первостатейного лидера, о чем свидетельствовала кличка "Гарибальди".
Кажется, он сам придумал себе это героическое имя и вполне его оправдывал
беспримерным мужеством и великодушием. Но он не был в обычном смысле
королем. Он был выше шантрапы, он был вне ее. У него был свой узкий круг
друзей, что-то вроде джаз-банды, объединившейся вначале на почве музыки, а
после разлетевшейся по разным концам света в поисках творческой жизни.
Александр играл на нескольких инструментах, прилично рисовал, увлекался
точными науками, кстати, лично был знаком с Ильей Ильичем Пригожиным и
после отвел своего меньшего брата к нему в кружок. Так, запустив Сергея на
орбиту научных интересов, Александр вскоре исчез из его поля зрения. Его
призвали в армию. Гарибальди служил плохо. Он не мог выполнять приказы,
если не понимал их или считал неправильными. От этого служба сразу
превратилась в пытку для его свободного духа и, чтобы прервать ее, он
попросту убегал в самоволку. Его ловили и возвращали обратно, а он все
равно снова убегал. Дело дошло до трибунала, и здесь помог случай. Сидя на
гауптвахте, он нарисовал на стене карикатуру на замполита. Получилось
похоже, и вскоре информация о насмехательстве над высшими чинами дошла до
прототипа. Замполит явился лично проверить свой портрет. Будучи человеком,
не лишенным чувства юмора, он не рассердился, а наоборот, похвалил
рядового и впоследствии способствовал смягчению приговора и определению
художника для выполнения агитационной работы в гарнизонном клубе. Вообще,
многие, познакомившись с Александром, попадали под обаяние его
неукротимого характера. Ему прощали многое, и единственно только за то,
что он воплощал их несбывшиеся, неиспользованные свойства души, их мечты о
свободном духе, которые они предали ради личного благополучия, предали
из-за неуверенности в своих силах противостоять всеобщему порядку вещей.
Он же, вопреки всему, горел синим пламенем, зная, как это нравится
окружающим его слабым людям. Оказалось, чтобы стать художником, необходимо
иметь диплом. Что же, Гарибальди получил диплом какого-то, смешно сказать,
заочного живописного института в Южном городе. Однако вскоре выяснилось -
жить рисованием невозможно. И он решил сначала обеспечить себя, заработав
тысяч сорок-пятьдесят, купить мастерскую и предаться наконец свободному
творчеству. Эта трагическая мысль пришла к нему в двадцать пять. Именно в
этот момент братья после длительного перерыва встретились. Именно тогда
впервые Сергей смог по достоинству оценить своего брата. Теперь он уже
знал немного жизнь, повидал разного народу, в том числе и людей весьма
оригинальных, отобранных жесточайшим конкурсом в столичном университете.
Но, встретив брата, Сергей вдруг понял, что вот - человек, который
способен так же, как и он, тонко чувствовать и глубоко понимать. Они
говорили о книгах - оказалось, они любят одни и те же книги, мало того,
понимают их похоже, волнуются от одних и тех же идей и вопросов,
восторгаются одними и теми же местами. Разговаривая, они постоянно
хватались за ту или иную книгу, открывали тут же, зачитывали любимые места
и с полуслова догадывались о скрытом смысле, и без всяких пошлых
объяснений продолжали развивать вскрытые проблемы, да так оригинально, так
по-новому, что, наверное, и сами классики не видели этих залежей, этих
горизонтов. Так они на мгновение обрели друг друга, так они поняли друг
друга. Но счастье, которое испытывал каждый из них от личного общения,
было не долгим. Александр уехал на заработки своих миллионов, а Сергей -
обратно в университет. Приезжали домой редко и никак не могли встретиться,
узнавали друг о друге только через рассказы родителей, но не было дня,
чтобы каждый из них не вспомнил о брате. Во всяком случае, Сергей часто
вспоминал брата. Но с каждым годом думы о нем становились все чернее и
чернее. До него доходили слухи, через письма и рассказы, о том, что все
попытки обеспечить свободное творчество терпели крах. Шли годы, а брат все
больше и больше погрязал в каких-то темных делах, все больше пил.
Столкнувшись с жизнью свободных предпринимателей, шабашников, фарцовщиков,
спекулянтов, Александр, вынужденный жить по их волчьим законам, постепенно
превращался из романтического Гарибальди в пьянчужку, шута и растяпу.
Конечно, для окружающих, людей хитрых, с алчными бессмысленными глазами.
Не умея копить денег, он не мог заработать задуманную сумму. Заработав за
лето тысяч десять, он приезжал в Южный город, где женился и развелся, тут
же подвергался осаде алчных друзей, ненасытных женщин и просто мошенников.
Недели две-три продолжались страшные, с пьянством и побоями, с развратом и
приводами в милицию, беспросветные кутежи. В результате он спускал все
свои деньги, и более того, влезал в новые, с унизительными процентами,
многотысячные долги. Короче, Александр катился безо всякого трения куда-то
вниз, где обитают люди с простыми жизненными запросами - выпить и
опохмелиться.
Сергей не зря сейчас вспоминал горькое падение Александра. Вот уже
несколько минут, как мать перешла к разговору о старшем сыне. Мама больше
любила Александра. Сергей давно догадывался об этом. Вначале переживал,
даже плакал по ночам от страшной мысли, что мама, быть может, вообще его
не любит, а только делает вид, но позже свыкся с положением, ведь он и сам
любил брата, ведь не зря из нескольких возможных городов он при
распределении выбрал именно Южный город. Да, он рассчитывал, что будучи
рядом, спасет брата, но не тут-то было. Старший брат практически не бывал
в городе, а если бывал, то в пьяном виде.
Тем временем мать заплакала. Она всегда плакала, когда вспоминала
несчастного Александра. Отец, который до этого в основном молчал и попивал
водочку, потихоньку захмелел и начал оживать:
- Сволочи, замордовали человека! - отец с ожесточением рванул остатки
волос на покрасневшей лысой голове. - Слышь, сынок, нет Сашки, замордовали
гады!
Мать всплеснула руками.
- Успел уже, нализался. Господи, что мне с тобой делать. Замордовали,
да ты ведь и замордовал, паразит, он ведь от тебя и набрался, алкоголик.
- Кто алкоголик? - возмутился отец.
- Да ты, паразит, набрался уже, не мог потерпеть, сын приехал,
поговорили бы хоть, - мать разрыдалась.
Сергей даже оторопел от неожиданной перемены с отцом. Вдруг нахлынула
уже позабытая за десять лет, а теперь опять полностью ожившая
беспросветная, безысходная атмосфера пропитанного пьянством родительского
очага. Он встал и попытался успокоить мать.
- У, мирихлюндия, - зло сказал отец. - Ишь, чего придумала, на меня
Сашку списать, слышь, чего придумала. Вон посмотри, мой сын, академик,
капли в рот не берет, это что - не мой сын, что ли? А? Сашка, ты мой сын
или нет?
Сергей не стал поправлять отца. Сколько он себя помнил, отец
постоянно путал имена сыновей. Не оттого, что не отличал, а просто не
различал их имен. Мать же страшно этого не любила.
- Так и помрет, не разобрав разницы между детьми.
Упоминание о смерти действовало на старика однозначно.
- А-а! Ждете, когда я подохну, гады, кровопийцы. Вы сами подохнете,
не дождетесь, паразиты.
Отец приподнялся. Назревал скандал. Нужно было развести враждующие
стороны. Сергей наклонился к матери и шепнул на ухо:
- Мама, ты уйди, я его успокою.
- Что вы там шушукаетесь, иждивенцы? - не унимался отец.
Мать резко встала и вышла, а Сергей перехватил в свои объятия отца,
попытавшегося остановить ее. Это было не так-то просто сделать. Все свои
сто пять килограммов отец обрушил на сына и они оба закачались, выбирая
направление падения. Вдруг отец вспомнил о недопитой бутылке и потащил
сына к столу.
- Давай, сынок, выпьем, дорогой. Ты не обижайся на мать, ее тоже
понять можно. - Отец разливал водку. - Ей тоже не сладко. Ну давай, давай,
выпей с отцом.
Они выпили и одинаково скорчили рожи.
- Видишь, Сашка, сынок, мы тут гнием, подыхаем. Мы тут все
провонялись в этом болоте. Ты не стесняйся тут с нами, мы тут на обочине
исторического процесса, у нас тут ни будущего, ни прошлого, один настоящий
вонючий момент. - Отец проглотил огурец, вытер пальцы подмышкой и, чуть
наклонившись, шепотом спросил: - Правда, что ты засекреченный?
Сергей мотнул головой.
- Тсс-с-с, - отец оглянулся по сторонам. - Бомбу делаешь? Молчи,
молчи, - отец вдруг испугался своего вопроса. - Знаю, делаешь. А какую же,
интересно, бомбу?
- Да зачем тебе бомба? - усмехнулся сын.
- Смеешься над отцом, сукин сын, не хочешь разговаривать, а я ведь
должен знать, для чего я тебя, подлеца, родил на свет божий. Я ж тебя,
подлеца, воспитал, образование дал, а общаться ты со мной не хочешь,
общаться ты пойдешь к своему разлюбезному звездоплюю, этому очкарику,
велосипедисту своему разлюбезному, а с нами, портянками, разговаривать не
будешь, мы же темные пролетарии.
Сергей запротестовал, но отец не обращал на него внимания.
- Ладно, не хочешь про бомбу, не рассказывай. Но вот ты, такой умный,
образованный, объясни мне, старому дураку, отчего ваша наука развивается,
а моя жизнь становится все глупее и глупее? А? Не знаешь? То-то. И твой
ненаглядный Пирожин ни хрена не знает. - Отец осклабился, он специально
перевирал фамилию Ильи Ильича. - Ну погоди, погоди обижаться, давай
выпьем. У меня тут есть еще заначка.
Сергей попытался отговорить отца, но тот все-таки пошел в чулан и
достал оттуда початую бутылку портвейна.
- Слушай, сынок, а у Пирожиных-то дочка подросла - загляденье!
- Какая дочка? - удивился Сергей.
- Ну как же, Сонька. Помнишь, бегала сопливая такая, ну а теперь, я
скажу, очень-очень. Правда, к ней немец ходит, бухгалтер, тухлый мужик.
Она тоже немного не в себе, библиотекарша, но вообще баба что надо. Сгниет
она тут со своим отцом блаженным. Да ты не обижайся за него, я же
наоборот, я же понимаю: кому водка жить помогает, а кому байки разные
космические. Только не люблю я твоего Пирожкова, ведь ты знаешь, что он
тут мне сказал, - отец принялся наливать Сергею, но тот отказался. Тогда
отец, не разливая, тут же из горлышка выпил остаток. - Он сказал: ты,
Афанасьич, так пьешь потому, что смерти не боишься.
Сергей удивленно посмотрел на отца.
- Так и говорит, собака. А я возражаю, как же я смерти не боюсь, если
я о ней даже думать, и то не решаюсь. А он говорит, то-то и оно, что не
решаешься. Вот и выходит, что боишься смерти ты не так. Как это не так,
спрашиваю я его. А он, книжный червь, не отвечает, а наоборот, напирает:
ведь ты, Афанасьич, думаешь, что после смерти уже ничего не будет.
Конечно, пропасть, подтверждаю я, бездна.
- Бездна? - будто не услышав, переспросил Сергей.
- Ну да, она самая, говорю. Бездна. Ну, не загробная же жизнь и не
страшный суд. С этим мы, слава богу, покончили, говорю я. А он говорит:
вот ты, выходит, не боишься, что когда помрешь, тебя к ответу привлекут за
твою прожитую жизнь, выходит, ты и смерти не боишься. Я, конечно,
заподозрил, не имеет ли он каких-нибудь новых сведений на этот счет. И
точно. Тут-то он выдал про заживление. Говорит, технически осуществимо в
будущем. Слышь, Сашка, чего придумал? - Отец испытующе посмотрел на сына.
- Неужто вправду такое уродство в будущем сделают? Что твоя наука говорит
по этому поводу?
- Серьезная наука этим не занимается, - успокоил Сергей отца.
- Ну, слава богу. А то, понимаешь, обман трудящихся масс получается.
Вначале обнадежили, мол, никакого бога нету, ну, мы и расслабились. А
