- Не смейтесь надо мной. Я не хочу больше слышать о революциях. Все,
что мы видим и слышим вокруг, - это сплошные революции. Они у меня как
кость в горле.
- Зато вашему супругу они, наверно, нравятся.
- Ну нет, мне они тоже как кость в горле.
- А я вот ни одной не видел, - сказал Старик.
- Это прекрасно. Честное слово. Но только до поры до времени. А потом
- хуже некуда.
- Волнующее зрелище, - сказала Мама. - Этого нельзя не признать. Но
мне они надоели. Правда, теперь я совершенно равнодушна.
- Я немножко интересовался этим.
- И каков же ваш вывод? - спросил Старик.
- Все они были очень разные, но кое-что общее найти можно. Я хочу
попытаться написать об этом книгу.
- Может получиться здорово интересно.
- Если только материала будет достаточно. Нужно изучить чертову
пропасть фактов. Ужасно трудно доискаться правды, если не видел всего
собственными глазами, потому что тем, кто потерпел поражение, не до
разговоров, а победители всегда врут. Вот и приходится все прослеживать на
месте, только в тех странах, где можешь объясниться. Это, конечно, мешает.
Поэтому я никогда не поехал бы в Россию. Если не можешь подслушивать
разговоры, толку не будет. Услышишь только официальные версии да осмотришь
достопримечательности. В любой стране всякий ее житель, говорящий на
иностранном языке, наврет вам с три короба. Все самое интересное узнаешь
из разговора с людьми, а если не можешь поговорить с ними и подслушать
тоже не можешь, не узнаешь ничего ценного, разве только наберешь материалу
на газетную статейку.
- В таком случае вам надо хорошенько взяться за суахили.
- Я стараюсь.
- Но все равно вы не сможете подслушивать, потому что здесь они
говорят на языках разных племен.
- Но если я когда-нибудь и напишу об Африке, это будет простая
зарисовка, я ведь так мало знаю. И все же первое впечатление от страны
очень ценно. Быть может, оно, черт бы его побрал, ценнее для тебя самого,
чем для других. Но все равно надо о нем написать, высказаться. А потом
можно хоть выбросить.
- Почти все эти книжонки про сафари невыносимо скучны.
- До ужаса.
- Мне понравилась только одна - Стритера. Постойте, как она
называется? "Цивилизованная Африка". Он заставляет почувствовать, что это
за штука. Лучшей книги я не читал.
- А мне нравится книга Чарли Кертиса. Она написана без фальши и рисует
все очень живо.
- А этот Стритер пишет ужасно смешно. Помните, как он подстрелил
конгони?
- Да, это очень смешно.
- Но ни один автор не заставил меня почувствовать к этой стране то же,
что чувствует он сам. Все описывают привольную жизнь в Найроби или плетут
всякую чушь о том, как подстрелили зверя с рогами на дюйм длиннее, чем
кто-то другой. Или нудно твердят про опасность.
- Я хочу попробовать написать об этой стране, и о зверях, и о том,
каково все это для новичка.
- Что ж, попробуйте. Может получиться неплохо. А знаете, я тоже вел
дневник во время поездки на Аляску.
- Вот бы мне почитать, - сказала Мама. - Я и не знала, что вы
писатель, мистер Дж. Ф.
- Да уж куда там, - сказал Старик. - Если хотите, я пошлю за этим
дневником. Понимаете, там просто записано все, что мы делали изо дня в
день, и какой Аляска представилась англичанину из Африки. Вам будет скучно.
- Никогда, если это написали вы, - сказала Мама.
- Ваша женушка делает нам комплименты, - сказал Старик.
- Не мне. Вам.
- Его я уже читала, - сказала Мама. - Мне интересно прочесть, что
пишет мистер Дж. Ф.
- Слушайте, а он правда писатель? - спросил ее Старик. - Что-то не
похоже. Может, он зарабатывает и себе и вам на жизнь охотой?
- Нет. Он пишет. Когда у него ладится, с ним очень легко. Но, пока он
не разошелся, к нему лучше не подходи. Перед тем как начать писать, он
должен разозлиться. А когда заводятся разговоры о том, что он никогда
больше не возьмет пера в руки, я знаю: теперь дело пойдет.
- Пусть поговорит с нами о литературе, - сказал Старик. - То ли дело -
Кожаные Штаны. Расскажите-ка нам какие-нибудь литературные анекдоты.
- Ладно, слушайте. Это было в последний наш вечер в Париже. Накануне я
провел день в Солони,
у Бена Галлахера, и он устроил там fermee - знаете, когда кролики выходят
кормиться, ставят такую низенькую загородку, - и мы все утро охотились на
кроликов, а после завтрака охотились на фазанов, и еще я подстрелил
chevreuil (1).
- А при чем тут литература?
- Погодите. В последний вечер у нас обедали Джойс с женой, и к обеду
был жареный фазан и седло chevreuil, и мы с Джойсом напились, потому что
назавтра я уезжал в Африку. Ох, и вечерок был!
- Ничего себе литературный анекдот! - сказал Старик. - А кто такой
Джойс?
- Чудный малый, - сказал я. - Написал "Улисса".
- "Улисса" написал Гомер, - сказал Старик.
- А Эсхила кто написал?
- Тоже Гомер, - сказал Старик. - Вы меня не поймаете. Ну, а еще
какой-нибудь литературный анекдот?
- Вы знаете, кто такой Паунд?
- Нет, - сказал Старик. - Первый раз слышу.
- Могу рассказать недурные анекдоты про Паунда.
- Наверно, о том, как вы с ним ели какого-нибудь зверя с чудным
названием, а потом напились?
- Бывало и так, - сказал я.
- Веселая жизнь у вашего брата. Как вы думаете, вышел бы из меня
писатель?
- Отчего ж.
- Вот, - сказал Старик моей жене, - теперь мы с вами охоту по боку, и
будем оба писателями. Ну, рассказывайте дальше.
- Знаете, кто такой Джордж Мур?
- Это про которого написано: "Скоро в путь!
За Джорджа Мура я прощальный кубок пью" (2).
- Он самый.
- Ну так что же с ним случилось?
- Он умер.
- Мрачноватый анекдот. Нельзя ли чего-нибудь повеселее?
- Я его как-то встретил в книжном магазине.
- ---------------------------------------
(1) Косуля (франц.).
(2) Старик путает имя, цитируя строки из стихотворения Байрона "Томасу
Муру".
- Вот это уже лучше. Видите, он умеет интересно рассказывать.
- Я однажды зашла к нему в Дублине, - сказала Мама. - С Кларой Дунн.
- Ну и что было?
- Не застали дома.
- Ах, черт побери! Вот она, литературная жизнь! - сказал Старик. - Ни
с чем ее не сравнишь.
- Терпеть не могу Клару Дунн, - сказал я.
- Я тоже, - сказал Старик. - А что она писала?
- Письма, - сказал я. - Знаете такого - Дос-Пассоса?
- Первый раз слышу.
- Мы с ним пили горячий кирш в зимние холода.
- А что было дальше?
- В конце концов на нас все ополчились.
- Единственный писатель, с которым я был знаком, это Стюарт Эдвард
Уайт, - сказал Старик. - Раньше зачитывался его книжками. Замечательные
книжки. А потом познакомился с ним. Не понравился.
- Вы делаете успехи, - сказал я. - Видите? Литературные анекдоты вещь
нехитрая.
- А почему он вам не понравился? - спросила Мама.
- Зачем рассусоливать? Разве анекдот не получился? Ваш муж тоже так
рассказывает.
- Все-таки расскажите.
- Уж очень он строил из себя эдакого бывалого. Глаза, привыкшие к
необозримым пространствам, и прочее тому подобное. Львов будто бы перебил
до черта. Нечего этим хвалиться. Гонялся за ними, это еще так-сяк.
Стольких нипочем не убьешь. Они сами кого хочешь убьют. Пишет шикарные
статьи в "Сатердей ивнинг пост" про этого - как его? Энди Бернетта.
Здорово пишет! А сам мне ужасно не понравился. Видел его в Найроби - так и
вперял глаза в необозримые пространства. Когда в городе, так одевался во
что похуже. Там говорили, будто стрелок он отличный.
- Да вы сами, оказывается, тоже из литературной братии, - сказал я. -
Ишь каким анекдотом блеснули!
- Он прелесть, - .сказала Мама. - А мы будем когда-нибудь есть?
- Господи, я думал, мы уже поели, - сказал Старик. - Эти анекдоты
только начни. Конца им не будет.
После обеда мы немного посидели у костра, а потом пошли спать. Одна
мысль, видимо, не покидала Старика, и прежде чем я залез в палатку, он
сказал:
- Вы уж столько ждали, не торопитесь завтра стрелять. Реакция у вас
быстрая, так что спешить вам некуда. Запомните - торопиться не надо.
- Хорошо.
- Я велю пораньше вас разбудить.
- Хорошо. Признаться, ко сну здорово клонит.
- Спокойной ночи, - крикнула из палатки Мама.
- Спокойной ночи, - сказал Старик. Он зашагал к своей палатке с
комической чопорностью, осторожно неся себя в темноте, точно откупоренную
бутылку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Утром Моло разбудил меня, потянув за одеяло. Я долго одевался, потом
вышел из палатки, промыл слипавшиеся глаза и только после этого проснулся
окончательно. Еще не рассвело, а у костра уже маячила темная спина
Старика. Я подошел к нему, держа в руке обычную утреннюю чашку горячего
чая с молоком, в ожидании, пока чай немного остынет.
- Доброе утро!
- Доброе утро, - откликнулся он хриплым шепотом.
- Хорошо спали?
- Прекрасно. Как самочувствие?
- Ничего, только все еще спать хочется.
Я пил чай и выплевывал чаинки прямо в огонь.
- Вы бы погадали на них, - сказал Старик.
- Ни к чему это.
Мы позавтракали при свете фонаря холодными скользкими абрикосами,
подогретым рубленым мясом с острым томатным соусом, яичницей из двух яиц и
живительным кофе. После третьей чашки Ста-
рик, задумчиво глядя перед собой и покуривая трубку, сказал:
- Помните: хладнокровие - это все.
- Разве вы за меня беспокоитесь?
- Самую малость.
- Полноте. А я так совершенно спокоен. Честное слово.
- Вот и хорошо. Поезжайте.
- Сперва надо сходить кой-куда.
Стоя около нашей походной уборной, я глядел, как и каждое утро, на
лучистую звездную россыпь, которую романтики-астрономы назвали Южным
Крестом. Каждое утро в это самое время я созерцал Южный Крест - это стало
для меня своего рода ритуалом.
Старик был уже возле машины. М'Кола протянул мне ружье, и я влез на
переднее сиденье. Трагик и его следопыт сели сзади. М'Кола примостился
рядом с ними.
- Ну, счастливой охоты! - сказал Старик. От палаток кто-то шел к нам.
Это была моя жена в голубом халате.
- В добрый час, - сказала и она. - От всей души желаю удачи.
Я помахал рукой, и машина с зажженными фарами выехала на дорогу.
Милях в трех от солонца мы оставили машину и осторожно подкрались к
нему, но он был пуст. Все утро мы караулили напрасно. Сидели в шалаше
скорчившись, каждый наблюдал сквозь ветви за своим участком, и я все ждал,
что вот-вот появится сказочный самец куду, величественный и прекрасный,
выйдет из-за кустов на черную пыльную поляну, к солонцу, изрытому,
истоптанному сотнями копыт. Сюда сбегалось множество лесных тропинок, и по
любой из них каждую секунду мог бесшумно подойти куду. Но он не
показывался. Когда взошло солнце и мы согрелись после холодного и
туманного утра, я сполз пониже в яму и привалился спиной к стенке, - в
таком положении я мог по-прежнему глядеть в щель между сучьями. Спрингфилд
я положил на колени и тут вдруг заметил на стволе ржавчину. Я тихонько
подтянул ружье к себе и осмотрел его. Да, ствол был покрыт свежей
ржавчиной.
"Мошенник М'Кола и не подумал вчера вычистить ружье после дождя". С этой
мыслью я, разозлившись, вынул затвор. М'Кола исподлобья следил за мной.
Двое других следопытов продолжали смотреть в щели. Я одной рукой поднял
ружье так, чтобы М'Кола мог заглянуть в ствол, потом снова вставил затвор,
осторожно протолкнул его вперед, прижимая спуск указательным пальцем, и
взвел курок.
М'Кола видел ржавый ствол. Выражение его лица не изменилось, и я
промолчал, хотя был глубоко возмущен; таким образом, обвинительный акт,
предъявление вещественных доказательств, и осуждение - все последовало без
единого слова. Долго сидели мы, он - опустив голову, так что видна была
лишь лысая макушка, я - откинувшись назад и глядя в щель. Теперь мы уже не
были товарищами и добрыми друзьями. А солонец по-прежнему пустовал.
В десять часов восточный ветер изменил направление, и мы поняли, что
дольше ждать бесполезно. Ветер разнес во все стороны наш запах, который,
без сомнения, распугал животных, как распугал бы их мощный прожектор в
ночном мраке. Мы вылезли из укрытия и пошли на солонец искать следов.
