- Ты не хочешь мне рассказывать, - перебивает Имярек.
- Я хочу, - Бошка прикладывает руку к сердцу. - Но тебе нельзя
волноваться, я обещал врачам. - Берет очередную булочку с соседнего
блюдца.
- Нельзя, нельзя, а что мне можно? - сокрушается Имярек, ожидая
продолжения пытки.
- Ну ладно, ладно, все можно. Давай я тебе почитаю что-нибудь, -
Бошка обозначает попытку направится за книжками.
- А из устного творчества? - вдруг спрашивает Имярек.
Бошка опускает зад обратно на дорогой, сафьяном обшитый стул,
театрально хлопает себя по лбу.
- Есть легенда, новая, - Бошка лезет в карман и достает оттуда
вчетверо сложенные листы из тетрадки по арифметике. - Вот, записана...
э-э-э, впрочем, неважно, кактус ему на могилу. Со слов... э-э-э, здесь
неразборчиво. В общем, народный эпос. Читать?
- Читай.
- "В далекой стране, где живет народ с маленькими глазами, родился
гордый человек. Рос он на берегу широкой народной реки и думал: отчего так
бедны, невежественны и угрюмы окружавшие его люди, если земля вокруг так
плодородна, а небо над их головами так прекрасно? Может быть, они глупы?
Нет, люди, которых он встречал, были находчивы и умелы. Может быть, они
ленивы? Непохоже. Он видел, как много они работают, не получая никакой
выгоды. Так, может быть, они нерешительны? Возможно, даже наверняка,
подумал гордый человек и решил дать своему народу..."
- Волю, - подсказал Имярек.
- Нет, - хитро скривился Бошка.
- Землю? - снова подсказал Имярек.
- Нет, уважаемый. - Бошка заглянул в листочек и прочел: - "...и решил
он дать своему народу небо."
- Небо?! - удивился Имярек. - Что за чепуха?
- Так написано, уважаемый. У нас есть один мечтатель, диковинный
мужичок на велосипеде, он утверждает, что небо можно покорить в ближайшие
сто лет. У него даже есть цельнометаллическая модель. Правда, народ его
держит за дурачка, но он и в самом деле чумной мужик, жить спокойно не
дает ни себе, ни близким. У него там, кажется, жена на себя руки наложила,
а может быть, и не жена. Да, кажется, сын, ну в общем, не важно -
родственник какой-то позора не выдержал.
Имярек устало взглянул на Бошку. Зачем он крутит: кажется, кажется.
Ведь он точно знает, знает наверняка, кто, когда и где, но темнит.
- Я хочу поговорить с этим человеком диковинным, - попросил Имярек.
- Понимаю, понимаю, но ты же знаешь, пока нельзя. Пока не
выздоровеешь, никак нельзя. Нет, нет, и не проси, ты же знаешь, это не мое
решение. Решения, принятые коллегиально, - подражая Имяреку, декламирует
Бошка, - являются законом для всех. Ты не исключение.
- Ну хорошо, хорошо, - Имярек скривился, как от боли. - Читай дальше.
- "Да, народу нужно дать небо, ибо от этого перевернется и сама
земля, и жизнь на этой земле станет справедливой, а люди гордыми."
Бошка постепенно увлекается чтением. Кажется, все писал он сам, так
ему нравятся карандашные записи на листочках в клетку. Имярек,
воспользовавшись невнимательностью Бошки, незаметно берет со стола
бронзовую статуэтку и слегка привстает. Теперь он уже видит не только его
профиль, но и тоненький плешивый серпик. Он крепче сжимает обхватившую
голову обезьянку, проверяя, есть ли в ней хоть полкило. Бронза, бронза,
мелькает в мозгу, бронза - мягкий металл. Нет, наверняка это метафора,
успокаивает себя Имярек и начинает наблюдать новое астрономическое явление
- смену фаз Бошкиной плеши. Вот тоненький серпик начинает понемногу расти,
точно, как растет молоденький месяц - рыжеватые заросли уступают место
диким пустым пространствам. Да, плешь - это его ахиллесова пята. Он вдруг
вспоминает писания Ивана Денисова, до сих пор не изданные, но услышанные
через хрип и стоны городской глушилки: "...Город спал, когда отец народов
склонил над письменным столом плешивую голову." Наверняка у Ивана Денисова
был комплекс Бошкиной плеши. О! Я знаю эту страшную притягательную силу,
когда хочется слету рубануть чем-нибудь тяжелым, дабы остановить
единственный раз в истории хотя бы одного идиота. Но нет, надо терпеть,
пусть откроется во всем блеске, пусть наступит полнолуние, и тогда он не
промахнется. Он слишком долго готовился к этому. Нет, он не принимал
окончательных решений, не продумывал детальных планов хотя и был мастер в
этом деле, нет, важно решить вопрос в принципе. И ни в коем случае не
готовить никаких планов, Бошка хитер и чертовски чувствует опасность. Тут
все дело во внезапности. Нужно дождаться любого случайного момента и
ударить разом, сильно, решительно. И вот момент наступил. Приближалась
первая четверть. А ты, Бошка, постарел - Имярек замечает с укороченного
расстояния коричневые пергаментные пятна у самого терминатора. Но нет
больше уважения к седеющим вискам и он делает следующий шаг.
6
Утро проскользнуло в комнату Сони через тоненькую щелку меж двух
занавесок, заливая молочным светом нехитрые атрибуты провинциального быта.
На всем жилом пространстве, ограниченном дешевыми обоями, завязалась
тихая, но бескомпромиссная битва между тьмой и светом. Первой пала вязаная
белая скатерть на небольшом круглом столике посреди комнаты, потом шкаф и
секретер из некогда модного гарнитура светлой мебели, затем из тьмы начали
проступать менее яркие предметы - книжные полки, семейные фотографии,
накинутая на спинку стула голубая синтетическая комбинация и прочие
необходимые вещи. Волна материализации постепенно продвигалась от окна к
противоположной дальней стене, у которой на широкой двухспальной кровати
просыпалась молодая красивая женщина.
Здесь, в этой комнате, провели первые счастливые годы ее родители.
Молодые специалисты, распределенные на Северную Заставу, чудом получили от
школы отдельный частный дом, точнее, половину дома - две комнаты, кухню и
веранду. Чудо объяснялось очень просто: предыдущие обитатели, отработав
положенный им срок, как раз уехали в более веселые места. Из местных
жителей никто не спешил занять пустую половину дома, поскольку другой
половиной владела шумная семья во главе с сумасбродом и твердым пьяницей.
Впрочем, половины имели и отдельные веранды, а приусадебный участок
разделялся высоким забором, из-за которого прямой визуальный контакт с
соседями был крайне затруднен.
Получив такое богатство, Пригожины устроили в одной из комнат
кабинет, а в другой спальню. Однако после смерти жены Илья Ильич
переселился жить в кабинет, а просторная светлая спальня перешла Соне,
которой тогда еще не было и пяти лет. И вот теперь, через двадцать лет,
кажется, любовь опять постучалась в эту комнату. Во всяком случае Соня,
едва открыв глаза, улыбнулась чему-то своему сокровенному, встала, не
одеваясь, подбежала к зеркалу и долго потом в него смотрела чужими
глазами.
С душой пропел песню соседский петух, и Соня вернулась с небес на
родную северную землю. Пора было собираться на работу. Она вдруг
представила свой тысячу раз пройденный маршрут от дома к библиотеке и
ничуть не огорчилась. Наоборот, весело оделась, умылась, быстро перекусила
еще не остывшим завтраком и побежала на работу. Во-первых, она надеялась
увидеться с Евгением, а во-вторых, пригласить его в гости. Илья Ильич
просто-таки настаивал на этом. Соня, правда смутилась вначале, но отец
объяснил, что ничего в приглашении предосудительного нет, тем более, что
он и сам уже приметил Шнитке по вопросам на одном из заседаний кружка
практического космоплавания.
Обычно Шнитке приходил в рабочие дни дважды, сначала в обеденный
перерыв сберкассы, а потом сразу после окончания работы. Соня так к этому
привыкла, что совершенно не задавалась вопросом, когда же ее читатель
обедает и ужинает, а ведь она могла бы заметить, как исхудал он за
последние месяцы. Но сегодня, как и вчера, Шнитке не появился, хотя она
просидела лишний час в библиотеке. Тогда она решила сходить к нему домой и
проверить, здоров ли он. В карточке читателя значился адрес: улица
Хлебная, дом 7. Это место было на другом конце Северной Заставы, у
хлебного завода. В действительности никакой это был не завод, а так,
мелкая пекарня. Но несмотря на малый размер, она издавала такой сильный
аромат выпечки, что все население в радиусе нескольких сот метров страдало
от избыточного выделения желудочного сока.
Минут через двадцать торопливой ходьбы Соня ощутила приятный запах
ржаного хлеба, сладких булочек и ванильных сухарей. Она вспомнила, как в
детстве с гурьбой ребятишек ходила в дальний поход к хлебному заводу,
отодвигала в нужном месте покрашенные ядовитым зеленым цветом доски забора
и таскала бракованные ванильные пряники. Удивительное дело - забор вдоль
улицы Хлебной и сейчас был выкрашен в тот же ядовито-зеленый цвет.
Неподалеку она обнаружила дом 7 с покосившемся флигелем на крыше, дом, в
котором жила пожилая продавщица Сашка вместе с постояльцем, старшим
кассиром Е.Шнитке. Преодолев внезапно возникший приступ нерешительности,
Соня смело открыла калитку и прошла на крыльцо. Уже стемнело, поэтому
хозяйка, не открывая, на настойчивый стук спросила:
- Кого там нелегкая?
- Это из библиотеки. - Соня пыталась говорить как можно более
официально. - Евгений Викторович здесь живет?
- Не живет он здесь, а мучается, - открывая дверь, ответила хозяйка.
Взглянув на Соню, она почему-то вздрогнула, будто испугалась.
Соня тщательно вытерла ноги и, бормоча что-то о несданных в срок
книгах, пошла вслед за хозяйкой. Та тоже бормотала:
- Да какие ему книги, если он второй день с постели не встает. Я ему
говорила: ешь досыта - будешь здоровым, а он, вишь, голодовкой лечиться
надумал.
- Евгений, - приоткрыв без стука дверь постояльца, сообщила хозяйка,
- к тебе гости. - И добавила, посмотрев многозначительно на Соню: - По
делу, из библиотеки.
- Нет, нет, нет! - испуганно воскликнул постоялец. - Я се-э-э-сейчас
не могу никого п-принять.
Но было поздно, хозяйка слегка подтолкнула Соню в комнату и закрыла
за ней дверь. Бледный, полураздетый Евгений, прикрывшись байковым одеялом,
замер от стыда на половине пути от кровати до двери. Видно, пытался
предотвратить внезапную встречу и, застигнутый врасплох, теперь растерянно
глядел на Соню. Та же была больше поражена его лицом, чем нарядом, и от
жалости к любимому человеку не испытывала чувства неловкости.
- Ложитесь сейчас же, - она подошла к нему и попыталась помочь.
Евгений весь как-то обмяк и, повторяя: "Как нелепо, к-как нелепо",
разрешил уложить себя обратно в постель. Потом Соня оглянулась вокруг в
поисках стула. Один стул в комнате был. Он стоял возле столового стола,
заваленный книгами и бумагами. Подойдя к столу, Соня заметила, что на нем
лежат две стопки бумаги, одна повыше, чистая, а другая - тоже увесистая -
содержала листы, плотно испещренные мелким аккуратным почерком. "Он
пишет", - сладостная мысль пронеслась и легла весомым вкладом в том месте
ее души, где копились и сберегались его положительные качества.
Подставив стул к постели больного, Соня спросила:
- Зачем же вы голодаете, Евгений?
Евгений отвернул голову к стене и грустно посмотрел на одинокого
оленя, потерявшего среди северной природы свое семейство. Впрочем,
семейство паслось тут же на ковре, но было отделено от отца бушующими
водами широко разлившейся, словно в половодье, речки.
- Вы больны? - снова спросила Соня.
Евгений, не поворачивая головы, наконец подал голос:
- Тетя Саша все п-придумала. Не надо было вам приходить, Соня. Я в
