-- Вы что-то мрачны,-- сказал он.
-- Нет.
-- Мрачны, мрачны. Вам надо чаще проветриваться. Я зашел сюда, чтобы
пригласить вас на наши скромные вечера, которые мы устраиваем в этом
забавном танцевальном зале на улице Кардинала Лемуана, близ площади
Контрэскарп.
-- Я два года жил над этим танцевальным залом задолго до вашего
последнего приезда в Париж.
-- Как странно. Вы уверены?
-- Да,-- ответил я.-- Уверен. У хозяина этого заведения было такси, и,
когда я торопился на самолет, он возил меня на аэродром, и перед тем, как
ехать, мы всегда шли в танцевальный зал и выпивали в темноте у оцинкованной
стойки по стакану белого вина.
-- Не люблю самолетов,-- сказал Форд.-- Приходите с женой в субботу
вечером в танцевальный зал. Будет очень весело. Я нарисую вам план, чтобы
вам легче было найти это место. Я наткнулся на него совершенно случайно.
-- Подвал дома семьдесят четыре на улице Кардинала Лемуана,-- сказал
я.-- Я жил на четвертом этаже.
-- Там нет номера,-- сказал Форд.-- Но вы легко отыщете это место, если
сумеете найти площадь Контрэскарп.
Я сделал еще один большой глоток. Официант принес заказ Форда, и Форд
сделал ему выговор.
-- Я просил не коньяк с содовой,-- сказал он назидательно, ко строго.--
Я заказал вермут "шамбери касси".
-- Ладно, Жан,-- сказал я.-- Я возьму этот коньяк. А мосье
принесите то, что он заказал сейчас.
-- То, что я заказал раньше,-- поправил Форд.
В этот момент мимо нас по тротуару прошел довольно худой человек в
накидке. Он шел рядом с высокой женщиной и, скользнув взглядом по нашему
столику, посмотрел в сторону и направился дальше.
-- Вы заметили, что я с ним не раскланялся?-- спросил Форд.-- Нет, вы
заметили, что я с ним не раскланялся?
-- Нет. А с кем вы не раскланялись?
-- Да с Беллоком,-- сказал Форд.-- Как блистательно я с ним не
раскланялся!
-- Я не заметил. А зачем вы это сделали?
-- На это у меня есть тысяча веских причин,-- ответил Форд.-- Эх, и
блистательно же я с ним не раскланялся!
Он был безгранично счастлив. Я почти не заметил Беллока и думаю, что и
он не заметил нас. У него был задумчивый вид, и он автоматически скользнул
взглядом по нашему столику. Мне стало неприятно, что Форд был груб с ним:
как молодой, начинающий писатель, я испытывал уважение к Беллоку, писателю
старшего поколения. Сейчас это трудно понять, но в те дни так бывало
нередко.
"Хорошо бы, Беллок остановился у нашего столика",-- подумал я. Вечер
был испорчен встречей с Фордом, и мне казалось, что Беллок мог бы исправить
положение.
-- Для чего вы пьете коньяк?-- спросил Форд.-- Разве вы не знаете, что
коньяк губит молодых писателей?
-- Я пью его довольно редко,-- ответил я.
Я старался вспомнить, что Эзра Паунд говорил мне о Форде,-- о том, что
я не должен ему грубить и должен помнить, что Форд лжет только тогда, когда
очень устал, что он действительно хороший писатель и у него были очень
большие семейные неприятности. Я изо всех сил старался помнить обо всем
этом, но это было очень трудно, потому что рядом со мной сидел сам Форд --
грузный, сопящий, неприятный человек. Все-таки я старался.
-- Объясните мне, в каких случаях люди не раскланиваются?-- спросил я.
До сих пор я думал, что это бывает только в романах Уйды. Я
никогда не читал романов Уйды, даже во время лыжного сезона в Швейцарии,
когда дул сырой южный ветер, и все взятые с собой книги были прочитаны, и
оставались только забытые в пансионе довоенные издания Таухница. Но какое-то
шестое чувство подсказывало мне, что в ее романах люди не раскланиваются
друг с другом.
-- Джентльмен,-- объяснил Форд,-- никогда не раскланивается с подлецом.
Я быстро отхлебнул коньяку.
-- А с хамом?-- спросил я.
-- Джентльмен не бывает знаком с хамами.
-- Значит, не раскланиваются только с людьми од-ного с вами круга?
-- Само собой разумеется.
-- А как же тогда знакомятся с подлецом?
-- Подлеца можно сразу и не распознать, а кроме того, человек может
стать им.
-- А что такое подлец?-- спросил я.-- Кажется, это тот, кого положено
бить по физиономии.
-- Совсем не обязательно,-- ответил Форд.
-- А Эзра Паунд джентльмен?-- спросил я.
-- Конечно, нет,-- ответил Форд.-- Он американец.
-- А американец не может быть джентльменом?
-- Разве что Джон Куин,-- уточнил Форд.-- Или некоторые из ваших
послов.
-- Майрон Т. Геррик?
-- Возможно.
-- А Генри Джеймс был джентльменом?
-- Почти.
-- Ну а вы джентльмен?
-- Разумеется. Я был на службе его величества.
-- Сложное дело,-- сказал я.-- А я джентльмен?
-- Конечно, нет,-- ответил Форд.
-- Тогда почему вы пьете со мной?
-- Я пью с вами как с многообещающим молодым писателем. Как с товарищем
по перу.
-- Очень мило с вашей стороны,-- сказал я.
-- В Италии вас, вероятно, считали бы джентльменом,-- сказал Форд
великодушно.
-- Но я не подлец?
-- Разумеется, нет, мой милый. Разве я сказал что-нибудь подобное?
-- Но могу стать им,-- сказал я с грустью.-- Пью коньяк и вообще...
Именно это и произошло с лордом Гарри Хотспером у Троллопа. Скажите, а
Троллоп был джентльменом?
-- Конечно, нет.
-- Вы уверены?
-- Тут могут быть разные мнения. Но только не у меня.
-- А Филдинг? Он ведь был судьей.
-- Формально, возможно.
-- Марло?
-- Конечно, нет.
-- Джон Донн?
-- Он был священник.
-- Как увлекательно,-- сказал я.
-- Рад, что вам это интересно,-- сказал Форд.-- Перед тем как уйти, я
выпью с вами коньяку.
Когда Форд ушел, было уже совсем темно, и я пошел к киоску и купил
"Пари-спорт", вечерний выпуск с результатами скачек в Отейле и программой
заездов на следующий день з Энгиене. Официант Эмиль, сменивший Жана, подошел
к столу узнать результат последнего заезда в Отейле. Мой близкий друг, редко
заходивший в "Лила", сел за мой столик, и в ту минуту, когда он заказывал
Эмилю коньяк, мимо нас по тротуару снова прошли худой человек в накидке и
высокая женщина. Он скользнул взглядом по нашему столику и прошел дальше.
-- Это Илэр Беллок,-- - сказал я своему другу.-- Тут недавно был Форд и
не пожелал с ним раскланяться.
-- Не говори глупостей,-- сказал мой приятель.-- Это Алистер Кроули,
поклонник дьявола. Его считают самым порочным человеком на свете.
-- Прошу прощения,-- сказал я.
(1) Коньяк с водой (франц.)
Рождение новой школы
Синие блокноты, два карандаша и точилка (карманный нож слишком быстро
съедает карандаш), мраморные столики, запах раннего утра, свежий и
всеочищающий, да немного удачи -- вот и все, что требовалось.
А удачу должны принести конский каштан и кроличья лапка в правом
кармане. Мех кроличьей лапки давным-давно стерся, а косточки и сухожилия
стали как полированные. Когти царапали подкладку кармана, и ты знал,
что твоя удача с тобой.
В иные дни все шло хорошо и удавалось написать так, что ты видел этот
край, мог пройти через сосновый лес и просеку, а оттуда подняться на обрыв и
окинуть взглядом холмы за излучиной озера. Случалось, кончик карандаша
ломался в воронке точилки, и тогда ты открывал маленькое лезвие перочинного
ножа, чтобы вычистить точилку, или же тщательно заострял карандаш острым
лезвием, а затем продевал руку в пропитанные соленым потом ремни рюкзака,
вскидывал его, просовывал вторую руку и начинал спускаться к озеру, чувствуя
под мокасинами сосновые иглы, а на спине -- тяжесть рюкзака.
Но тут раздавался чей-то голос.
-- Привет, Хем. Чем это ты занимаешься? Пишешь в кафе.
Значит, удача ушла от тебя, и ты закрывал блокнот. Это худшее из всего,
что могло случиться. И лучше было бы сдержаться, но в то время я не умел
сдерживаться, а потому сказал:
-- За каким чертом тебя принесло сюда, сукин ты сын!
-- Если ты желаешь оригинальничать, это еще не дает тебе права
ругаться.
-- Убирайся отсюда вместе со своим паршивым длинным языком.
-- Это кафе. И у меня такое же право сидеть здесь, как и у тебя.
-- Катись к себе в "Хижину". Тут тебе нечего делать.
-- О, господи! Перестань валять дурака.
Теперь уже можно было высказаться напрямик, уповая на то, что он зашел
сюда случайно, без всякой задней мысли, и вслед за ним не хлынет целый
поток. Работать можно было бы и в других кафе, но до них было неблизко, а
это кафе стало моим родным домом. Я не хотел, чтобы меня выжили из
"Клозери-де-Лила". Надо было либо сопротивляться, либо отступить. Разумнее
было бы отступить, но я начал злиться:
-- Слушай. Такому подонку, как ты, все равно, где торчать. С какой
стати ты являешься именно сюда и поганишь приличное кафе?
-- Я просто зашел выпить. Что тут такого?
-- У нас дома тебе дали бы выпить, а потом выбросили бы твой стакан.
-- Где это -- у вас дома? Похоже, что это очаровательное место.
Он сидел за соседним столиком, высокий, толстый молодой человек в
очках. Он уже успел заказать пиво. Я решил не обращать на него внимания и
попробовал писать. И, не обращая на него внимания, я написал две фразы.
-- Я ведь просто заговорил с тобой.
Я не ответил и написал еще фразу. Когда рассказ идет и ты втянулся, его
не так-то просто убить.
-- Ты, видно, стал таким великим, что с тобой уж и поговорить нельзя.
Я закончил абзац и перечитал его. Пока все шло хорошо, и я написал
первое предложение следующего абзаца.
-- Ты никогда не думаешь о других, а ведь у них тоже могут быть
свои переживания.
Всю жизнь мне приходилось выслушивать жалобы. Оказалось, что я могу не
прекращать работу -- он мешал мне не больше любого другого шума и, уж во
всяком случае, меньше, чем Эзра, когда он учился играть на фаготе.
-- Например, хочешь стать писателем, чувствуешь это всем своим
существом, и все-таки ничего не получается.
Я продолжал писать, и ко мне снова как будто вернулась удача.
-- Однажды это нахлынуло на тебя, как неудержимый поток, и с тех пор ты
чувствуешь себя немым и глухим.
Уж лучше, чем глухим и болтливым, подумал я и продолжал писать. Он
разошелся вовсю, и его немыслимые изречения так же гипнотизировали, как
вопль доски, подвергающейся насилию на лесопилке.
-- Нас понесло в Грецию.
Я вдруг снова различил слова. Довольно долго я воспринимал его речь как
бессвязный шум. Я уже перешагнул рубеж и мог отложить работу до завтра.
-- Прости, и сильно вас понесло?
-- Не говори гадостей,-- сказал он.-- Неужели ты не хочешь, чтобы я
рассказал тебе, что было дальше?
-- Нет,-- ответил я.
Я захлопнул блокнот и сунул его в карман.
-- И тебе не интересно, чем все кончилось?
-- Нет.
-- И тебе не интересны жизнь и страдания других людей?
-- Только не твои.
-- Ты свинья.
-- Да.
-- Я думал, ты поможешь мне, Хем.
-- Я бы с радостью пристрелил тебя.
-- Правда?
-- Но это запрещено законом.
-- А я для тебя сделал бы все, что угодно.
-- Правда?
-- Конечно.
-- Тогда держись подальше от этого кафе. Начни с этого.-- Я встал,
подошел официант, и я расплатился.
-- Можно, я провожу тебя до лесопилки, Хем?
-- Нет.
-- Ну, тогда встретимся в другой раз.
-- Только не здесь.
-- Само собой разумеется,-- сказал он.-- Я же обещал.
-- Что ты пишешь?-- спросил я и сделал ошибку.
-- Стараюсь написать что-нибудь получше. Так же, как и ты. Но это
невероятно трудно.
-- Если не получается, лучше не писать. Чего ты хнычешь? Поезжай домой.
