Саския . Капитан Баннинг Кок очень настаивал.
Тюльп . Господин фон Зандрарт, считает себя местным Дюрером по той
лишь причине, что сам из Германии, за ним целая клика, руководящая ду-
ховной жизнью Амстердама, так называемый мейденский кружок. Капитан бьет
верно, дорогой Рембрандт, если вы хотите всегда иметь зазказчиков и ува-
жение властей, с этими людьми надо быть накоротке.
Рембрандт . У меня и так заказов хоть отбавляй.
Тюльп . Кстати Фондель, первый поэт Амстердама, вобщем-то, не вредный
старик, правда, пишет как-то вычурно. Но городской совет, при обсуждении
заказов художникам, прислушивается в первую очередь к этим людям. Так
что, капитан, может быть, и прав, Сакския.
Саския . Ну что уж теперь, мы всяким гостям рады, ну пойду не буду
вам мешать. (Уходит. )
Тюльп (поворачивается к Рембрандту) . Все ваши старые полотна стоят у
меня перед глазами. Лица, изображенные на них, будто маяки в ночи, мер-
цают спасительным светом. Когда тяжело, и кажется, что жизнь сера, а мир
темен, я вспоминаю ваши полотна, и мне становится легче. Я помню портре-
ты ваших близких...
Рембрандт . Сегодня я просто не могу представить, что когда-нибудь
вернусь к ним.
Тюльп . Почему?
Рембрандт . Не знаю. Они мне кажутся чем-то таким, что было не на
яву,а только во сне.
Тюльп . Покажите-ка мне, что у вас есть.
Рембрандт взял подсвечник и осветил картины. Высокопарный, теат-
ральный Христос, смахивающий на плохого актера, возносится в небеса на
облаке, которое подталкивают серафимы. Самсон яростно потрясающий кула-
ком перед носом своего тестя. Дальше портреты: изящные дамы, утонченные
господа и сам Рембрандт в мехах, перьях и драгоценностях. Резкая верти-
кальная тень, проходящая через середину лица, делает его мужицкий нос не
таким широким, губы - не такими толстыми. Глаза, один из которых на све-
ту, а другой в тени, кажутся холодными, житейски мудрыми и потрясающе
жестокими.
Тюльп (без энтузиазма). Написано красиво.
Рембрандт . Их надо смотреть не при свечах (отворачивается, ставит
подсвечник).
Тюльп (вяло). Нда, впечатляет.
Рембрандт . Я чувствую вам они не по душе.
Тюльп . А не может быть так, что вы делаете не совсем то, что вам по
сердцу?
Рембрандт . Ничего подобного. Я делаю именно то, что мне нравится.
Тюльп . А вы уверены?
Рембрандт . Совершенно. Впрочем, я не надеялся, что вы поймете, к че-
му я стремлюсь - это не в вашем вкусе.
Тюльп . Я никогда не считал себя знатоком. Я почти ничего не смыслю в
живописи.
Рембрандт . В живописи? О нет, в живописи вы смыслите куда больше,
чем обычные любители. Я не о том. Вы не понимете к чему стремлюсь я сов-
сем по другой причине: у вас совершенно иной взгляд на вещи. Вы видите
их такими, каковы они в действительности, и готовы остановиться на этом,
а я пытался здесь постичь жизнь в высшем смысле этого слова. Я и не на-
деялся, что мои попытки убедят вас: на свете нет человека, которого
труднее в чем-нибудь убедить, чем вас.
Тюльп . А почему это я удостоен столь сомнительной похвалы?
Рембрандт . Вероятно, тут дело в вашей профессии. Люди, попадающие в
ваш кабинет, больницу или чумной барак, уже не могут служить моделями
для подобных картин. И вы, изо дня в день видя их в таком плачевном сос-
тоянии, естественно, не верите в великолепие человеческой природы.
Тюльп (не удержавшись от язвительности). Допускаю, что есть вещи к
которым я слеп, напрмер, Рубенс. Я не помню у него картины, на которую
мне хотелось бы взглянуть дважды, хотя люди платят чуть ли не целые сос-
тояния за его полотна, даже за такие, которые он предоставил доканчивать
ученикам.
Рембрандт. Я тоже недавно приобрел Рубенса. А вы не любите его - я
так и знал. Согласен, это не Дюрер, и все-таки у него есть свои досто-
инства. У него не хватает подчас того, что вы ищите - глубины мысли, от-
зывчивости, но ему зато нет равных в передаче движения, богатстве палит-
ры, яркости цвета. И если кому-нибудь удастся соединить то, чего не дос-
тает Рубенсу, с тем, чем он обладает - такой человек достигнет предела
возможностей, открытых художнику.
Тюльп . Но осуществимо ли это? Не исключает ли одно другое? Я вот что
хочу сказать: можно ли, видя мир в его великолепии, одновременно видеть
его....
Рембрандт (хватает свечу и буквально подтаскивает Тюльпа к картине).
Смотрите, это - "Жертвоприношение Авраама", здесь я почти добился и того
и другого - и великолепия и глубины, которой вы жаждете. Старик - под-
линный патриарх: в нем есть и достоинство и мощь, которых требует его
деяние. Но разве вы станете отрицать, что он, в то же время, и потрясен-
ный горем отец.
Тюльп . Да, я бы предпочел это полотно всем полотнам Рубенса, хотя,
на мой взгляд, это не такая уж большая похвала, господин ван Рейн. (
Тюльп говорит в сторону. ) Только человеку, воображающему, будто отец,
занося нож на сына, может выглядеть вот так, как здесь, не худо было бы
обратиться к врачу.
Рембрандт . Да, я скоро добьюсь того, что вы будете полностью удов-
летворены. Вас нелегко убедить, но я это сделаю - дайте только срок. (
Обнимает Тюльпа по-дружески. ) А сегодня вы мне очень помогли - не знаю,
что на меня нактило - мне ведь, право, не на что жаловаться. Со мной,
благодарение Богу, моя жена и мой ребенок. У меня есть работа и хорошая
репутация, причем репутация эта - дело ваших рук; если бы не вы, я, ве-
роятно, до сих пор в безвестности трудился бы в Лейдене. Словом, у меня
все обстоит лучше, чем я когда-либо осмеливался мечтать.
Тюльп . Ну вот и прекрасно, я тоже погорячился малость.
Слышится шум - пришли гости. В гостинной появляется Саския в соровож-
дении капитана Баннинга Кока. Он держит ее под руку. За ними появляются
поэт господин Иост ван ден Фондель, художник фон Зандрарт, пастор
Свальмиус. Чуть в тени держаться ван Флит и Лисбет.
Саския. Рембрандт, разреши представить.
фон Зандрарт.Фон Зандрарт, коллега.
Фондель. Фондель, поэт, член Городского совета, я много о вас слышал
и рад познакомиться, господин ван Рейн.
Рембрандт. Очень рад, господин Фондель.
Фондель. Ой ли?! Почему вы не посещаете наш мейденский кружок? Я нес-
колько раз писал вам приглашения.
Рембрандт. Виноват.
Фондель. Мы, представители высоких искусств Амстердама, должны об-
щаться друг с другом, чтобы сверять биение наших сердец.
господин фон Зандрарт. Дорогой Иост, господин ван Рейн и так оказал
нам большое внимание, пригласив в свой роскошный дом. Весь Амстердам
только и говорит о вашем с господином Тюльпом хиругическом уроке. Я на-
деюсь, вы покажите нам свои новые полотна?
Рембрандт. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома, смотрите мою скром-
ную коллекцию. (К Лисбет). Лисбет, прикажи подать пунш.
Лисбет с ван Флитом удаляются, и пока гости осматривают картины, ван
Флит появляется с подносом, предлагает гостям выпить. Делает это все не-
уклюже, и Саския смотрит на него с укором.
Саския. Ван Флит, будь поосторожнее.
капитан Кок (к Рембрандту). Мы с Рейнтенбергом, только что были у
мейденцев, там было совещание, но так и ничего не решили, но я, на вся-
кий случай, притащил сюда Фонделя.
Рембрандт. У мейденцев? Но скажите, ради Бога, капитан, что вы там
делали?
капитан Кок . Говоря по правде, - ничего, ничего, ровным счетом. Нас
пригласили туда в связи с этой дурацкой встречей Марии Медичи. Не отве-
чай мы за парад городской стражи, мы ни за что бы не впутались в эту ду-
рацкую историю...
Саския. Значит, комиссия из художников уже составлена?
капитан Кок . Практически да, дело только за председателем. Фондель
колеблется между учеником Рембрандта ван Флинком и самим Рембрандтом.
Так что, будьте с ним полюбезнее.
Рембрандт. Черт, этого только не хватало.
Фондель (осмотрев картины, подоходит к Рембрандту). Скажите, господин
ван Рейн, а можете вы написать Бога?
Рембрандт. Не знаю, никогда не пробовал.
Тюльп. Но вы же писали Бога во плоти, и притом - не раз.
пастор Свальмиус. Но разве, изображая Иисуса, вы воспринимаете его
как Бога и создателя Вселенной?
Рембрандт. Я не очень понимаю, что вы имеете ввиду?
пастор Свальмиус. Господин Фондель спрашивает, в силах ли вы придать
атрибуты Бога-отца личности Бога-сына?
Рембрандт. О каких атрибутах вы говорите?
пастор Свальмиус. О тех атрибутах, которые не поддаются определению в
силу своей непостижимости.
Подходят Саския с капитаном.
Капитан. Мы пропустили что-нибудь интересное?
Рембрандт. По-моему, нет.
Фондель . Как вы, однако, любезны! (К капитану.) У нас тут вышел
спор, я бы сказал, довольно важный: я спросил у господина ван Рейна, как
он мог бы изобразить Бога, а пастор Свальминус утверждает, что мы не
должны пытаться предтсавлять себе Бога в зримом образе.
Саския. Полно, давайте к столу.
Фондель . Но мы не можем оборвать спор на середине. Вы так и не отве-
тили, господин ван Рейн.
Рембрандт. Я забыл ваш вопрос..
пастор Свальмиус. Суть сводится тому, кажется ли вам, что вы изобра-
жаете Бога , когда пишите Иисуса?
Рембрандт. Я же никогда не говорил, что я набожный человек. Если уж
хотите сослаться на кого-нибудь, ссылайтесь на Дюрера или Грюневальда.
Они писали по велению сердца, а я пишу по заказу принца и для того, что-
бы мои полотна висели в Гааге..
Капитан. Право, вы напрасно наговариваете на себя. Каждый раз, когда
вы писали Христа, вы изображали один из его атрибутов. Возьмите, напри-
мер, свое "Воскрешение Лазаря" - оно, несомненно, передает величие и
мощь.
Рембрандт. Это самая скверная из моих картин.
Саския. Да перестаньте же, я всех приглашаю к столу.
Все рассаживаются. Капитан поднимает бокал.
Капитан. Я предлагаю выпить за великолепие этого дома, за хозяйку.
Саския, за вас.
Пьют.
пастор Свальмиус. А я стою на том же, что и прежде. Пытаться познать
Бога или хотя бы воображать, что мы способны познать его, значит впасть
в грех гордыни. Можем ли мы, чей разум так ограничен, знать о Нем
больше, чем древесная вошь знает о дереве, которым питается?
Фондель . А, по-моему, боги доступны искусству.
Капитан. Например, поэзии, дорогой Фондель, прочтите что-нибудь на
эту тему.
Фондель . Право, не знаю. Ну разве что вот это стихотворение, я напи-
сал его для благотворительного обеда в саду Дома призрения для пристаре-
лых мужчин.
Фондель читает.
О старость, наш Олимп земной,
Ты мудростью Юпитера сияешь,
Здесь тишь раздумий душу осеняет,
И вечным кажется не вечный наш покой.
Не расстревожит сердца больше тень
Прекрасной Прозерпины иль Дианы,
Лишь чередой молитв и покаяний,
За часом час, проходит каждый день.
О, Дом призрения, обитель стариков,
Есть в нем свое очарованье,
Детей и внуков позднее признанье,
Сограждан Амстердама воздаянье,
И вдохновленных музой возлиянье,
Пришедшее из глубины веков.
Саския с трудом делает заинтресованное выражение лица. Рембрандт утк-
нулся в тарелку. По окончании раздаются аплодисменты.
Рембрандт. Вы прочли очень ученую вещь, господин ван ден Фондель. Она
так богата мыслями, что, боюсь, я не все понял. Надеюсь, мы скоро увидим
ее напечатанной.
Фондель . Вам трудно было следить за некоторыми строфами, господин
ван Рейн?
Рембрандт. Нет, я имею ввиду не отдельные строфы, я хотел сказать,
что стихотворение в целом нелегко воспринимать на слух.
Фондель . Неужели? А вдруг такое же впечатление сложилось и у других
слушателей?
Тюльп. Ну что вы! Стихи всем доставили истинное наслаждение! Мой друг
хотел лишь сказать, что при втором прочтении удовольствие будет еще
большим. Поэзия - вещь, очень насыщенная смыслом. Лично я никогда не ус-
ваиваю стихи, пока не прочту их дважды.
фон Зандрарт. Понять это произведение не составляет никакого труда.
