Би-би-си Майкл Уэльский, примчавшийся прямо из Лондона:
- Ду ю спик инглиш?
Мамонт равнодушно посмотрел на англичанина и изрек:
- Я не розмовляю на английском.
После этого Хутор Михайловский, гордо ступая мимо
обалдевших визитеров, вышел на улицу.
Надолго запомнили киевляне этот необыкновенный летний
день. Огромная толпа горожан, создавая то здесь то там
транспортные заторы, сопровождала мамонта по извилистому
маршруту. С плошади Пэрэмогы он поднялся к университету,
постоял у памятника Тарасу Грыгорычу, спустился на Бессарабку,
зашел на рынок, под одобрительный гул толпы пожевал зелени в
торговом ряду, вышел на Хрещатик, перебросился парой фраз с
постовым, пересек наискосок проезжую часть и надолго
остановился у витрины Цума, разглядывая панчохи, шкарпэтки та
парасольки. Многие превратно поняли это действие как факт
восхищения пращура даже бедным перестроечным ассортиментом. Во
всяком случае Вечорка уже через два часа писала об успехах
купонизации и оптимистически усмехалась: это вам не мезозой,
товарищ мамонт! На самом же деле Хутор просто-напросто изучал
свое отражение в витрине.
Потом мамонт двинулся дальше. На бывшей площади Революции
попил воды из фонтана, почитал афишы Филармонии, с
удовольствием послушал духовой оркестр в Первомайском парке и к
вечеру вышел на днепровские кручи.
Хутор словно окаменел, пораженный развернувшейся перед ним
картиной. Далекое плоское пространство, с золотистыми
песчаными отмелями, с разбросанными тут и там белоснежными
лоскутами построек, с бархатными, крытыми легкой голубой дымкой
лесами, - все бесконечное раздолье пробудило в нем какое-то
древнее доисторическое воспоминание. Он еще долго стоял,
предаваясь ностальгическим воспоминаниям об утерянной родине, а
в конце поднял хобот к небу и издал такой пронзительной силы
звук, что задрожали купола Андреевской церкви, а железный князь
Владимир чуть не выронил из рук святой крест.
Весть о том, что мамонт, мало того что живой, так еще и
разговаривает, слабо способствовала урегулированию
хохлятско-кацапского конфликта. Киевские лингвисты тут же
подвергли речь мамонта скрупулезному семантическому анализу и с
редким единодушием объявили диагноз: речь мамонта неопровержимо
свидетельствует о его, мамонта, украинском происхождении. Их
московские коллеги, напротив, нашли в ответе Хутора президенту
сто двадцать четыре изоморфизма со "Словом о полку Игореве" и
выдвинули осторожное предположение: а не знаменитого ли Бояна
отрыли Брянские палеонтологи под колесами локомотива?
По-новому открылся территориальный вопрос. До какой,
спрашивается, глубины веков должен распространяться
государственный суверенитет? Где эта, в пространстве и времени,
проходит злосчастная граница? На Вэрховний Ради бывший тренер
хокейной команды по идеологическим вопросам, а ныне первый
советник президента Леопольд Ващугин, выдвинул новый
геополитический проект раздела земного шара. Согласно Ващугину,
нужно соединить центр Земли с границами государств 1955 года, и
весь конусообразный объем объявить неделимой собственностью
нависающего над ним государства. Гениальная простота проекта
вызвала бурную овацию консервативного большинства, а оппозиция
призвала не останавливаться на поверхности и продлить стенки
национального конуса в безвоздушное пространство и там собирать
транзитную пошлину за пролет русскоязычных космических
экипажей.
На том и порешили. Вместе с ближним космосом под
юрисдикцию Украины перешло созвездие Лебедя с частью Чумацкого
Шляха, на свою беду оказавшегося как раз над Киевом. В общем
патриотическом хоре утонули редкие голоса сомнения научной
интеллигенции, еще помнившей, что Земля вращается, вследствие
чего могут возникнуть серьезные проблемы с государствами,
лежащими на пятидесятом градусе северного полушария.
На местах тоже стало неспокойно. Жители
Хутора-Михайловского, ставшего теперь всемирно известным
центром палеонтологии, отозвали из Рады своего депутата, а
взамен направили в киевский цирк телеграмму с прошением
баллотироваться на освободившееся место одноименного с городом
мамонта. В ответ вскоре пришла короткая депеша:
"Баллотироваться згодэн. Ваш Хутор."
Началась предвыборная кампания. Целый месяц мамонт провел
в добровольном заключении, не подпуская к себе депутатов,
корреспондентов и прочую назойливую публику. Лишь изредка он
наведывался к Кэри, а в остальное время читал. Акты,
постановления, проекты конституций, беллетристика (прочел
Кобзаря от корки до корки, прочел Энеиду Котляревского,
познакомился с философским наследием Сковороды) проглатывались
с бешеным аппетитом. Под конец ему попалась хартия прав
человека, и тут он задумался о чем-то сокровенном.
Впрочем, все шло как нельзя лучше. "Нэхай соби мамонт -
вин тутэшний", - мудро рассудили жители Хутора Михайловского.
С блеском одержав победу на безальтернативных выборах,
мамонт под аплодисменты коллег депутатов занял пустующее место
в украинском парламенте.
Первое время Хутор молча наблюдал за перипетиями рутинной
парламентской работы. При голосовании, как правило,
воздерживался, чем особенно раздражал деятелей "Руха",
попытавшихся сходу перетянуть ископаемое на свою сторону, и,
лишь когда возник вопрос о границах, таможнях и нейтральных
полосах, выступил с пространной витиеватой речью. Депутаты
ничего толком не поняли и решили на всякий случай избрать
мамонта председателем комиссии по территориальным вопросам и
национальной безопасности. Немалую роль здесь сыграл
международный авторитет мамонта, получавшего теперь прямую
гуманитарную помощь от стран большой семерки.
Сходу мамонт попал в самую гущу политических событий, на
самый их горячий полюс, и не в качестве редкого экспоната, а
первейшим государственным лицом. Ему поручили представить
новый проект решения териториальноых проблем, и весь
цивилизованный мир замер в ожидании окончательного решения
набившего оскомину вопроса. Уже через полгода его комиссией был
подготовлен законопроект территориального деления исконных
украинских земель.
Смешное беспокойство охватило высший орган, когда Хутор
вышел на трибуну со своим законопроектом и развернул над
депутатами карту Евразии. Так инопланетяне рассматривают из
далекого космоса незнакомые очертания наших материков.
- Боже ж мий, боже, - пронеслось по залу, - А дэ ж Кыйив?
Мамонт ткнул куда-то между Черным морем и Скандинавией,
как раз под второй буквой размашистого заглавия, пролегавшего
от Ламанша до Порт-Артура: ХУТОРСКIЕ ЗЕМЛI. В напряженном
внимании была выслушана речь Хутора об исторических периодах, о
правах наций, об ареалах обитания древнего населения Земли.
Свою речь Хутор перемежал свободолюбивыми цитатами классиков и
современников, а в конце предложил столицей нового государства
назначить славный город Хутор Михайловский. На этот раз все
обошлось без аплодисментов.
Я не буду описывать последовавшее за тем безобразное
обсуждение новоиспеченного прожекта, эхо которого вскоре
разнеслось по сопредельным государствам. Левые, правые,
патриоты, национал-интернационалисты, и даже, увы, зеленые как
в старые добрые времена в едином порыве сорвались на мамонта с
цепи. Когда же кто-то намекнул на малочисленность хуторян, как
их называл в проекте мамонт, не выдержала хрупкая мезозойская
душа, и со словами "Нас мало, а будэ щэ бильше", мамонт вышел
вон из Украинской Рады.
Колючий февральский снег падает на последние страницы
мезозойской истории. Еле пишет твердеющая на морозе шариковая
ручка. Здесь, откуда есть пошла новая эра, и где я дописываю
свою повесть временных лет, вчера снова появился мамонт. Целую
ночь он рылся в замерзшем черноземе, а под утро из темного
отверстия стал выводить на поверхность тучные стада
единокровных братьев.
Сейчас уже вечер. Они по-прежнему идут. Снег засыпает все
вокруг: и злосчастный переезд со старшим стрелочником Иваном
Иванычем, и пожелтевшие заросли так и неубранного кукурузного
поля, и далекие неказистые постройки окрестных деревень. Он
ложится стерильным культурным слоем на свежевспаханную
нейтральную полосу, на канцелярски заточенные пограничные
столбы, на еще пахнущие сосной таможенные постройки, залепляет
цветастые гербы на погонах удивленных пограничников, слепит,
засыпает мои глаза. Я тру их и ничего не вижу от образующейся
влаги. Ничего, только могилки на краю у железного полотна, где
захоронены не нашедшие близких и дальних родственников,
безымянные, без роду и племени, неизвестной национальной
принадлежности жертвы июньской катастрофы.
1992
Публиковалось:
"Юность", N6, 1992
"ЧП", Израиль, 1994
"Дилижанс", N6, 1996
Хлумов В.
Старая дева Мария
Маша проснулась со странным, смешанным, неопределенным предчувствием.
Будто что-то произойдет или уже произошло, но она об этом вот-вот узна-
ет, а пока лишь ощущает какое-то неудобство, впрочем, вполне приятное,
будто бы она проснулась не дома, не в обычной, уже давно надоевшей обс-
тановке, а в новом, неизвестном, необжитом ею жилище. Как будто, это но-
вое жилье или, уместнее даже сказать - обитель, - является, именно, не
просто какой-то там квартирой, но целым огромным идеальным миром, миром,
наполненным светом, радостью, любовью и, - снова светом, к которому всю
ее сознательную жизнь она стремилась и о котором мечтала. Здесь хорошо,
здесь легко быть счастливой, быть нужной всем и не страдать от страданий
вокруг, потому что их, как бы, нет вообще. Что-то теплое, нежное, почти
бархатистое касается ее груди, но не тревожит и не возбуждает, а, прос-
то, неподвижно касается, как бы прикрывая, сохраняя то же нежное уязви-
мое место от грубого постороннего действия. Она спит и бодрствует однов-
ременно, ибо слышит, как тихо и спокойно бьется ее сердечко, как осто-
рожно-внимательно к ней проплывают вверху стерильно белые облака, сейчас
уже больше похожие на птиц-голубей, но необычных, не почтовых, а других,
огромных, несущих не вести, но жизни. И еще ей чудится какой-то странный
звук, нето звонкий, как медный колокольчик, нето скрипучий, как старая
пружина, но, определенно, тревожащий и, как-будто, что-то обещающий. И
не хочется просыпаться в этот обычный мир, где, конечно, ничего подобно-
го случиться не может. Она знает: стоит разлепить веки, и она снова очу-
тится там, куда ее занесла судьба с раннего детства - на холодный роди-
тельский шестой этаж, с холодным материнским однообразным "доброе утро",
в тусклые безотцовские углы-каморки, где они прожили с матерью ровно
тридцать два года. Да нет, на самом деле, дом-то у них был, конечно,
совсем не хрущеба - серый, шершавый, как утес с огромными окнами, с вы-
сокими лепными потолками. Чего только тут никогда не доставало, - и это
чувствовалось особенно в последние годы, так это - здорового мужского
присутствия, и от этого все домашние предметы: шкафы, стулья, диван и
детская кроватка, ныне пустующая, но хранимая для будущего, - все это
назойливо говорило: ну, Машенька, видишь, и без мужа прожить можно, а
что ребенок - так это вообще нынче не проблема, сама ведь знаешь, какое
у тебя отчество. А отчество у нее было, как нарочно, до того редкое, что
никак она не могла никого подобрать себе в потенциальные отцы. Мария Ар-
