Соня.
Между тем Илью Ильича охватило какое-то нервное нарастающее
возбуждение или даже предчувствие. Вот он сказал про Сергея для утешения
Сони, а сам почувствовал внутри горячую волну, подошедшую к дыхательным
путям. Снова в его поседевшей голове зазвучал характерный голос ученика.
Разве можно, шутя, так обнадежить человека? Вряд ли. Но ведь он мне ничего
не обещал, ничего определенного. Не хотел раскрывать все карты? А может
быть, боялся лишнего шума. Может быть, он чувствовал, что могут возникнуть
осложнения, например, этот неожиданный арест и... Да нет, чепуха, не мог
же он все это делать вопреки существующим структурам, ведь такое
невозможно скрыть. Дальше в этом направлении думать Илья Ильич боялся.
Ведь и его иногда посещали сомнения. Для чего он тратит жизнь? Что же он
такое? Неудачник, графоман?
Графоман, это неприятное слово, все чаще и чаще мучило его в
последние годы. Рукописи, возвращенные из научных журналов и издательств,
накапливались под его письменным столом. Он часто задевал их ногами, и это
было неприятно. Выходило, они были не только бесполезны, как это
указывалось в многочисленных официальных отзывах, но даже и вредны - они
мешали ему работать. Ну хорошо, это рукописи. А идеи? Ведь еще лет десять
назад его лекции, объявленные в городском клубе, вызывали определенный
интерес и почти добровольный наплыв народа. Теперь же даже объявление в
программе вечера легких танцев с показом сцен из западной жизни никого
обмануть не могли. Молодежь, правда, собиралась полузгать семечки,
погалдеть, посмеяться над его пламенными мечтаниями.
Ну хорошо, пусть он графоман, пусть его мечты, его проекты - плод
больного воображения, пустые фантазии, идиотские иллюзии. Но неужели
графоман не может вдохновить серьезного ученого для настоящего дела,
неужели так не было в истории? А что, Город Солнца - это ли не безумное
филологическое дилетантство? Или, действительно, и мечтать вредно? Просто
мечтать? Может быть, прав Евгений, что нужно жить и радоваться реализму
действительной жизни, может быть, дохлая провинциальная жизнь и есть самая
большая загадка на свете. Интересно, как сейчас там, в подвале, неужто и
там он находит пищу для души? Нет, нехорошо так мстительно думать. Пусть
живет как знает. Я ему не помеха. Лишь бы Соня была счастлива.
- Смотри, Соня, - Илья Ильич показал рукой на противоположный берег.
- Стройка кончилась, леса убрали. Я вчера в телескопе наблюдал, как
уезжали военные строители. Остался всего только часовой охраны и больше
никого.
Соня промолчала. Теперь, когда убрали высокий забор и ровное плоское
пространство простреливалось до самого горизонта, стало очевидным крушение
надежд Ильи Ильича.
Все-таки вдали над горизонтом появилась тонкая голубая расщелина,
прозрачная предтеча надвигавшегося похолодания. В то же время у Сони
возникло новое непреодолимое желание. Она подбежала к одинокому болотному
кусту, отломила уснувшую ветку и потащила отца вдоль набережной мимо
дворца, потом за угол налево, к арке государственного дома. Отсчитав
третье от арки зарешеченное окно, наполовину вросшее в землю, она
протянула вниз тонкий прут и постучала им по запыленному темному стеклу.
- Соня, ты что? - испуганно оглядываясь, сказал Илья Ильич. - Нас
может кто-нибудь заметить. Пойдем, пойдем отсюда, - он попытался потянуть
дочь за локоть, но Соня с неожиданным упорством не поддалась даже на
миллиметр, а наоборот, продолжала постукивать по окну.
- Может быть, он вовсе не тут, - пытался посеять сомнение Илья Ильич.
- Нет, он здесь, я знаю.
- Но видишь, никто не подходит к окну, - настаивал отец.
- Подожди, сейчас, сейчас он услышит.
Соня еще раз постучала. Но никто не появился из темноты
полуподвального помещения. Никто не откликнулся на отчаянный сигнал
любящего сердца. Она подошла к самой стене, к самому тому месту, с
которого в начале месяца лучший ученик отца начал обмер дворцовой площади,
еще раз напоследок до слез всмотрелась в чернеющую глубину камеры
предварительного заключения. Казалось, там не было никого. Наконец Илья
Ильич оторвал Соню от злополучного окна и уговорил пойти домой.
- Завтра я буду с ними разговаривать, завтра все выяснится, -
успокаивал он Соню. - Ну, а послезавтра ты, Соня, оденешь мамино платье и,
господи ты мой, какой пир мы закатим, пир на весь мир!
- А ты оденешь белую индийскую рубашку, которую я тебе привезла из
столицы.
- Да, да, конечно, - обрадовался Сониному оптимизму Илья Ильич. - Я
же обещал ее надеть в самый торжественный момент моей жизни. Вот он и
наступил, счастливый час, жаль только...
- Ладно, ладно, что-то мы с тобой сегодня совсем на мокром месте, -
уже улыбаясь сквозь слезы, принялась успокаивать отца Соня.
21
Прошла еще одна ночь. Все шло как нельзя лучше. Караулов с раннего
утра пригнал грузовик с синей полосой и крупной надписью на боку
"Перевозка грузов населению", и двое дюжих молодцов с копчеными лицами
быстро сколотили деревянные ящики, аккуратно, Караулов следил специально,
сложили туда чирвякинские продукты и увезли на вокзал. Потом позвонил
Трофимов и сообщил номер вагона. Потом позвонил Зарудин из института и
получил последние указания. И все шло прекрасно. Телефон перестал
чирикать, у подъезда перестал тереться лопоухий парень.
Все шло так хорошо, что Сергеев решил соснуть часок-другой перед
поездом, но тут появилась Марта. На фоне всеобщего увядания природы ее
майское цветение выглядело по меньшей мере вызывающим. Совершив
традиционный обряд вживания в его апартаменты - вешание сумки на крючок в
прихожей, через два шага снимание первой туфли, еще через две припрыжки
снимание второй, на половине пути в спальню вытягивание заколки с
последующим распусканием прически до плеч, краткое любование перед ею же
купленным трюмо - Марта, подобрав под себя ноги, расположилась на дальнем
углу бескрайнего дивана. Только тут она заметила, что у хозяина чемоданное
настроение.
- Ты опять уезжаешь, Шалопут?
Тот промолчал.
- Надолго?
- Не знаю, - честно ответил Шалопут.
- Ничего себе, - протянула Марта.
Шалопут присел на краешек дивана и закурил.
- Ты что, можешь никогда не вернуться? - пугаясь своих слов, спросила
Марта.
- Не знаю.
- Та-ак. Я все поняла, - Марта инстинктивно отодвинулась от него еще
дальше. - Теперь я все поняла. Ты уезжаешь за границу.
- Ну, - Шалопут замялся, - в некотором смысле да, в общем, смотря что
считать границей.
- Ты диссидент, - выпалила Марта.
Шалопут заулыбался.
- Почему ты так решила? Ведь если ты имеешь в виду государственную
границу, могла бы посчитать меня разведчиком. А что, это идея, будем
считать меня разведчиком, - Шалопут загорелся. - Ведь я и в самом деле
разведчик... разведчик человеческих дел, - мечтательно произнес Шалопут.
- Нет, ты не разведчик, ты диссидент, - настаивала Марта. - Ты
посмотри, как ты живешь, ты же всю жизнь живешь как на вокзале. Конечно,
все сходится, зачем тратиться на мебель, если все равно уезжать? Да что
там мебель, посмотри, у тебя ничего нет. Нормальные люди в твоих условиях
семьей обзаводятся, корни пускают, а ты? У тебя даже друзей нету. Один
Чирвякин, и тот доходяга. Господи, как же я раньше не догадалась, ведь у
тебя здесь ничего и никого нет...
- У меня есть ты, - не согласился Шалопут.
- Я не в счет, я дура, я влюбленная дура, бросаю семью, бросаю все, а
ты? Ты чем жертвуешь? А-а, ты временщик, ты хочешь смыться, а нас тут
оставить всех с носом. Господи, а я то думаю, чего он молчит, ни о работе,
ни о чем ни слова. Перестань пускать свои дурацкие кольца... Ты обо мне
подумал? А что, если ты бросишь меня, а я удавлюсь?
- Марта, ну ты тоже даешь, - Шалопут затушил сигарету и под обстрелом
искрящихся гневом карих глаз пополз мириться.
- Не прикасайся ко мне, диссидентская рожа.
Шалопут в ответ лишь помотал головой.
- Ну скажи, что соврал.
- Насчет?
- Насчет заграницы.
- Соврал.
- Честно?
- Честно.
- Ну скажи еще что-нибудь, любимый.
- Что же я скажу?
- Марта.
- Марта.
22
Следующим утром Варфоломеев и Трофимов прибыли на Северную Заставу.
Как и в прошлый раз, перед их приездом выпал обильный снег. Казалось, люди
и природа решили использовать вторую попытку для взятия новой, невиданной
доселе высоты. Правда, не все было точно как в прошлый раз. Теперь
попутчики не разошлись сразу с перрона, но наоборот, вместе, нога в ногу
пошли к государственному дому. Кстати, проходя мимо багажного вагона, один
из попутчиков подал незаметный тайный знак низенькому коренастому
человечку, который вел уже активные переговоры с двумя дюжими
носильщиками.
Когда они вышли на площадь перед городским музеем, один спросил у
другого:
- Сергей Петрович, ты зачем прошлый раз шагами площадь мерил?
Варфоломеев остановился и, слегка прищурившись, ответил:
- Не знаю, как тебе объяснить.
- Как-нибудь объясни.
- Ты смеяться будешь.
- Не буду, - заверил Константин.
- Понимаешь, это у меня привычка в детстве была - так, от нечего
делать взять и что-нибудь обмерить, - Сергей Петрович смущенно опустил
глаза.
- Обмерить? - удивился Константин. - Для чего?
- Да понимаешь, ни для чего, так просто, интересно почему-то было. -
Варфоломеев сделал паузу. - Наверное, от скуки.
- И сколько же у тебя получилось?
- Чего?
- Шагов.
- Хм, двести шестьдесят, кажется.
- Двести шестьдесят пять, - поправил Константин, и оба рассмеялись.
Потом Варфоломеев наметил план действий. Сначала они договорились
пойти в государственный дом, а затем уже домой к Варфоломееву бросить
чемоданы.
Время было раннее, и им пришлось несколько минут затратить, чтобы
стуками в стеклянное окошечко разбудить дежурного милиционера. Тот, немало
подивившись столь ранним посетителям горкома партии, строгим голосом
потребовал документы. Документы произвели большое впечатление на
постового. Вытянувшись, насколько позволяло натяжение костей и мышц, он
преданно посмотрел в глаза посетителям.
- Вызовите, пожалуйста, первого секретаря горкома, - вежливо попросил
Варфоломеев.
- Товарища Романцева? - все же позволил себе удивиться постовой.
- Да, пожалуйста.
Нужно сказать, просьба генерального удивила не только милиционера, но
и на капитана Трофимова. Он толком не понимал, чего хочет товарищ
секретный ученый, но решил до поры до времени, как они и условились еще в
поезде, не вмешиваться в ход событий.
- Но я не имею права, - оправдывался постовой. - Только в экстренных
случаях.
- Именно сейчас и есть экстренный случай, - Варфоломеев построже
посмотрел на попутчика и вдруг подморгнул. - Соедините меня с товарищем
Романцевым.
Через несколько минут вспотевший, побелевший и одновременно
покрасневший постовой передал Варфоломееву черную эбонитовую трубку.
- Алло, Николай Александрович, здравствуйте, - бодренько послал он в
трубку утреннее приветствие.
- Чего надо? - послышался голос потревоженного начальства.
- Говорит генеральный конструктор Сергеев.
Воцарилась напряженная тишина. Нужно было как-то помочь титаническому
напряжению и Варфоломеев уточнил:
- Генеральный конструктор Секретного Объекта.
Товарищ Романцев громко ухнул в трубку. Он тут же вспомнил и свою
