Найди работу. Хоть повесься, но только молчи. Ты никогда не сможешь писать.
-- Зачем ты так говоришь?
-- Ты когда-нибудь слышал, как ты говоришь?
-- Но ведь мы же говорим о том, как писать.
-- Тогда лучше не будем говорить.
-- Ты просто жесток,-- сказал он.-- Все говорят, что ты жесток,
бессердечен и самонадеян. Я всегда тебя защищал. Но больше не стану.
-- Вот и хорошо.
-- Как ты можешь быть таким жестоким с людьми?
-- Не знаю,-- сказал я.-- Послушай, раз ты не можешь писать, почему бы
тебе не заняться критикой?
-- По-твоему, стоит?
-- Это будет отлично,-- сказал я ему.-- Ты сможешь писать, когда тебе
вздумается. И не придется мучиться, что тебя захватило и ты останешься нем и
глух. Тебя будут читать и уважать.
-- По-твоему, из меня может выйти хороший критик?
-- Не знаю, хороший ли. Но критиком ты стать можешь. Всегда найдутся
люди, которые помогут тебе, а ты будешь помогать своим.
-- Кому это -- своим?
-- Тем, с кем ты водишься.
-- Ах, этим. У них есть свои критики.
-- Вовсе не обязательно критиковать книги,-- сказал я.-- Существуют
ведь картины, пьесы, балет, кино...
-- Это звучит очень заманчиво, Хем. От души благодарю тебя. Это так
увлекательно. И потом, ведь это тоже творчество.
-- Творческая сторона, вероятно, несколько переоценивается. В конце
концов, бог сотворил мир всего за шесть дней, а на седьмой отдыхал.
-- И ведь ничто не помешает мне одновременно заниматься творческой
работой.
-- Ничто на свете. Разве что требования, которые ты будешь предъявлять
в своих критических статьях, окажутся слишком большими для тебя самого.
-- Они и будут большими. Можешь не сомневаться.
-- Я и не сомневаюсь.
Передо мной уже был критик, и я спросил, не хочет ли он выпить, и он
согласился.
-- Хем!-- сказал он, и я понял, что теперь со мной говорит критик, так
как в разговоре они ставят имя собеседника в начале предложения, а не в
конце.-- Должен сказать, я нахожу твои рассказы немного суховатыми.
-- Очень жаль.
-- Хем, они слишком худосочны, слишком ощипаны.
-- Это нехорошо.
-- Хем, они слишком сухи, худосочны, слишком ощипаны, слишком жилисты.
Я виновато нащупал в кармане кроличью лапку.
-- Я постараюсь подкормить их немного.
-- Но только смотри, чтобы они не разжирели.
-- Хэл,-- сказал я, пробуя говорить, как критики.-- Я постараюсь не
допустить этого.
-- Рад, что наши мнения сходятся,-- сказал он великодушно.
-- Но ты не забудешь, что сюда нельзя приходить, когда я работаю?
-- Разумеется, Хем. Теперь у меня будет свое кафе.
-- Ты очень любезен.
-- Стараюсь,-- сказал он.
Было бы интересно и поучительно, если бы этот молодой человек стал
известным критиком, но он им не стал, хотя я некоторое время на это очень
надеялся.
Я не думал, что он может прийти уже на следующий день, но рисковать не
хотел и решил один день не ходить в "Клозери". Поэтому на следующее утро я
проснулся пораньше, прокипятил соски и бутылочки, приготовил молочную смесь,
разлил ее по бутылочкам, дал одну мистеру Бамби и уселся работать за
обеденным столом, пока все, кроме него, Ф. Киса -- нащего кота -- и меня,
еще спали. Оба они вели себя тихо, и их общество было приятно, и мне
работалось как никогда. В те дни можно было обойтись без чего угодно -- даже
без кроличьей лапки, но было приятно чувствовать ее в кармане.
В кафе "Купол" с Пасхиным
Вечер был чудесный, я весь день напряженно работал и теперь вышел из
нашей квартиры над лесопилкой, прошел через двор, мимо штабелей досок и
бревен, захлопнул за собой калитку, перешел улицу, вошел в заднюю дверь
булочной, где так вкусно пахло свежеиспеченным хлебом, и вышел на бульвар
Монпарнас. В булочной горел свет, смеркалось, и я пошел по темнеющей улице и
задержался на открытой террасе ресторана "Тулузский негр", где наши салфетки
в красную и белую клетку, продетые в деревянные кольца, лежали на
специальном столике. Я прочитал лиловое меню, отпечатанное на мимеографе, и
увидел, что plat du jour (1) было cassoulet (2). И уже от одного этого мне
захотелось есть.
Хозяин ресторана, господин Лавинь, спросил, как мне работалось, и я
ответил, что очень хорошо. Он сказал, что видел, как я писал на террасе
"Клозери-де-Лила" рано утром, но не заговорил со мной, потому что я был
поглощен работой.
-- У вас был вид человека, заблудившегося в тропическом лесу,-- сказал
он.
-- Когда я работаю, я как слепой кабан.
-- Но разве вы были не в тропическом лесу, мосье?
-- В зарослях,-- ответил я.
Я пошел дальше по улице, заглядывая в витрины и радуясь весеннему
вечеру и идущим навстречу людям. В трех самых больших кафе сидели люди,
которых я знал в лицо, и другие, с которыми я был знаком. Но вечером, когда
зажигались огни, вокруг всегда было множество гораздо более симпатичных и
совсем незнакомых мне людей, которые торопливо шли мимо в поисках места, где
можно было бы выпить вдвоем, поужинать вдвоем, а потом любить друг друга.
Люди в больших кафе, возможно, занимаются тем же, а возможно, они сидят и
пьют, разговаривают и любят только для того, чтобы их видели другие. Люди,
которые мне нравились и с которыми я не был знаком, ходили в большие кафе,
потому что там можно было затеряться, и на них никто не обращал внимания, и
они могли побыть вдвоем. К тому же в те дни цены в больших кафе были
дешевые, там подавали хорошее пиво и аперитивы стоили недорого -- их цена
была четко обозначена на блюдечках.
В тот вечер мне приходили в голову такие вот здравые, но не слишком
оригинальные мысли, и я чувствовал себя чрезвычайно добродетельным, потому
что весь день хорошо и много работал, хоть и отчаянно хотелось поехать на
скачки. Но в то время я не мог позволить себе посещать скачки, несмотря на
то что при старашт всегда можно было кое-что выиграть. Тогда еще не
применялась ни проверка слюны, ни другие методы, с помощью которых выявляют
искусственно возбужденных лошадей, и допинг применялся чрезвычайно широко.
Но рассчитывать шансы лошадей, получивших стимулирующие средства, определять
их состояние еще в загоне и ставить последние деньги, полагаясь на
наблюдения, граничащие с интуицией,-- все это едва ли может продвинуть
молодого человека, имеющего жену и ребенка, в его занятиях литературой,
которые требуют всех его сил и всего времени.
С точки зрения любых норм мы по-прежнему были очень бедны, и я все еще,
чтобы немного сэкономить, говорил жене, что приглашен на обед, а потом два
часа гулял в Люксембургском саду и, вернувшись, рассказывал ей, как
великолепен был обед. Если не обедать, когда тебе двадцать пять и ты сложен,
как тяжеловес, голод становится нестерпимым. Но голод обостряет восприятие,
и я заметил, что многие люди, о которых я писал, имели волчий аппетит,
любили хорошо поесть и в подавляющем большинстве всегда были не прочь
выпить.
В ресторане "Тулузский негр" мы пили хороший кагор, заказывали четверть
бутылки, полбутылки, а то и целый графин и обычно на одну треть разбавляли
вино водой. Дома, над лесопилкой, у нас было корсиканское вино, отличавшееся
большой крепостью и низкой ценой. Это было подлинно корсиканское вино, и
даже если его разбавить водой наполовину, оно все же оставалось вином. В
Париже в то время можно было неплохо жить на гроши, а периодически не обедая
и совсем не покупая новой одежды, можно было иной раз и побаловать себя.
Из "Селекта" я сразу ушел, как только увидел там Гарольда Стирнса,
который наверняка заговорил бы о лошадях, а от этих животных я только что с
чистой совестью и легким сердцем решил отречься навсегда. Исполненный в тот
вечер сознания своей праведности, я прошел мимо всего набора завсегдатаев
"Ротонды" и, презрев порок и стадный инстинкт, перешел на другую сторону
бульвара, где было кафе "Купол". В "Куполе" тоже было полно, но там сидели
люди, которые хорошо поработали.
Там сидели натурщицы, которые хорошо поработали, и художники, которые
работали до наступления темноты, и писатели, которые закончили дневной труд
себе на горе или на радость, и пьяницы, и всякие любопытные личности --
некоторых я знал, а другие были просто так, реквизитом.
Я прошел через зал и подсел к Пасхину, с которым были две
сестры-натурщицы. Пасхин помахал мне, когда я еще стоял на тротуаре улицы
Деламбра, размышляя, зайти выпить или нет. Пасхин был очень хороший
художник, и он был пьян -- целеустремленно и привычно пьян, но при этом
сохранял полную ясность мысли. Обе натурщицы были молодые и хорошенькие.
Одна -- смуглая брюнетка, маленькая, прекрасно сложенная, обманчиво-хрупкая
и порочная. Другая-- - ребячливая и глупая, но очень красивая недолговечной
детской красотой. Ее фигура уступала фигуре сестры -- она была какая-то
очень худая, как, впрочем, и все той весной.
-- Добрая сестра и злая сестра,-- сказал Пасхин.-- У меня есть деньги.
Что будешь пить?
-- Une demi-blonde (3) -- сказал я официанту.
-- Выпей виски. У меня есть деньги.
-- Я люблю пиво.
-- Если бы ты действительно любил пиво, ты бы сидел у Липпа. Ты,
наверно, работал.
-- Да.
-- Двигается?
-- Как будто.
-- Прекрасно. Я рад. И тебе пока еще ничего не надоело?
-- Нет.
-- Сколько тебе лет?
-- Двадцать пять.
-- Хочешь переспать с ней?-- Он посмотрел на темноволосую сестру и
улыбнулся.-- Ей это будет полезно.
-- Наверно, с нее на сегодня хватит и вас.
Она улыбнулась мне, приоткрыв губы.
-- Он распутник,-- сказала она,-- но очень милый.
-- Ты можешь пойти с ней в студию.
-- Нельзя ли без свинства?-- сказала светловолосая сестра.
-- А тебя кто спрашивает?-- отрезал Пасхин.
-- Никто. Захотела и сказала.
-- Будем чувствовать себя свободно,-- сказал Пас-хин.-- Серьезный
молодой писатель, и доброжелательный мудрый старый художник, и две молодые
красивые девушки, у которых впереди вся жизнь.
Так мы и сидели, и девушки прихлебывали из своих рюмок, Пасхин выпил
еще один коньяк с содовой, а я пил пиво, но никто не чувствовал себя
свободно, кроме Пасхина. Брюнетка то и дело меняла позу, выставляя себя
напоказ, поворачивалась в профиль так, чтобы свет подчеркивал линии ее лица,
и показывала мне обтянутую черным свитером грудь. Ее коротко подстриженные
волосы были черные и гладкие, как у восточных женщин.
-- Ты целый день позировала,-- сказал ей Пасхин.-- Тебе непременно надо
демонстрировать этот свитер здесь, в кафе?
-- Мне так нравится,-- сказала она.
-- Ты похожа на яванскую куклу,-- сказал он.
-- Не глазами,-- сказала она.-- Это не так просто.
-- Ты похожа на бедную, совращенную poupйe (4).
-- Может быть,-- сказала она.-- Но зато живую. А о тебе этого не
скажешь.
-- Ну, это мы еще увидим.
-- Прекрасно,-- сказала она.-- Я люблю доказательства.
-- Тебе их было недостаточно сегодня?
-- Ах, это,-- сказала она и подставила лицо последним отблескам
вечернего света.-- Тебя просто взбудоражила работа. Он влюблен в свои
холсты,-- сказала она мне.-- Вечно какая-нибудь грязь.
-- Ты хочешь, чтобы я писал тебя, платил тебе, спал с тобой, чтобы у
меня была ясная голова и чтобы я еще был влюблен в тебя,-- сказал Пасхин.--
Ахты, бедная куколка.
-- Я вам нравлюсь, мосье, не правда ли?-- спросила она.
-- Очень.
-- Но вы слишком большой,-- сказала она огорченно.
-- В постели все одного роста.
-- Неправда,-- сказала ее сестра.-- И мне надоел этот разговор.
