Полковник по-прежнему спиной чувствовал дыхание опасности .
Интуиция подсказывала ему, что перед ним какая-то огромная,
непостижимая,космическая загадка. Широкоплечего, грузного полковника
пробирала дрожь при одной мысли, что Йоссариану, кем бы он в конце
концов ни оказался, суждено стать его, полковника Кэткарта, Немезидой.
Полковник Кэткарт не был человеком суеверным, но он верил в
приметы. Он решительно сел за письменный стол и сделал в своем
служебном блокноте несколько закодированных пометок, чтобы тут же,
не откладывая в долгий ящик, детально обдумать всю эту подозрительную
историю с Йоссарианом. Энергичным почерком с нажимом он составил для
себя памятку, украсив ее серией глубокомысленных пунктуационных
знаков и дважды подчеркнув все написанное. Памятка стала выглядеть
так:
Йоссариан !!!(?)!
Закончив работу, полковник откинулся в кресле, чрезвычайно
довольный экстренными мерами, которые он предпринял, чтобы
приблизиться к разгадке зловещей тайны. "Йоссариан" -- один лишь вид
этой фамилии повергал его в трепет. А если ее произнести вслух, то в
ней слышится что-то рычащее. И даже что-то подрывное, как, впрочем, и
в самом слове "подрывное". Рычащее "р" роднило эту фамилию с такими
словами, как "бунтарский", "коварный", "крамольный", "революционный",
"подозрительный", "красный". Это была гнусная, враждебная, мерзкая
фамилия, которая абсолютно не внушала доверия. То ли дело такие
чистые, честные, благородные, истинно американские фамилии, как
Кэткарт, Пеккем и Дридл.
Полковник Кэткарт медленно поднялся и снова начал бродить по
кабинету. Почти машинально он выбрал помидорчик из куля и жадно
впился в него зубами. Лицо его тут же скривилось, он швырнул
недоеденный помидор в мусорную корзину. Полковник терпеть не мог
помидоров, даже собственных, а эти, по сути дела, ему не принад-
лежали. Они были скуплены подполковником Корном, действовавшим под
чужими фамилиями на разных рынках Пьяносы, перевезены глухой ночью в
горы на ферму полковника Кэткарта, а на следующее утро их переправили
в штаб полка, где Милоу уплатил за них полковнику и подполковнику
баснословные деньги. Полковник Каткарт часто задумывался, была ли эта
операция с помидорами вполне законной, но подполковник Корн
подтвердил, что сделка вполне законна, и полковник Кэткарт старался
поменьше ломать себе голову над этим вопросом. Он понятия не имел
также, законно или незаконно владеет домом в горах. Все необходимые
формальности проделал подполковник Корн. Полковник Кэткарт не знал,
принадлежит ли ему дом или он просто его арендует, а если дом
приобретен, то у кого и сколько пришлось за него заплатить, если
вообше пришлось платить. Подполковник Кори был юристом по образованию,
и, коль скоро он твердо заверил полковника, что мошенничество,
вымогательство, валютные махинации, присвоение чужого, уклонение от
уплаты налогов и спекуляция на черном рынке -- самое что ни на есть
законное дело, у полковника Кэткарта не возникало пылкого желания
вступать в спор.
Полковник Кеткарт знал о своем доме в горах лишь то, что таковой
существует и что дом этот он ненавидит. Нигде он так отчаянно не
скучал, как в своем доме. Он наезжал туда два-три раза в неделю, чтобы
создать иллюзию, будто этот сырой каменный дом, продуваемый
сквозняками, -- этакое злачное местечко, наиболее подходящее для
плотских утех. По всем офицерским клубам ходили неясные, но
многозначительные слухи о тайных пьянках, роскошных пиршествах и
разнузданных оргиях в доме полковника. На самом деле ни выпивок
втихомолку, ни разнузданных оргий не происходило. Они могли бы
происходить, если бы генералы Дридл и Пеккем проявили интерес к
участию в этих оргиях вместе с полковником, но никто из них никогда не
проявлял подобного интереса, а сам полковник, разумеется, не был
намерен тратить время и силы на красивых женщин, поскольку это не
сулило ему никаких выгод по службе.
Полковник смертельно боялся одиноких промозглых ночей и тусклых
безрадостных дней в своем доме. В полку было куда веселее, здесь он
развлекался, запугивая каждого, кого не боялся. Однако подполковник
Корн не раз напоминал ему, что некрасиво иметь ферму в горах и не
пользоваться ею. Полковник отправлялся на ферму, охваченный жалостью
к себе. Он держал в своем джипе пистолет и убивал время,стреляя в птиц
и в помидоры, которые и в самом деле росли там на неухоженных грядках:
ухаживать за ними было бы слишком хлопотно.
Среди офицеров ниже его званием, к которым полковник Кэткарт
считал необходимым и благоразумным относиться почтительно, был майор
де Каверли, хотя полковник вовсе не хотел относиться к нему с
уважением, да и не был уверен, что обязан это делать. Майор де Каверли
был величайшей загадкой для полковника Каткарта, как, впрочем и для
майора Майора и для всех, кто хоть раз видел майора де Каверли.
Полковник Кэткарт понятия не имел, взирать ли ему на майора де Каверли
сверху вниз или снизу вверх. Майор де Каверли, несмотря на свой
возраст, был только майором. В то же время многие относились к майору
де Каверли с таким глубочайшим и трепетным благоговением, что
полковник Кэткарт подозревал, что другие знают о нем что-то такое,
чего не знает он, полковник Кэткарт. Майор де Каверли был для него
существом зловещим и непостижимым, с таким надо было постоянно держать
ухо востро -- даже подполковник Корн держался настороже с майором. Все
боялись майора де Каверли, а почему -- сами не знали. Никто не знал
даже имени майора де Каверли, ибо ни у кого не хватало отваги спросить
майора, как его зовут. Полковник Кэткарт знал, что майор де Каверли
сейчас находится в отъезде, и радовался его отсутствию. Но вдруг ему
пришло на ум, что сейчас майор де Каверли где-нибудь интригует против
него, и полковнику захотелось, чтобы майор де Каверли поскорее
вернулся в эскадрилью, где с него можно было не спускать глаз.
Вскоре у полковника Кэткарта от ходьбы взад-вперед заныло в паху.
Он снова сел за письменный стол, решив дать сложившейся военной
обстановке зрелую и тщательную оценку. С видом делового человека,
который знает, как взяться за работу, он достал большой блокнот и
провел посредине листа вертикальную линию, разделив таким образом
лист на две равные колонки, а наверху - горизонтальную линию. С
минуту он критически разглядывал дело рук своих. Затем навалился
грудью на стол и вверху, над левой колонкой, неразборчивым, кудреватым
почерком написал: "Синяки и шишки!!!", а над колонкой справа --
"Пироги и пышки!!!!!". Затем откинулся на спинку кресла, чтобы
взглянуть на свою схему взглядом стороннего наблюдателя. Схема
радовала взор. После нескольких секунд торжественного обдумывания он
старательно послюнявил кончик карандаша и под заголовком "Синяки и
шишки!!!" аккуратно, соблюдая интервалы, написал:
"Феррара.
Болонья (передвижка линии фронта на карте).
Тир.
Голый человек в строю (после Авиньона)".
Затем приписал:
"Пищевое отравление (во время Болоньи).
Стоны (эпидемия во время инструктажа перед вылетом на Авиньон)".
И добавил:
"Капеллан (каждый вечер околачивается в офицерском клубе)".
Хотя полковник и не любил капеллана, он решил проявить к нему
милосердие и под заголовком "Пироги и пышки!!!!!" тоже написал:
"Капеллан (каждый вечер околачивается в офицерском клубе"). Тем
самым две записи о капеллане нейтрализовали друг друга. Рядом с
"Феррара" и "Голый человек в строю (после Авиньона)" он приписал:
"Йоссариан!" Рядом с "Болонья (передвижка линий фронта на кар-
те)", "Пищевое отравление (во время Болоньи)" и "Стоны (эпидемия во
время инструктажа перед вылетом на Авиньон)" он смело и решительно
вывел:
"?"
Приписка "?" означала, что он хотел немедленно выяснить, сыграл
ли Йоссариан в этих событиях какую-либо роль.
Внезапно рука его задрожала, и дальше писать он не смог. Он с
ужасом поднялся на ноги и, чувствуя, как липкий пот течет по его
тучному телу, кинулся к открытому окну глотнуть свежего воздуха.
Взгляд его упал на тир, затем полковник вдут с горестным воплем
обернулся, и его глаза с безумным, лихорадочным блеском неистово
заметались по стенам кабинета, словно из каждого угла лезли полчища
Йоссарианов.
Никто не любил полковника. Генерал Дридл его ненавидел, хотя
генерал Пеккем любил его: впрочем, полковник был в этом уверен,
поскольку помощник генерала Пеккема полковник Карджилл -- человек,
обуреваемый честолюбивыми замыслами, -- пакостил полковнику при
каждом удобном случае. "Кроме меня, -- думал Кэткарт, -- единственный
хороший полковник -- это мертвый полковник", а единственным
полковником, который внушал ему доверие, был полковник Модэс, но даже
он действовал заодно со своим тестем, генералом Дридлом. Милоу,
конечно, приносил полковнику Кэткарту пироги и пышки, хотя тот факт,
что самолеты Милоу разбомбили свой собственный полк, принес ему
обильный урожай синяков и шишек, несмотря на то, что Милоу полностью
утихомирил всех недовольных, обнародовав цифры огромных прибылей,
вырученных синдикатом в результате сделки с противником. Милоу
убедил всех, что бомбардировка своего аэродрома -- хоть и удар со
стороны частного предпринимательства, но удар похвальный и весьма
прибыльный. Полковник не чувствовал себя спокойным за Милоу: командиры
других полков все время пытались переманить Милоу. Кроме того, на шее
у полковника висел этот паршивый Вождь Белый Овес, который, как
утверждал паршивый лентяй капитан Блэк, был единственным виновником
того, что во время осады Болоньи кто-то передвинул на карте линию
фронта. Полковнику Кэткарту нравился Вождь Белый Овес, ибо каждый
раз, напившись, Вождь Белый Овес давал по носу этому паршивому
полковнику Модэсу, если тот оказывался под рукой. Полковнику Кэткарту
хотелось, чтобы Вождь Белый Овес начал бить по толстой морде и
подполковника Корна, который тоже был паршивым пронырой. В штабе
двадцать седьмой воздушной армии кто-то имел зуб на полковника
Кэткарта и возвращал каждый раз его доклады с оскорбительной
резолюцией. Подполковник Корн подкупил тамошнего писаря, умного малого
по фамилии Уинтергрин, чтобы через него попытаться выяснить, кто там
гадит полковнику Кэткарту. Полковнику пришлось признать, что потеря
самолета над Феррарой при втором заходе на цель, разумеется, не
принесла ему ничего хорошего, как и исчезновение в облаке другого
самолета -- событие,которое он забыл занести в соответствующую
рубрику. Он пытался изо всех сил вспомнить, исчез ли Йоссариан вместе
с самолетом в облаке или нет, но сообразил, что этого никак не
могло быть, поскольку он слоняется вокруг и распускает вонь по
поводу каких-то пяти паршивых дополнительных вылетов.
"Может, и вправду, норма в шестьдесят вылетов слишком велика для
летчиков,-- рассуждал полковник Каткарт, -- если Йоссариан отказывается
выполнять ее". Но тут он вспомнил,что,заставив пилотов своего полка
сделать больше вылетов,чем летчики других частей, н добился блестящего
успеха. Как часто говаривал подполковник Корн:
- Война войной, а служба службой. Чтобы отличиться, командиру
необходимо сделать какой-то драматический жест, скажем, установить
более высокую, чем у соседей, норму боевых вылетов. Никто из генералов
пока, кажется, не возражал против действий полковника, хотя, насколько
он мог заметить, его рвение и не произвело на них особого впечатления,
