-- Не знаю, имею ли я право...
-- Молиться издателям "Сатердэй ивнинг пост"? Капеллан с трудом
удержался от улыбки:
-- Совершенно верно, сэр.
Подполковник Корн пришел в восторг от собственной проницательности
и покровительственно рассмеялся: -- Я так и знал, что, когда он увидит
последний номер "Сатердэй ивнинг пост", ему взбредет на ум
какая-нибудь чепуха. Надеюсь, вам удалось доказать ему всю чудовищ-
ность этой затеи?
-- Он решил отказаться от нее, сэр.
-- Вот и прекрасно. Рад, что вы сумели разубедить его. Издатели
"Сатердэй ивнинг пост" вряд ли стали бы публиковать дважды
одинаковый материал только ради того, чтобы создать популярность
какому-то неизвестному полковнику. Ну как там вам на лоне природы,
святой отец? Пообжились, привыкли?
-- Да, сэр, нормально.
-- Прекрасно, прекрасно. Приятно слышать, что жалоб нет. Если
возникнут какие-либо неудобства, дайте знать. Нам всем хочется, чтобы
вам там было хорошо.
-- Благодарю вас, сэр. Постараюсь.
Снизу из вестибюля донесся нарастающий шум. Приближалось время
ленча, и первые посетители потянулись в расположенную в старинной
ротонде штабную столовую. Сержанты и офицеры разошлись по разным
обеденным залам.
Улыбка сбежала с лица подполковника Корна.
-- Вы, кажется, только вчера или позавчера завтракали с нами, не
так ли, святой отец? -- спросил он многозначительно.
-- Да, сэр, позавчера.
-- Об этом-то я как раз и подумал, -- сказал подполковник Корн и
сделал вескую паузу, чтобы его мысль лучше дошла до сознания
капеллана. -- Ну не грустите, святой отец. Увидимся, когда снова придет
ваша очередь обедать с нами.
-- Благодарю вас, сэр.
Капеллан нетвердо знал, в которой из пяти офицерских столовых и в
которой из пяти столовых для нижних чинов он должен был завтракать
сегодня по расписанию, поскольку скользящий график, составленный для
него подполковником Корном, был весьма сложен, а листок, где все
было записано, он оставил у себя в палатке. Среди офицеров, приданных
штабу полка, капеллан был единственным, кому не позволили поселиться
ни в облезлом здании из красного кирпича, где размещался штаб, ни даже
в одном из каменных домишек по соседству со штабом. Капеллан жил на
лесной поляне в четырех милях от штаба полка, между офицерским
клубом и участком одной из четырех эскадри- лий. Капеллан один
занимал просторную палатку, служившую ему также и кабинетом. Часто по
ночам ему мешали спать звуки пьяного веселья, доносившиеся из
офицерского клуба, и он вертелся с боку на бок на койке -- покорный,
полудобровольный изгнанник.
Он не знал, насколько сильно действуют таблетки снотворного,
которые он время от времени принимал, и иногда, переборщив, ходил
несколько дней подряд полусонный и мучимый угрызениями совести.
Единственным соседом капеллана на лесной поляне был его помощник
капрал Уитком. Подчиненный капеллана в бога не верил и вечно ходил
недовольный, так как считал, что мог бы выполнять обязанности
капеллана с большим успехом, чем его патрон. Жил он в отдельной
палатке, такой же просторной и квадратной, как палатка капеллана.
Уразумев однажды, что все ему сойдет с рук, он стал хамить в лицо
капеллану и не ставил его ни в грош. Их палатки разделяла нейтральная
полоска земли шириной в пять футов.
На отшельнический образ жизни капеллана обрек подполковник Корн.
Для этого, по словам подполковника Корна, была веская причина: обитая
в палатке подобно своей пастве, святой отец получит возможность более
тесно общаться с прихожанами. Была и другая веская причина : если
капеллан постоянно, околачивается близ штаба, офицеры чувствуют
себя не в своей тарелке.Одно дело --обращаться к богу время от времени,
против этого офицеры ничего не имели. И совсем другое дело, когда
господь напоминает вам о себе круглые сутки в виде постоянно
околачивающегося рядом капеллана. Одним словом, как рассказывал
подполковник Корн майору Дэнби, суматошному, лупоглазому штабному
оперативнику, работа у капеллана не пыльная: выслушивать чужие беды,
хоронить убитых, навещать прикованных к постели и совершать
богослужения. "Да и с покойниками-то нынче не густо, --
замечал подполковник Корн, -- поскольку сопротивление немецкой
истребительной авиации фактически прекратилось, а если люди гибнут, то
главным образом над вражеской территорией или же, неизвестно почему,
испаряются в облаках". В таких случаях даже капеллан не найдет их
останков. Богослужения тоже не требовали от капеллана особого
напряжения, поскольку они совершались всего раз в неделю в
здании штаба полка при весьма малочисленной аудитории.
Со временем капеллан полюбил свою жизнь на лесной поляне. Его и
капрала Уиткома снабжали всем необходимым, дабы лишить их малейшего
предлога просить разрешения переехать в штабное здание. Капеллан
завтракал, обедал и ужинал по очереди в восьми столовых четырех
эскадрилий. Каждый пятый день он обедал в штабной столовой для
рядовых, а каждый десятый -- в штабной офицерской столовой. У себя
дома, в штате Висконсин, капеллан с любовью занимался садоводством, и
теперь, когда он созерцал сучковатые, низкорослые деревья, пышный
бурьян и заросли кустарника, стеной обступавшие поляну, на душе у него
теплело при мысли о великолепном плодородии и щедрости матери-земли.
Он мечтал с наступлением весны посадить вокруг палатки бегонии и
цинии, но боялся навлечь на себя гнев капрала Уиткома. Капеллану
нравилось жить в уединении, отгородившись от мира зеленой лесной
чащей, где он мог без помех предаваться мечтам и размышлениям о
божественном провидении. Теперь к нему мало кто приходил делиться
своими горестями, но он был доволен этим. Общение с людьми давалось
капеллану трудно, в разговорах он чувствовал себя скованно. Он
скучал по своим троим детишкам и жене, и она скучала по нему.
Особенно бесило капрала Уиткома, что капеллан, мало того что верит
в бога, к тому же еще полностью лишен инициативы и напористости.
Капрал Уитком был убежден, что скверное посещение богослужений --
прямой результат его, Уиткома, подчиненного положения. В уме его
лихорадочно рождались блестящие новаторские планы оживления
религиозной жизни в полку. Себе он отводил место главного
реформатора. Будь его воля, он учредил бы званые завтраки,
церковно-общественные мероприятия, отправлял бы родственникам убитых и
раненых заранее заготовленные письма с соболезнованием, цензуровал
бы почту и устраивал бы игры в лото. Но капеллан стоял на его пути.
Капрала Уиткома выводила из себя пассивность капеллана, ибо сам он
на каждом шагу видел возможности для всяческих нововведений. Он пришел
к выводу, что именно из-за таких, как капеллан, люди поносят религию:
недаром их с капелланом обходят как зачумленных. В отличие от
капеллана капрал Уитком терпеть не мог уединенную жизнь на лесной
поляне. И первое, что он намеревался сделать после свержения
капеллана -- это перебраться в здание штаба полка, чтобы находиться в
гуще событий.
Когда капеллан, расставшись с подполковником Корном, вернулся к
себе на поляну, капрал Уитком стоял под деревом близ палатки в косых
дымчатых лучах солнца и заговорщически шептался со странным
розовощеким человеком в госпитальном наряде -- коричневом бархатном
халате, надетом поверх серой фланелевой пижамы. Капрал и незнакомец не
удостоили капитана вниманием. Десны человека в халате были вымазаны
марганцовкой, а халат украшен на спине рисунком, изображавшим
бомбардировщик, мчащийся сквозь оранжевые разрывы зенитных снарядов.
На груди красовались нарисованные аккуратными рядками шестьдесят
бомбочек. Это значило, что владелец халата сделал шестьдесят боевых
вылетов. Капеллан был так поражен этим зрелищем, что остановился и
удивленно вытаращил глаза.
Капрал Уитком и незнакомец прервали разговор и с каменными
физиономиями дожидались, пока капеллан пройдет. Капеллан поспешил к
себе в палатку. Ему послышалось, а может быть и показалось, что те
двое хихикнули ему вслед.
Через секунду в палатку вошел капрал Уитком и спросил:
-- Как дела?
-- Ничего нового, -- ответил капеллан, стараясь не встречаться
глазами со своим помощником. -- Меня никто не спрашивал?
-- Опять заходил этот чокнутый -- Йоссариан. Вот уж настоящий
смутьян!
-- Я бы не сказал, что он чокнутый, -- заметил капеллан.
-- Ну ладно, ладно, защищайте его, -- сказал капрал обиженным тоном
и, стуча башмаками, вышел из палатки. Капеллану не верилось, что
капрал Уитком настолько обиделся, что больше не вернется. И едва
только он успел это подумать, как капрал Уитком вошел снова.
-- Других вы всегда защищаете! -- набросился капрал Уитком на
капеллана. -- А вот своих не подерживаете! Это главный ваш недостаток!
-- Я и не думал защищать его, -- сказал капеллан виноватым тоном. --
Я сказал то, что есть.
-- Зачем вы понадобились полковнику Кэткарту?
-- Ничего особенного. Он просто хотел обсудить со мной, можно ли
читать молитвы в инструкторской перед боевыми вылетами.
-- Ну ладно, не хотите -- не рассказывайте, -- огрызнулся капрал
Уитком и снова вышел.
Капеллан чувствовал себя ужасно. Сколь тактичным он ни пытался
быть, всегда получалось так, что он задевал самолюбие капрала Уиткома.
Испытывая раскаяние, капеллан опустил голову и тут заметил, что
ординарец, которого навязал ему подполковник Корн, чтобы прибирать
в палатке и содержать в порядке его вещи,опять не удосужился почистить
ему ботинки. Вошел капрал Уитком.
-- Вы никогда меня не информируете! -- взвизгнул он.
Вы не доверяете вашим подчиненным! Это еще один ваш недостаток!
-- Я вам верю, -- поспешил успокоить его капеллан виноватым тоном.
-Я вам полностью доверяю.
-- Ну а как насчет писем соболезнования?
-- Нет, только не сейчас, -- весь съежившись, попросил капеллан.
-- Не надо писем. И, пожалуйста, не будем снова заводить разговор на
эту тему. Если я изменю точку зрения, я вам сообщу.
Капрал Уитком рассвирепел:
-- Такое, значит, отношение? Вы будете сидеть сложа руки, а я --
тащи всю работу?.. Вы, случайно, не заметили там одного дядю с
картинками на халате?
-- Он пришел ко мне?
-- Нет, -- сказал капрал Уитком и вышел. В палатке было жарко и
душно, и капеллан почувствовал, что он весь взмок. Невольно
прислушиваясь к приглушенному неразборчивому гудению двух голосов, он
сидел неподвижно за шатким столиком, который служил ему и
письменным столом. Губы его были плотно сжаты. Взгляд рассеянно
блуждал, кожа на лице, испещренном ямками от застарелых прыщей,
напоминала своей шершавостью и бледно-охристым оттенком скорлупу
миндаля. Капеллан до боли в висках ломал себе голову, пытаясь
догадаться, чем он заслужил такую неприязнь капрала Уиткома. Он был
убежден, что совершил по отношению к капралу какую-то непростительную
несправедливость, но когда и при каких обстоятельствах -- не мог
припомнить. Казалось немыслимым, что упорная злоба капрала Уиткома
возникла только из-за того, что капеллан отверг игры в лото и письма
соболезнования семьям. От сознания своей беспомощности капеллан пал
духом. Вот уже несколько недель он собирался поговорить с капралом
Уиткомом по душам, чтобы выяснить, чем тот недоволен, но не осмели-
вался, заранее стыдясь того, что может услышать в ответ.
За стеной палатки капрал Уитком прыснул со смеху. а его собеседник
довольно захихикал. Капеллан вздрогнул от таинственного, смутного
