. - Итальяшкой
по имени Палермо.
- О. Знаете что?
- Что? - спросил Бриз.
- Я только что понял, в чем особенность диалогов с полицейскими.
- В чем?
- В их репликах каждое последующее слово является кульминационным.
- Так ты хочешь знать? - спокойно поинтересовался Бриз. - Или
все-таки хочешь немного поострить?
- Я хочу знать.
- Значит, дело было так. Хенч был пьян. И не просто пьян, а до самой
ручки. Он пил уже несколько недель и почти перестал есть и спать. Только
одно спиртное. И дошел до той точки, когда уже не пьянел после очередного
приема, а как будто даже трезвел. И виски было для него последней
реальностью в этом мире. Когда парень допивается до такого состояния, и
вдруг у него отнимают виски, не предлагая взамен ничего похожего, он может
окончательно спятить.
Я ничего не сказал. На юном лице Спрэнглера блуждала все та же
неприличная улыбочка. Бриз постучал пальцем по сигаре - пепел с нее упал,
он сунул сигару в зубы и продолжил:
- Так вот, у Хенча был заскок. Но мы не хотим, чтобы это
обстоятельство фигурировало в деле. Наш подследственный не должен иметь
никаких приводов к психиатру.
- Мне показалось, вы были уверены в его невиновности.
Бриз неопределенно кивнул:
- Это было вчера. Или я просто пошутил. В любом случае, ночью Хенч -
бац! - и спятил. Так что его отволокли в тюремный госпиталь и накачали
наркотиками. Тюремный врач. Но это между нами. В протоколе никаких
наркотиков. Уловил мысль?
- Все слишком ясно.
- Да.
Мой тон как будто показался ему подозрительным, но он был слишком
поглощен предметом, чтобы отвлекаться на мелочи.
- Так вот, сегодня утром он был в прекрасном состоянии. Действие
наркотиков еще не прекратилось; парень бледен, но вполне миролюбив. Мы
пошли посмотреть на него. "Как дела, парень? Какие-нибудь пожелания?
Вплоть до любой мелочи. Будем рады услужить. Как с тобой здесь
обращаются?" Ну, ты знаешь эти прихваты.
- Конечно, - сказал я. - Я знаю эти прихваты.
- Значит, чуть погодя он разевает пасть достаточно широко, чтобы
произнести слово "Палермо". Палермо - это имя итальяшки, владельца
похоронного бюро, и этого дома, и прочего. Вспоминаешь? Вижу, вспоминаешь.
Из-за высокой блондинки. Но все это чушь собачья. У этих итальяшек одни
блондинки на уме - шеренгами по двенадцать. Но этот Палермо - серьезный
тип. Я поспрашивал в округе. Не из тех, кому можно приказывать. Я говорю
Хенчу: "Значит, Палермо - твой друг?" Он говорит: "Позвоните Палермо". Ну,
мы возвращаемся сюда и звоним Палермо, тот говорит, что сейчас же
прибудет. О'кей. И приезжает очень скоро. И между нами происходит
следующий разговор: "Хенч хочет видеть вас, мистер Палермо. Не знаю
зачем". - "Бедняга Хенч, - говорит Палермо. - Хороший парень. Надеюсь, с
ним все о'кей. Он хочет смотреть меня, хорошо. Я смотреть его. Я смотреть
его один, без всякий полицейский". Я говорю: "О'кей, мистер Палермо", и мы
отправляемся в тюремный госпиталь, и Палермо беседует с Хенчем без
свидетелей. Спустя некоторое время Палермо выходит и говорит: "О'кей,
полицейский. Он признался. Я платить адвокату, может быть. Я люблю этот
бедняга". Вот таким образом. И он уходит.
Я ничего не сказал. Наступила пауза. Громкоговоритель на стене стал
передавать новости. Бриз начал было вслушиваться, но через
десять-двенадцать слов отвлекся.
- Значит, мы пошли к Хенчу со стенографисткой, и он нам все выложил.
Филлипс приставал к его девице. Это было накануне, на площадке. Хенч был в
комнате и все оттуда видел, но Филлипс зашел в свою квартиру и закрыл
