пальто и, укрывшись им, легла на кровать. Здесь она быстро согрелась и
уснула. Тепло шло не только от старого маминого пальто, но и с другой
половины дома. Там к вечеру хорошенько протопили и кое-что перепало
пригожинской половине.
Ночью даже стало жарко. Она откинула на пол пальто и во сне наблюдала
далекие картины детства. Дело было в феврале. Маленькую ученицу третьего
класса задержали школьные дела и домой ей пришлось возвращаться
одной-одинешенькой, да еще по темным пустынным улицам Северной Заставы.
Было очень темно, из трех фонарей горел один. И пока она шла от одного
пятна желтого света к другому, на нее наваливался со всех сторон колючий
безлунный мрак. В эти моменты улицу обступали темные дикие звери с еле
мерцающими желтоватыми глазами. Было страшно повернуть голову. Страшно и
холодно. При любом незначительном движении колючий мороз тут же забирался
в небольшие щелки и жалил нежную детскую кожу. Мороз был редкий даже для
здешних северных зим. На таком морозе вырастали особые крупные снежинки с
прекрасными преломляющими свойствами. Желтый свет вольфрамовой спиральки
из редких фонарей рассыпался в темноте пригоршнями драгоценных и
полудрагоценных камней. Барское излишество холодной ночи тоже пугало Соню.
Ей казалось, какие-то недобрые люди разграбили городской музей и, убегая,
впопыхах бесхозяйственно обронили вдоль дороги расхищенное народное добро.
Миновав очередное светлое пятно и погрузившись в холодный мрак, она вдруг
подняла к небу глаза и обнаружила безвоздушное космическое пространство,
обильно утыканное молочными звездами. Оттуда, из однородных пустынь
Вселенной, повеяло леденящим детскую душу арифметическим порядком. Два
плюс два. Три плюс три. И еще, еще... Можно было складывать бесконечно,
покоряя безжизненные пространства с помощью одного математического закона.
Таким простым показалось Соне это ночное небо, что она от удивления
задрала голову вверх, не понимая, где же там могут прятаться идеальные
существа, о которых так много рассказывал ей отец. Прошагав с задранной
вверх головкой какое-то время, она вдруг почувствовала, что кто-то больно
ударил в грудь, да так сильно, что звезды словно молочные зубы посыпались
во все стороны со своих насиженных мест. Дальше она бесчувственная лежала,
накрытая сверху ранцем, и бессознательно пыталась выдернуть ногу из
вмороженной в ледяную дорогу проволочной петли. После подошел к ней
соседский худощавый паренек, потрогал за плечо, поднял ее на руки и понес,
словно раненую, домой. Разбуженная наконец шаганием, она приподняла
длинные ресницы и увидела маленькие блистающие в темноте глаза.
- Вы?! - удивилась она, поджимая под себя голые замерзшие ноги.
- Да, Соня, это я, - послышался голос из темноты.
- А где папа? - почему-то спросила она.
- Илья Ильич спит.
- Спит, - словно пропела Соня и вдруг обнаружила, что обе ее руки
находятся в его холодных сухих ладонях.
Нужно было как-то срочно исправить это положение, но мышцы у нее
обмякли, и все ее мысленные приказы бесполезно терялись на запутанных
лихорадкой тропинках нервных окончаний.
- Он опять в кресле уснул? - спросила Соня, а сама подумала: зачем я
об этом его спрашиваю.
- Дха, - гость кашлянул. - Да.
- Он меня обманул, - вдруг пожаловалась Соня. Она ожидала, что гость
спросит, почему, но тот промолчал. Он знает, когда нужно молчать, подумала
Соня. - И Евгений меня обманул. Они все бросили меня одну там на площади.
Мне жарко, Сергей Петрович, - снова пожаловалась Соня и почувствовала, как
на мизинце вокруг родимого пятна образовалось еще одно горячее пятнышко.
Оно так сильно жгло кожу, что она закрыла глаза. Потом новое пятнышко
появилось на безымянном пальце, потом дальше, дальше, и так пять раз.
Наконец Соня выдернула руку и звонко шлепнула гостя по щеке. Зазвенело во
всех уголках их совместного дома. Наверное, если бы Афанасич не разбил
сервиз тогда, то сейчас он еще долго пел бы свои хрустальные песни.
- Простите, Сергей Петрович. Зачем вы... - Соня попыталась найти
какое-нибудь подходящее слово, но не смогла и спросила: - Его отпустят?
- Конечно.
- Правда? - обрадовалась Соня и вернула ночному гостю руку.
Ей стало вдруг на душе покойно и хорошо, как будто она опять на его
руках покачивается и жмурится, чтобы никто не догадался, очнулась она или
нет. Она опять почувствовала себя маленькой девочкой, которой ничего не
стоит довериться доброму деятельному другу.
- Садитесь, - вдруг предложила она и чуть подвинулась. - Папа
говорил, что вы все можете. Вы волшебник?
Он молча улыбнулся и присел.
- Почему у вас дрожат руки, волшебник? Вы замерзли? - Соня замолчала.
- Вы опять молчите, вы боитесь говорить вслух, чтобы я не проснулась. Вы
очень хитрый, вы целовали мне руку, а потом что-то шлепнулось, как будто
что-то упало на пол. Так?
- Так, - подтвердил гость.
- А вот не так. Посмотрите на себя, на вас нет пальто и нет шапки. Не
может быть, чтобы вы разделись, как гость, в прихожей, а потом забрались
ко мне. Я в это не поверю никогда. Так неужели на дворе лето? Что это? -
Соня вдруг почувствовала на его ладони теплую струйку. Она нечаянно
сковырнула свежую засохшую корочку и теперь испугалась еще сильнее. - Вы
поцарапались?
- Да, немного.
- Чем?
- Крыжовником.
В темноте Соня не могла видеть его лица, но чувствовала, что он
попался. Да, он попался в западню, которую сам себе устроил. Из этой
западни, из этой клетки, которую он долго готовил, теперь уж только один
униженный исход. Выхода два, а исход один. Либо уйти бесславно ни с чем,
либо... Ну, пусть он посидит рядом. Мне грустно, размышляла Соня, он один
вспомнил обо мне этой холодной ночью. Он чем-то похож на Евгения.
- Вы похожи на Евгения, - сказала она.
- Университет делает людей похожими, - гость кисло улыбнулся.
- А я вот не поступила в университет, - огорченно вспомнила Соня. -
Срезалась на сочинении.
- На сочинении? - постепенно разговорился волшебник.
- Да. Нравственность в творчестве Неточкина, - Соня вспомнила тему
сочинения.
- Нравственность? - ночной пришелец засмеялся. - И что же, вы не
раскрыли тему?
- Не раскрыла, - Соня обрадовалась его догадливости и тоже
засмеялась.
Она заметила, что разговаривая, они обмениваются друг с другом
словами, как будто перебрасываются мячиком, прилежно соблюдая неписаные
правила какой-то старой игры. Какой-нибудь изощренный ум мог сказать, что
здесь обычное обменное взаимодействие. Словно Соня и Варфоломеев -
элементарные частицы, из которых вследствие притяжения складывается
окружающая действительность. Но Соня и думать так не могла. Она просто
вспомнила, как в детстве они с девочками играли в лапту вдоль летней
улицы, похожей скорее на лужайку, чем на проезжую часть Северной Заставы.
И как она засмотрелась на прохожего паренька, а толстая, противная
соседская дочка Нинка вдруг прицелилась облысевшим влажным мячиком прямо
ей в голову и наверняка попала бы, если бы в последний момент парнишка не
хлопнул громко в ладоши и не испугал коварную девчонку. А потом парнишка
подморгнул хитрым глазом и прошел мимо нее прямо к отцу. Как это он
здорово сделал, удивлялась Соня. Теперь она поняла, то была не просто
озорная выходка ученика отца, а победное столкновение разума со злом и
коварством. Теперь она понимала, насколько это является новым, невиданным
и непрочитанным. И как необычно, что не добро противостоит злу, а разум, а
добро есть только результат победы разума над злом, коварством и темнотой.
Так вот для чего он приехал сюда! В глазах ее опять поплыли молочные
звезды. Но теперь уже в обратных направлениях, на свои насиженные места,
поименованные в астрономических каталогах животными, предметами и людьми.
И опять ей стало холодно и больно в груди, и опять закачался безвоздушный
космос в такт уверенным неторопливым шагам истории. Чьи-то неожиданно
сильные руки быстро уносили ее вон из прошлого.
25
И наконец наступило утро. Редкое, солнечное, морозное. Было около
десяти часов утра, когда Солнце поднялось над заливом и косыми лучами
выхватило из темноты Северную Заставу. Местные жители, поднятые господином
морозом чуть свет, развели уж давно свои печурки и теперь над почерневшими
домишками, над казенными учреждениями, над дворцом и площадью пополз
розовый печной дымок. Заискрился алмазами синий снег, заорали третьи
петухи, загудела над домами первая программа центрального радио.
Потихоньку, как на праздник, доедали свои завтраки горожане, запивали
чаями, а кое-кто и напитками покрепче, заворачивались, закутывались тремя
кофтами и шубами и выходили, радостно переругиваясь, на берег, отливающий
старым фамильным серебром, речки Темной.
На берегу, у дворца, дурманящий сосновый запах распространяла
свежепостроенная трибуна с помостом и президиумом. Сейчас, не покрытая еще
кумачом, не украшенная переходящими знаменами и транспарантами, она больше
напоминала место казни, как его изображают передвижники на своих правдивых
полотнах. Но низшие ответственные товарищи уже приехали и суетливо
командовали разгрузкой парадного инвентаря. Здесь же рядом разворачивал
блистающие духовой медью ряды городской пожарный оркестр. Товарищ Романцев
новаторски распорядился об оркестре. Слухи о том, что духовые оркестры
опять входят в моду в столице, уже докатились до Северной. Подвезли буфет.
Развернули вазы с баранками, печеньем и сухарями, раскочегарили медный
тульский самовар. Из невиданного лет семьдесят явления выросла
краснощекая, с синими от чистого неба глазами, разряженная сарафаном
продавщица Сашка.
- Эй, налетай, граждане! - крикнула она в голову тут же
образовавшейся очереди.
Народ и без того налетал да наяривал. Кто-то хлопал в ладоши, кто-то
топал ногами, ухая и побивая себя ватными рукавицами, а кто решил для
сугрева потолкаться с соседом да соседкой. Заиграла наконец
непредусмотренная проектом митинга гармонь, зазвенела разухабистая ядреная
частушка.
Все были настолько увлечены охватившим их беспричинным весельем, что
никто не замечал, что за буфетом, за оркестром, за трибуной имеет место
быть новое, никогда доселе не виданное техническое явление. Между тем еще
с ночи на том берегу реки, на том самом месте, где торчала стометровая
решетчатая ферма, красовался, поблескивая серебристыми боками,
отрицательный скомкователь лживого вакуума. На боку агрегата ярко горели
две буквы: Е.П.
Первым, кто заметил техническое несоответствие между днем сегодняшним
и днем вчерашним, оказался сердобольный старик с подбитым глазом. Его
зоркий глаз, обрамленный обширным, зеленым от смешения дополнительных
цветов фингалом, безошибочно определил:
- Ракета!
- Ракета, мать твою перемать, - теперь он уже крикнул так громко, что
у продавщицы Сашки обрушилась ватрушечная пирамида.
Пожарники как по команде повернули головы, а за ними уже и все
остальные жители остановились и тихо засопели. Как раз в это время в
звенящей морозной тишине к трибуне подъехали три черных машины. Из
открытых дверок в клубах пара и дыма вышли строгий генеральный
конструктор, седобородый философ и просветитель, и мужественный капитан
безопасности. Вслед за ними появились местная библиотекарша, первый
секретарь и два пенсионера. В искусственной тишине, наступившей вследствие
научно-технического прогресса, Илья Ильич выбежал вперед к самой воде. В
