т-таком г-глупом виде тут перед вами.
Он замолк. И тут Соня сделала то, чего еще минуту назад, а тем более
раньше никогда бы не позволила даже и в мыслях. Ведь, в сущности, она еще
не знала его отношения к себе. Но сейчас, в этот момент, всякие внешние
обстоятельства стали совершенно неважными, она как бы перестала
воспринимать происходящее со стороны, снаружи, она растворилась в
небольшом пространстве, разделяющем их, и поцеловала его в небритую щеку.
Евгений замотал головой.
- Что вы наделали! - он отчаянно спрашивал, не глядя ей в глаза. А
зря: там бы он нашел добрую, с какой-то мальчишеской хитринкой улыбку, не
оставлявшую ни тени сомнения в чувствах молодой женщины.
- Что вы н-наделали, - повторял Шнитке. - Вы из жалости, вы... - он
терялся в словах, - вы...
- Я вас так долго ждала, - сказала Соня.
- Нет, нет, это не я, я не стою, - он прервался как будто от боли. -
Просто кто-то должен был придти, и вот так получилось, простите меня,
Соня.
- Молчите, молчите, - Соня положила ему руку на плечо, - дорогой мой
первый попавшийся, первый встречный человек.
Евгений от огорчения замотал головой.
- Соня, это не про меня. Я не хотел вас обманывать. Я во всем
виноват. Не надо было нам встречаться тогда, помните, в первый раз. Я
увидел вас и испугался: вот, Евгений, твоя погибель. Ведь я люблю вас,
Соня, сразу полюбил. Зачем, зачем, спрашивается, я приходил к вам, зачем
мы встречались? Я ведь и полюбил вас только потому, что знал, что не
достоин, что никогда не смогу понравиться вам. Ведь я ничто, слышите, я
ничто, я слабый человек, я трус, я беглец. - Шнитке почти не заикался. -
Вы ошиблись адресом, для вас я новый человек в вашем городе, а все новое
лучше старого. Меня не было и вдруг я появился, а живи я здесь, с вами, вы
бы и не обратили на меня внимания. А между тем, я хоть и недавно приехал
сюда, а я здешний, здешний человек, слышите, Соня? Мне не нужно больше
ничего, меня не интересует весь этот блистающий где-то там в столицах мир,
мне нужен грязный клочок топкой северной земли, потому что я и сам клочок,
маленький комок грязи. Я хочу, чтобы по мне ходили люди и животные, чтобы
из меня прорастала трава, чтобы во мне копошились земляные черви и личинки
бабочек. Потому что мне не страшно быть с ними, потому что мне страшно
быть человеком среди людей. Соня, я могу только вызвать жалость, и вы,
добрая душа, эту жалость приняли за нечто другое. Ах, что я говорю, -
словно опомнился Евгений. - Все напрасно, у вас наваждение, вы не верите
уже мне.
Он наконец посмотрел на Соню. Та улыбалась и плакала.
- Милый мой, добрый комочек, - она взяла его ладонь и прижала к
губам. Сердце ее наполнилось такой безмерной нежностью, таким морем
дружеского чувства, какие вообще можно представить в самых оптимистических
мечтаниях. Весь мир, вся наблюдаемая Вселенная прекратила расширяться и с
неожиданной прытью скукожилась до размеров небольшого клочка земли,
занятого комнатой постояльца тети Саши.
- Боже, боже, что я наделал, - только причитал Евгений.
В этот момент зашла хозяйка и, не обращая особого внимания на
захваченную картину, ультимативным тоном заявила:
- Сейчас я принесу куриного бульону и вы будете его есть. - Шнитке
пытался возразить, но тетя Саша его осадила: - Посмотри на себя, шкелет,
кожа да кости, тебя девки любить не будут. Был мужик как мужик, а теперь
что - одни мослы. Ладно, ладно, я зря говорить не буду. Расчистите стол,
ужинать будете. А ты, дочка, помоги мне.
Вскоре они сидели за столом, хлебали бульон. Евгений наотрез
отказался, что бы его кормили в постели и, сославшись на то, что
самочувствие его окончательно поправилось, оделся в костюм, как будто
собирался пойти на работу. Хозяйка время от времени заходила что-нибудь
убрать или принести.
- Так это и есть твоя Соня-библиотекарша? - вводя в краску
постояльца, спрашивала тетя Саша.
- Ну что вы, почему моя, - оправдывался Евгений.
- Красивая, - не обращая внимания, продолжала хозяйка. - Вроде как
знакомое лицо. Уж не нашего ли учителя дочка?
- Илья Ильич мой папа, - подтвердила Соня.
- Хороший человек, правда, с придурью.
- Т-тетя Саша! - опять не выдержал Шнитке.
- Ладно, ладно, я же говорю - уважаемый человек. Только всю жизнь
бобылем прожил, куда же это годится - одному жить, а? Скажи, Евгений, куда
это годится?
Евгений чуть не поперхнулся бульоном.
- Ешь, ешь лучше, хлебушку бери. Вишь, какой ты потрепанный у меня.
Люди - они как деньги, попадется вот рубль изжеванный, заплеванный, тут и
думаешь, где ты, бедняга, только не побывал, в какие карманы тебя не
клали, кто тебя только не мусолил. Потому что рубль - так, чепуха,
бумажка, его не жалко. Рублей много. А дорогая купюра - она всегда
чистенькая приходит, хрустит, зелененькая, будто только что на свет
народилась. Ну, чего ты обижаешься? Может быть, я по темноте своей не то
говорю, так ты не сомневайся. Ты, Евгений, золото у меня, вот только
откормить тебя хорошенько, тебе ж цены не будет.
Соня еле сдерживалась от смеха, наблюдая, как Евгений собирается
провалиться сквозь землю от иносказаний тети Саши. А та тем временем
продолжала:
- Да, люди как деньги - приходят и уходят. А ты так и стоишь у
прилавка, - хозяйка вдруг на минуту задумалась. - Помню я его жену, тоже
учителкой работала. Дорогая женщина была - твоя мать, получается.
Одевалась, правда, всегда скромно, но меня не обманешь, я сразу приметила:
эта не для нашей дыры. Высокого полета. Наши-то корячатся и так, и эдак, а
все одно, лапти. Как она руку протягивала с деньгами, - хозяйка попыталась
воспроизвести, получилось нелепо. - Эх, не могу. Я специально у нее спрошу
копейку или три, чтоб без сдачи, а на самом деле, чтобы лишний раз
посмотреть на ее руку. Она протянет эту несчастную копейку, а я беру
словно брильянт. Господи, думаю, чего же это она гниет в нашем болоте, ей
бы в столице королевой бал править. До того я ее уважала, что даже не
завидовала. Только угождала, всегда получше мяса оставлю или сладенького
чего-нибудь припасу. Помню, тогда с хлебом тяжело было, да и с сахаром,
так я ей даже печенья доставала на праздники. Причем она, конечно, из-под
полы бы не взяла, приходилось целый спектакль разыгрывать. В окошке как
увижу, что идет, выложу пару пачек на витрину, вроде как завезли на
праздник, пей-гуляй, народ. Она и брала, а я ей спасибо говорила. Дай-ка
ручку, - вдруг обратилась хозяйка к Соне. - Ну, точная копия, смотри-ка, -
она взяла Сонину ладонь и принялась ласково поглаживать изъеденными
торговой жизнью пальцами. - Вот, мраморная моя, синяя прожилка, а пальчики
- ах, пальчики! - я таких пальчиков и в кино ни разу не видела. А вот
здесь колечко было, тоненькое, золотое, и родинка есть, посмотри, вот на
мизинце намечается, глянь, глазочек черненький. То-то мужикам удовольствие
- такие пальчики целовать, да что мужикам, я бы сама прислугой пошла,
только чтобы... - Соня вдруг испуганно выдернула руку.
- Чего испугалась, голубушка? Я же и не собиралась. Ах, Елена
Сергеевна, Елена Сергеевна, я как будто в воду смотрела, - хозяйка опять
прервалась, обдумывая, продолжать ей или нет. - Тебя Соней зовут? Так вот,
Соня, ты приходи ко мне в магазин, он, конечно, поменьше нового, но зато к
покупателю отношение получше. Я тебе про маму много чего рассказать смогу,
ведь мы с ней потом в одном деле сошлись. А ты, Евгений, что же это суп не
доедаешь? Ладно, пойду, воркуйте тут.
- Я тоже пойду, мне пора, - Соня встала.
- Куда ж ты на ночь глядя? - хозяйка всплеснула руками. - Ой,
господи, старая я дура, я не то хотела сказать. Разбирайтесь, в общем,
сами, я спать пошла.
- Странная женщина, - задумчиво сказала Соня. - Ну, Евгений
Викторович, вам лучше стало?
- Да, да, - Шнитке закивал головой.
- Тогда я пойду, - из ее головы не шла речь хозяйки. Она никогда
ничего подобного не слышала о своей матери, и слова эти почему-то ее
испугали. - Что я хотела сказать? Забыла. Ладно, потом.
Шнитке окончательно ожил и взялся проводить Соню домой. На улице уже
стоял глубокий вечер, с неба стекала осенняя влага, превращаясь в мелкую
снежную пыль. Она блуждала между небом и землей, стайками залетала под
фонари, превращаясь в белую мошкару, и наконец мягко оседала на черную
мокрую грязь. Соня взяла под руку Евгения, прислонила голову к его плечу и
они, не разбирая дороги, побрели через Северную Заставу. Снова нахлынуло
чувство обретенного счастья. Она теперь знала, что он ее любит. Он
взрослый человек, он знает жизнь, он пытался унизить себя в ее глазах,
значит, он ее любит больше, чем она могла надеяться. Значит, он желает для
нее добра в первую очередь и готов даже ничего для нее не значить, а лишь
быть рядом. Она знала, что такой любви не бывает, но раз вопреки всему
такая любовь возникла, то имеет ли она право не считать себя самой
счастливой женщиной на свете? Он зря боится, он не знает ее, он не знает,
как может она любить, да они оба - находка друг для друга. Слава богу,
она-то представляет реальную жизнь и чувствует, теперь уже наверняка, свое
истинное предназначение.
У калитки они долго стояли и смотрели друг на друга. Соня не ждала
ничего больше сверх того, потому что чудо уже случилось. Но надо было
расходиться, и она его пошла проводить до библиотеки. Здесь Евгений вдруг
признался:
- Ведь я из-за вороны сюда, на Заставу, приехал.
- Как из-за вороны? - вырвалось у Сони.
- Да, из-за вороны, - виновато подтвердил Евгений. - Невзлюбила меня
одна ворона. Вороны вообще очень умные, а эта, моя, особенно... Я даже
поначалу и не заметил. Жил себе, жил, и вдруг - на тебе, однажды утром
вышел я из дому на работу и чувствую: сзади шуршит что-то, как будто
кто-то идет за мной. Я оглянулся, никого. Иду дальше. Опять шелест
какой-то, теперь будто метлой по воздуху. Оборачиваюсь в удобный момент,
смотрю, а на меня черная ворона падает. Глазищи карие, лапы из
крокодиловой кожи и перо синее. Я еле успел портфелем прикрыться. Отлетела
ворона, но не далеко, рядышком на газоне села. Я думаю, всякое бывает,
может быть, голодная. Порылся в карманах - ничего. Потом вспомнил,
бутерброд в портфеле лежит, кинул ей. Но она даже как бы и не заметила
пищу, смотрит на меня исподлобья. Нет, думаю, все-таки мистика.
Повернулся, пошел как ни в чем не бывало. Она же - за мной. С тех пор
привязалась так, что страх. Куда бы я ни пошел, в кино, на работу, вообще,
просто в магазин, она все за мной, и все норовит со спины наскочить.
Спрячется где-нибудь в кустах и меня поджидает. Что же делать мне, думаю.
Сказать кому - стыдно, засмеют. Решил поменять квартиру и переехать в
другой район. Специально опыты ставил - сяду в метро, причем не задумывая
заранее, куда поеду, по подземным переходам запутаю следы, доберусь до
какой-нибудь радиальной, на самую последнюю остановку сбегу, выйду на
поверхность - а она уже тут как тут, сидит на табачном киоске, меня
поджидает, - странное дело, но, рассказывая, Евгений почти не заикался. -
Наконец понял я, - продолжал Евгений, - не жить мне больше в столице. Эта
самая ворона знак подает - не столичный я житель. Собрал вещи, уволился с
работы и уехал куда подальше. Так и попал к вам на Северную. Видите, Соня,
я трус, я беглец.
Чахлый фонарь, подвешенный к парадному козырьку библиотеки, качался и
скрипел. В такт ему качались три глубокие тени на впалых щеках Евгения,
