он посылал рукопись, отнеслись к ней холодно, сославшись на
несвоевременность поднятых в ней проблем, - а здесь, напротив, сидел
настоящий профессионал, готовый обсуждать и слушать, хотя, возможно, из
соображений, весьма далеких от науки. Вселенная, по словам Ильи Ильича,
уже сейчас кишит многообразными разумными и неразумными существами. А что
будет, когда к общему потоку присоединится развитое человечество со
всевозможными оживленными предками? Ведь может произойти пагубное
засорение межзвездных пространств!
- Мы и так из-за пыли и газов не видим половину Галактики, -
восклицал Илья Ильич. - Эдак мы никогда не превратимся в совершенных
существ.
Совершенными существами Учитель называл некий биологический продукт
эволюции существ несовершенных, суть людей обычных.
Тем временем Ученик краем глаза изучал молодую девушку. В ней он
еле-еле обнаружил тщательно затертые десятью годами неуклюжие черты
соседской девчонки и еще какой-то, давно исчезнувший из памяти образ
красивой спящей женщины. Да нет, не спящей, а скорее мертвой, вот так же
самоуглубленной, ни на что не реагирующей особы. Впрочем Ученик успевал
следить за отчаянным бегом мысли Учителя и даже вставлял время от времени
какой-нибудь важный аргумент или полезное соображение. И все-таки Соня
умирала на глазах. Ей было скучно, ей хотелось уйти. Ее не интересовал ни
сам гость, ни его блистательные рассуждения, а когда Ученик с легкой
иронией сказал: "А что Илья Ильич, неплохо нам было бы отправиться в
межзвездную экспедицию", Соня даже разозлилась и, чтобы не видеть восторга
отца, вышла на время из кабинета.
Наконец гость начал посматривать на часы - почетный подарок одного
ответственного товарища. Илья Ильич тут же прекратил разговоры и попросил
Соню проводить гостя. Когда они очутились на том месте, где несколько
часов назад Соня простилась с Евгением, он внезапно взял ее за руку.
- Вы рассердились на меня, я вижу. Почему? - спросил Ученик.
Соня промолчала. Тогда подсказал Ученик:
- Вам показалось, что я издеваюсь над Ильей Ильичом, когда предложил
полететь к звездам?
- Это было нехорошо с вашей стороны. - Соня высвободила руку.
- Да я обожаю Илью Ильича, - улыбнулся Ученик. - Я просто вдруг
представил, как будто я высоко в небе и сверху смотрю на Северную Заставу.
Темный угол земли среди бескрайних болот, маленькие домишки, убогие мечты,
пьяные перебранки у чайной, и вдруг в одном из сотен домов, в небольшой
комнатке сидит человек и мечтает о далеких звездах, о покорении
пространств, о совершенных существах. Ведь он здесь единственный хранитель
человеческого огня, один в пустыне разума.
- Ладно, я не обижаюсь, - примирительно перебила Соня, показывая, что
разговор окончен.
Она уже повернулась, но Ученик сказал:
- Слышите, пахнет печным с Хлебной улицы. Знаете, мы в детстве ходили
воровать с завода ванильные пряники.
- Мы тоже ходили, - Соня усмехнулась. Упоминание о Хлебной улице
унесло ее куда-то прочь. Она отрешенно добавила: - На Хлебной улице
хорошо.
- Что? - удивился Ученик.
- Ничего, ничего, - поправилась Соня и спросила: - Что у вас там
вчера грохнуло?
Ученик не сразу понял, о чем речь, а догадавшись, сконфузился.
- Сервант.
- Ну, раз сервант, так сервант. До свидания, - она поправила
накинутый платок и ушла.
Ученик снова посмотрел на часы и, хлопнув себя по бокам, будто опять
вспомнив о каком-то неотложном деле, почти бегом сорвался с места. Нет,
определенно, у него был задуманный план, план весьма оригинальный в
местных условиях. В то время, как жители Северной Заставы доживали остатки
воскресного дня и готовились ко сну, а некоторые давно уже спали,
набираясь бодрости и терпения для понедельника, Сергей Петрович вышел на
пологий берег речки Темной.
К ночи с моря подул сырой северо-западный ветер. Низкие бесформенные
тучи закрыли едва появившиеся звезды и началась оттепель. Но снег еще не
растаял и в вечерних сумерках река казалась черной бездонной расселиной
меж сереющими плоскими берегами. Вблизи, гулко хлюпая, проплыла скрюченная
коряга, сорванная где-то в верховьях. Вопреки напору ветра она, гонимая
течением, тяжело прорывалась на свободные морские просторы. Где-то у
берега заскрипел утлый плотик, кое-как привязанный капроновым парашютным
шнуром к замерзшему в грунте куску арматуры.
Ученик поежился, поднял повыше воротник плаща и опять посмотрел на
часы. Теперь он поднял глаза от едва заметной мерцающей красной дорожки к
вершине мачты. Наступил, наверное, важный момент, потому что человек,
стоявший на пустынном берегу, вдруг напрягся и прищурил, как от яркого
света, глаза.
Сначала вспыхнула верхушка мачты. Казалось, с ее вершины начало
стекать лишнее электричество, производя в атмосфере зыбкое неверное
свечение. Через несколько мгновений с острова донеслось дружное воронье
карканье - разбуженные внезапным шумом птицы устроили там за рекой
оживленную перепалку. Тлеющее голубое пламя, вначале напоминавшее пламя
свечи, постепенно превратилось в вытянутый по вертикали прямоугольник,
рассеченный темным крестом. Низкая туча, проплывавшая в этот момент над
мачтой, осветилась искусственным светом. Ее пухлое брюхо едва-едва не
задевало белый прямоугольник. Наступила странная судорожная минута,
охватившая нелепую мачту, стаю ворон, речку Темную, всю спящую Северную
Заставу единым, скрытым пока еще для многих смыслом. Это почувствовал даже
человек, прятавшийся неподалеку в кустах, пораженный тем, как вовремя его
подопечный вышел на берег. Еще более он поразился в следующую минуту,
когда воронья стая вдруг прекратила беспорядочное кружение и ровным косым
клином ринулась в светящееся прямоугольное пятно, будто оно было
распахнутым в светлое пространство окном. Когда стихло воронье карканье,
края прямоугольника стали корежиться, потом сомкнулись, превратившись
снова в пламя свечи, которое с легким свистом втянулось обратно в острие
мачты. Вместе с пламенем с неба исчезла толстая влажная туча, а с лица
Ученика - та самая утренняя улыбка, с которой он обмерял городскую
площадь.
Откуда-то из темноты послышались голоса и топот. Вскоре на берегу
появились трое захмелевших солдат. Громко переругиваясь, они прошли,
никого не замечая, к самой воде. Послышалось деловое хлюпанье - небольшой
самодельный плот уплывал на остров...
13
Имярек вспоминает тот радостный день, когда ему принесли
радиоприемник. Новенький блестящий ящичек с непонятным прибалтийским
названием весело потрескивал в Бошкиных руках. Имярек любил информацию о
людях, быть может, он любил ее больше, чем самих людей. Информация всегда
проще самого субъекта, тем более субъектов. Хороших слов немного, и
поэтому их легко складывать и анализировать. Слова можно разделить на
группы, классы, партии. Словом работать проще. Эх, как он чертовски
выстреливал в человека - ренегат, оппортунист, гаденький либерал,
интеллигентик... И глядишь - тот уже обмяк, скукожился, в общем,
политически хирел. А рядом единомышленники, они заглядывают тебе в рот,
оттопыривая свои круглые уши, но они стреляют уже не словами, они стреляют
свинцом, как будто перед ними не люди-человеки, а словесные понятия. Может
быть, поэтому и прислушивались к его речам. Значит, необходимо тщательно
взвешивать каждое слово, каждую мысль, а для этого нужна информация,
свежая, конкретная, объективная.
- Вот, - сказал Бошка, протягивая пестрый шнур, - это шнур. Если
подключить его к розетке, - Бошка подошел к стене и отодвинул картину,
изображавшую Имярека, шагающего по дворцовой площади, - то можно,
уважаемый, слушать столичное радио. Нет, нет, сейчас пока у них перерыв, -
упредил Бошка желание Имярека и, посмотрев на часы, прибавил: - Вот через
полчасика начнут передавать, тогда и включишь. А ты, уважаемый, пока
почитай инструкцию, - Бошка отдал Имяреку паспорт на радиоприемник и ушел.
"...радиоприемник на пяти транзисторах, предназначен для приема в
трех (слово "трех" было зачеркнуто зелеными чернилами, которыми
пользовался Бошка, а над ним теми же зелеными чернилами было написано
"двух", потом "двух" тоже зачеркнуто и исправлено на "одном") диапазонах
длин волн: длинном, среднем и коротком" (слова "среднем" и "коротком" тоже
были вычеркнуты).
Транзистор. "Не помню, что значит". Имярек попытался вспомнить, но не
смог. "Проклятая болезнь, ведь наверняка я знал это. Ведь помню, что
значит радиоприемник. Радиоприемник - устройство для приема эфирных волн.
Кажется, так. Изобретен в конце прошлого века". Имярек вытер запыленное
под действием статического электричества пластмассовое окошечко и с
замиранием сердца прочел: Берлин, Париж, Токио, Лондон, Нью-Йорк. Неужели
это все было в самом деле, сказочные, фантастические названия - Дворец
Инвалидов, Люксембургский сад, Тюильри. Вместо того, чтобы гулять и
наслаждаться, пропитываться свежим воздухом столицы мира, он задыхался в
пыльных подвалах библиотеки, отыскивая пути насаждения счастливой жизни. А
нет, взобраться на Монмартр, посидеть на ступенях Сакре-Кер, да подумать,
глядя на раскинувшийся внизу город, отчего, не имея сильнейшей в мире
армии, не имея лучшей в мире тайной полиции, безо всяких указов и
кровопролитий вдруг, сам собой, этот город покорил сердца людей и
стал-таки столицей мира.
Щелкнул выключатель и послышалось шипение эфира. Вот так же скворчало
и плюхалось в его голове в те страшные первые дни его болезни. Может быть,
тогда его голова превратилась в слишком чувствительный приемник для
прослушивания неизвестного науке человеческого эфира? Имярек с сочувствием
посмотрел на электронный ящик и принялся вертеть ручку настройки. После
нескольких безуспешных попыток найти человеческий голос ему наконец
повезло. Шипение и хрипы исчезли, появился женский голос. Казалось, диктор
находится где-то рядом, так чисто и разборчиво вещало электрическое
устройство.
"-Я внимательнейшим образом следил за каждым движением подсудимых,
стараясь не пропустить ни малейшего движения лица, способного выдать игру
или притворство, - диктор остановилась на минуту, как будто переводила
дыхание. - Но ничего существенного, да что там существенного, даже
малейшего намека я не нашел на протяжении всего процесса. Преступники - а
теперь, после оглашения приговора мы вправе так называть их - были
сломлены и, похоже, сами понимали, сколь чудовищно то, что они совершили.
Все, почти с одинаковой готовностью, подтверждали свои признания,
сделанные в ходе следствия. Хотя некоторые из совершенных ими преступлений
выглядят фантастическими, как в смысле масштабов, так и по степени
извращения их же прежних принципов, у меня нет сомнений в их вине.
Сомнений нет, но есть удивление. Каким образом образованные, культурные
люди (некоторые из них вполне могли бы соперничать с нашими
университетскими профессорами) могли задумать и совершить столько
мерзостей? Конечно, я не говорю о формах и методах. Организация тайной
сети злоумышленников, тщательная законспирированная подготовка,
внезапность, исполнительность - все это суть их профессиональные навыки.
Но холодная беспощадность? Жестокость? А главное, беспрецедентная
неразборчивость в средствах, доходящая до абсурда! Ведь они признавались
во всем - от подготовки и совершения убийств видных политических деятелей
