оказался сегодня в каком-то приподнятом, радостном настроении. Сидя за
столом, он часто, улучив момент, брал за руку Соню, блаженно, словно
мальчишка, закатывал глаза и много, много говорил о погоде.
- Какой удивительный сегодня вечер, - восхищался Евгений. - Мы с
Соней прошли по набережной, какая там тишина, живая, теплая, будто природа
не умирает, а только засыпает, чтобы отдохнуть. Нет, право, я не умею
описать, но такой красоты, как на Северной, нигде нет.
Варфоломеев, опустив голову, чтобы не видеть рук Сони, слушал Евгения
со все возрастающим раздражением.
- Так умирает душа поэта, - продолжал Шнитке. - Душа человека,
открывшего закон человека, и от этого успокоившаяся перед уходом в вечное
небытие, чтобы там слиться с тысячами родственных душ, тысячи раз
познавших счастье смерти. Впрочем, я, наверное, смешон, это все от
настроения. Ей-богу, там на набережной вдруг захотелось стать на колени и
поцеловать эту благословенную землю...
- Простите, Евгений Викторович, - не выдержал Варфоломеев. - А где у
нас набережная?
- Как? - удивился Евгений. - На берегу Темной, возле Дворца.
- Дворца? - переспросил простодушно пришелец.
- Ну да, дворца, то есть теперь все его музеем называют. А раньше там
был дворец, там даже останавливались особы приближенные...
- Евгений, - перебила суженого Соня, - товарищ Варфоломеев человек
здешний.
- Ах, так, действительно глупо, зачем же я вам объясняю, где
набережная? - Евгений задумался вдруг. - Но почему вы спросили?
- Сергей Петрович просто хочет сказать, что набережные бывают только
в больших городах и обязательно в граните, - пояснила Соня.
- Да, это правда, - подтвердил Варфоломеев. - Грязно здесь и скучно,
потому что живете, будто в девятнадцатом веке.
Шнитке улыбнулся.
- А что нам девятнадцатый век, неужто так плох? Ну конечно, не было
больших химических заводов на реках и озерах, конечно, лучину жгли над
законом божьим, но в общем-то время интересное было, а?
- А знаешь ли, Сережа, Евгений Викторович у нас враг технического
прогресса, - начал Пригожин.
- Враг? - с преувеличенным удивлением спросил Варфоломеев, наблюдая,
как Соня расставляет чашки на столе.
Она вдруг остановилась и укоризненно посмотрела на отца.
- Нет, нет, Илья Ильич преувеличивает, я вполне с-сочувствую...
- А, так вы сочувствующий, - догадался Варфоломеев. - Сочувствующий
научно-технической революции, вот как, хм, интересно. А какая же,
по-вашему, в таком случае главная сила на земле? Что же движет народами,
уж не капитал ли, а может быть, мудрые политики?
- Вы з-зря наскакиваете на меня, - Шнитке даже поежился от такого
напора. - Я только хочу сказать, наука сама по себе мало стоит, и
наоборот, в определенных условиях может нанести ущерб жизни.
- Именно поэтому вы до сих пор на счетах работаете, - съязвил
Варфоломеев. - Так, по-вашему, наука малого стоит. А сколько же,
по-вашему, стоит, например, Солнце?
- Солнце? - удивился Шнитке.
- Да, Солнце с большой буквы, Солнце - звезда.
- Не п-понимаю.
- Как же, ведь Солнце - источник жизни, а вы не понимаете. Без него
темно было бы все-таки на Земле.
- Не знаю, куда вы клоните.
Соня замерла, ожидая, что последует дальше.
- Я никуда не клоню. Я просто не люблю разговоров о вреде науки со
стороны людей, не имеющих к ней отношения. - Шнитке покраснел, а
Варфоломеев продолжал: - Знаете ли, я не люблю всех этих мелких людишек,
которые пытаются списать свою тупость, свое неумение пользоваться плодами
науки на самих ученых. Эти несчастные чудаки-одиночки, - Варфоломеев
непроизвольно махнул в сторону Пригожина, - горе-изобретатели,
рационализаторы ухитрились прокормить пять миллиардов людей, а их же и
тычут невежды: вы, ребятки, там поосторожнее, не навредите
фундаментальными исследованиями, а то и думать перестаньте, а не
перестанете, так мы вам и головку свернем, чтоб она не вперед, а назад к
природе глядела...
- Да, наукой спасется мир, - увлеченный речью Ученика, воскликнул
Пригожин.
Эта поддержка вернула на мгновение Варфоломеева к действительности.
Он вдруг понял, что выглядит со стороны глупо, что его ничем не
оправданный наскок смешон и ничего не может дать, кроме повода для
усмешки. Он взглянул на Соню и ему показалось, что она чуть снисходительно
улыбается уголками губ. Потом посмотрел на Шнитке. Тот, казалось, даже с
сочувствием глядел на него. Можно было бы и остановиться, но Варфоломеев
уже не мог.
- А кто же, по-вашему, главная фигура тысячелетия? Кто же, по-вашему,
обеспечил выживаемость цивилизации? Уж не Иисус ли Христос, а? Или
социалисты? Черта с два, спасибо, хоть в живых оставили. Маловато на
кострах святых спалили народу, а ведь могли бы и всех спалить. Но, слава
богу, не дали, революция техническая подоспела. Пришли добрые дяди,
сказали человеку: хватит людей переводить на угарный газ, вот вам паровая
машина, а вот автомобиль, а вот синематограф. Развлекайтесь, господа
инквизиторы, лавочники, доносчики, отдохните от классовой борьбы.
Варфоломеев разгорячился, будто перед ним и вправду сидели
инквизиторы и лавочники, а не простые советские люди.
- Вам еще налить чайку? - почему-то вдруг спросил Шнитке.
Лицо его было бледным, как фарфоровый сервиз, из которого они
распивали чай. Евгений приподнялся, схватил чайничек и невзначай пролил
заварку на брюки Ученику Ильи Ильича.
- Ох, простите! - воскликнул он и бросился вокруг стола к гостю.
Очутившись рядом с Варфоломеевым, Шнитке вынул из кармана платок и,
бухнувшись на колени, принялся оттирать тому штанину. При этом он
постоянно что-то причитал, словно молился. Соня с ужасом смотрела, что
будет дальше. Сергей Петрович наконец опомнился и, брезгливо оттолкнув
Евгения, встал. Получилось еще глупее. Будто сам Варфоломеев стоит в
гордой позе, а Евгений ползает у него в ногах. От этого Варфоломеев
разозлился еще сильнее и что-то процедил сквозь зубы. Однако время шло, а
Евгений не поднимался. Наконец все заметили, что он не просто лежит, а
тихо стонет. К Евгению подскочила Соня и попыталась поднять его, но не
смогла.
- Помогите же, - попросила она Сергея. - Разве вы не видите, у него
приступ.
Когда пострадавшего положили на диван, тот принялся объяснять
обступившим его полукругом трем людям:
- Ничего, ничего, это язва, сейчас пройдет. Знаете ли, чертовски
больно. Очень, очень больно, больно и хорошо. - Евгений прикрыл, как от
удовольствия, глаза.
Ох, не язва у него, подумал с каким-то даже удовлетворением
Варфоломеев. "Господи, что я наделал. Зачем надо было оставаться здесь,
почему я не уехал." Плохо было Варфоломееву. Он теперь искал предлог,
чтобы поскорее уйти отсюда. Хорошо еще, что у этого чудака приступ
начался. Варфоломеев уже собрался незаметно исчезнуть, как изнемогающий от
боли Шнитке поманил его пальцем, собираясь что-то сказать на ухо.
Варфоломеев подошел и наклонился.
- П-подождите меня на улице, - шепотом попросил Евгений.
Окончательно попрощавшись с хозяевами, Варфоломеев вырвался наконец
на холодный мокрый воздух. Он начал уже замерзать, когда у калитки
появились Соня и Шнитке. Они немного постояли, потом наклонились друг к
дружке и слились ненадолго в одно темное пятно, а затем быстро разошлись.
Варфоломеев почему-то вспомнил бледного паренька, кричавшего на все купе:
"Хочу еще в дурака!"
- П-простите, я вас заставил ждать, - извинился Шнитке. - Сейчас
стало получше, нужно пойти домой медку выпить. Проводите меня немного.
Варфоломеев нехотя пошел рядом.
- Значит, вы меня не узнали? - вдруг спросил Шнитке.
Варфоломеев в недоумении остановился.
- Ну да, ну да, я и сам вас не сразу признал, - Шнитке замахал
руками. - Ну там, в сберкассе, днем, смотрю: вы или не вы. А когда вас
увидел у Ильи Ильича в кабинете, сразу все сомнения в сторону. Он, думаю,
так и есть - он. Все та же горячность, что и десять лет назад, все тот же
резкий ум и парадоксальность мышления. Как это вы здорово сказали: "Нужны
не бумага и картон, нужны стекло, металл, бетон, наконец деньги,
государственные деньги..." - процитировал Евгений. - Неужто вправду
сделали? Воплотили?
- Чего сделали? - слегка кривляясь, стал выходить из себя
Варфоломеев. - Объяснитесь, если можно. Чего воплотили?
- Да вы что же, и сейчас не поняли? - удивился Шнитке.
- Не понял, - раздельно отрезал Варфоломеев.
- Ну да, ну да, - опять заладил Шнитке, - конечно, конечно. Мы же
учились с вами в университете.
"Что они все, с ума посходили? Шнитке, Шнитке, нет такого точно не
было. Не помню."
- Не помню, - повторил вслух Варфоломеев.
- Мы же с вами на одном потоке, правда, я так и не кончил. До
Бальтазара дошел и все.
- До Бальтазарова? - не выдержал Варфоломеев.
- А, вспомнили!
- Нет, но впрочем, наверно, учились, - оттаивал Варфоломеев,
чувствуя, что с этим человеком он действительно когда-то учился. - А
Сидорова не помните? - решил проверить и он однокашника.
- Сидорова не знаю, - твердо сказал Шнитке.
- А Горыныча?
- А Горыныч - это вы, - объяснил, слегка улыбнувшись, Евгений и тут
же сам удивился: - Впрочем, откуда вы знаете?
Варфоломеев замотал головой. А Шнитке вдруг согнулся и застонал.
- Опять, извините, пожалуйста.
Варфоломеев подхватил Евгения под руку. Тот засмеялся.
Кто бы мог подумать? Уже сейчас ученик Ильи Ильича, друг Марты
Карауловой мог бы серьезно задуматься над тем, почему так часто за
последние несколько дней ему попадаются однокашники. Но он еще целиком
находился под впечатлением своего полного провала. Он с горечью подумал о
том, что ему еще целые сутки оставаться здесь, на Северной, в ожидании
очередного поезда. С огромным трудом он скрывал внутреннее состояние,
стараясь как можно суше реагировать на слова Евгения. А тот почему-то
очень близко к сердцу воспринял их встречу и теперь вовсю
разоткровенничался о своей жизни. Правда, Сергей почти его не слушал. Он
не хотел признавать в этом странном, похожем чем-то на женщину, человеке
соперника. Но для этого необходимо было перечеркнуть ЕЕ. И действительно,
разве мог он остаться ради нее здесь на целые сутки? Да нет, он остался,
чтобы поговорить с Ильей Ильичем, предупредить его, намекнуть на некоторые
новые возможности, новые приложения его мечтаний. Конечно, звучало
довольно глупо. А почему, собственно говоря, глупо? Глупо, потому что
необычно? Парадоксально? Да нет, глупо не потому, что противоречит, но
потому, что слышала она. Вот именно, если бы она не слышала, тогда другое
дело, а так...
- Я, знаете ли, пишу сейчас книгу, - донеслись до сознания
Варфоломеева слова Евгения.
- Книгу? - переспросил он. - О чем? Впрочем, какая к черту книга?
- "Венец исканиям и размышлениям".
- То есть? - опешил Варфоломеев.
- Я пишу о том, как один гордый человек нашел свое счастье.
- Гордый человек? - будто вспоминая что-то, переспросил Сергей.
- Да уж, именно наш русский тип, - Шнитке остановился, поглаживая
живот. - Представьте себе, нашел силы понять душу народа. Он даже,
представьте себе, чтобы быть ближе к народу, уехал из столицы, то есть
бросил свет, и поселился на самом полюсе, полюсе скуки. Но скуки, конечно,
только для гордого человека...
- А, - догадался Варфоломеев и процитировал Основоположника: -
