нявшее вполне определенную форму и окраску. Этим вторым чувством, слу-
жившим как бы дополнением к первому, была сначала безотчетная, неосоз-
нанная, а затем неприкрытая, жгучая ненависть к жене барона, к женщине,
которая имела право жить в его доме, спать с ним, разговаривать и все же
не платила за это такой благоговейной преданностью, какую питала к нему
сама Кресченца. Потому ли, что она невольно стала приглядываться к своим
хозяевам и оказалась свидетельницей семейной сцены, во время которой ее
кумир подвергся самым унизительным обидам со стороны своей супруги, по-
тому ли, что высокомерно-холодное обращение с прислугой чопорной севе-
рянки было вдвойне несносно Кресченце по сравнению с шутливой фамильяр-
ностью барона, - так или иначе, но ничего не подозревавшая хозяйка пос-
тоянно натыкалась на упрямое противодействие своей кухарки, на ее плохо
скрытую враждебность. Это проявлялось в тысяче мелочей; так, например,
баронессе приходилось по меньшей мер дважды звонить, прежде чем Кресчен-
ца с нарочитой медлительностью и явной неохотой выходила на зов, причем
ее воинственно приподнятые плечи недвусмысленно выражали готовность к
решительному отпору. Распоряжения хозяйки она выслушивала в угрюмом мол-
чании, так что баронесса никогда не знала, поняла ли ее Кресченца; если
же она, для верности, обращалась к Кресченце с вопросом, та в ответ
только сердито кивала головой или презрительно бросала: "Да уж слышала!"
Или во время сборов в театр, когда баронесса в лихорадочной спешке за-
канчивала туалет, вдруг оказывалось, что пропал совершенно необходимый
ключ, а через полчаса его неожиданно находили в каком-нибудь углу. Если
баронессе просили что-нибудь передать или звонили по телефону, Кресченца
никогда об этом не сообщала; на упреки хозяйки она, не выражая ни малей-
шего сожаления, отвечала с досадой: "А я забыла!" В глаза хозяйке Крес-
ченца не смотрела - быть может, боялась выдать свою ненависть.
Между тем семейные ссоры не прекращались и между супругами разыгрыва-
лись все более тягостные сцены; очень вероятно, что непонятное озлобле-
ние Кресченцы отчасти было причиной раздражительности баронессы, усили-
вавшейся день ото дня. Слишком долгое девичество, расшатавшее ее нервы,
холодность к ней барона и вызывающе враждебное поведение прислуги - все
это привело к тому, что изнервничавшаяся женщина потеряла всякую власть
над собой. Тщетно пичкали ее бромом и вероналом; искусственно сдерживае-
мое возбуждение с удвоенной силой прорывалось во время стычек, и дело
кончалось истерическим припадком или обмороком, причем никто не проявлял
ни малейшего участия и даже не пытался показать, будто искренне хочет ей
помочь. Когда же врач, к которому все-таки обратились за советом, поре-
комендовал двухмесячное пребывание в санатории, обычно весьма невнима-
тельный супруг столь рьяно одобрил это предложение, что баронесса, чуя
недоброе, сперва наотрез отказалась ехать. Однако в конце концов она да-
ла согласие; решено было, что горничная будет сопровождать свою хозяйку
в санаторий, а Кресченца останется одна на всю большую квартиру обслужи-
вать барона.
Весть о том, что благополучие хозяина будет вверено всецело ее забо-
там, подействовала на неповоротливый ум Кресченцы как сильно возбуждаю-
щее средство. Словно все жизненные соки этой женщины были заключены в
волшебный сосуд и теперь, когда его сильно встряхнули, со дна его, из
самых недр ее существа поднялась скопившаяся затаенная страстность и со-
вершенно преобразила ее. Казалось, ледяной покров, сковывавший Кресчен-
цу, внезапно растаял; от прежней неуклюжей медлительности не осталось и
следа; движения, походка стали легкими, гибкими. Наэлектризованная ра-
достной вестью, она носилась по комнатам, бегала вверх и вниз по лестни-
це; не дожидаясь распоряжений, помогала готовиться к отъезду, собствен-
норучно уложила все чемоданы и сама отнесла их в карету. А вечером, ког-
да барон вернулся с вокзала и, отдавая подбежавшей Кресченце трость и
пальто, со вздохом облегчения сказал: "Благополучно выпроводил!" - прои-
зошло нечто небывалое: вокруг плотно сжатого рта Кресченцы, никогда до-
селе не смеявшейся, началось какое-то странное подергивание, губы скри-
вились, растянулись - и вдруг на ее лице появилась такая беззастенчивая,
радостная ухмылка, что барона покоробило, и он молча, стыдясь своей неу-
местной откровенности, ушел к себе в комнату.
Но эта мимолетная неловкость быстро исчезла, и уже в ближайшие дни
оба они, господин и служанка, с полным единодушием наслаждались упои-
тельным ощущением неограниченной свободы. Отъезд баронессы разогнал на-
висшие над всем домом грозовые тучи; счастливый супруг, избавленный от
тяжелой обязанности давать отчет в своих поступках, в первый же вечер
пришел домой очень поздно, и молчаливая услужливость Кресченцы явилась
благодатным отдыхом после слишком многоречивого приема, который обычно
оказывала ему жена. Кресченца в свою Очередь с неистовым рвением хлопо-
тала по хозяйству: вставала на рассвете, до блеска начищала дверные и
оконные ручки, как одержимая, скребла и мыла, изобретала необыкновенно
лакомые блюда, и уже в первый день, за обедом, барон с удивлением уви-
дел, что для него одного выложено самое массивное столовое серебро, ко-
торое вынималось из буфета только в особенно торжественных случаях. Во-
обще говоря, барон не отличался внимательным отношением к окружающим, но
и он не мог не заметить заботливой, почти чуткой предупредительности
этого странного создания; и так как по натуре он был человек добродуш-
ный, то и не скупился на похвалы. Он с видимым удовольствием отдавал
должное ее искусной стряпне, время от времени обращался к ней с привет-
ливым словом, а когда однажды утром, в день именин барона, на столе поя-
вился торт с его инициалами и обсахаренным гербом, он весело засмеялся и
сказал: - Да ты меня совсем избалуешь, Ченци! А что же со мной будет,
если, упаси бог, прикатит моя жена?
Однако барон все же выдерживал характер и не сразу дал себе полную
волю. Но затем, угадав по многим признакам, что Кресченца его не выдаст,
он завел в своем доме прежние холостяцкие порядки. На четвертый день
своего соломенного вдовства он позвал к себе Кресченцу и без долгих
объяснений невозмутимым тоном распорядился, чтобы она вечером подала хо-
лодный ужин, поставила два прибора, а сама ложилась спать, - остальное
он все сделает без нее. Кресченца выслушала его молча, не моргнув гла-
зом; ничто не указывало на то, что она поняла истинный смысл его слов.
Но очень скоро барон убедился, что Кресченца отлично знала, что имел в
виду ее хозяин, ибо, когда он поздно вечером вернулся из театра в об-
ществе молоденькой ученицы оперной студии, не только стол был изысканно
сервирован и украшен цветами, но и в спальне обе кровати оказались при-
готовленными на ночь, и юную посетительницу ждали домашние туфли и шел-
ковый халат баронессы. Вырвавшийся на свободу супруг невольно расхохо-
тался, увидев столь ревностное усердие своей кухарки; всякое стеснение
перед этой преданной соучастницей отпало само собой, и уже на другое ут-
ро он вызвал ее звонком, чтобы она помогла одеться даме его сердца, чем
окончательно скрепил их молчаливое соглашение.
Тогда же Кресченца получила новое имя. Веселая подруга барона, кото-
рая как раз в те дни разучивала партию донны Эльвиры и в шутку величала
возлюбленного Дон Жуаном, однажды сказала ему: - Позови-ка свою Лепорел-
лу! - Это рассмешило барона, - испанское имя никак не подходило к сухо-
парой тирольке, - и отныне он иначе не называл ее, как Лепорелла. Крес-
ченца, впервые услышав непривычное имя, с недоумением подняла глаза, но,
пленившись его благозвучием, приняла прозвище, которым ее наделили, с
гордостью, словно ей пожаловали почетное звание: каждый раз, когда барон
весело кричал ей: "Лепорелла!" - ее узкие губы раздвигались, открывая
ряд желтых лошадиных зубов, и она подобострастно, словно виляющая хвос-
том собака, подходила к своему повелителю, чтобы выслушать его волю.
Имя было дано в шутку; но будущая примадонна и не подозревала, как
безошибочно метко она окрестила служанку барона и как поразительно точно
имя "Лепорелла" определяло это странное создание, ибо не знавшая любви,
высохшая старая дева, подобно наперснику Дон Жуана, находила какую-то
непонятную прелесть в похождениях своего господина. Радовалась ли она
тому, что каждое утро видела постель ненавистной хозяйки опозоренной то
одной, то другой случайной гостьей, или в ней самой просыпались тайные
желания, но эта набожная, неприступная девственница с какой-то неистово
пламенной готовностью помогала барону в его любовных проказах. Сама она,
измотанная десятилетиями тяжелого труда, давно стала существом бесполым
и теперь грелась у чужого огня, с вожделением сводни провожая взглядом
до дверей спальни часто сменявшихся посетительниц: точно едкая протрава
действовала на ее дремлющее сознание эта пряная атмосфера, это приобще-
ние к любовным интригам барона. Кресченца поистине превратилась в Лепо-
реллу и стала такой же расторопной, бойкой и сметливой, как ее жизнера-
достный тезка; в ней появились совсем новые, неожиданные черты - словно
они взросли в жаркой теплице ревностного соучастия, - какая-то хитрость,
лукавство, находчивость, что-то пронырливое, настороженное и бесшабаш-
ное. Она подслушивала у дверей, подглядывала в замочную скважину, шныря-
ла по комнатам, шарила в кроватях; почуяв новую дичь, вихрем носилась
вверх и вниз по лестнице, и мало-помалу острое любопытство, неусыпное,
жадное внимание преобразили бесчувственный истукан, каким она казалась,
в подобие живого человека. К величайшему удивлению соседей, Кресченца
вдруг стала общительной; она болтала с горничными, неуклюже заигрывала с
почтальоном, на рынке вступала в разговор с торговками, и однажды вече-
ром, когда во дворе уже погасли фонари, прислуга в доме напротив услыша-
ла странное мурлыканье, доносившееся из обычно безмолвного окна; неуме-
ло, скрипучим голосом Кресченца напевала одну из тех песенок, которые
вечерами поют тирольки на альпийских пастбищах; нестройно, тяжело, точно
спотыкаясь, вырывалась бесхитростная мелодия из непривычных уст, и все
же в ней чувствовалось что-то далекое и трогательное. Впервые со времени
своего детства Кресченца пыталась петь, и эти корявые звуки, с трудом
пробивавшиеся к свету из мрака загубленных лет, невольно хватали за ду-
шу.
Барон - нечаянный виновник этого чудесного превращения - меньше всех
замечал перемену в Кресченце, ибо кто же оглядывается на свою тень? Зна-
ешь, что она неизменно и бесшумно идет за тобой по пятам, иногда забега-
ет вперед, будто твое еще не осознанное желание, но как редко присматри-
ваешься к ней, пытаясь узнать самого себя в этом нелепо искаженном об-
личье! Барон ничего не видел в Кресченце, кроме того, что она всегда го-
това услужить, немногословна, исполнительна, и предана ему до самозабве-
ния. Он особенно ценил невозмутимую, молчаливую почтительность, которую
она выказывала в самых рискованных положениях; иногда снисходительно,
словно гладил собаку, ронял приветливое слово, иногда милостиво шутил с
нею, даже игриво дергал за ухо; а то дарил кредитку или билет в театр -
для него сущие пустяки, которые он небрежным движением вытаскивал из жи-
летного кармана, а для нее - набожно хранимые священные реликвии.
Постепенно он привык думать вслух при Кресченце, давал ей все более
сложные поручения, и чем больше доверия он ей оказывал, тем усерднее и
подобострастнее она служила ему. В ней все сильнее развивался какой-то
странный инстинкт, что-то похожее на чутье гончей: она без устали выню-
хивала, выслеживала малейшие желания барона и не только тут же исполняла
