ощущения, что когда-то в своей жизни он находился точно вот в такой же
ситуации. Изо всех сил он попытался удержать и усилить это мгновенное
ощущение, чтобы предугадать дальнейший ход событий, но мимолетное
озарение исчезло без следа. Это едва уловимое смешение иллюзорного и
реального --de'ja vu (характерный симптом парамнезии, что нередко
испытывал капеллан) -- сильно его занимало, и он много слышал и читал
об этом. Он знал, например, что это явление называется парамнезией.
Его также интересовал такой наблюдаемый в природе оптический феномен,
как jamais vu ("никогда не виденное прежде") и presque vu ("почти
виденное"). Порой вдруг предметы, понятия, даже люди, с которыми
капеллан прожил бок о бок почти всю жизнь, непостижимым и пугающим
образом представали перед ним в незнакомом и необычном свете, такими,
какими он их никогда не видел прежде: jamais vu. И бывали другие
мгновения, когда он почти видел абсолютную истину с такой ясностью,
как будто все вокруг озарялось вспышкой ослепительного света: presque
vu.. Появление голого мужчины на дереве во время похорон Сноудена
чрезвычайно его озадачило. Это не было deja vu, ибо тогда ему не
почудилось, что он уже когда-то прежде видел голого человека на дереве
во время похорон Сноудена. Это нельзя было назвать и jamais vu,
поскольку это не был призрак чего-то или кого-то знакомого, но
появившегося перед ним в незнакомом облике. И уж, конечно, это нельзя
было назвать presque vu, поскольку капеллан явственно видел на дереве
голого мужчину.
За стеной палатки джип стрельнул выхлопной трубой и с ревом
умчался. Неужели голый человек на дереве во время похорон Сноудена был
всего лишь галлюцинацией? Или это было божественное откровение? От
этой мысли капеллана бросило в дрожь. Ему отчаянно хотелось поведать
об этом Йоссариану, но всякий раз, когда он думал о случившемся, он
давал себе зарок вообще выкинуть это из головы, хотя теперь, думая об
этом, он не был уверен, что прежде когда-либо об этом думал.
В палатку вразвалочку вошел капрал Уитком. На его физиономии
играла ухмылка, какой капеллан еще не видывал. Кривя рот, Уитком
нахально оперся о стояк.
-- А вы знаете, кто был этот дядя в коричневом халате? -- спросил он
хвастливо. -- Это контрразведчик. Он лежит в госпитале с поломанным
носом, а сюда прибыл по делам службы. Он ведет расследование.
Капеллан быстро взглянул на капрала и спросил с подчеркнутым
сочувствием:
-- Надеюсь, вы не попали в беду? Может быть, нужна моя помощь?
-- Нет, я-то не попал в беду, -- усмехнулся капрал Уитком. -- А вот
вы попали. Они собираются прищемить вам хвост за то, что вы ставили
подпись Вашингтона Ирвинга на письмах. Как вам это нравится?
-- Я никогда не подписывался именем Вашингтона Ирвинга, -- сказал
капеллан.
-- Ну мне-то можете не врать, -- ответил капрал Уитком. -- Передо
мной можете не оправдываться.
-- Но я вовсе не лгу.
-- А мне все равно -- врете вы или нет. Они собираются вас
привлечь за перехват служебной переписки майора Майора, А там что ни
бумажка, то секрет.
-- Какая переписка? -- жалобно спросил капеллан, начиная нервничать.
-- Я не видел никакой переписки майора Майора.
-- Мне-то можете не врать, -- ответил капрал Уитком.
-- Но я вовсе не лгу, -- запротестовал капеллан.
-- Не пойму, почему вы кричите на меня? -- с оскорбленным видом
возразил капрал. Он отошел от стояка и погрозил капеллану пальцем: --
Только что я оказал вам такую большую услугу, какую вам никто сроду не
оказывал, а вы этого даже не цените. Этот контрразведчик десятки раз
пытался донести на вас начальству, а какой-то госпитальный цензор
вычеркивал из его доносов все подробности. Он лез из кожи вон, пытаясь
упечь вас за решетку. А я взял да и начал ставить цензорский штамп на
его письма, даже в них не заглядывая. Это создаст о вас очень хорошее
впечатление в управлении контрразведки. Они там поймут, что мы
нисколько не боимся, если вся правда о вас выплывет наружу.
Капеллан заерзал на стуле.
-- Но ведь вы не имеете права цензуровать письма.
-- Конечно, нет, -- ответил капрал Уитком. -- Только офицеры имеют
право. Я цензуровал от вашего имени.
-- Но я тоже не уполномочен проверять чужие письма.
-- Я и это предусмотрел, -- заверил его капрал Уитком.
-- Я расписывался за вас чужим именем.
-- Но ведь это подделка!
-- Об этом тоже не беспокойтесь. Пожаловаться может только человек,
чью подпись я подделал, а я, заботясь о ваших интересах, взял фамилию
покойника. Я подписывался: "Вашингтон Ирвинг". -- Капрал Уитком
тщательно изучал выражение лица капеллана, отыскивая на нем признаки
возмущения, и доверительно, но не без лукавства прошептал: -- А ловко я
все это устроил, правда?
-- Не знаю, -- промямлил капеллан. Голос его дрогнул а лицо
искривила уродливая, страдальческая гримаса полнейшего недоумения. --
Кажется, я ничего не понял из того, что вы мне говорили. Почему я
должен произвести на них хорошее впечатление, если вы подписывались не
моим именем, а Вашингтоном Ирвингом?
-- Да потому, что они убеждены, что вы -- это Вашингтон Ирвинг.
Понимаете?
-- Но ведь именно это заблуждение мы и должны развеять. А то, что
вы сделали, поможет им доказать обратное.
-- Знай я раньше, что вы такой тупой, я бы ради вас и пальцем не
пошевелил, -- с негодованием объявил капрал Уитком и вышел из палатки.
Через секунду он вернулся.
-- Я оказал вам такую услугу, какую вам сроду никто не оказывал, а
вы этого даже не цените. Вы понятия не имеете, что такое
благодарность. Это еще один ваш недостаток.
-- Весьма сожалею, - покаянным тоном произнес капеллан, -- искренне
сожалею. Просто я так ошарашен вашим сообщением, что сам не ведаю, что
говорю. В самом деле, я очень вам признателен.
-- Тогда, может быть, вы мне разрешите приступить к рассылке писем
соболезнования? -- тут же спросил капрал Уитком. -- Не набросать ли мне
примерное содержание?
От удивления у капеллана отвисла челюсть.
-- Нет, нет, -- простонал он, -- только не сейчас. Капрал Уитком
взорвался.
-- Я ваш самый близкий друг, а вы этого не цените! -- заявил он
задиристо и вышел из палатки. И тут же вошел обратно.
-- Я за вас горой, а вы этого не цените? Вы даже не догадываетесь
в какую серьезную историю влипли. Ведь этот контрразведчик сломя
голову помчался в госпиталь сочинять свеженькое донесение насчет
помидора.
-- Какого помидора? -- моргая ресницами, спросил капеллан.
-- Помидора, который вы прятали в кулаке, когда появились на
поляне. Вы его и сейчас держите в руке.
Капеллан разжал пальцы и с удивлением увидел у себя на ладони
помидор, взятый в кабинете полковника Кэткарта. Он поспешно положил
его на стол.
-- Я взял этот помидор у полковника Кэткарта, -- сказал он и
поразился, насколько абсурдно прозвучало его объяснение. -- Я взял
помидор по настоянию полковника.
-- Ну мне-то вы можете не врать, -- ответил капрал Уитком. -- Мне-то
все равно -- украли вы помидор или нет.
-- Украл? -- изумленно воскликнул капеллан. -- Зачем мне было красть
помидор?
-- Мы тоже над этим ломали голову, -- сказал капрал Уитком. -- А
потом контрразведчик высказал предположение, что, возможно, вы
спрятали в помидор какие-нибудь важные секретные документы.
У капеллана затряслись поджилки.
-- Вовсе я не прятал в нем никаких секретных документов, -- заявил
он напрямик. -- Я и брать-то его не хотел. Вот можете посмотреть.
Возьмите и убедитесь сами.
-- На что он мне сдался?
-- Ну возьмите, пожалуйста, -- упрашивал капеллан еле слышным
голосом. -- Я буду рад от него избавиться.
-- Да на что он мне сдался? -- снова отрезал капрал Уитком и,
сердито нахмурившись, важной походкой направился к выходу. При этом
он с трудом сдерживал улыбку торжества: ему удалось хитроумным
способом заполучить могущественного союзника в лице контрразведчика, а
также убедить капеллана, что на сей раз он обижен не на шутку.
"Бедный Уитком", -- вздохнул капеллан, коря себя за то, что так
озлобил своего помощника. Капеллан сидел молчаливый, задумчивый,
обескураженный, меланхолично дожидаясь возвращения капрала Уиткома. Он
был разочарован, услышав, как энергичные шаги капрала Уиткома
постепенно стихают вдали. Капелланом овладела полнейшая апатия. Он
решил пропустить ленч в столовой и ограничиться кусочком шоколада
"Млечный путь", хранившимся в его дорожном чемоданчике, а также
несколькими глотками тепловатой воды из фляги. Ему казалось, что
вокруг него -- плотный, непроницаемый туман. Он ужасался при мысли, что
подумает полковник Кэткарт, узнав о возникших подозрениях, что
капеллан-то и есть Вашингтон Ирвинг. И еще капеллан терзался,
пытаясь догадаться, какого теперь о нем мнения полковник Кэткарт,
после того как он, капеллан, затеял разговор об этих шестидесяти
вылетах. В мире столько несчастья, думал капеллан, все ниже и ниже
опуская голову, полную горестных мыслей, и ничем, ровным счетом ничем,
он не может помочь никому, а себе -- тем более.
21. Генерал Дридл.
На самом деле полковник Кэткарт вообще не думал о капеллане.
Теперь его всецело занимала свеженькая, только что обрушившаяся на его
голову грозная проблема: Йоссариан!
Йоссариан! От одного звука этого мерзкого, уродливого имени стыла
кровь в его жилах и учащалось дыхание. Когда капеллан впервые упомянул
имя "Йоссариан", оно отозвалось в сознании полковника зловещим
набатом. Едва за капелланом закрылась, щелкнув замком, дверь, унизи-
тельные воспоминания о голом человеке в строю хлынули на полковника
каскадом кошмарных, жалящих подробностей, от которых захватывало
дух. Полковника прошиб пот, и он задрожал. Это было опасное и
невероятное совпадение, по своей дьявольской сути оно могло
оказаться только самым дурным предзнаменованием: человека, стоявшего
голым в строю в день, когда генерал Дридл вручал ему крест "За летные
боевые заслуги", тоже звали Йоссариан! А теперь некто, по имени
Йоссариан, грозился наделать неприятностей по поводу только что
установленной нормы -- шестьдесят вылетов. Полковник мрачно раздумывал:
- Неужели это тот самый Йоссариан?
Он поднялся из-за стола с ощущением невыносимого страха и принялся
расхаживать по кабинету. Полковник чувствовал, что здесь кроется
какая-то тайна. Он пришел к невеселому выводу, что такие события, как
появление голого человека в строю, а также передвижение линии фронта
на карте накануне рейда на Болонью и семидневная проволочка с
уничтожением моста у Феррары, принесли ему синяки и шишки, хотя,
вспомнил он с радостью, мост у Феррары в конце концов удалось
разбомбить, и это принесло ему пироги и пышки. Но вот потеря
самолета во время второго захода на цель, вспомнил он с отвращением,
принесла ему синяки и шишки. Правда, то, что он добился ордена для
бомбардира, принесло ему пироги и пышки, хотя сам бомбардир, зайдя
дважды на цель, сначала принес ему синяки и шишки. Имя этого
бомбардира, с изумлением вспомнил он, тоже было Йоссариан!
Теперь их было трое! Господи, да не наваждение ли это? В испуге
полковник обернулся: ему показалось, что кто-то стоит у него за
спиной. Еще минуту назад в его жизни не было никакого Йоссариана, а
сейчас Йоссарианы множились и кружились вокруг него, как ведьмы на ша-
баше. Он пытался успокоиться. Йоссариан -- фамилия необычная. Возможно,
на самом деле существовало не три Йоссариана. а лишь два или, может
быть, даже только один, но это уже существенной роли не играло.
