показывается рабыня, чтобы узнать, не нужно ли принести еще пива, он в
бешенстве вскакивает и запускает в нее топором. Испуганная женщина
убегает.
- Но, - продолжает Хеминг, - это лишь одна сторона дела. Есть еще и
другая.
Хальвдан поднимает на него глаза, они полны мольбы:
- Какая же?
- Как тебе известно, у королевы есть сын, - говорит Хеминг и
усмехается - это не откровенная лесть, но в его голосе все-таки слышится
сладкое почтение. - И этот сын может многому помешать. Нет, нет, не всему!
Но кое-чему ты все-таки можешь помешать, Хальвдан!
- Я не великий викинг, - грустно говорит Хальвдан, и в его словах
больше правды, чем он сам предполагает.
- А я считаю тебя великим викингом. Но это не важно, гораздо важнее
то, что ты умный человек. Ты понимаешь истинную суть вещей, тебе ясно, что
серебро - это серебро, и без него никто долго не удержится на своем месте.
Хальвдан радостно и благодарно кивает.
- Ты должен перехитрить ее.
- Не забывай, она очень умна!
- А ты не забывай, что в трудные минуты ты бываешь гораздо умнее, чем
она.
Хеминг умолкает, Хальвдан, приободрившись, быстро осушает рог, он
смеется, исполненный надежды.
- Ты что-нибудь задумал, Хеминг?
- Мои замыслы очень опасны для меня, - говорит Хеминг.
- Не бойся. Ты под моей защитой!
Хеминг знает: эта защита ничего не стоит, но он делает вид, что
обрадован, и благодарит Хальвдана за его слова.
- Мне кажется, - говорит он, - тебе не следует противоречить матери,
попробуй лучше поддакивать ей во всем. Но скажи ей - и тут уж будь
непреклонен, - что в нынешнем году не имеешь возможности дать ей в
провожатые ни двенадцать, ни двадцать человек. Добыча из Ирландии
невелика. Но скоро ты опять уйдешь в поход. Поэтому нынче ты даешь ей
только одного человека. Зато каждый год в день ее смерти в течение
двенадцати лет ты будешь приносить в жертву мужчину или женщину и класть к
ней в курган. Такой чести еще никто никогда не удостаивался. Подумай,
двенадцать лет люди будут чтить ее память. Двенадцать лет жители Усеберга
будут трепетать от страха или надежды - кто от чего - попасть в число этих
избранных. Сделай ей такое предложение. Мне кажется, она должна клюнуть на
этот крючок.
Хальвдан встает. В нем борются надежда и горечь.
- И целых двенадцать лет я буду жертвовать одного из своих людей в ее
честь? - спрашивает он.
- Нет, не будешь. Ты только обещаешь ей это. Можешь даже поклясться,
положив руку на Одина и повторяя за жрецом слова клятвы. Но эту клятву ты
нарушишь.
Хальвдан вздрагивает: если Хеминг шутит, то это неудачная шутка.
Хеминг продолжает:
- Я тебя научу, как можно нарушить клятву. Ты скажешь: она меня
вынудила!
Она оскорбляла меня, когда я был маленький! Уничтожала меня в
присутствии других! Теперь я унижу ее. Я верну себе то, что она взяла у
меня!
Или ты не веришь, что Один умнее нас всех? Разве тебе неизвестна его
проницательность? Он лишь улыбнется у себя в Асгарде и скажет: ай да
Хальвдан!
Хальвдан смеется.
- Знаешь, что ты еще можешь сделать?
- Что?
- Ты скажешь жрецу: я думаю, что в этом году мы принесем в жертву
тебя. Пошлешь за ним и скажешь: я уже принял решение. Я знаю, кого мы на
этот раз принесем в жертву. Ты не помнишь, не совершил ли я какой-нибудь
ошибки, когда давал клятву? Кажется, моя рука не касалась Одина?
Вспомни!..
- И не сомневайся, жрец вспомнит все, что тебе нужно.
Хальвдан вскакивает, берет рог, но он пуст, он зовет рабыню. Она
приходит, однако он сам хватает бочонок и прогоняет женщину, потом
наполняет рог и первому протягивает его Хемингу.
Неожиданно он снова падает духом.
- И ты веришь, что нынче она удовлетворится только одним человеком? -
спрашивает он. - Она потребует не меньше четырех. Может, предложить ей
троих?
- Нет, один или ни одного. Но зато не кто попало.
- Что ты имеешь в виду?
- Не какая-нибудь старая рабыня, Хальвдан. А молодая сильная женщина
или, еще лучше, молодой сильный мужчина. Тут подошел бы Лодин. Но он убит.
Его нашли со стрелой в горле. Не раб, нет, свободный человек должен лечь с
ней в курган. Ведь ты знаешь, твоя мать была неравнодушна к мужчинам.
Они смотрят друг на друга в глаза.
Хеминг ведет опасную игру: он сам молодой и сильный мужчина.
Помощницей смерти зовут меня в Усеберге, и на груди у меня присохла
грязь. Даже когда в заводи, невидимая людям, я тру свое тело песком и
жиром и с наслаждением обливаюсь водой, я знаю, что, уйдя отсюда, снова
почувствую себя грязной. Разве не я всегда уношу в болото покойников:
рабов, отработавших свое, свободных мужчин и женщин, проживших свой век?
Разве не меня призывают, чтобы всадить нож в беднягу, который должен
последовать в курган за своим господином? Я Арлетта, помощница смерти, и
на груди у меня присохла грязь.
Что толку причесывать и убирать волосы или оставлять их распущенными,
чтобы ими играл ветер? Люди все равно боятся меня. Меня злит, когда на
пирах они норовят подсунуть мне лучший кусок, чтобы умаслить меня. Я
отвергаю их заботы. Я остаюсь одинокой. Иногда мне требуется мужчина, и ни
один не смеет отказать мне. Но о чем он думает, лежа с моим сильным и
горячим телом? Что придет время и я всажу в него свой нож?
У меня был сын от жреца, с которым я жила. Сын мой умер. А я мечтала,
как он вырастет и станет свободным бондом, который не страшится смерти, но
и не играет в эту недостойную мужскую игру в странах на западе. Но мальчик
умер еще в детстве. С тех пор я познала ненависть. И любовь я познала
тоже: да, я люблю одного человека, здесь в Усеберге, мне кажется, он похож
на моего сына. Но он презирает меня. Он высокомерен, и у него надменное
лицо. Он глядит на меня, не замечая. И считает, что проявляет мужество, не
боясь помощницы смерти.
А другого человека здесь я уважаю, это Хеминг, они с Одни часто
приходят ко мне. С ними я обретаю покой. Бывает, мы вместе гуляем по
вечерам в свободные дни, оттертые песком, в нарядном платье. Я знаю, он
ляжет с ней, когда придет ночь. Но у меня нет к ней зависти. Мы говорим о
цветах и травах, о плывущих высоко облаках, о лошади с жеребенком и
смеемся по пустякам. И тогда я бываю счастлива, и они тоже.
Вчера вечером Хеминг пришел ко мне.
- Ты умеешь молчать?
- Да! Ты знаешь, что умею. Ведь я молчу о смерти Отты.
- Хорошо, но и то, о чем я попрошу тебя, не менее опасно. Ты должна
распустить слух, что королева дала Хаке серебра. Когда королеву положат в
курган, он в ее честь сожжет всех своих птиц. Представь себе такое
зрелище: горит соколятня, ястребы и соколы вылетают оттуда с горящими
перьями, они дико бьют крыльями, пытаясь сбросить с себя огонь, с пылающим
опереньем они взмывают в небо и падают замертво на землю. А ведь эти птицы
стоят больше серебра, чем может поднять один человек.
- Я должна распустить такой слух?
- Да, надо, чтобы он дошел до Хальвдана.
- И Хальвдан закует Хаке в железо?
- Нет. Хаке ляжет в курган вместе в королевой.
- Я умею молчать! И никто не узнает, с какой радостью я откину ему
голову, засмеюсь, подняв нож, встречу его испуганный взгляд и всажу в него
сталь!
Как страстно я желала тебя, подумаю я тогда.
Но ты не пришел ко мне.
- Хаке одержим страстью к Одни, Хеминг. Ты знаешь об этом?
- Да. Знаю.
Я спускаюсь к ручью и тру себя песком с жиром, я позволяю ветру
ласкать мои волосы, сегодня на груди у меня нет грязи.
- Хаке, приходи ко мне!
Ты, неведомый гость Усеберга, ты пришел к нам с ветром и, может, буря
унесет тебя прочь! Я знаю, ты стал другом Хеминга. Мне это не нравится, но
сегодня ты ближе мне, чем ему. Садись сюда на чурбак, пока я наложу лубки
одной птице. Видишь, на мне кожаная перчатка, и я перевязал птице клюв.
Это мой лучший белый сокол. Я научил его взмывать в воздух и падать на
куртку Хеминга, которую нарочно стащил у него и как приманку бросал
соколу, парившему в небе. Но сегодня ночью кто-то зашел сюда и сломал
соколу ногу. Вот я и кладу ему лубки. Теперь в этом соколе вспыхнет дикая
ненависть при виде человека, сломавшего ему ногу.
В Усеберге ходит слух, будто я хочу сжечь своих птиц. Ты знаешь, кто
пустит этот слух? Я то знаю. Слух уже прилип ко мне, и теперь меня
сторонятся, человек, пустивший его, сделал это очень ловко. Да, я знаю, он
умнее меня. Но у меня больше гордости. Я заставляю себя держаться
высокомерно, люди не любят меня, а его любят все. Теперь они говорят:
- Хаке хочет сжечь своих птиц!..
Какая нелепость! Чтобы я сжег своих птиц! Я сплю при них по ночам, я
знаю, о чем они мечтают, взмывая в белое небо, я радуюсь их радостью,
когда они падают с высоты и бьют свою жертву.
Мы с Хемингом вместе выросли в Усеберге. Старый знаток рун, живший в
усадьбе, когда мы были детьми, решил одного из нас научить вырезать руны.
- Тому, кто умнее, я передам свое искусство, - сказал он. - Другого
же выпорю.
Я потерпел поражение. И он наказал меня при всех. Был большой
праздник. Позор оказался больнее хворостины. Но мало того, Хеминг сломал
крыло вороненку и ночью привязал птенца к столбу моего ложа. Ты знаешь
повадки ворон? Если поранить ворону, она будет ходить по пятам за тем,
кого увидит первым после увечья. Куда бы ты ни пошел, несчастная тварь
будет прыгать вслед за тобой. Остановишься ты, остановится и она. И будет
смотреть на тебя. Ты можешь ее убить, верно. Но это принесет тебе
несчастье. Мне было десять лет, когда это случилось. И за мной повсюду
прыгал вороненок со сломанным крылом.
Люди на усадьбе смеялись. Они видели, как меня пороли за то, что я не
запомнил рунических знаков, а теперь потешались над прыгавшим за мной
вороненком. Хеминг вышел победителем. Но я вел себя как мужчина. Стал выше
всего этого - я и виду не подал, что знаю, кто сломал вороненку крыло,
чтобы унизить меня. Я решил подружиться с Хемингом, добивался его дружбы.
Донимал своим доверием. И мы стали друзьями, оба против собственной воли.
Когда я вырос, меня отправили в Уппсалу. Там я стал соколятником. Но
до того как стать им, я несколько лет ходил викингом в Хольмгард.
Получилось это так. В Швеции на одной усадьбе, куда я забрался, чтобы
стащить чего-нибудь поесть, меня избили до беспамятства. Шведы связали
меня и принялись рассуждать: что лучше повесить меня или отрубить мне
голову.
- Когда рубят головы, остается слишком много крови, - решили они.
В это время домой вернулся сам хозяин. Он сказал:
- Мы возьмем этого парня с собой в Хольмгард.
Так они и сделали. Они как раз уходили в викингский поход.
Мало-помалу я с ними поладил. Мы вместе пили, и, натешившись с девушками,
они разрешили тешиться и мне. И все-таки во мне ненависть к ним. Как-то
раз мы решили захватить одну усадьбу и залегли на опушке леса: мы думали
напасть внезапно, взять добычу и бежать. Но тут на нас сзади напали воины
хозяина этой усадьбы, которые обходили ее дозором. На рассвете нас должны
были казнить.
Утро было светлое, красивое, но прохладное, мы всю ночь пролежали,
связанные, на земле, и мужество совсем покинуло нас. А хольмгардцы решили
так: пусть один из нас зарубит остальных. Тем самым он сохранит свою
жизнь. Один из них знал немного по-нашему и объяснил нам, чего от нас
хотят.
Условия были тяжкие. Нас было десять человек: хозяин, трое его
сыновей, зять, два родича, два работника и я. Я был единственный, кто мог
