учебной стрельбы личное оружие и приготовился применить его в любой
удобный момент. Положение человека в клетке становилось отчаянным. Вот-вот
должна была рухнуть впопыхах возведенная на пути хищного зверя баррикада
надежды. Сержант опять заволновался. Если выскочит зверь и в том дальнем
углу завяжется неравная схватка, можно и дров наломать. К счастью, в этот
момент на противоположной стене обозначилась узкая темная щель - дверь в
коридор с подсобными помещениями потихоньку открылась, и в ней появилась
голова человека в вельветовом костюме.
- Быстрее сюда! - крикнул Шалопут мужу Марты.
Мужчина поднял голову, заметил спасительную дверь и кинулся что есть
мочи на свободу. Толпа затаила дыхание. Вслед за мужчиной через сметенную
в мгновение ока баррикаду с неожиданной прытью из будки выпрыгнул бурый
ангарский медведь и, сделав три прыжка, ухватился когтистой лапой за
правый ботинок непрошенного гостя. Человек закричал от боли - острый
коготь зацепил вместе с ботинком внешнюю часть ступни. Сержант вскинул
пистолет. Но здесь из-за двери вытянулась рука, обхватила поедаемого на
глазах человека и с силой выдернула его из клетки. Дверь быстро
захлопнулась. Толпа, с замиранием до сих пор наблюдавшая за отчаянной
схваткой, шумно вздохнула. Перевел дыхание и молоденький сержант. "Слава
богу", - благодарили люди судьбу, случай, в общем, какую-то добрую силу,
не давшую случиться несчастью. "Слава богу", - повторяла Марта.
Вскоре появился Шалопут. На руках он нес потерявшего сознание
Караулова. Марта бросилась к мужу. Кто-то побежал вызывать скорую помощь.
Народ стал потихоньку успокаиваться и расходиться. Медведь тоже успокоился
и принялся мирно грызть отхваченный трофей - стоптанный наружу черный
ботинок сорок второго размера.
Сержант помог уложить пострадавшего на скамейку, а Марта, перевязав
окровавленную ногу, теперь тихо плакала, поглаживая мужа.
Под воздействием всеобщей суматохи и большого количества посетителей
наконец появилась администрация зоопарка. Выяснив, в чем дело,
администрация в лице директора потребовала наказать нарушителя режима
осмотра хищников, то есть самого пострадавшего. Сержант, установив, что
хорошенькая черноглазая женщина является законной супругой нарушителя,
спросил:
- Вы-то, наверно, в курсе, как он туда попал?
Марта не знала, что и сказать, и лишь беспомощно оглядывалась вокруг.
- Ничего удивительного нет, - вмешался Шалопут, обращаясь к
директору. - У вас сотрудники на работе в нетрезвом состоянии.
Сержант строго посмотрел на директора.
- Ладно, мы тут сами разберемся, - высокомерно возразил директор.
Появилась скорая помощь. Бесчувственное тело положили на носилки и
понесли в машину. Марта безвольно последовала за мужем. Казалось, тронется
машина - и растает как наваждение необычный инцидент в зоопарке. Но в
последний момент пострадавший пришел в себя, приподнялся слегка и,
показывая рукой на своего спасителя, громко крикнул:
- Это он во всем виноват!
После этих слов пострадавший снова распластался и его быстренько
всунули в фургон. Туда же забралась Марта. Карета тронулась.
- Вы что, знакомы? - спросил сержант.
- Нет, - отрезал Шалопут.
- Да, конечно. Наверно, ему померещилось. Спасибо вам за помощь, -
сержант с благодарностью посмотрел на собеседника и внезапно добавил: - У
вас документик есть при себе?
- Пожалуйста, - Шалопут протянул кожаную книжечку.
Сержант с уважением прочел удостоверение и, переписав данные в
блокнот, вежливо попрощался.
Глупо получилось, размышлял Шалопут, направляясь к выходу. Просто
непонятно, почему так глупо. Он не любил, когда что-нибудь было ему не
понято. Поэтому и работал всегда как бешеный, всю душу себе изматывал,
пока не разберется.
Жажда узнавать и объяснять появилась у него в незапамятные времена.
Может быть, здесь был реликтовый страх, выработанный древними предками в
борьбе за существование с мертвыми силами природы. Да, да, именно страх.
Сейчас, когда уже все кончилось, когда он в безопасности шагает мимо
закрытых на тяжелые засовы и амбарные замки зверей и птиц, откуда-то
из-под ребра по направлению к легким заструился пока еще еле слышный, но,
очевидно, неотвратимый обыкновенный животный страх. Некоторые это называют
вдохновением свободного мышления, парением духа человеческого, безусловным
движителем научного прогресса.
- Эй, гражданин, куда прешь, здесь люди входят, а выход вона где! -
раздался голос кассира.
Шалопут брезгливо махнул рукой, но потом вдруг подошел к кассиру и
неласково посмотрел в глаза.
- Ты что? - испугался старик.
Шалопут с пониманием подмигнул.
- Ну что, разыграли?
- Кого разыграли? - опять начал наглеть кассир.
- Сюрприз обещали?
- Какой сюрприз? - старик бестолково вращал глазами.
Шалопут опять махнул рукой и, сутулясь от своих мыслей, побрел прочь.
Старик высунулся из окошка и вслед незнакомцу послал:
- Тьфу!
2
Не во всяком провинциальном городишке найдется свой собственный музей
города. На Северной Заставе такой музей был. Некогда основатели Северной
Заставы, отчаянные прожектеры и авантюристы, закладывая его на безлюдных
морских берегах, уплатили немало серебра и золота иноземным архитекторам,
требуя от них немедленных и точнейших схем будущего чудо-города. И такие
проекты действительно были составлены, но в жизнь так и не воплотились.
Причиной тому послужил неудачный выбор места, с холодным мокрым климатом и
хлипким ненадежным грунтом. Строительство вскоре после его начала зачахло.
Фактически удалось застроить лишь центральную площадь, с одной стороны -
трехэтажным дворцом в итальянском стиле, а с другой - полукруглым
государственным домом. Множество же других дворцов, соборов и храмов так и
остались в виде утонченных гравюр и эстампов висеть на стенах
многочисленных залов и коридоров дворца памятником древней мечты
основателей Северной Заставы. Остальная часть города была захвачена мелкой
буржуазией и ремесленниками и застраивалась единолично, без генерального
плана, а потому бестолково. Но горожане не подозревали об этом, поскольку
вход во дворец был строго ограничен, и большинство из них не могло видеть
блестящие проекты и сравнивать их с окружающим хаосом. После революции,
однако, дворец был превращен в музей, и жители смогли убедиться воочию,
насколько их обокрали.
В последние годы городишко ожил. В нем появился новенький
микрорайончик с панельными пятиэтажками, а на правом берегу речки Темной
началось какое-то гигантское строительство. За одно лето экскаваторы и
грейдеры разрыли глубокий котлован, на дне которого соорудили пять
железобетонных кубов, зарыли все это, а через год оттуда, из котлована,
выросла стометровая ферма, по ночам мерцающая красными огнями. Объект
строился военными, и жители лишь терялись в догадках насчет будущей судьбы
своего города. Даже местное начальство было в замешательстве. Вот уже
который год оно настаивало на возведении в городке ретранслятора
телевизионных программ с целью полного охвата населения последними идеями
центрального руководства. Но, по-видимому, в центре недооценивали значение
Северной Заставы для исторических судеб государства и всячески
отмалчивались. Когда же началась стройка за рекой, руководство Северной
отправило в центр благодарственную телеграмму со словами: "Строительство
телецентра встретили энтузиазмом тчк Население едином порыве ждет указаний
поддержке строительства людьми материалами". Из центра ответа не
последовало, но через некоторое время приехал уполномоченный и устно
предупредил местных руководителей об ответственности за распространение
ложной информации и разглашение государственной тайны. В результате такой
гласности по Северной поползли всякие невероятные слухи. Одни запросто
считали, что рядом с городом сооружается подземный аэродром, другие
склонялись в пользу секретного оборонного завода, третьи справедливо
возражали, мол, кто же будет метить стратегический военный объект
стометровой вышкой, и полагали целью затеянного мероприятия плодоовощную
базу областного значения. Что же касается военных на стройке, то это
объяснили невозможностью опереться на малочисленную местную рабочую силу.
Илья Ильич Пригожин, мечтатель и просветитель, имел свое собственное
мнение по поводу грандиозной стройки. Впрочем, подавляющее число жителей
Северной, включая и его единственную дочь Соню, всерьез его точку зрения
не принимали. Соня, например, часто говорила: "Милый, милый папочка, ты
неисправимый фантазер. Ну подумай сам, какой здесь может быть космодром?"
Первое время они много спорили по этому поводу, даже часто ругались.
Позже, когда стройка подошла к концу, а никаких атрибутов космодрома не
появилось, Соня перестала насмехаться над отцом, да и вообще приставать к
нему по этому поводу. Илья Ильич отметил ее душевное благородство и сделал
вид, будто изменил мнение.
Да, последнее время Соня все реже и реже заговаривала с отцом. Но
была у этого еще одна причина, внезапно выяснившаяся накануне вечером.
Соня пришла домой взволнованная и почему-то чуть-чуть бледная. С порога
бросилась к отцу, обхватила легкими руками шею родного человека и шепнула
на ухо: "Папа, я влюбилась." "Что же, вполне естественно, - ответил отец,
поглаживая свое чадо за ушком. - Тебе уже двадцать пять".
Любовь далась Соне очень непросто. Девочка, рано потерявшая маму,
оказалась под единоличным влиянием доброго интеллигентного человека,
который и послужил ей прообразом воображаемого героя. Естественно, нужны
многие годы, чтобы встретить хоть нечто похожее или по крайней мере
отдаленно напоминающее идеал. Смышленая от природы и к тому же начитанная,
в юные школьные годы она чувствовала себя старше своих взбалмошных
одноклассников и с некоторой высокомерной улыбкой наблюдала, как те, не
умея плавать, бесстрашно бросаются в бездонное море интимных отношений. В
таких условиях обычно внимание сердца переключается на школьного учителя,
какого-нибудь преподавателя физики, математики или литературы. Но беда
была в том, что все эти предметы во второй средней школе Северной Заставы
читал один и тот же человек - Илья Ильич Пригожин.
Постепенно Соня поняла, что она не сможет найти свое счастье в
затхлом провинциальном городишке. Мечты переносили ее в большой светлый
город с высокими домами, с широкими проспектами и бульварами, в город,
населенный умными и мечтательными людьми наподобие ее отца. Ведь и сам
отец часто восторженно рассказывал о своей юности, о незабываемых годах
учебы в столичном университете. Правда, он обычно добавлял, что и наша
Северная Застава себя еще покажет, но даже самые радужные надежды тускнели
перед реально существующим столичным блеском.
Можно себе представить, как упоенно пела ее душа, когда она ступила
маленькой ножкой на перрон Северного вокзала столицы. И никакого ей не
было дела до того, что перрон заплеван, а носильщики грубы и неотесанны,
что дома угрюмы, а люди неприветливы и суетливы. Ничего она такого не
замечала. Замирая от волнения, Соня вошла в высокие дубовые двери приемной
комиссии университета, трепетно нашептывая как молитву торжественное и
постоянно ускользающее из памяти определение предела числовой
последовательности. Зря она волновалась - понятие предела этим летом было
выброшено за ненадобностью из программы. И вообще зря она волновалась за
