Рембрандтом.
Рембрандт (не замечая, что говорит вслух) . Господи, да это же все
они сразу! Вот Маргарета ван Меер, это ее застенчивая улыбка! А это -
рука госпожи ван Хорн, а здесь влажные огненные кудри Саскии, грудь
Хендрикье. (Поворачивается к Абигайль). Простите меня, я, кажется, мыслю
вслух. Я уже стар и чуточку слабоумен. Разум мой то вспыхивает, то гас-
нет, как отблеск последних углей в догорающем очаге. Если бы я был в
расцвете сил и славы и встретил такого человека, каким стал сейчас, то я
бы сказал, что он сумасшедший.
Абигайль . Господин ван Рейн, вам не нужно извиняться передо мной.
Если я не ошибаюсь вы сказали нам в тот, первый раз, что с вами живут
ваш ученик и старушка, которае ведет ваше хозяйство, и дочь. А что Ти-
тус, что с ним?
Рембрандт . Как? Я не скзал про Титуса? Нет, Абигайль, он жив. У меня
двое детей - дочь пятнадцати лет от второй жены и сын - двадцати, от
первого брака. Оба они живут со мной: девочка помогает вести хозяйство,
сын продает мои гравюры и полотна. Но Титус очень много работает, я поч-
ти не вижу его. И... знаете... я воспитывал его как принца, а теперь он
бегает и продает мои работы, как последний бедный приказчик у торговца
картинами. Мать оставила мальчику немалое состояние, но к тому времени,
когда Титус вступит во владение им, от него мало что останется.
Абигайль . Я понимаю: сейчас он обижен, но ведь со временем обида
пройдет, не так ли?
Рембрандт . Беда совсем не в этом наследстве. Как ни странно, он даже
не думает о деньгах - могу поклясться в этом. Обижен не он, а я: я не в
силах простить ему, что мои картины инетресуют его меньше, чем моего
ученика. Разумеется, он достаточно учтиво отзывается о моих полотнах, но
я-то догадываюсь, что он не менее учтив и там, где речь идет о десятках
других художниках. Он просто не видит в моих работах ничего такого, чем
стоило бы особенно восторгаться.
Абигайль . А не потому ли он так сдержан, что еще с детсва привык к
вашим вещам? Дайте ему время, маэстро, и я уверена: наступит день когда
он воздаст вам должное.
Рембрандт . Сомневаюсь. А кроме того, сколько можно ждать? Я стар,
госпожа Барриос, стар, болен и почти забыт. Пишу я лишь потому, что это
для меня единственный способ убить время. Когда я не пишу, я ожидаю
смерти. Думаю я тоже только о ней.
Абигайль . Неужели, маэстро? Я знаю, это ужасно. Один год я тоже все
время думала о смерти, а ведь мне тогда еще и двадцати не исполнилось. Я
была совершенно здорова, но не могла спать: я не решалась закрыть глаза
из страха, что умру ночью. Тогда я не понимала, что со мной творится, но
теперь знаю: что-то меня отвернуло от людей, и мне казалось, что я не
смогу любить. И с тех пор я убеждена, что навязчивая мысль о смерти вы-
зывается в нас нерастраченной и тоскующей любовью, которую мы пытаемся
затаить в себе.
Рембрандт . Может быть, вы и правы, но я то уже не способен любить...
Абигайль (подбегая к наброскам и с трудом преодолевая стыд) . Вы? Тот
кто видел это... и это, никогда вам не поверит.
Рембрандт. Я люблю снег, Хендрикье.
Абигайль. Да.
Гаснет свет.
Картина двенадцатая
Гостиная на Бреерстрат через год после смерти Саскии. Рембрандт лени-
во рассматривает гостиную. Подоходит к карнизам, щупает, необнаружив пы-
ли, цокает языком, рассматривает себя в зеркале, поворачиваясь то так,
то эдак, подтягивает живот, потом машет рукой. Появляется Хендрикье.
Хендрикье. Там какой-то иностранец, настаивает, что он твой друг.
Рембрандт. Как он представился?
Хендрикье. Вот представился он вполне нашим гражданином - Ян Ливенс.
Да вот он сам. (Тут же уходит. )
Входит, как всегда шикарно одетый, теперь уже сорокалетний Ян Ливенс.
Говорит с легким английски акцентом.
Рембрандт. Ян, рад видеть тебя в Амстердаме!
Ливенс. Рембрандт, дружище, ведь мы не виделись почти 20 лет! (Обни-
маются ).
Рембрандт. Ты словно сам король Англии, каким судьбами?
Ливенс. Увы Карлу Первому теперь не позавидуешь. Не уверен, жив ли
он.
Рембрандт. Я представляю, тебе пришлось спешно уехать. Да, незавидна
судьба при дворе, если я тебе могу быть полезен, не стесняйся. Если нуж-
но денег, можешь на меня рассчитывать.
Ливенс (оглядываясь с восхищением по сторонам). Нет, милый мой, ты
очень великодушен, но, право же, я еще никогда не был в лучшем положении
чем теперь. Уехал я, действительно, в спешке, но получить успел все. С
тем, что я скопил, у меня тысяч одиннадцать флоринов, не богатство, од-
нако, на первое время хватит. Но все равно - спасибо тебе.
Рембрандт (не умея скрыть изумления от названной суммы). Счастлив
слышать. Когда намерен обзавестись мастерской?
Ливенс. Да, думаю, что займусь этим не раньше середины зимы. Я, ви-
дишь ли, через месяц еду в Утрехт - женюсь. Согласись, пора. Ей, правда,
двадцать восемь лет, но она из хорошей семьи, и дадут за ней тридцать
тысяч.
Рембрандт. Ну что ж, желаю счастья.
Ливенс. Благодарю. Нет ли у тебя на примете подходящего дома? Дом мне
нужен хороший, но, конечно, не такой грандиозный, как у тебя.
Рембрандт. То, что тебе нужно, подобрать нетрудно.
Ливенс. Пяти-шести комнат за глаза хватит.
Рембрандт. А куда же ты денешь учеников?
Ливенс. Учеников? Сказать по правде, мой милый, я с этим покончил.
Учить - слишком утомительное занятие. Я слышал - у тебя одиннадцать, не
представляю, как ты с ними управляешься. Нет, это не по-мне. Если я не
смогу зарабатывать своими картинами, я лучше пойду по-миру.
Рембрандт. Мне ученики нисколько не надоедают. Напротив, я люблю их.
К тому же один из самых верных способов понять, что я делаю, состоит в
том, чтобы продумать и объяснить им, как я это делаю.
Ливенс. Да, я помню наш сарай в Лейдене. Кстати, что ты сейчас дела-
ешь?
Рембрандт. Так, несколько портретов, и еще кое-какие библейские сюже-
ты. Последней моей крупной работой был групповой портрет стрелков капи-
тана Баннинга Кока.
Ливенс. Как же, как же, слышал. Отзвуки скандала донеслись и до Лон-
дона.
Рембрандт. По-моему, картина удалась.
Ливенс. Н-да, ты, как всегда, идешь наперекор, но ведь музыку заказы-
вает тот кто платит. ( Сочувственно, оправдывая провал картины). Мне
рассказывали, что ты писал ее во-время смертельной болезни жены.
Рембрандт. Да, Саския умерла, но я не считаю, что картина не удалась.
Ливенс. А я не подозревал, что ты снова женился.
Рембрандт. Я не женат.
Ливенс. В самом деле? А я подумал... Эта молодая женщина так прелест-
но выглядит. Ты хочешь сказать, что она лишь твоя экономка?
Рембрандт. Я с ней живу. Она моя любовница.
Ливенс. Прости пожалуйста, если я что-то не то сказал.
Рембрандт. Да, вот так обстоят дела, мы с ней близки уже около года.
Ливенс. Амстердам, должно быть, сильно изменился за время моего от-
сутсвия. Не сомневаюсь, что с друзьями у тебя на этот счет все в поряд-
ке, но не грозит ли это осложнениями с заказчиками? Найдется немало лю-
дей, которые смотрят на эти вещи очень узко. Не заколеблются ли они,
прежде чем идти в дом, где...
Рембрандт. Кто хочет, тот придет. А кто не хочет, пусть убирается к
черту.
Ливенс. Но зачем осложнять свою жизнь? Конечно, если ты не хочешь
связывать себя...
Рембрандт. Я уже связан. Выпьешь вина?
Ливенс. С удовольствием, но почему все-таки ты...
Рембрандт. Потому что моя жена завещала деньги Титусу, и я распоряжа-
юсь ими до тех пор, пока не женился вторично. Вступив в брак, я уже не
смогу к ним притронуться - они останутся в банке до совершеннолетия Ти-
туса.
Ливенс. Очень жаль! Сейчас как раз такое время, когда они пригодились
бы тебе.
Рембрандт. У меня есть деньги.
Ливенс. Конечно, конечно, но содержать такой огромный дом - никаких
заказов не хватит. Ну ладно, ладно, покажи лучше свои работы.
Рембрандт. Вот последние этюды.
Ливенс. Ты, по-моему, пишешь теперь еще пастознее, чем в Лейдене.
Рембрандт. Краски - единственное, на чем я никогда не экономлю.
Ливенс. Нет, я серьезно. Разве у вас тут, в отличие от Англии, не
модно писать тоньше? Антонис Ван-Дейк, - упокой, Господи, душу его! - с
которым я часто встречался при дворе, всегда говорил, что картина должна
быть гладкой, как шелк. Он создал новую технику и был настолько велико-
душен, что поделился со мною своими открытиями. Это нечто удивительное,
свежее.
Рембрандт. В самом деле?
Ливенс. Да. Ван Дейк понимал, как изыскана лессированная поверхность,
какие замечательные возможности она открывает. Тициан, Рубенс, Каррачи -
все они устарели после него.
Рембрандт. Но те полотна, котрые я видел, показались мне довольно
легковестными и безжизненными.
Ливенс. Я назвал бы их, скорее, идеализированными и облагороженными.
Да и здесь, в Амстердаме, многие художники становятся на этот путь, да и
заказчики предпочитают, что бы поверхность была гладкой. После смерти
Рубенса, умами овладевает ван Дейк. Вот на этих этюдах (показывает на
картины Рембрандта), прекрасные краски, это красиво, но если бы ты еще
работал, как ван Дейк, то есть при той же гамме добивался большей глад-
кости и глянца...
Рембрандт. И не подумаю! Задницу я этим глянцем подтирать хотел!
(Убирает этюды).
Ливенс. Да постой же, Рембрандт! Я не успел ничего рассмотреть...
Рембрандт. Зачем? Тебе это не понравится. Давай-ка лучше выпьем по
бокалу вина.
Ливенс. Ну, как знаешь. А я ведь был в Лейдене, заходил к Доу - он
стал настоящей провинциальной знаменитостью - заказов у него больше, чем
он в силах выполнить. .
Рембрандт. Да, выпьем за него, за наш амбар.
Ливенс. Да... жутковатое место, а помнишь тот наш манекен, с отпавшим
крылом?
Пьют, сидят молча. Потом Ливенс встает.
Ливенс. Рембрандт, я часто думал о тебе, о нас... знаешь, есть что-то
важное, в чем мы с тобой никогда не сойдемся. Ты думаешь, что я всю
жизнь потакаю публике, а я тебе скажу: да, если людям что-то нравится,
то почему им не дать то, что они желают иметь? Если человек платит свои
деньги и хочет выглядеть чуть красивее, чем он есть на самом деле, то
почему ему не дать это? Ведь у каждого человека свой вкус, как и у каж-
дого времени.
Рембрандт. Но красота - это не модный сюртук, который сегодня нравит-
ся всем, а завтра выброшен старьевщику. Ее не оденешь и не снимешь. Если
бы это было действительно так, то мир создан не господом Богом, а дьяво-
лом, и мир этот окутан тьмой.
Ливенс. Ну, знаешь, на вкус и цвет...
Рембрандт. Ненавижу эту поговорку, она лишь оправдание невежеству ду-
ши. Что-же, Микеланжело и фон Зандрарт - одно и тоже? И дело не в том,
чтобы кого-то сделать красивее, я вообще не понимаю, как это можно сде-
лать, а дело в том, что-бы найти красоту в человеке.
Ливенс. А это все сладкие словечки, ищите, мол, и обрящете, а люди
хотят чуда сейчас. Ты ведь выбрал этот чудесный дом, а не старый забро-
шенный сарай в Лейдене.
Рембрандт. Увы, слаб человек.
Ливенс. Нет, ты наверняка хотел и тут устроить амбар, но эти подлые
людишки, эти бюргерские рожи превратили его в салон. Так неужели ты ду-
маешь они оставят тебя в покое?
Рембрандт. Ладно не будем спорить, рад что ты зашел. Чертовски быстро
время летит.
Ливенс. Да быстро и мне пора, рад был увидется.
Рембрандт. Я тоже.
Ливенс. Прощай.
Рембрандт. Прощай. (уходит).
Рембрандт сидит некоторое время, уперев голову руками, потом выпивает
еще.
Рембрандт (зовет). Хендрикье! (Никого - опять зовет) Хендрикье!
Наконец, появляется Хендрикье.
Рембрандт. Ты где пропала? Тебе нездоровится?
Хендрикье. Нет. Я просто немножко устала.
Рембрандт. А тогда иди и сядь ко мне на колени.
Не двигается.
Рембрандт. Что с тобой? Ты меня не любишь?
Хендрикье (присаживается на колени). Ну вот, чуть что сразу - не лю-
