Она говорила тихо, почти про себя: - Мы не знаем, откуда они приходят, не
знаем, откуда берутся. Почему изо всех живущих на земле тварей у них шесть
конечностей вместо четырех...
- "Личинка - из мяса, - процитировал Джон, - долгоносик - из риса.
Драконы - из звезд в небесной выси". Это из Теренса "О призраках". Или
вечное присловье Каэрдина: "Полюбишь дракона - погубишь дракона"... Или
вот почему-то болтают, что нельзя смотреть дракону в глаза. И я тебе
говорю, Гар, я постарался этого не сделать. Мы не знаем даже таких простых
вещей, почему, например, магия и иллюзии на них не действуют, почему Джен
не смогла вызвать образ дракона в своем магическом кристалле или применить
против него скрывающие заклинания, - ничего...
- Ничего, - сказала Дженни мягко, - кроме того, что они умирали,
убитые людьми столь же невежественными, как и мы сами.
Джон, должно быть, услышал странную скорбь в ее голосе - Дженни
почувствовала его взгляд, беспокойный и вопросительный, и, не зная, что
ответить, отвела глаза.
Помолчав, Джон вздохнул и сказал Гарету:
- Знания утрачиваются, как страницы из Лукиардовского "Даятеля огня".
Мы уже не в силах построить волнорез через гавань Элдсбауча. Знания
утрачиваются, и их не восстановишь...
Он встал и начал беспокойно прохаживаться. Плоские белесые отражения
окон возникали на металлических заплатках куртки, на медной рукоятке
кинжала, на пряжках.
- Мы живем в распадающемся мире, Гарет. Вещи ускользают от нас день
ото дня. Даже ты, с юга, из Бела, даже ты теряешь королевство - по
кусочку, по крохе. Уинтерлэнд уходит к северу, мятежники утаскивают болота
к западу. Ты теряешь то, что имеешь, и даже не замечаешь этого. Старая
мудрость вытекает, как мука из прорванного мешка, а у нас нет ни времени,
ни желания хотя бы залатать мешок... Я бы никогда не убил дракона, Гар. Мы
же ничего о них не знаем! Кроме того, он был прекрасен - может быть, самое
прекрасное создание в этой жизни: каждый оттенок - как спелое ячменное
поле в час рассвета...
- Но ты должен драться, ты должен убить нашего! - Агония звучала в
голосе Гарета.
- Драться с ним и убить его - разные вещи. - Джон отвернулся от окна
и склонил к плечу голову, рассматривая беспокойное лицо юноши. - А я еще
даже первого не обещал, не говоря уже о втором.
- Но ты должен! - Слабый шепот отчаяния. - Ты - единственная наша
надежда!
- Я? - удивился лорд Драконья Погибель. - Я - единственная надежда
здешних крестьян пережить эту зиму, несмотря на бандитов и волков. И
потому, что я единственная их надежда, я убил дракона, убил его - грязно,
по-подлому, разрубил на куски топором. Потому, что я единственная их
надежда, я вообще дрался с ним, рискуя, что он сорвет мне мясо с костей. Я
только человек, Гарет.
- Нет! - Юноша стоял насмерть. - Ты - Драконья Погибель, единственный
драконоборец. - Он поднялся, некая внутренняя борьба отразилась в его
тонких чертах, а дыхание ускорилось, словно он заставлял себя на что-то
решиться. - Король... - Он сглотнул с трудом. - Король приказал обещать
все, что я смогу, лишь бы призвать тебя на юг. Если ты согласишься... - Он
едва справился с дрожью в голосе. - Если ты пойдешь, мы пришлем войска для
защиты северных земель против Ледяных Наездников, мы пришлем книги и
ученых. Я клянусь в этом! - Он взял королевскую печать и поднял ее
дрожащей рукой; бледный дневной отсвет скользнул по золотому ободку. -
Именем короля я клянусь в этом.
Но Дженни, наблюдая за бледным лицом юноши, пока он говорил, хорошо
видела, что Гарет при этом старается не глядеть Джону в глаза.
Ночью дождь усилился, ветер швырял его волнами о стены Холда. Тетка
Аверсина Джейн принесла холодный ужин: сыр, мясо, пиво, которое Гарет
пригубил с видом человека, исполняющего долг. Дженни, сидящая, скрестив
ноги, у очага, расчехлила свою арфу и теперь подкручивала колки, в то
время как мужчины толковали о дорогах, ведущих на юг, и об убийстве
Золотого Дракона Вира.
- И еще одно было не как в песнях, - говорил Гарет, расположив худые
локти среди беззаботно разбросанных по столу заметок Джона. - В песнях все
драконы светлых радостных цветов. А этот - черный, мертвенно-черный весь,
кроме глаз. Рассказывают, они у него - как серебряные лампы.
- Черный, - негромко повторил Джон и оглянулся на Дженни. - У тебя
ведь есть старый Список, не так ли, милая?
Она кивнула, прервав деликатные маневры с колками арфы.
- Каэрдин заставил меня запомнить множество старых Списков, -
объяснила она Гарету. - Некоторые он мне растолковывал, но этот - ни разу.
Возможно, и сам не знал, как это понимать. Просто имена и цвета... - Она
прикрыла глаза и повторила Список, голос ее при этом упал в старческое
бормотание - эхо многих голосов из давнего прошлого: - "Телтевир -
гелиотроповый, Сентуивир - голубой с золотом на суставах, Астирит -
бледно-желтый, Моркелеб - единственный - черный, как ночь..." Список имеет
продолжение, там еще дюжина имен, если это, конечно, имена. - Она пожала
плечами и сплела пальцы на резной спинке арфы. - Хотя Джон рассказывает,
что старый дракон, явившийся на берега озера Уэвир, действительно был
голубой, как вода, с золотым узором по хребту и суставам - так что мог
лежать под поверхностью озера и воровать овец с берега.
- Да! - Гарет чуть не выпрыгнул из кресла, узнав с восторгом знакомую
историю. - И Змей Уэвира был сражен Антарой Воительницей и ее братом
Дартисом Драконьей Погибелью в последние годы царствования Ивэйса
Благословенного, который был... - Он смутился и снова сел. - Это известная
история, - заключил он покраснев.
Дженни спрятала улыбку.
- К Спискам были также ноты для арфы - точнее, не ноты, а мелодия.
Каэрдин насвистывал мне ее до тех пор, пока я не выучила наизусть.
Она прислонила арфу к плечу - маленький инструмент, принадлежавший
когда-то Каэрдину, хотя сам старик никогда на нем не играл. Почерневшее от
возраста дерево, казалось, не имело украшений, но когда свет из очага
падал на него, проступали изредка Круги Земли и Воды, прочерченные тусклой
позолотой. Старательно она извлекла странную нежную череду звуков -
временами две-три ноты, временами - стригущую воздух трель. Звуки были
разной протяженности, призрачные, полузнакомые, как воспоминания раннего
детства. Играя, Дженни повторяла имена:
- "Телтевир - гелиотроповый, Сентуивир - голубой с золотом на
суставах..."
Бесполезные обрывки прежних знаний (вроде тех, что повредили рассудок
юного вертопраха, странного гостя с юга), каким же чудом уцелели они в
снегах Уинтерлэнда!.. Ноты и слова давно уже утратили смысл, как строка из
забытой баллады или несколько листов из трагедии об изгнанном боге,
которыми затыкают щели от ветра, - эхо песни, что никогда не прозвучит
снова.
Руки Дженни блуждали по струнам наугад подобно ее мыслям. Она
наигрывала мелодии бродячих музыкантов, обрывки джиг и танцев, медленных и
словно исполненных смутной печали при мысли о тьме, которая ждет всех в
будущем.
От них она снова перешла к древним мелодиям с их глубокими сильными
каденциями: горе, вынимающее сердце из тела, или радость, зовущая душу,
как отдаленное мерцание знамен звездной пыли в летнюю ночь. Затем Джон
извлек из ниши в черных кирпичах очага жестяную свистульку, какими дети
играют на улицах, и присоединил ее тонкий приплясывающий голосок к
сумрачной красоте звуков арфы.
Музыка отвечала музыке, вытесняя на время странную смесь страха и
печали из сердца Дженни. Что бы там ни случилось в дальнейшем, настоящее
принадлежало им. Дженни откинула волосы и поймала светлое мерцание глаз
Аверсина сквозь толстые стекла очков. Свистулька выманивала арфу из глубин
ее печали в танцующие ритмы сенокоса. Сгущался вечер, и обитатели Холда
начали собираться потихоньку у очага, присаживаясь на полу или в глубоких
амбразурах окон: тетка Аверсина Джейн, и кузина Дилли, и другие
многочисленные родственницы Джона, живущие в Холде, Ян и Адрик, толстый
жовиальный кузнец Маффл - все они были частью жизни Уинтерлэнда, такой же
неброской, но сложной и причудливой, как узор на их пледах. Гарет сидел
среди них, слегка больной, как яркий южный попугай в обществе грачей. Он
все еще поглядывал испуганно и озадаченно, когда прыгающее в очаге пламя
высвечивало заплесневелый хлам из книг, камней и химических
принадлежностей, и, судя по жалобному выражению в глазах юноши, он и
предположить не мог, что его славный поиск закончится в подобном месте.
Взгляд Гарета то и дело возвращался к Джону, и Дженни ясно видела,
что в нем сквозит не только беспокойство, но и нервный страх, гложущее
чувство вины за какой-то совершенный им поступок. Или, может быть, еще не
совершенный, но который все равно придется совершить.
- Так ты идешь? - тихо спросила Дженни (уже поздно ночью, лежа в
теплом гнезде из медвежьих шкур и лоскутных одеял). Ее черные волосы были
разбросаны, как водоросли, по груди и рукам Джона.
- Если я убью дракона по просьбе короля, он вынужден будет ко мне
прислушаться, - рассудительно проговорил Джон. - Раз я откликнулся на его
зов - значит, я его подданный. А раз я его подданный, то, значит, он
обязан оказать нам поддержку войсками. Если же я не являюсь его
подданным... - Он помедлил и задумался, явно не желая произносить слова,
которые бы прозвучали как отречение от законов королевства, за которые он
так долго сражался. Джон вздохнул и не стал продолжать.
Какое-то время тишина нарушалась лишь стонами ветра в разрушенном
венце башни да дробью дождя по стенам. Но если бы даже Дженни не умела
видеть в темноте, как кошка, она бы все равно почувствовала, что Джон не
спит. Мышцы его были напряжены. Кто-кто, а он-то понимал, насколько тонка
была граница между жизнью и смертью, когда он дрался с Золотым Драконом
Вира. Рука Дженни ощущала грубые твердые края шрама на его спине.
- Джен, - сказал он наконец. - Мой отец рассказывал, что, когда
пришли Ледяные Наездники, дед сумел поднять четыре-пять сотен ополчения.
Они выдержали трудный бой на краю океана и еще совершили марш, чтобы
разбить укрепления разбойничьих королей на западных дорогах. А когда эти
мерзавцы оседлали Восточный Тракт, ты помнишь, скольких нам удалось
поднять? Меньше сотни, Джен, и двенадцать человек из них мы потеряли в той
стычке...
Он повернул голову; угли, тлеющие под сугробом пепла в очаге их
маленькой спальни, вплели нити сердолика в его спутанную, до плеч, гриву.
- Джен, так не может продолжаться. Ты знаешь сама, что не может. Мы
все время слабеем. Земли, на которых закон еще властен, съеживаются.
Каждый раз, когда какая-нибудь ферма уничтожается волками, или бандитами,
или Ледяными Наездниками - одним щитом на стене становится меньше. Когда
очередная семья снимается и уходит на юг продавать себя в рабство, мы,
оставшиеся, слабеем. Да и сами законы слабеют точно так же. Кто их теперь
знает! Ты думаешь, если я прочел охапку томов Дотиса и несколько страниц
Полиборовой "Юриспруденции", которые нашел забитыми в щель, я от этого
стал ученым? Мы нуждаемся в королевской помощи, Джен. Если мы не поможем
друг другу в течение этого поколения - конец и нам, и им.
- Как ты им собираешься помогать? - спросила Дженни. - Сорвав свое
мясо с костей? Что станет с твоими людьми, если дракон убьет тебя?
Щекой она почувствовала, как шевельнулось его плечо.
- С тем же успехом я могу быть убит волками или бандитами на
следующей неделе - так что же? Или упасть со старины Оспри и сломать себе
