до порчи воды и продуктов в отдаленных сельских районах. Это кажется
настолько чудовищным, что перестаешь удивляться жестоким и даже по нашим
меркам грубым словам главного обвинителя: "мерзавцы, подонки, прихвостни,
ублюдки".
Имярек вспоминает, с каким трепетом он слушал эту первую передачу.
Сначала он увлекся самой речью. Диктор зачитывала чей-то документальный
рассказ. Это было очевидно. Но что за процесс? Почему по центральному
радио? Почему в изложении иностранца? И кто эти подонки и ублюдки? Вот
вопросы, которые волновали Имярека в первую голову. А во вторую голову его
все больше и больше настораживала одна еле заметная черточка: голос
диктора, вполне официальный и достаточно безликий женский голос, то и дело
сползал на бошкины интонации. Ну, а в третью голову? Сейчас, когда бошкина
плешь почти раскрылась до состояния полнолуния, когда он знает, кто были
эти преступники, и когда стало известно все, он поднимет бронзовую
статуэтку, чтобы опустить ее в самую центральную подсолнечную точку.
"Лишь одно обстоятельство, которому я не нашел объяснения, мучает
меня до сих пор, - всплывает голос диктора центральной программы. - Это
выражение их лиц после оглашения приговора. Какое-то растерянное, будто от
внезапной незаслуженной обиды, скорее мальчишечье, да, именно детское
удивление, искреннее, словно бы говорящее: как же так? Нас ведь нельзя так
просто взять и наказать, мы ведь покаялись, мы признались..."
14
Он лежал, уткнувшись коленями в ее горячее бедро и притворяясь
спящим, лениво вспоминал, как это все произошло. Приятно проигрывать в
мозгу по многу раз какое-нибудь удавшееся мероприятие. Особенно если оно
вначале казалось слишком смелым, почти фантастическим. И действительно,
разве мог он еще вчера предполагать, что это может произойти, да еще и так
быстро и так удачно? А ночью, когда он вышел во двор продышаться родным
воздухом, покурить, посидеть на завалинке, какая наглая сила заставила его
вспомнить тайную тропу, скрытую от посторонних, да и не только посторонних
глаз? Раньше это была тропа знаний, дорога в царство научных идей и смелых
космических проектов. Он маленьким мальчиком сотни раз бегал по ней,
раздвигая кусты черной смородины, обкалываясь кислым, никогда не
дозревавшим колючим крыжовником. Этот крыжовник был просто каким-то
наваждением для мечтательного мальчика. Каждый год в конце лета он срывал
зеленую с прожилками ягоду и раскусывал ее в надежде, что хоть на этот
раз, в этом году наконец-то созреет крыжовник и его рот наполнится сладким
растительным соком. Но где там! Рот наполнялся кислятиной, лицо
корежилось, будто он проглотил лягушонка. А ведь ягода казалась такой
крупной и сладкой. Вот и этой ночью он укололся на тайной тропе. Укололся,
и сразу вспомнил детские мечты о созревании сладких ягод в условиях
Северной Заставы. Но сейчас мысли его были совсем не детские, и даже не
юношеские. Подбираясь к забору, он подумал: а что, если отец, или мать,
или Илья Ильич обнаружили и заколотили тайный лаз? Тогда все задуманное
мероприятие откладывалось на неопределенное время, а возможно, и навсегда.
Странно, почему-то для осуществления задуманного ему нужна была именно эта
тайная дорога, по которой в детстве он ходил к Пригожиным за научными
знаниями. Ведь мог же как люди выйти на улицу, обойти переулком и войти
через калитку, так нет, он крался как вор и хотел обязательно пройти
здесь, будто направлялся для наблюдений за звездным небом под руководством
Ильи Ильича.
Какие уж тут наблюдения. Достаточно поднять голову и посмотреть на
закупоренное тучами небо, чтобы отвергнуть всякую другую причину его
поступка, кроме одной, настоящей. Он вспомнил, как Соня вчера, при их
первой встрече ловко поймала выскользнувший из его рук каштан. И потом,
когда она нагнулась, он невольно предугадал то, что видел сейчас наяву, а
именно, как здорово в этом случае природа изогнула линию шеи, склонив ее в
единственно верном приятном направлении. Он провел рукой вдоль поразившей
его вчера линии и поцеловал спящую в глаза. Соня проснулась и смешно
погрозила ему пальчиком, невольно оживив перед ним образ Марты
Карауловой... К счастью, он быстро закрыл глаза и продолжил анализ
содеянного.
Да, сегодня ночью в темном заброшенном углу сада он отыскал заветную
доску - она по-прежнему болталась на единственном гвозде - и отодвинул в
сторону. Потом просунул умную голову в щель и очутился на приусадебном
участке Пригожиных. Дальше нужно было тихо-тихо пробраться в комнату Сони.
Иначе мог проснуться ее отец и спросить, что это он тут делает в такое
неподходящее время. Он чудом не свалил в сенях старый велосипед с черной
птицей на голубой эмалированной эмблеме. Потом, когда пробирался мимо
кабинета Ильи Ильича, предательски заскрипела половица, покрытая вишневой
масляной краской. Он замер, вглядываясь в полуоткрытую дверь. Учитель спал
прямо в кресле. Голова его неестественно запрокинулась назад, так что
поседевшая лохматая бороденка отчаянно взметнулась вверх, туда, где
покачивался от храпа отрицательный скомкователь лживого вакуума.
Переступив на соседнюю, не скрипящую половицу, он продолжил нелегкий путь.
Потом все произошло как-то слишком просто. Будто здесь на протяжении
многих лет сидели за покрытым вязаной скатертью столом, глядели в окно и
ждали, когда наконец он явится и возьмет положенное. Едва проснувшись,
Соня протянула к нему мраморные руки, тем самым отвергая всякие глупые
сомнения. А теперь она, кажется, уснула, а он, притворяясь, будто спит,
уже корил себя за то, что растревожил это одинокое сердечко. Ведь такие
женщины не знают меры в любви, они не думают о себе, они не думают о
смерти, они думают, что будут жить вечно, они серьезно считают
возлюбленных вполне приличными людьми. А в случае Сони он допустил
непростительную ошибку. Теперь ведь она будет мучиться, а он, человек
добрый, не терпит, когда из-за него кто-нибудь мучается. Что же теперь
делать, что делать? Он попытался загладить свою вину каким-нибудь ласковым
жестом, но рука прошла через то место, где должна была лежать Соня, как
через пустоту.
Сон нужен человеку как эксперимент науке. Без него сохнет тело и
мертвеет душа. Но самое интересное происходит на границе, вернее, на той
нейтральной полоске времени, разделяющей полный сон от полного
пробуждения. Кстати, непонятно, достижимо ли в природе идеальное состояние
сна или идеальное состояние бодрствования? Наверное, все-таки достижимо.
Ведь недаром говорят, что есть люди, которые спят годами, или наоборот,
есть такие, которые вообще не спят, а только лежа расслабляют свои
натруженные мышцы. Итак, Сергей Петрович, пересекая нейтральную полосу,
находился в полном замешательстве. Вначале он обрадовался, что все это ему
приснилось и что он не переступил границ приличий, установленных неспящими
людьми. Он даже рассмеялся, до того комичным ему представилось ночное
приключение. И откуда вообще у него могла появиться эта странная идея?
Нет, конечно, вчера Соня произвела определенное впечатление, но чтобы до
такой степени и так сразу? Да и этот поход через дырку в заборе. А
интересно, подумал он, на самом деле заколотили ее или нет?
Долго на эту тему раздумывать он не мог. Слишком много дел у него
было запланировано на сегодняшний день. Тем более, он все видел своими
глазами там вчера, на берегу речки Темной. Кроме того, вчера ночью, когда
он возвращался домой, он опять почувствовал на себе чье-то пристальное
внимание. Нужно было спешить.
Первым делом он отправился на телеграф и связался с институтом.
- Здравствуйте, Сергей Петрович, - поприветствовал Зарудин и, не
дожидаясь расспросов, продолжил: - Вторая серия прошла отлично. Нагрузки,
конечно, пока слабенькие, но центр вписался хорошо. Вот только... -
Зарудин замялся.
- Что там? - нетерпеливо спросил Сергей Петрович, предчувствуя
недоброе.
- Документация пропала.
- Как пропала? - не выдержал Сергей Петрович.
- Да мы сами не знаем, куда он исчез.
- Кто он? Говорите толком и перестаньте нервничать.
- Вчера утром приехала комиссия от заказчика. Черт знает, какие-то
новые люди. На кой хрен им эта документация понадобилась, не знаю. Отчет
ведь через полгода. Ну, в конце концов это не наше дело. Полез я в сейф,
пусть, мол, изучают, если желают, - а там пусто. Понимаете, Сергей
Петрович, бумаги лежали в несгораемом дипломате, а дипломат в сейфе, а
теперь пожалуйста, ни дипломата, ни бумаг, а ведь они с грифом!
- Так вот почему... - удивился вслух своим мыслям Сергей Петрович.
- Алло, алло, Сергей Петрович! Вы что, взяли их домой?
- Нет, не брал.
- Хм, странно.
- Что странно?
- Ну, вы так сказали, будто что-то знаете, я и подумал. Хотя конечно,
зачем бы вы их брали домой? А?
- Ладно, Зарудин, до свидания. Я скоро буду.
- Когда?
- Скоро, пока.
После разговора Сергей Петрович направился в сберегательную кассу.
Там, в стеклянном окошечке, в зарослях каких-то ядовито-зеленых домашних
цветов он совершил редкую денежную операцию. Настолько редкую, что старший
кассир, ознакомившись с ордером, поднял удивленные прозрачные глаза и
переспросил:
- Вы что, желаете перевести на чужой с-счет десять тысяч рублей?
Необычный клиент улыбнулся и сказал:
- Извините, но больше у меня денег нету.
- Ах, п-простите, пожалуйста, - кассир виновато оправдывался. -
Конечно, это ваше личное дело, я единственно только в том смысле, что уж
очень необычно. Давайте деньги.
Сергей Петрович изучающе посмотрел на кассира. Неужели вот так всю
свою жизнь можно потратить на сбережение чужих средств? Ведь скучно! Хотя
вон глазенки смышленые и какие-то радостные, что ли. Интересно, что это за
радость у него, подумал клиент и протянул нераспечатанную пачку
зелененьких.
- Большое спасибо за вклад, - душевно сказал успокоившийся кассир.
Да это просто чудо какое-то, подумал сбитый интеллигентным отношением
клиент. Покончив с денежными делами, Сергеев посетил вокзал и, возвращаясь
домой, чуть было не прошел мимо Сони. Снег уже окончательно стаял и улицы
пришли в свое обычное состояние. Сергеев остановился у старого
покосившегося дома и принялся счищать о его порог налипшие комья грязи.
Именно в этот момент из дома вышла Соня.
- Как вам не стыдно тут пачкать, - строго сказала она, не узнав его
со спины.
Сергеев опасливо повернул голову и покраснел.
- Вы? - сказали они оба в один голос, но с совершенно разной
интонацией.
Сергеев ожидал, что сейчас она улыбнется по-дружески и все превратит
в шутку. Но не тут-то было. Узнав любимого ученика отца, дочь стала еще
строже, будто он и вправду был какой-то мальчишка-ученик.
- Я понимаю, что у нас тут провинция и грязь, но все-таки воспитанный
человек не будет пачкать библиотеку. - И она скрылась за дверью.
Он не ожидал ничего подобного. Щеки его горели, будто он сразу
получил две оплеухи, справа и слева. И где? И от кого?
Воспитанный человек не будет, воспитанный человек не будет,
передразнил несколько раз про себя Сергеев высокомерную библиотекаршу. Не
будет, как же, очень будет, именно воспитанный будет с большим
удовольствием... Черт побери, почему же ему так стало вдруг стыдно? За что
стыдно, за испачканную библиотеку или за что-нибудь, связанное с прошедшей
ночью? Да что там ночью, он был вполне нежен и благопристоен, а что без
